Текст книги "Хрупкая душа"

Пайпер

– Верняк, – шепнул мне на ухо Гай Букер и, поправив пиджак, встал, чтобы произнести заключительную речь. – Истица, – начал он, – постоянно всем врет. Она говорит, что дело не в деньгах, но даже ее муж уверяет, что именно в них, и отказывается поддерживать ее в суде. Она утверждает, что жалеет о рождении своей дочери, а самой девочке говорит обратное. Она говорит, что хотела бы повернуть время вспять, чтобы иметь возможность прервать беременность, и обвиняет во всем Пайпер Рис, трудолюбивого медика, чьим единственным грехом, дамы и господа, стала дружба с Шарлоттой О'Киф.

Он поднял ладони в воздух и широко растопырил пальцы.

– Ошибочное рождение. Ошибочное рождение. Даже произносить эти слова неприятно, не правда ли? И тем не менее истица утверждает, что ее дочери – красивой, умной, начитанной, славной девочке – вообще не стоило появляться на свет. Эта мать перечеркивает все положительные черты одной негативной – что ее дочь больна остеопсатирозом. И все же вы слышали мнения экспертов: они единодушно заявляют, что в поведении Пайпер Рис не было преступной халатности. Более того, как только она узнала, что беременность будет проистекать с осложнениями, то тут же исполнила свой долг: позвала врачей, способных помочь. И за это, дамы и господа, ей испортили жизнь, погубили карьеру и лишили уверенности в собственных силах.

Он остановился у скамьи присяжных.

– Вы сами слышали, как доктор Розенблад озвучил общеизвестный факт: никто не хочет прерывать долгожданную беременность. Однако когда будущих родителей ставят перед фактом, что их ребенок родится инвалидом, легких путей не остается. Если вы станете на сторону истицы, то тем самым согласитесь с ее извращенной логикой: если мать-де достаточно сильно любит свою дочь, она может подать в суд на врача – и лучшую подругу – за то, что та не предотвратила ее появление на свет. Возможно, вы разделите систему взглядов, в которой акушерам-гинекологам дано право решать, с какими дефектами можно жить, а с какими нельзя. А это, друзья мои, скользкая дорожка. Как это воспримут люди, вынужденные изо дня в день жить со своей инвалидностью? Какие изъяны можно счесть достаточно вескими для смертного приговора? На данный момент девяносто процентов родителей, чьим нерожденным детям диагностируют синдром Дауна, предпочитают сделать аборт, несмотря на то что в мире живут тысячи даунов – и живут счастливо и продуктивно. Что же произойдет с развитием науки? Родители будут абортировать плоды с больным сердцем? Или те, из которых вырастут хорошисты, а не отличники? Или те, которые не станут супермоделями? Он вернулся к столу защиты.

– Говоря «ошибочное рождение», мы, дамы и господа, утверждаем, что все дети должны быть идеальными. А Уиллоу О'Киф родиться идеальной не повезло. Но я ведь тоже не идеален. И мисс Гейтс. Даже судья Геллар не идеален, хотя, признаться, чертовски к идеалу близок. Я даже рискну предположить, что у всех вас есть некоторые изъяны. Поэтому я прошу вас серьезно задуматься, прежде чем принимать решение. Задумайтесь об этом «ошибочном рождении» и сделайте верный выбор.

Едва он уселся, встала Марин Гейтс.

– Занятно, что мистер Букер упомянул о возможности выбора, поскольку именно такой возможности Шарлотте О'Киф не дали.

Она стояла за спиной Шарлотты. Та не поднимала головы.

– Это дело лишено религиозной подоплеки. Оно не имеет никакого отношения к абортам и правам инвалидов. Оно не ставит под сомнение любовь Шарлотты к дочери. Все те вопросы, которые подняла сторона защиты, никоим образом не связаны с сутью нашего дела. Она проста и ясна: выяснить, достойно ли позаботилась о своей пациентке доктор Пайпер Рис.

Но даже сейчас, выслушав стольких свидетелей, я бы и сама не смогла ответить на этот вопрос. Даже если бы я встревожилась, глядя на тот первый ультразвук, то все равно посоветовала бы подождать развития событий – и результат ничуть не изменился бы. Но я уберегла Шарлотту от нескольких месяцев беспокойства. Кто же я тогда получаюсь – хороший врач или небрежный? Возможно, я действительно строила предположения исходя из личного знакомства с ней и с другими пациентками таких вольностей я бы себе не позволила. Возможно, я действительно должна была внимательнее искать знаки грядущей беды.

И тогда, возможно, повестка в суд не стала бы для меня таким потрясением.

– Вы выслушали все доводы. Вы узнали, что аномалия, выявленная УЗИ на восемнадцатой неделе, требовала дальнейшего обследования. Даже если врач не знала, о чем именно сигнализирует эта аномалия, она должна была углубиться в этот вопрос и всё выяснить. Но Пайпер Рис попросту не стала этого делать. А такая оплошность медика, дамы и господа, называется врачебной ошибкой.

Она подошла ко мне.

– Уиллоу, родившаяся вследствие этой ошибки, всю жизнь будет нуждаться в особом уходе. Это дорого, это серьезно, это больно. Потребности не исчезают, они накапливаются, они наносят новые травмы. Они угнетают. Они обостряются с возрастом. Ваша задача сегодня заключается в том, чтобы обеспечить Уиллоу счастливую, полноценную жизнь. Сделают ли ей все необходимые операции? Купят ли нужное оборудование? Обследуют ли ее квалифицированные врачи? Сможет ли она и дальше ходить на физиотерапию и пользоваться качественными костылями – за которые, напомню, платит сама семья, давно застрявшая в долговой яме? Решать вам. Сегодня вы можете сделать выбор, которого не было у Шарлотты О'Киф.

Судья что-то сказал присяжным, и люди потянулись к выходу. Роб подошел к ограде, разделявшей основное помещение и галерку, и обнял меня за плечи.

– Ты как?

Я попыталась ему улыбнуться.

– Спасибо, – сказала я Гаю Букеру.

– Пока еще не за что, – отозвался он, запихивая блокнот в портфель.

Шарлотта

– У меня от тебя голова кружится, – сказал Шон, когда я вошла в конференц-зал.

Амелия сновала взад-вперед, запустив руки в копну своих встопорщенных волос. Заметив меня, она обернулась.

– Я тебе вот что скажу, – затараторила она. – Я знаю, что ты хочешь меня убить, но это будет не самый разумный поступок в здании суда. Тут же, понимаешь, копы повсюду, да и папе придется тебя арестовать…

– Я не собираюсь тебя убивать, – сказала я.

Она остановилась.

– Нет?

Почему я раньше не замечала, какой красавицей выросла Амелия? Огромные миндалевидные глаза под идиотской челкой. Естественный румянец на щеках. Аккуратный ротик бантиком, маленькая котомка с секретами. Я поняла, что она не похожа ни на меня, ни на Шона. Больше всех она была похожа на тебя.

– Твои действия… Твои слова… Я могу их объяснить.

– Я просто не хочу ехать в Бостон! – брякнула Амелия. – В эту дурацкую больницу. Вы меня оттуда не заберете.

Я перевела взгляд на Шона, потом снова на тебя.

– Пожалуй, не стоило принимать это решение, не посоветовавшись с тобой.

Амелия недоверчиво прищурилась.

– Ты, возможно, и злишься на нас, но на самом деле ты пообещала Гаю Букеру выступить на суде не поэтому, – продолжала я. – Мне кажется, ты просто хотела защитить свою сестру.

– Ну, – протянула Амелия, – наверное.

– Как же я могу злиться на тебя, когда ты поступаешь точно так же, как я?

Амелия кинулась мне в объятия с ураганной силой.

– Если мы победим, – пробормотала она, уткнувшись мне в грудь, – вы купите водный мотоцикл?

– Нет! – в один голос ответили мы с Шоном.

Он встал, не вынимая рук из карманов.

– Если ты выиграешь этот суд, я бы хотел вернуться домой насовсем.

– А если проиграю?

– Ну, тогда я все равно хотел бы вернуться домой насовсем. Я поглядела на него поверх макушки Амелии.

– Умеешь ты торговаться, – сказала я с улыбкой.

По пути в Диснейленд, дожидаясь самолета, мы перекусили в мексиканском ресторанчике в аэропорту. Ты заказала кесадилью, Амелия – буррито. Я выбрала тако с рыбой, а Шон – чимичангу. Даже неострый соус показался нам слишком пряным. Шон убедил меня выпить «Маргариту» («Ты же не пилот»). Мы обсудили представленное в меню «жареное мороженое»: как такое возможно? Разве оно не растает на сковороде? Мы спорили, на какие аттракционы нужно отправиться первым делом.

Тогда возможности простирались перед нами, как красная ковровая дорожка. Тогда мы думали лишь о том хорошем, что будет дальше, а не о том плохом, что уже случилось. На выходе хостесса – конопатая девушка с сережкой в носу – подарила нам по воздушному шарику с гелием.

– И зачем, спрашивается? – недоумевал Шон. – На борт их все равно нельзя брать.

– Не всем событиям в жизни можно найти объяснения, – наставляла я, беря его под руку. – Живи, как нормальный человек.

Амелия прогрызла в своем шаре дырочку и присосалась к ней губами. Она сделала глубокий вдох и посмотрела на нас с блаженной улыбкой.

– Привет, родаки! – сказала она тонюсеньким голоском.

– Бог его знает, чем их надули…

– Чем-чем… – пропищала Амелия. – Гелием, чем же еще.

– Я тоже хочу! – сказала ты, и Амелия показала тебе, как вдыхать газ.

– Мне не нравится, что они дышат гелием…

– Живи, как нормальный человек, – усмехнулся Шон, кусая свой шар.

Они все заговорили со мной одновременно, и их голоса слились в какую-то комедию, птичий хор, звуковую радугу.

– Давай же, мама! – подначивала ты. – Ну давай!

И я послушалась. Гелий слегка обжег мне горло, когда я проглотила его залпом. Я почувствовала зуд в голосовых связках.

– А может, оно и неплохо, – пискнула я.

Мы спели «Греби, греби, греби на своей лодке». Мы прочли «Отче наш». А когда какой-то мужчина в деловом костюме спросил у Шона, не знает ли тот, где выдача багажа, Шон глубоко вдохнул из шарика и сказал:

– Главное, не сворачивайте с дороги, вымощенной желтым кирпичом.

Я и не помню, когда столько смеялась и чувствовала себя такой свободной, как в тот день. Может, меня окрылил гелий, внушивший мне, что я смогу улететь в Орландо без всякого самолета. А может, тот факт, что, как бы мы себя ни разубеждали, в те минуты мы все-таки были какой-то другой семьей.

Прошло уже четыре часа, а присяжные так и не объявили вердикт. Шон успел уже съездить в больницу и позвонил сказать, что уже едет обратно. Амелия писала хокку на белой доске в конференц-зале:

 
Помогите! Я
За этой белой доской.
Не стирайте мел.
 
 
Правила просты:
Больше правил вовсе нет.
Не повезло. Жаль.
 

Я пошла в туалет уже в третий раз после роспуска суда. В туалет мне на самом деле не хотелось, я только включала воду и споласкивала лицо. Я постоянно твердила себе, что ничего страшного не произошло, но я себя обманывала. Нельзя довести свою семью до грани – и прикинуться, будто это пустяк. Нельзя пережить такое и прикинуться, что катастрофа миновала бесследно. Если я затеяла этот суд, чтобы успокоить совесть, то как я могла смириться с чувством вины, которое в итоге овладело мной еще полнее?

Я вытерла лицо и стряхнула капли со свитера. В тот миг, когда я бросила бумажное полотенце в мусор, из кабинки раздался шум спущенной воды. Дверь открылась, и я отступила от раковины, невольно наткнувшись на человека, который пытался выйти.

– Извините, – буркнула я и только тогда поняла, что это Пайпер.

– И ты меня извини, Шарлотта, – тихо вымолвила она.

Я молча на нее посмотрела. Какая, казалось бы, ерунда, но я заметила, что она теперь пахнет иначе. Что-то сменила: не то духи, не то шампунь.

– Значит, ты всё-таки признаешь, что ошиблась?

Пайпер покачала головой.

– Нет. Я не ошиблась. По крайней мере, в профессиональном смысле. Но в личностном плане… Мне жаль, что всё так получилось. И мне очень жаль, что у тебя не родился здоровый ребенок, которого ты так хотела.

– Ты хоть понимаешь, что за все эти годы ни разу не произнесла этих простых слов?

– Ты должна была сказать, что ждешь их от меня.

– Нет, ничего я не должна была говорить.

Я старалась не вспоминать, как мы с Пайпер сидели на катке и читали в газете объявления о знакомствах, пытаясь обнаружить там идеальные пары. Как мы гуляли с твоей коляской, разбивая воздух вокруг себя столькими беседами, что три мили пролетали за одну секунду. Я старалась не вспоминать, что относилась к ней, как к сестре, и надеялась, что вы с Амелией будете так же близки.

Я старалась не вспоминать об этом, но все равно вспоминала.

Дверь в туалет вдруг распахнулась.

– Вот вы где! – с облегчением вздохнула Марин. – Присяжные вернулись.

Она удалилась, а Пайпер поспешно сполоснула руки. Когда мы шли обратно к залу суда, я слышала ее шаги у себя за спиной. Совсем близко. Но ноги у нее были длиннее, и в конце концов она меня догнала.

Едва мы, бок о бок, перешагнули порог, нас ослепили десятки фотовспышек. Марин потащила меня, ухватившись за запястье. Во всей этой суматохе мне показалось, что Пайпер шепнула мне «прощай», но поверить в это было сложно.

Вошел судья, и мы расселись по местам.

– Мадам председатель, – сказал он, развернувшись к присяжным, – вы вынесли вердикт?

Председателем была миниатюрная, похожая на пичугу дамочка в очках с толстыми стеклами.

– Да, Ваша честь. В деле «О'Киф против Рис» суд решил в пользу истца.

Марин говорила, что в семидесяти пяти процентах случаев дела об «ошибочном рождении» решаются в пользу ответчика. Она вцепилась мне в плечо.

– Это же вы, Шарлотта!

– Суд постановил, – продолжила председатель, – компенсировать ущерб в размере восьми миллионов долларов.

Я помню, как рухнула в кресло, пока на галерке гремели торжествующие возгласы. Пальцы онемели, дыхание сперло в груди. Я помню, как Шон и Амелия пытались удержать меня. Я слышала возмущенные крики родителей детей-инвалидов, оккупировавших островок зала, слышала, как они меня оскорбляли. Я слышала, как Марин говорит репортерам, что это самая крупная сумма компенсации в истории штата Нью-Гэмпшир и что справедливость сегодня восторжествовала. Я искала в толпе Пайпер, но ее уже там не было.

Сегодня, когда мы поедем за тобой в больницу, я скажу, что всё наконец-то закончилось. Я скажу, что теперь у тебя будет всё, чего только пожелаешь, что тебе не о чем беспокоиться и денег хватит до конца жизни – и твоей, и моей. Я скажу, что мы победили, что вердикт озвучен… Но сама я в это не верила.

В конце концов, если я выиграла этот суд, то почему улыбка у меня натянута, как кожа на барабане, а в груди так тесно?

Если я выиграла этот суд, то почему у меня такое впечатление, будто я проиграла?

* * *

Плач – просачивание излишней влаги на поверхность.

Выпечка, как и люди, может плакать, когда что-то не получилось. Безе – это только взбитые белки и сахар; есть их нужно сразу же. Если замешкаетесь, на глазури проступит вода. Произойдет так называемый «плач»: на белых верхушках образуются крохотные капельки. Существует множество теорий, как это предотвратить: одни советуют использовать белки лишь свежих яиц, другие – замешивать ультрамелкий сахар, третьи – добавлять кукурузный крахмал. Если вам интересно мое мнение, то я знаю один безотказный метод.

Не готовьте, когда у вас разбивается сердце.

ЛИМОННЫЙ ПИРОГ С БЕЗЕ

1 печеный корж

Глазурь

1 ¹/₂ чашки гранулированного сахара

6 столовых ложек кукурузного крахмала

Щепотка соли

1 ¹/₃ чашки холодной воды

2 столовые ложки несоленого масла

5 яичных желтков

¹/₂ чашки свежевыжатого лимонного сока

1 столовая ложка натертой лимонной цедры

Приготовьте корж. Пока корж готовится, смешайте сахар, кукурузный крахмал, соль и воду в посуде из нереагирующего материала. Взбалтывайте, пока не исчезнут комочки, и доведите до кипения. Снимите с огня и добавьте масло.

В другой миске взбейте желтки. Добавьте немного горячей жидкой смеси и продолжайте взбивать, пока не образуется однородная смесь. Вылейте яичную смесь на сковороду и доведите до кипения на медленном огне, продолжая помешивать, пока смесь не загустеет (на это понадобится около 2 минут). Снимите с огня и подмешайте лимонный сок и цедру.

Безе

6 крупных яичных белков комнатной температуры

Щепотка крема тартар

Щепотка соли

³/₄ чашки сахара

Медленно взбейте белки с кремом тартар и солью, пока они не смешаются. Увеличьте скорость в блендере и взбивайте, пока не образуются твердые верхушки. Постепенно подмешивайте сахар, по столовой ложке за один раз.

Разогрейте духовку до 350 градусов по Фаренгейту. Залейте корж глазурью, а сверху положите безе. Непременно распределите его по всей поверхности коржа. Выпекайте 10–15 минут. Оставьте пирог остывать примерно 2 часа, затем поставьте в холодильник, чтобы не произошел «плач».

Или просто думайте о чем-то хорошем.

Уиллоу
Март 2009 г

У нас в школе есть специальный «День сотни», он приходится на конец ноября. В этот день нам нужно принести сто каких-нибудь предметов. Любых. Когда Амелия ходила в первый класс, она взяла сто шоколадных печений, но к тому моменту, как вышла из автобуса, их осталось всего пятьдесят три. Я же принесла список семидесяти пяти костей, которые уже успела сломать, и названия оставшихся двадцати пяти.

Миллион – это десять тысяч сотен. А я даже десять тысяч представить не могу. Может, именно столько деревьев в лесу и молекул воды в озере. Восемь миллионов – это еще больше. Такую сумму в долларах написали на огромном голубом чеке, который уже почти полгода висит на дверце нашего холодильника.

Родители часто говорят об этом чеке. Они говорят, что наш фургон скоро совсем развалится и тогда придется купить новый на эти деньги. Но потом они умудряются продлить жизнь старому. Они говорят, что близится срок подачи документов в лагерь для таких детей, как я, и что надо заплатить первый взнос. Возле кровати у меня лежат рекламные проспекты. На них изображены дети всех цветов. У них у всех ОП, как у меня. Они все счастливы.

Может, все дети, которые куда-то уезжают, становятся счастливыми. Амелия вот уезжала – и когда вернулась, волосы у нее опять стали каштановыми, а еще она привезла свой собственный мольберт. Она постоянно рисует: мои портреты, натюрморты с кофейными кружками и грушами, пейзажи невероятных цветов. Если присмотреться, у нее на руках до сих пор можно увидеть серебристые шрамы, но даже когда она ловит мой взгляд, то не натягивает рукава.

Была суббота. Папа целый день сидел у телевизора, смотрел футбол. Амелия была на улице и рисовала. Мама раскладывала на кухонном столе пасьянс из карточек с рецептами. У нее их больше ста (вот бы ей вернуться в первый класс!), и она решила составить из них кулинарную книгу. Это было компромиссное решение: ей ведь больше не надо было постоянно печь, как раньше для мистера де Вилля. Он по-прежнему скупал ее пироги, тарталетки и миндальные бисквиты, когда на нее находило вдохновение, но теперь она мечтала опубликовать книгу и отдать всю выручку Фонду помощи людям с ОП.

Нам не нужны были деньги. Наши деньги висели на холодильнике.

– Как поживаешь? – спросила мама.

– Нормально.

Мое внимание привлекли конверты, рассыпанные ярким веером на столе.

– Тебе письмо, – сказала она.

Это была открытка, а в ней – фотография Марин и мальчика примерно одного возраста с Амелией. У него были кривые зубы и кожа шоколадного оттенка. Его зовут Антон, она усыновила его два месяца назад.

Пайпер мы больше не видели, и Амелия с Эммой так и не помирились. С вывески на клинике исчезло ее имя. Теперь там было написано «Гретель Хандельман, мануальный терапевт». А потом мы с папой однажды пошли в булочную и встретили Пайпер в очереди, прямо перед нами. Папа с ней поздоровался, и она спросила, как у меня дела, и даже пыталась улыбнуться, но ничего не получалось. Это как гнутый провод, который никогда уже не выпрямится. Она сказала, что работает на полставки в благотворительной женской клинике в Бостоне и как раз собирается туда ехать. Потом она случайно опрокинула стаканчик с трубочками у кассы и так быстро убежала, что даже забыла расплатиться. Тогда к ней подошла официантка и напомнила, что кофе здесь не бесплатный.

Я скучала по Пайпер, но мама, кажется, скучала по ней еще сильнее. У нее теперь не осталось друзей. Всё свое время она проводила с нами.

Жалкое, признаться, зрелище.

– Хочешь что-нибудь испечь? – спросила я.

Мама закатила глаза.

– Неужели ты проголодалась? Мы же только что пообедали. Я не проголодалась – мне было скучно.

– Давай так. Позови Амелию, и мы вместе разработаем план действии. Может, в кино сходим.

– Правда?

– Конечно, – кивнула мама.

Теперь мы могли позволить себе походы в кинотеатр. И в рестораны. А еще мне должны были купить спортивное кресло, чтобы я смогла играть в кикбол на уроках физкультуры. Амелия сказала, что это всё благодаря тому чеку на дверце холодильника. В школе некоторые придурки дразнили меня богачкой, но я-то знала, что это неправда. Наша ржавая машина, наш старый домик, наши поношенные вещи – всё это никуда не делось. Такое количество нулей если что-то и дает, так это чувство безопасности: родители могли изредка шикануть, потому что у них был крепкий тыл на случай, если деньги закончатся. А значит, и ссорились они гораздо реже. Такое в магазине не купишь. Я плохо понимала, что такое банковский счет, но все-таки догадывалась, что чек ничего не стоит, если его не положить в банк. Но родители, похоже, никуда не спешили. Раз в пару недель мама говорила: «Пора бы отнести его в банк», – и папа поддакивал, но чек все равно оставался под магнитом.

Я пошла в коридор обуваться и одеваться. Мама крикнула мне в спину:

– Только смотри…

– …осторожно, – договорила я за нее. – Да-да, помню.

Был уже март, но воздух еще не прогрелся, и мое дыхание летало причудливыми облачками вокруг шарфа: то в форме цыпленка, то в форме бегемотика. Я осторожно ступала по склону нашего заднего двора. Снег уже растаял, но земля еще хрустела у меня под ногами. Звук был похож на скрежет зубов.

Амелия, наверно, ушла в посадку: ей нравилось рисовать березы, она говорила, что у них трагичные силуэты и что такие красивые растения не должны умирать так быстро. Я засунула руки в карманы и подтянула шарф до самого носа. С каждым шагом я вспоминала какой-нибудь интересный факт.

Среднестатистическая женщина тратит за жизнь шесть фунтов губной помады.

Остров Трех Миль на самом деле длиной всего две с половиной мили.

Тараканы любят есть клей на почтовых марках.

Я нерешительно остановилась у пруда. Там рос камыш примерно с меня ростом, мне сложно было продраться сквозь него и не застрять. В данный момент у меня впервые за много месяцев не было ни одного срастающегося перелома, и я не хотела нарушать эту традицию.

Однажды папа рассказывал, как ехал на патрульной машине – и вдруг все прочие машины перед ним остановились. Он поставил рычаг в режим «стоянка» и открыл дверь проверить, что происходит. Но стоило ему ступить на тротуар, как он шлепнулся на спину. Гололед. Чудо, что он смог нормально затормозить.

Такой же лед покрыл и пруд. До того чистый лед, что я видела водоросли и песок будто сквозь стекло. Я осторожно опустилась на четвереньки и потихоньку поползла к кромке этого льда.

Мне никогда не разрешали выходить на лед, и, как это часто бывает с запретами, я только о том и мечтала.

Я не могла ничего себе сломать, слишком медленно я двигалась и к тому же не стояла прямо. Спину я выгнула, как кошка. Глаза скользили по поверхности. А куда рыбы деваются зимой? Можно ли их там разглядеть, если присмотреться повнимательнее?

Я шевельнула правой коленкой, потом правой рукой. Теперь левой коленкой и левой рукой. Дыхание перехватило, но не потому, что это было сложно, а как раз потому, что это было очень просто.

По поверхности пруда пронесся стон, как будто небо заплакало. И в один миг лед вокруг меня превратился в паутину, а я застыла, как муха, в ее центре.

У кузнечиков белая кровь бабочки определяют вкус задними лапками у гусениц примерно четыре тысячи мышц…

– На помощь, – сказала я. Кричать я не могла: тогда не получалось бы дышать.

Вода втянула меня сразу, целиком. Я пыталась ухватиться за обломок льда, но он крошился у меня в пальцах. Я пыталась плыть, но без спасательного жилета не умела. Куртка, штаны и ботинки промокли насквозь. Стало очень холодно – будто я вся онемела с ног до головы, будто голова у меня была из мороженого.

Броненосцы умеют ходить под водой.

У рыбы гольян в горле есть зубы.

Креветки умеют плавать задом наперед.

Вы, наверное, думаете, что я испугалась. Но я вспомнила сказку, которую мама рассказывала мне перед сном. О койоте, пытавшемся поймать солнце. Он забрался на самое высокое дерево, положил солнце в банку и принес его домой. Но банка не выдержала такой энергии и лопнула. «Поняла, Уиллс? – говорила мама. – Ты вся внутри наполнена светом».

Надо мной сверкало стекло, и жидкий глаз солнца, и небо. Я отбивалась от них кулаками. Лед как будто снова сомкнулся у меня над головой, и я не могла пробить его толщу. Окоченев, я перестала даже дрожать.

Вода затекала мне в нос и в рот, солнце становилось всё меньше, а я закрыла глаза и сжала в кулаках всё то, что знала наверняка.

Что у морского гребешка тридцать пять глаз, и все синие.

Что тунец задохнется, если перестанет плыть.

Что меня любили.

И что на этот раз я ничего не сломала.

* * *

Рецепт – 1) Описание способа приготовления чего-либо; 2) Указания об образе действий, поведении кого-либо как способе достижения чего-либо.

Следуйте правилам – и добьетесь желаемого результата. Это самый простой рецепт в мире. И все же бывает, что ты не отступил от рецепта ни на букву, а блюдо вышло совершенно не таким, как ты хотел.

Долгое время я видела перед собой лишь одну картину: ты тонешь. Я представляла тебя с голубой кожей и плывущими, как у русалки, волосами за спиной. Я просыпалась с криком и била кулаками по постели, как будто могла еще разломить лед и спасти тебя.

Но это была не ты, равно как и тот скелетик, который нам вручили, тобою не был. Ты была чем-то большим – и вместе с тем ты была легче. Ты была паром, что туманил зеркало поутру, когда Шон поднимал меня с кровати и тащил в душ. Ты была кристалликами узора, которыми мороз раскрашивал за ночь лобовое стекло моей машины. Ты была маревом, парящим над тротуаром, точно призрак, в разгар лета. Ты от меня не ушла.

У меня больше нет денег. В конце концов, деньги были твои. Я вложила чек в шелковые складки обивки гроба, когда целовала тебя на прощание.

Вот что я знаю наверняка:

Когда тебе кажется, что ты прав, ты, скорее всего, заблуждаешься.

То, что разбилось, – кость, сердце, счастье, – можно склеить, но оно никогда уже не станет целым.

И что бы я ни говорила прежде, можно таки скучать по человеку, которого не знал.

Я убеждалась в этом каждый день. Каждый день, что проживала без тебя.

САБАЙОН С ОБЛАКАМИ ДЛЯ УИЛЛОУ

Сабайон

6 яичных желтков

1 чашка сахара

2 чашки густых взбитых сливок

¹/₂ чашки легкого рома

Взбейте яйца с сахаром в пароварке. Когда они полностью перемешаются, подлейте сливки. Снимите с огня, просейте через си то, добавьте ром.

Облака

5 яичных белков

Щепотка соли

¹/₃ чашки сахара

2 чашки молока или воды

Поместите белки в блендер, посолите. Взбивайте на небольшой скорости, пока не образуется однородная смесь. Постепенно увеличивайте скорость и добавляйте сахар. Взбивайте, пока не образуется безе, – это и есть облака, на которых ты теперь обитала. Вскипятите молоко или воду. Наберите полную ложку безе и осторожно опустите в кипящую жидкость. Варите безе 2–3 минуты, затем переверните его шумовкой и продолжайте варить в течение еще 2–3 минут. Переложите готовое безе на бумажное полотенце. Облака очень хрупкие.

Сахарные волоконца

Разбрызгиватель

2 чашки гранулированного сахара

1 чайная ложка кукурузного сиропа

Сбрызните лист и вытрите лишнее бумажным полотенцем.

Засыпьте сахар и залейте кукурузный сироп в сковороду и поставьте на медленный огонь. Периодически помешивайте, пока сахар не растает окончательно. Увеличьте огонь и доводите смесь до кипения, пока термометр не покажет 310 градусов по Фаренгейту. Снимите с огня и немного остудите. Пускай сироп настоится около минуты.

Опустите вилку в сахарный сироп и поводите ею над листом туда-сюда, образуя продолговатые нити. Сироп практически сразу начнет затвердевать. Со временем вы научитесь вырисовывать прихотливые кружева, завитки и буквы.

Перед тем как подавать на стол, положите пару ложек сабайона в неглубокую миску или на большую тарелку. Накройте двумя кусками вареного безе. Аккуратно разместите сахарные волоконца вокруг безе, но не сверху, иначе оно осядет.

Результатом станет произведение кулинарного искусства, если вы, конечно, справитесь со всеми сложными процедурами. Главное правило гласит: обращайтесь со всем осторожно. Этот десерт, как и ты, исчезнет в мгновение ока. Этот десерт, как и ты, до невозможности сладок.

Я ем его, когда мне особенно не хватает тебя.