Текст книги "Хрупкая душа"

Пайпер

Формально я была твоей крестной. Это, наверное, означало, что я несу ответственность за твое религиозное воспитание, что само по себе смешно: в церковь я отродясь не ходила (из здорового страха воспламенить крышу), тогда как твоя мать старалась не пропускать ни одной воскресной мессы. Я себя представляла скорее феей-крестной из сказки. Той, которая однажды превратит тебя в принцессу, не прибегая к помощи мышей в кукольных костюмчиках.

Потому я редко навещала вас с пустыми руками. Шарлотта говорила, что я тебя балую, но я ведь не увешивала тебя бриллиантами и не дарила ключей от «хаммера». Я приносила наборы для фокусов, шоколадки и детские видеокассеты, которые Эмма уже переросла. Даже когда приходилось ехать прямиком из больницы, я что-нибудь придумывала по пути – например, завязывала резиновую перчатку, как воздушный шарик, в форме животного. Прихватывала из операционной сеточку для волос. «Когда ты притащишь ей влагалищный расширитель, – говорила Шарлотта, – я официально отлучу тебя от нашего дома».

– Привет! – крикнула я, войдя. Если честно, я уже и не помню, когда последний раз стучала. – Пять минут, – объявила я в спину Эмме, несущейся по ступенькам навстречу Амелии. – Даже куртку не снимай.

Я прошла по коридору в гостиную, где ты лежала на диване, закованная в гипс, и читала книжку.

– Пайпер! – радостно воскликнула ты.

Иногда, глядя на тебя, я перестаю замечать вывихи твоих костей или твой неестественно малый рост, всегда идущий в комплекте с ОП. Вместо этого я вспоминаю, как твоя мама плакала, рассказывая, что и в этом месяце ей не удалось забеременеть. Вспоминаю, как она вынула у меня из ушей стетоскоп, чтобы тоже послушать биение твоего сердца, напоминавшее шелест крылышек колибри.

Я присела рядом и достала из кармана традиционный подарок. На сей раз это был надувной мяч для пляжных игр – поверь, в середине февраля найти его было непросто.

– Мы так и не дошли до пляжа, – сказала ты. – Я упала.

– Но это не просто надувной мяч! – возразила я и принялась дуть, пока он не стал походить на девятимесячный живот беременной женщины. Тогда я запихнула его тебе между колен, прислонив к твердому гипсу, и постучала ладонью по верхушке. – Это барабан! Там-там, если быть точной.

Ты, рассмеявшись, тоже принялась барабанить. На звук прибежала Шарлотта.

– Ужасно выглядишь, – сказала я, – Когда ты последний раз спала?

– Боже мой, Пайпер! Я тоже очень рада тебя видеть.

– Амелия готова?

– К чему?

– Как к чему? У них тренировка по фигурному катанию.

Она шлепнула себя по лбу.

– Вылетело из головы! Амелия! – закричала она и объяснила мне: – Мы только вернулись от адвоката.

– И как всё прошло? Шон по-прежнему рвет и мечет и готов засудить весь мир?

Не ответив, она лишь похлопала мяч рукою. Ей не нравилось, когда я высмеивала Шона. Твоя мама была моей лучшей подругой, а вот папа сводил с ума. Если уж он что-то задумал, то хоть ты дерись – он с места не двинется. Окружающий мир Шон представлял исключительно черно-белым, а меня, наверное, можно отнести к тем людям, которые ценят яркие пятна.

– Представляешь, Пайпер, – вмешалась ты, – я тоже каталась на коньках!

Я недоверчиво глянула на Шарлотту, но та кивнула, подтверждая твое странное заявление. Она ведь до смерти боялась вашего пруда, говорила, что он лишний раз тебя искушает. Мне не терпелось узнать подробности.

– Раз уж ты забыла о тренировке, то и о кондитерской ярмарке, поди, тоже?

Шарлотта вздрогнула.

– А что ты испекла?

– Шоколадные бисквиты в форме коньков. Шнурки и лезвия сделала из глазури. Такой, знаешь, белесой, под изморозь.

– Ты испекла шоколадные бисквиты? – переспросила Шарлотта по пути в кухню, куда я за ней последовала.

– От начала до конца. Эти мамаши уже внесли меня в черный список, когда я пропустила весеннюю ярмарку ради медицинской конференции. Теперь я пытаюсь искупить свои грехи.

– И когда ты, интересно, замешивала тесто? Пока накладывала швы на рассеченную промежность? После тридцатишестичасовой смены? – Шарлотта открыла шкаф и, порывшись на полках, наконец извлекла из его недр пачку шоколадного печенья, которую и высыпала в глубокую тарелку – Если серьезно, Пайпер: тебе обязательно быть такой чертовски идеальной во всем?

Она атаковала беззащитные печеньица вилкой.

– Эй, подруга! Кто нассал тебе в компот?

– А чего ты ожидала? Заявляешься ко мне домой, чуть ли не пританцовывая на ходу, говоришь с порога, что я хреново выгляжу, а потом унижаешь меня этим…

– Ты профессиональный кондитер, Шарлотта. Ты можешь испечь кольца вокруг планеты… Боже, что ты творишь?

– Хочу, чтобы это было похоже на домашнюю выпечку. Потому что я уже не профессиональный кондитер. Я давно перестала ею быть.

Когда мы только познакомились с Шарлоттой, ее как раз признали лучшим кондитером штата Нью-Гэмпшир. Я даже читала журнальную статью, в которой ее хвалили за особый талант – соединять несовместимые, казалось бы, ингредиенты в произведениях кулинарного искусства. Раньше, приходя ко мне в гости, она непременно приносила какие-нибудь сладости: то кексы с сахарной присыпкой, то пироги с ягодами, взрывавшимися, словно фейерверк, то пудинги, которые можно было прописывать как болеутоляющее. Ее суфле по легкости было сравнимо с летними облаками, а шоколадная помадка заставляла забыть обо всех неурядицах. Она признавалась, что когда готовит, то чувствует себя на своем месте, чувствует, что занимается положенным ей делом. Я тогда ей завидовала. Я любила свою профессию, я делала успехи на этом поприще, но у Шарлотты было призвание. Она мечтала открыть собственную кондитерскую и написать кулинарный бестселлер. Пока не родилась ты, я даже не представляла, чем ее можно отвлечь от хлебобулочных изделий.

Я отодвинула тарелку.

– Шарлотта, ты в порядке?

– Ну, давай подумаем вместе. На прошлых выходных меня арестовали. Дочка закована в гипс. Времени не хватает даже на то, чтобы принять душ… Да, всё здорово! – Она вышла из кухни и, остановившись у лестницы, крикнула: – Амелия, идем же!

– Эмма тоже страдает выборочной глухотой, – сказала я. – Клянусь, она специально меня игнорирует! Назло. Я вчера восемь раз просила ее убрать со стола…

– Знаешь, – устало перебила меня Шарлотта, – мне, если честно, абсолютно плевать на твои проблемы с Эммой.

Не успела у меня отвиснуть челюсть (я всегда была ее наперсницей, а не девочкой для битья!), как Шарлотта уже поспешила извиниться.

– Прости, не знаю, какая муха меня укусила… Нельзя срываться на тебе.

– Ничего страшного, – успокоила я ее.

В этот момент старшие девочки, галдя и хихикая, кубарем скатились по лестнице и пронеслись мимо нас. Я коснулась плеча Шарлотты.

– Не забывай об одном, – твердо сказала я. – Ты – самая преданная мать, которую я встречала. Ты пожертвовала всей своей жизнью ради Уиллоу.

Она опустила голову, кивнула и наконец посмотрела мне в глаза.

– Помнишь мое первое УЗИ?

На секунду задумавшись, я расплылась в улыбке.

– Мы увидели, как она сосет большой палец. Мне даже не пришлось ничего вам объяснять. Картинка была ясная как белый день.

– Ага. Как белый день, – эхом отозвалась твоя мама.

Шарлотта
Март 2007 г

А если кто-то всё же виноват?

Когда мы вышли из адвокатской конторы, эта мысль упала не то что зернышком – пылинкой сомнения куда-то в полость под грудиной. Но она дала свои робкие всходы. Даже лежа под боком у Шона, я слышала, как они колосятся: «а если, а если, а если…» Пять лет я любила тебя всем сердцем, опекала тебя, обнимала, когда ты ломала очередную кость. Я получила именно то, о чем мечтала: красивую дочку. И как я могла признаться – хоть кому-то, а тем паче себе самой, – что ты принесла в мою жизнь не только счастье, но и чудовищную усталость и огорчение?

Я слушала, как другие жалуются на своих детей: какие они, мол, невоспитанные, обидчивые, угрюмые, как они иной раз даже попадают в неприятности с законом, – и я им завидовала. Когда этим невоспитанным и обидчивым детям исполнится восемнадцать, они будут предоставлены сами себе и начнут отвечать за свои ошибки. Но ты была не из тех детей, которым позволяют выпорхнуть из гнезда. Ведь ты могла упасть…

И что с тобой было бы, если бы я не подхватила тебя на лету?

Неделя сменялась неделей, и я постепенно начала понимать, что юристам вроде Роберта Рамиреза мои тайные желания, должно быть, так же омерзительны, как и мне самой. Тогда я с новыми силами принялась дарить тебе радость. Я играла в «скрэббл», пока не выучила назубок все двухбуквенные слова; я смотрела передачи по «Энимал плэнет», пока не запомнила сценарии от корки до корки. Отец твой к тому времени окунулся в работу, у Амелии начались занятия.

В то утро мы с тобой неуклюже протиснулись в ванную, и, подхватив тебя под руки, я с грехом пополам усадила тебя на унитаз.

– Мешки! – сказала ты. – Мешки мешают.

Одной рукой, пыхтя под тяжестью твоего тела, я поправила полиэтиленовые мешки, обмотанные вокруг ног. Нам самим пришлось методом проб и ошибок выяснять, как человек в кокситной повязке должен справлять нужду; врачи об этом скромно умолчали. От родителей, пишущих на интернет-форумах, я узнала, что можно заправлять мусорные пакеты за края гипса, делая своего рода защитную прокладку, чтобы повязка не мокла и не пачкалась. Стоит ли говорить, что поход в туалет занимал около получаса, а после нескольких неприятных сюрпризов ты научилась заранее предсказывать зов природы и не ждать до последнего момента.

– Каждый год сорок тысяч человек получают увечья на унитазах, – сказала ты.

Я бессильно заскрежетала зубами.

– Я тебя умоляю, Уиллоу: просто сосредоточься, пока их не стало сорок тысяч и один.

– Хорошо. Готово.

Продолжая демонстрировать чудеса эквилибристики, я подала тебе рулон туалетной бумаги и убрала руку, чтобы ты смогла дотянуться к промежности.

– Умница, – сказала я. Смыв, я осторожно потащила тебя сквозь узкий проем двери – вот только зацепилась кроссовкой за край коврика и тут же почувствовала, что теряю равновесие. Извернувшись, я приземлилась первой, чтобы смягчить тебе удар.

Не помню даже, кто засмеялся первым, а когда одновременно зазвонили в дверь и по телефону, смех стал еще громче. Может, пора уже сменить приветствие на автоответчике: «Извините, я сейчас не могу подойти к телефону, потому что держу над унитазом свою дочку, запаянную в пятидесятифунтовый гипс».

Опершись на локти, я поднялась сама и подняла тебя. В дверь продолжали трезвонить.

– Иду-иду! – крикнула я.

– Мамочка! – взвизгнула ты. – Мои штаны!

Ты все еще стояла полуголой после нашего маленького туалетного приключения, а облачение в пижаму заняло бы добрых десять минут. Вместо этого я схватилась за мешок, все еще свисающий с гипсового ободка, и обмотала им нижнюю половину твоего тела, словно черной юбкой.

На крыльце стояла миссис Дамброски – наша соседка, жившая через дорогу. У нее были внуки-близнецы примерно твоего возраста, которые в том году приезжали в гости. Пока бабушка спала, негодники украли ее очки и подожгли кучу листьев. Огонь наверняка перекинулся бы на гараж, если бы к дому не подоспел почтальон.

– Здравствуй, милочка, – сказала миссис Дамброски. – Надеюсь, я тебя ни от чего не отвлекаю.

– Нет-нет, – заверила я ее. – Мы просто…

Я посмотрела на тебя, обмотанную мусорным пакетом, и мы обе снова расхохотались.

– Я только хотела забрать свою миску, – сказала миссис Дамброски.

– Вашу миску?

– Ту, в которой я испекла лазанью. Надеюсь, вам она пришлась по вкусу.

Она, должно быть, имела в виду одно из тех угощений, что ждали нас по возвращении из адского Диснейленда. Съели мы, честно скажу, далеко не всё, а остатки упрятали в морозилку. Этих запеканок, лазаний и макарон хватило бы не на один заворот кишок.

Мне показалось бы наглостью просить вернуть посуду, в которой ты приносишь гостинец для больного человека.

– Давайте я поищу вашу миску, миссис Дамброски, а Шон ее потом занесет.

Она недовольно поджала губы.

– Ну что же. Думаю, с тунцовой запеканкой можно подождать.

На долю секунды я не без удовольствия представила, как повешу тебя на тощие ручонки миссис Дамброски, которая наверняка покачнется под твоим весом, а сама пойду в кухню, отыщу эту чертову лазанью и швырну ее старухе под ноги. Но вместо того я лишь улыбнулась.

– Спасибо за понимание. А сейчас мне пора укладывать Уиллоу, – сказала я и закрыла дверь.

– Я же не сплю днем, – сказала ты.

– Я знаю. Я просто хотела, чтобы она ушла, пока я ее не прикончила.

Корчась и извиваясь, я оттащила тебя в гостиную и усадила на диван, возведя у тебя за спиной башню из подушек. Подбирая с пола пижамные штаны, я заодно нажала на мерцающую кнопку автоответчика.

– Начнем с левой, – сказала я, натягивая широкий пояс на гипс.

«У вас одно новое сообщение».

Управившись с правой штаниной, я поправила резинку, чтобы не морщилась, и прислушалась к голосу на кассете.

«Мистер и миссис О'Киф, вас беспокоит Марин Гейтс из юридической фирмы Роберта Рамиреза. Мы бы хотели обсудить с вами некоторые вопросы».

– Мама! – захныкала ты, когда мои пальцы замерли у тебя на талии.

Я сжала лишнюю ткань пучком.

– Ага, почти готово, – рассеянно пробормотала я. Сердце у меня готово было выскочить из груди.

На этот раз Амелия была в школе, но Уиллоу все равно пришлось взять с собой. И на этот раз они подготовились к нашему приходу: рядом с кофейным автоматом стояли пакеты сока, а возле глянцевых журналов об архитектуре высилась стопка книжек с картинками. Секретарша повела нас уже не в конференц-зал, а в офис, переливавшийся сотнями оттенков белого: снежный паркет мореного дуба, нежно-кремовая обшивка стен, кипенные кожаные диваны. Ты обвела все это белоснежное великолепие изумленным взглядом. Это что, рай? А кто тогда этот Роберт Рамирез?

– Я так рассудил, что на диване Уиллоу будет удобней, – мягко сказал он. – И еще подумал, что мультик смотреть ей будет куда интересней, чем слушать, как взрослые болтают о скучных вещах.

Он указал на ДВД с мультфильмом «Рататуй» – твоим любимым, хотя он не мог об этом знать. Посмотрев его впервые, мы в тот же вечер закатили настоящий пир горой.

Марин Гейтс принесла портативный ДВД-плейер и пару щегольских наушников. Усадив тебя перед экраном, она лично воткнула трубочку в твою пачку сока.

– Мистер и миссис О'Киф, – продолжил Рамирез, – мы решили, что лучше будет не обсуждать это при Уиллоу, но тут же осознали, что присутствие зашей дочери необходимо ввиду ее физического состояния. Идею с ДВД выдвинула Марин. Она же последние две недели посвятила кропотливому исследованию вашей ситуации. Мы просмотрели вашу медицинскую документацию и дали ее на оценку экспертам. Вам знакомо имя Маркус Кавендиш?

Мы с Шоном переглянулись и синхронно помотали головами.

– Доктор Кавендиш – шотландец, один из ведущих мировых специалистов по остеопсатирозу. У него сложилось мнение, что ваш акушер-гинеколог допустила немало врачебных ошибок. Миссис О'Киф, вы, полагаю, помните, каким подозрительно светлым было ваше УЗИ на восемнадцатой неделе… А ваш гинеколог упустила этот момент. Она должна была определить, в каком состоянии находится плод, еще тогда, задолго до того, как ультразвук показал многочисленные переломы. И она обязана была предоставить вам эту информацию вовремя беременности… чтобы вы могли самостоятельно решить дальнейшую судьбу своего ребенка.

Голова у меня пошла кругом. Шона речь Рамиреза, похоже, тоже ошарашила.

– Погодите-ка… – пробормотал он. – О каком иске идет речь?

Рамирез боязливо покосился в твою сторону.

– В юридической практике это называется «ошибочное рождение».

– И что это, черт побери, значит?

Адвокат перевел взгляд на Марин Гейтс. Та смущенно прокашлялась.

– Иск об «ошибочном рождении» позволяет родителям ребенка получить денежную компенсацию за ущерб, нанесенный рождением и содержанием ребенка-инвалида. Подразумевается следующее: если бы врач заблаговременно предупредил вас, что ребенок родится физически неполноценным, вы могли бы сами сделать выбор – продолжать либо прерывать беременность.

Я вспомнила, как огрызнулась на Пайпер пару недель назад: «Тебе обязательно быть такой чертовски идеальной во всем?»

А что, если однажды она все-таки допустила оплошность, и оплошность эта была связана с тобой?

Я была недвижна, как и ты, я даже дышать не могла. Шон заговорил за меня:

– Вы хотите сказать, что моей дочери лучше было вообще не рождаться? – накинулся он. – Что это была ошибка? Я не собираюсь слушать подобный бред!

Я посмотрела на тебя: сняв наушники, ты ловила каждое слово.

Твой отец и Роберт Рамирез встали одновременно.

– Сержант О'Киф, я понимаю, как дико это звучит. Но выражение «ошибочное рождение» – всего лишь юридический термин. Мы не хотим сказать, что вашей дочери лучше было не рождаться, у вас абсолютно очаровательная дочь. Мы просто считаем, что если врач не придерживается положенных стандартов при лечении пациента, кто-то должен за это ответить. – Он сделал шаг вперед. – Это врачебная халатность. Вспомните, сколько времени и денег уже потрачено на заботу об Уиллоу, и подумайте, сколько понадобится еще. Почему вы должны платить за чужую ошибку?

Шон грозно навис над адвокатом, и на миг я заподозрила, что сейчас он смахнет его, как назойливую муху. Но он лишь ткнул пальцем ему в грудь и прохрипел:

– Я люблю свою дочь. Я люблю ее!

Он резким движением подхватил тебя на руки, невольно потянув за провод наушников. ДВД-плейер опрокинулся и сшиб пачку сока, жидкость заструилась по кожаному дивану.

Я вскрикнула и принялась рыться в сумочке в поисках салфеток. Нельзя же уродовать эту божественную мебель!

– Не волнуйтесь, миссис О'Киф, – пробормотала Марин, опускаясь на колени рядом со мной.

– Папочка, но мультик еще не закончился! – возмутилась ты.

– Закончился. – Шон сорвал с тебя наушники и швырнул их на пол. – Шарлотта, идем отсюда, черт побери!

Кипя праведным негодованием, он уже шагал по коридору, пока я вытирала пролитый сок. Осознав, что оба юриста таращатся на меня, я встала.

– Шарлотта! – прогрохотал голос Шона из приемной.

– Ммм… спасибо вам… Простите за беспокойство. – Я обхватила себя руками, как будто мне было холодно или я должна была утихомирить бурю эмоций внутри. – Я просто… У меня один вопрос… – Я посмотрела на адвокатов и набрала полные легкие воздуха. – А что будет, если суд примет решение в нашу пользу?

II

Забрось меня на дно морское.

Облепи меня солью и водой.

Крестьяне не должны вспахать моих костей.

И Гамлет не возьмет меня за челюсть,

Не скажет: шутки кончились

И пусто у меня во рту.

Зеленоглазые доходяги подхватят мои глаза,

Фиолетовые рыбы сыграют в прятки,

И стану я песней грома, рокотом моря

На дне из соли и воды.

Забрось меня… на дно морское.

Карл Сэндберг. Кости

Сбивать – аккуратно подмешивать одну субстанцию к другой с помощью большой металлической ложки или кухонной лопатки.

Когда мы говори «сбивать», нам обычно представляются сбитые самолеты и сбившиеся механизмы. Применительно к тесту это слово имеет совсем другое значение: вы смешиваете два разнородных вещества, но пространство между ними не исчезает. Правильно сбитая смесь легка и воздушна, ее составные части как будто только знакомятся друг с другом.

Это уже почти готовая комбинация, когда одна смесь поддается другой. Представьте плохую раздачу в покере, представьте ссору, представьте себе любую ситуацию, в которой одна сторона просто сдается.

ШОКОЛАДНО-МАЛИНОВОЕ СУФЛЕ

1 пинта малины, перетертой в кашицу

8 яиц, желтки отделить от белков

4 унции сахара

3 унции универсальной муки

8 унций первосортного горького шоколада, нарезанного кусочками

2 унции ликера «Шамбор»

2 столовые ложки топленого масла

Сахар для присыпки формочек

Разогрейте малиновое пюре в кастрюле до средней температуры. Взболтайте яичные желтки с 3 унциями сахара в большой миске, подмешайте муку и малину и вылейте смесь обратно в кастрюлю.

Готовьте на небольшом огне, постоянно помешивая, пока жидкий крем не загустеет. Ни в коем случае не доводите до кипения!

Снимите кастрюлю с огня и постепенно примешивайте шоколад, пока он окончательно не растает. Залейте ликер. Прикройте образовавшуюся смесь целлофаном, чтобы не образовалась корка.

Смажьте шесть формочек маслом и присыпьте их изнутри сахарной пудрой. Разогрейте плиту до 425 градусов по Фаренгейту.

Взбивайте белки, пока не загустеют, вместе с оставшейся унцией сахара. Тут-то вы и заметите, как две непохожие субстанции объединяются, как белки сольются с шоколадом. И белки, и шоколад пойдут на это слияние неохотно, темнота шоколада станет частью яичной пены и наоборот.

Разложите полученную смесь по формочкам, чтобы до края оставалось не менее одной четвертой дюйма. Немедленно ставьте в духовку. Суфле считается готовым, когда оно поднялось, позолотело сверху, а по краям подсохло; обычно на это уходит порядка 20 минут. Однако не удивляйтесь, когда, достав суфле из духовки, вы увидите, что оно осело под грузом собственных невыполнимых обещаний.