Текст книги "Три заложника"

Глава 2
Я узнаю о заложниках

Для меня нет аромата лучше запаха деревенского дома.

Мэри однажды сказала, что этот аромат состоит из запахов лампового фитиля, собачьей шерсти и древесного дыма, но в Фоссе, где имелось электрическое освещение, а в доме не было собак, это, скорее всего, запахи древесного дыма, табака, старых обоев и садовой свежести, проникающей через распахнутые окна. А если с утра к этому букету добавлялось благоухание готовящегося завтрака… Бывало, по дороге в ванную я специально останавливался на верхней площадке лестницы и принюхивался, наслаждаясь.

Но в то утро, о котором идет речь, этот запах не доставлял мне ни малейшего удовольствия, наоборот: он буквально терзал меня, вызывая видения нарушенного непредвиденными обстоятельствами деревенского покоя. Проклятое письмо – оно ни на миг не выходило у меня из головы. Едва ознакомившись с посланием Булливанта, я с негодованием изорвал его в клочья, но утром, еще в халате (повергнув в изумление горничную), спустился в холл, достал из корзины для мусора обрывки, сложил их и перечитал еще раз от первой до последней буквы. А затем швырнул в недавно растопленный камин.

Я остался тверд в намерении не иметь дел ни с автором письма, ни с его планами, но уже не мог вернуть ощущение безмятежности, которое прежде окутывало меня как уютный старый плащ. К завтраку я спустился раньше Мэри, и покончил с ним еще до ее появления. Затем я раскурил трубку и, как обычно, отправился на утренний обход своих владений.

Утро было ясное, свежее, без инея, и пролески, распустившиеся на берегу озера, издали казались клочками летнего неба. Камышницы строили гнезда, а в жесткой прошлогодней траве под пологом сосновой рощицы уже пробились первые нарциссы. Старик Джордж Уэддон прибивал проволочную сетку для защиты от кроликов, насвистывая сквозь последние два зуба, и все вокруг, казалось, полно радости и весеннего ожидания. Да вот беда: я вдруг перестал чувствовать, что этот мир принадлежит мне. Я словно смотрел на прелестную картинку откуда-то со стороны. Что-то вторглось извне и нарушило ставшую привычной гармонию; и я не уставал проклинать Булливанта с его посланием.

Вернувшись к дому, я с удивлением обнаружил на подъездной аллее перед фасадом здоровенный черный «Роллс-Ройс». Пэддок встретил меня в холле и протянул карточку, на которой я прочитал оттиснутое вязью: «Мистер Джулиус Виктор».

Разумеется, это имя было мне знакомо. Джулиус Виктор – один из богатейших людей в мире, американский банкир, во время войны заправлявший финансовыми делами Британии. В газетах писали, что недавно он прибыл в Европу на какую-то международную конференцию. Заодно я вспомнил, как Бленкирон, откровенно недолюбливавший еврейский народ, однажды назвал его «самым нееврейским евреем со времен апостола Павла».

В библиотеке меня поджидал рослый джентльмен – стоя у окна, он рассеянно оглядывал наши окрестности. Как только я вошел, он обернулся, и я увидел худощавое лицо, обрамленное тщательно подстриженной седой бородкой, и самые тревожные глаза из всех, в какие мне когда-либо доводилось заглянуть. Выглядел гость исключительно опрятно и даже подчеркнуто элегантно: изумительно сидящий костюм, черный галстук с заколкой, украшенной крупной розовой жемчужиной, голубая крахмальная рубашка, сверкающие туфли. Но в его взгляде было столько безумия, что он казался каким-то… всклокоченным.

– Генерал! – произнес он, порывисто шагнув мне навстречу.

Мы обменялись рукопожатиями, и я жестом предложил ему сесть.

– С вашего позволения, без чинов, – сказал я. – Вы уже позавтракали?

Он покачал головой.

– Выпил чашку кофе в пути. Я никогда не ем по утрам.

– Откуда вы прибыли, сэр? – спросил я.

– Из Лондона.

От Лондона до нас семьдесят шесть миль. Рано же ему пришлось выехать! Я взглянул на мистера Виктора с любопытством, а он тут же вскочил и начал нервно расхаживать по комнате.

– Сэр Ричард! – наконец произнес он негромким приятным голосом, который наверняка располагал к себе всякого, к кому мистер Виктор обращался. – Вы солдат и немало повидали на своем веку, поэтому простите меня за прямоту. Мое дело слишком срочное, чтобы тратить время на пустые формальности. От общих друзей я знаю о вас, как о человеке исключительно талантливом и бесстрашном. Мне также рассказали, предварительно предупредив о неразглашении, о некоторых ваших достижениях… И вот я здесь – чтобы умолять вас о помощи в самой отчаянной ситуации!

Я протянул ему коробку с сигарами. Он выбрал одну и аккуратно закурил.

– Вы наверняка слышали обо мне, – продолжал он. – Я чрезвычайно богатый человек, богатство принесло мне известное влияние, поэтому я пользуюсь доверием в правительственных кругах. Я участвую во многих важнейших политических делах, и без ложной скромности могу утверждать: мое слово имеет больший вес, чем слово некоторых премьер-министров. Я прилагаю все усилия, сэр Ричард, чтобы сохранить мир во всем мире, и, как следствие, имею немало врагов – тех, кто стремится к анархии и войне. На меня неоднократно покушались, но сейчас это несущественно. Меня неплохо охраняют. Тем более, что я не больший трус, чем другие, и готов встретить свою судьбу лицом к лицу. Но сейчас меня атаковали оружием более утонченным, и, признаюсь, перед ним я беззащитен. У меня был сын, он умер десять лет назад, и теперь у меня остался единственный ребенок – дочь Адела. Ей девятнадцать, в Европу она приехала перед Рождеством, потому что в апреле должна состояться ее свадьба в Париже. Две недели назад она отправилась на охоту с друзьями в Нортгемптоншир, в поместье Рашфорд-корт. Восьмого марта она ушла пешком в деревню Рашфорд, чтобы отправить телеграмму, – и исчезла. В последний раз ее видели в двадцать минут двенадцатого, когда она выходила через калитку в ограде поместья…

Голос финансиста дрогнул.

– Боже праведный! – воскликнул я, вставая. Джулиус Виктор отвернулся к окну, а я тем временем пересек комнату и принялся рыться в книгах на полках. Молчание длилось недолго, и первым его нарушил я:

– Вы полагаете, за этим стоит потеря памяти?

– Нет, – ответил он. – Память тут ни при чем. У нас есть доказательства, что она похищена теми, кого я считаю своими врагами. Ее удерживают в качестве заложницы.

– Вы действительно уверены, что она жива?

Он кивнул, потому что голос опять отказался ему служить.

– Существует улика, указывающая на тщательно продуманный и дьявольски изощренный план. Возможно, это месть, но я склоняюсь к другому объяснению: политика. Люди, захватившие Аделу, рассчитывают таким образом обезопасить себя.

– Что предпринял Скотланд-Ярд?

– Они сделали все, что в человеческих силах, но мрак вокруг этого дела только сгущается.

– В газетах ничего об этом не писали. Правда, я сейчас редко в них заглядываю, но такое событие наверняка бы не пропустил.

– Обстоятельства не разглашались, и журналистам ничего не перепало. О причинах вы узнаете позже.

– Мистер Виктор, – проговорил я, – я вам искренне сочувствую. У меня, как и у вас, тоже один ребенок, и если б что-либо подобное случилось с ним, я, право, сошел бы с ума. Но и не стал бы окончательно падать духом. Уверен, мисс Адела жива, здорова и вскоре вернется домой, хотя вам, скорее всего, придется заплатить за это баснословную сумму. Я почти уверен, что это дело рук банальных шантажистов.

– О, нет, – почти беззвучно произнес он. – Это не шантаж, а если бы так оно и было, я все равно не стал бы платить выкуп. Поверьте, сэр Ричард, положение отчаянное. Речь идет о куда более важных вещах, чем судьба одной юной девушки. Я сейчас не буду касаться этого вопроса: все подробности, вплоть до мельчайших, несколько позже вам сообщит человек, который сделает это куда лучше меня. Но в заложниках моя дочь, мое единственное дитя, и я пришел просить вас о помощи. Только вы сможете ее найти!

– Но я вовсе не сыщик, – неуверенно произнес я. – Я действительно глубоко сочувствую вам, но не вижу, чем могу помочь. Если Скотланд-Ярд признал свое бессилие, то у дилетанта вроде меня наверняка ничего не получится.

– Все дело в том, что вы мыслите совершенно иначе, чем обычные сыщики, и, к тому же, обладаете редким мужеством. Я знаю, чем вы занимались раньше, сэр Ричард. Поверьте – вы моя последняя надежда.

Я со стоном рухнул в кресло.

– Даже не знаю, как объяснить, что все ваши усилия тщетны. Действительно, во время войны я выполнял некоторые специальные поручения командования, не совсем обычные, скажем прямо. Некоторые из них мне посчастливилось завершить успешно. Но поймите: в то время практически не имело значения, как погибнуть – от снаряда в окопе или от пули в подворотне. Я был готов рисковать, и все мои чувства были обострены до предела. Но с этим покончено. Сейчас у меня совсем иное отношение к миру, мой разум и мои реакции, так сказать, поросли травой и сорняками. Я так основательно укоренился в этой деревне, что превратился в обычного неотесанного фермера. Если я ввяжусь в эту игру – а я не стану в нее ввязываться, чего бы мне это ни стоило, – я только все испорчу.

Пока я произносил этот спич, мистер Виктор напряженно всматривался в мое лицо. На секунду мне показалось, что он собирается предложить мне деньги, и я даже надеялся на это. Подобного рода предложение превратило бы меня в кремень, заодно испортив уже сложившееся у меня хорошее впечатление об этом человеке. Вероятно, та же мысль промелькнула и в его голове, но мистеру Виктору хватило ума ее отбросить.

– Не могу согласиться ни с одним словом из вашей самооценки – я неплохо разбираюсь в людях. Оттого и обращаюсь к вам как к христианину и джентльмену: помогите найти мое дитя! Я не буду больше настаивать на своей просьбе, так как и без того отнял у вас массу времени. Мой лондонский адрес указан на визитной карточке. До свидания, сэр Ричард, и, поверьте, я глубоко признателен вам за теплый прием.

Спустя несколько минут он удалился вместе со своим «Роллс-Ройсом», а я остался в подавленном состоянии, вызванном стыдом и раздражением. Совершенно очевидно, каким образом мистер Джулиус Виктор сколотил свое состояние: он умел манипулировать людьми. Если б он продолжал умолять и настаивать, это только рассердило бы меня, но вместо этого он каким-то образом сумел возложить ответственность за все случившееся на мою совесть, а заодно лишил покоя мой рассудок.

Я отправился на прогулку, проклиная все на свете. Порой меня захлестывала нестерпимая жалость к этому несчастному отцу, но еще больше я злился на своего гостя за то, что он пытался втянуть меня в свои дела. Конечно, я не буду в этом участвовать. Просто не смогу. Это заведомо невозможно – у меня нет для этого ни желания, ни возможностей. Я не профессиональный спаситель юных леди, с которыми и дел-то никогда толком не имел.

Человек, твердил я себе, должен ограничивать свои обязанности кругом друзей и близких – за исключением тех случаев, когда его силы требуются стране. Мне за сорок, у меня жена и крохотный сын, о которых я должен заботиться, к тому же, я принял твердое решение отойти от дел и требую уважения к своему выбору.

Но я бы солгал, утверждая, что на душе у меня было спокойно. Словно мутная штормовая волна из внешнего мира обрушилась на мой мирный уголок. Увидев Мэри и Питера Джона, которые кормили лебедей на берегу озерца, я остановился, чтобы поиграть с сынишкой. Рабочие удобряли инжирные деревца у южной ограды сада и ждали распоряжений насчет молодых каштанов в питомнике; старший птичник окликнул меня у конюшни, чтобы выяснить, как распорядиться свежей порцией фазаньих яиц, а конюх попросил меня осмотреть бабки у лошади Мэри, – однако я просто не мог заставить себя с кем-либо говорить. Я любил эти вещи и эти заботы, но на мгновение словно позолота осыпалась со всего, что меня окружало. Мне пришлось отложить дела до того момента, когда я почувствую себя лучше.

С тяжестью на сердце я вернулся в библиотеку, но не прошло и двух минут, как послышался шелест шин подъехавшей к дому машины. Затем в дверях показался Пэддок, позади которого маячили нескладная фигура и гладко выбритое лицо Магиллври, показавшееся мне крайне сосредоточенным.

Кажется, я даже не протянул руки. Мы были близкими друзьями, но видеть его в тот миг мне хотелось меньше всего на свете.

– Вот чертов зануда! – невольно вырвалось у меня. – Нынешним утром ты у меня уже второй посетитель. И не жалко вам топлива!

– Ты получил письмо от лорда Артинсвелла? – без предисловий осведомился Магиллври.

– К несчастью, да, – уныло кивнул я.

– Тогда ты знаешь, зачем я приехал. Но это может подождать до обеда. Дик, будь добр, поторопи прислугу. Я голоден, как пустельга.

Мой приятель с его острым носом и сухой головой и впрямь смахивал на пустельгу. Но долго сердиться на Магиллври было решительно невозможно, поэтому мы вместе отправились на поиски Мэри.

– Сразу скажу, что ты приехал совершенно напрасно, – заметил я по пути. – Я не позволю ни тебе, ни кому бы то ни было снова меня одурачить. И не вздумай проболтаться Мэри. Не хочу, чтобы она волновалась из-за ваших глупостей.

За столом разговор шел о Фоссе, о Котсуолдсе[8]8
  Котсуолдс – протяженная гряда холмов в западной части Центральной Англии. Официально признана «территорией выдающейся естественной красоты».


[Закрыть], об «оленьем лесе», куда я собирался наведаться (он назывался Мэчри), и о сэре Арчибальде Ройленсе, моем соарендаторе, который недавно в очередной раз едва не сломал шею, упражняясь в стипль-чезе.

Магиллври был превосходным охотником, и мог многое порассказать о Мэчри. Главным неудобством этого места являлось его окружение: на юге Гарипол со слишком крутыми склонами, на востоке – лес Гленайсил, такой огромный, что охотиться в одиночку там невозможно; а до самого Мэчри от ближайшего охотничьего домика почти тридцать миль пути.

– Вот и выходит, – завершил свой рассказ Магиллври, – что Мэчри окружен пустошами, где бродят непуганые олени.

С его слов выходило, что лучшее время для охоты в тех краях – начало сезона, когда самцы поднимаются на холмы, потому что в Мэчри на удивление богатые верховые пастбища.

У Мэри было отличное настроение, потому что кто-то похвалил Питера Джона, к тому же, ее радовало, что Магиллври не спешит, как обычно, по делам, и может хоть немного задержаться. У нее накопилось к нему множество вопросов насчет хозяйства, и она поделилась с ним такими грандиозными планами, что Магиллври пообещал в ближайшее время снова заглянуть к нам, добавив, что у нас-то его точно не отравят, как на шотландских постоялых дворах для охотников.

Я бы получал от этой беседы искреннее наслаждение, если б не тревожное утро, оставившее неприятный осадок.

После обеда начался дождь, и мы с Магиллври перебрались в библиотеку.

– В три тридцать я должен уехать, – сказал он, – так что у меня чуть больше часа, чтобы рассказать о своем деле.

– Стоит ли начинать? – усомнился я. – Повторяю: ни при каких условиях я не приму никаких деловых предложений. Я отдыхаю, у меня отпуск. До конца лета поживу здесь, потом переберусь в Мэчри.

– Ничто не помешает тебе отправиться в Мэчри в августе, – заметил он, многозначительно подняв брови. – Работа, которую я хочу тебе предложить, будет закончена задолго до этого.

Это заявление застало меня врасплох, я и не стал его останавливать. А позволив приятелю продолжать, и сам увлекся. Магиллври хорошо знал о моей почти мальчишеской любви ко всяческим россказням и беззастенчиво этим воспользовался.

Начал он примерно с того же, о чем накануне толковал доктор Гринслейд. Большая часть человечества окончательно спятила, и это породило всплеск необъяснимых и непредсказуемых преступлений. Моральные устои расшатались, а за время войны люди привыкли к смерти и боли. В то же время у преступников появилось куда больше возможностей, а поскольку большинство из них весьма смышленые субъекты, им удается поставить себе на службу собственное безрассудство и порочную изобретательность.

Если еще в начале века, продолжал мой приятель, совершенно аморальные субъекты были явлением более или менее исключительным, то теперь они встречаются повсюду и, можно сказать, цветут пышным цветом. На свет появилось новое, страшное и необузданное племя: жестокое, совершенно лишенное чувства юмора, упрямое и легко опьяняющееся риторикой. Такие люди сплошь и рядом встречаются в среде молодых большевиков, в недрах еще более радикальных коммунистических сект и кружков и, что примечательно, среди левой ирландской молодежи.

– Несчастные! – вещал Магиллври. – Пусть их судит тот, кто их породил, но мы, те, кто пытается заштопать расползающуюся ткань цивилизации, обязаны просто стереть их с лица земли. И неважно, что они сторонники того или иного движения, с виду хорошего или очевидно плохого. Это моральные невежды, и они готовы войти в любое движение, если обнаружат там своих единомышленников. Они – неофиты и глашатаи преступного мира, и относиться к ним следует как к преступникам. Главное в другом: всем этим ловко заправляют несколько человек, которых никак не назовешь невеждами и слабоумными. Нет, они умны и расчетливы, и главное зло – в них. Еще никогда со времен сотворения мира мерзавцам всех мастей не жилось так комфортно!

Затем он выложил передо мной факты, которые не подлежат разглашению, во всяком случае, при нашей жизни. Все они свидетельствовали о существовании неких злонамеренных умов, которые сумели использовать в своих целях самые взрывоопасные течения в обществе. Все современные проявления анархизма и радикализма, утверждал Магиллври, тесно связаны между собой, а за ними стоят некие «антрепренеры», наживающиеся на страданиях законопослушных людей и мучениях несчастных жертв. И сам он со своими людьми, и американские полицейские силы давно уже шли по следу одного из самых жестоких и хорошо организованных преступных сообществ, и, благодаря счастливому стечению обстоятельств, в конце концов сумели взять его в кольцо, и это кольцо в любую минуту могло начать сжиматься.

Но тут возникла проблема. Главы преступной группировки не знали, какая конкретно опасность им грозит, но понимали, что тучи над ними мало-помалу сгущаются, поэтому и приняли меры предосторожности. Начиная с Рождества они стали захватывать заложников.

Тут я прервал Магиллври, поскольку это показалось мне уж чересчур неправдоподобным.

– По-моему, после войны мы привыкли слишком сложно объяснять простые вещи. Тебе придется очень постараться, чтобы я в самом деле поверил в этот твой всемирный преступный заговор.

– Могу поклясться, что сумею тебя убедить, – с глубокой серьезностью произнес он. – Ты получишь самые веские доказательства, и если ты не слишком изменился с тех пор, как мы с тобой познакомились, твои выводы окажутся в точности теми же. Но вернемся к заложникам…

– По крайней мере, об одном из них мне кое-что известно, – вставил я. – После завтрака меня посетил мистер Джулиус Виктор.

– Ох, бедолага! – воскликнул Магиллври. – И что ты ему сказал?

– Посочувствовал, но ясно дал понять, что не намерен заниматься этим делом.

– И он принял такой ответ?

– Не сказать, чтобы принял, но с тем и удалился. А кто еще?

– Двое. Первый – молодой человек, наследник крупного состояния. В последний раз друзья видели его в Оксфорде семнадцатого февраля в предобеденное время. Он был студентом Крайст-Черч[9]9
  Крупнейший аристократический колледж Оксфордского университета. Его выпускниками были тринадцать премьер-министров Великобритании.


[Закрыть], но жил вне колледжа, снимая апартаменты на Хай-стрит. Выпив чаю в клубе «Решетка», он отправился домой переодеться, поскольку вечером обедал в «Зимородке». Слуга встретил его на лестнице, когда молодой человек поднимался в спальню, но оттуда он так и не вышел. С того дня его больше никто не видел. Тебе, должно быть, известно его имя: лорд Меркот.

Я вздрогнул. В самом деле, имя было мне знакомо, я даже встречался с этим юношей на местных скачках. Он был внуком и наследником старого герцога Элстера, самого уважаемого из английских политиков старой школы.

– Однако они выбирали жертв со знанием дела, – заметил я. – Кто же третий?

– Это самый скверный случай. Ты ведь знаешь сэра Артура Уорклиффа? Он вдовец, потерял жену перед самой войной, и у него всего один ребенок, мальчик лет десяти. Отец души в нем не чает. Дэвид – так зовут мальчика – учился в частной школе недалеко от городка Рай в Суссексе, и сэр Артур снял дом неподалеку, чтобы быть поближе к сыну. По воскресеньям мальчику разрешалось обедать дома. И вот в одно из воскресений, когда они с отцом, как обычно, отобедали, Дэвида отправили обратно в школу на двуколке. Он, как говорит сэр Артур, очень любил птиц, поэтому время от времени выходил из двуколки и шел короткой дорогой по тропе через болота, чтобы понаблюдать за пернатыми. И вот таким образом, покинув грума, он ступил на тропу – и бесследно исчез.

Эта история заставила меня вздрогнуть. Я хорошо помнил сэра Артура Уорклиффа. На лице этого видного полководца и государственного деятеля всегда лежал отблеск искренней доброты. Можно только вообразить, в какой ужас повергло его известие о случившемся. Если бы что-то подобное случилось с Питером Джоном, я был бы вне себя от горя. Молодая женщина-путешественница и студент, наверняка неплохой спортсмен, вполне могли постоять за себя. Но десятилетний мальчишка! И, тем не менее, все три события выглядели слишком разрозненными и отдаленными во времени, чтобы оказаться связанными между собой.

Именно об этом я и спросил Магиллври.

– Но что, черт побери, заставило тебя связать эти исчезновения? Три человека пропали с разницей в несколько месяцев в отдаленных одна от другой частях Англии. Мисс Виктор могли похитить ради выкупа, лорд Меркот мог по той или иной причине утратить память и заблудиться, а Дэвида Уорклиффа могли украсть какие-нибудь местные бродяги. Почему ты считаешь все это частями единого плана? Да и вообще, с чего ты взял, что хотя бы один из этих случаев – дело рук преступного синдиката? У тебя есть хоть одно доказательство, что они захвачены в качестве заложников?

Магиллври на секунду задумался.

– Да, – наконец произнес он. – Во-первых, общие соображения. Если б банда мерзавцев задумала похитить троицу заложников, они не смогли бы выбрать лучших кандидатур: дочь самого богатого в мире финансиста, наследник древнего и прославленного герцогского дома, единственный сын национального героя. Но есть и прямая улика…

Он снова умолк, колеблясь в нерешительности.

– Ты хочешь сказать, что у Скотланд-Ярда нет ни единой зацепки по этому делу?

– Мы проанализировали минимум сотню, но все они вели в глухой тупик. Будь уверен, мы учли каждую мелочь, просеяли каждую частность через мелкое сито. Нет, Дик, беда не в том, что мы оказались недалекими и туповатыми, а в том, что нам противостоит дьявольски изощренная хитрость. Вот почему без тебя и твоей уникальной способности обнаруживать истину там, где бессильна обычная следственная логика, нам не обойтись. Полсотни моих коллег работают днем и ночью, и единственное, чего нам, к счастью, удалось не допустить – это утечек в газеты. Поэтому у нас не путаются под ногами всевозможные доморощенные детективы. Но результата пока нет. Ты готов помочь?

– Нет. Но даже если б и согласился, все равно не вижу ни единой возможности доказать, что эти три похищения связаны между собой, или что хоть одно из них совершено преступным синдикатом, который, как ты утверждаешь, у вас «под колпаком». Пока я услышал лишь версии, причем весьма зыбкие. И где же твоя прямая улика?

Магиллври слегка смутился.

– Кажется, я начал не с того конца… – пробормотал он. – Сначала следовало бы показать, насколько опасен наш противник, тогда тебе было бы легче оценить остальное. Я сказал, что у меня есть доказательство, и оно действительно существует. Мне, по крайней мере, оно кажется весомым.

– Выкладывай!

– Это, как ни странно, всего лишь стихотворение. В прошлую среду, через два дня после исчезновения Дэвида Уорклиффа, мистер Джулиус Виктор, герцог Элстер и сэр Артур Уорклифф с утренней почтой получили письма одного и того же содержания. В них находилось стихотворение, отпечатанное на пишущей машинке на тонкой рисовой бумаге. Адреса на конвертах также были напечатаны, а не написаны от руки. Судя по почтовым штемпелям, все три письма были отправлены накануне из западной части центрального района Лондона.

Он протянул мне листок, и вот что я прочитал:

 
Ищи там, где под полуденным солнцем
С трудом собирают скудный урожай злаков;
Где сеятель разбрасывает зерна
В борозды полей Эдема;
Где под священным древом
Прядет незрячая провидица.
 

Я не смог удержаться от смеха – до того нелепым все это мне показалось. Шесть строк какого-то дилетантского стишка! Великолепное доказательство – но не того, что имел в виду Магиллври, а полной абсурдности дела, которым мне предлагали заняться.

Однако, взглянув на его лицо, я спохватился. Слабый румянец на щеках моего приятеля свидетельствовал о некотором раздражении, но в остальном он выглядел собранным и убийственно серьезным. Магиллври не был ни беспочвенным фантазером, ни простаком, и с этим приходилось считаться.

– Это, возможно, доказывает, что все три похищения связаны, тут я с тобой согласен, – кивнул я. – Но где доказательства того, что их совершил тот самый преступный синдикат, о котором ты уже битый час толкуешь?

Магиллври встал и нервно прошелся по комнате.

– В сущности, это не доказательство, а более или менее обоснованное предположение. Тебе, Дик, не хуже меня известно, что вывод может быть получен даже тогда, когда его невозможно подтвердить строгой цепочкой фактов и причинно-следственных связей. Я основываюсь на множестве мелких зацепок, намеков и ассоциаций, но готов держать пари, что ты полностью со мной согласишься, если во всем разберешься непредвзято. Главное вот в чем: в ходе охоты на крупную дичь мы тоже получили несколько невразумительных посланий, подобных этому дурацкому стишку. Раньше ни с чем подобным я не сталкивался. Один из главарей развлекается тем, что рассылает бессмысленные «подсказки» своим противникам. И в первую очередь, это говорит о том, насколько синдикат уверен в собственной безопасности.

– Но ведь ты сказал, что они так или иначе у вас в руках! Почему тогда тебя волнуют заложники? Возьмете главарей – и получите всех троих в целости и сохранности.

– Если бы! Не забывай, с кем мы имеем дело. Сначала они используют их в качестве щита, а когда мы откажемся пойти на сделку, попросту уничтожат.

Должно быть, на моем лице снова отразилось недоверие, потому что Магиллври с нажимом добавил:

– Да-да, они прикончат их – троих ни в чем не повинных людей, а затем и сами без колебаний пожертвуют собой. Я неплохо знаю эту породу. Разве они не поступали примерно так же и раньше?

Он упомянул пару недавних происшествий.

– Проклятье! – воскликнул я. – Просто чудовищно! Единственное, что остается в такой ситуации – вести себя предельно осторожно и наносить удар по главарям только после того, как жертвы окажутся в безопасности.

– В том-то и дело, – мрачно буркнул Магиллври. – Представь наше положение. Операция намечена на начало июня. Не стану вдаваться в детали, почему выбрана именно эта дата, но, поверь, на то есть веские основания. Существует надежда, что благодаря нашим действиям в Ирландии наступит мир, а Италию и Северную Америку ожидают события первостепенной важности, но все это зависит от того, удастся ли расправиться с синдикатом до середины лета. Понимаешь? К середине лета мы должны все закончить, и если заложники не будут освобождены до этого времени – они обречены. Жестокий выбор, но никакой иной альтернативы нет. Скажу только, что Джулиус Виктор, его светлость и сэр Уорклифф знают об этом. Но они – выдающиеся люди, и исполнят свой долг, пусть даже ценой разбитого сердца.

Пауза затянулась на пару минут: я просто не знал, что сказать.

Вся история по-прежнему казалась мне невероятной, и все же, глядя в открытое лицо Магиллври, я не сомневался ни в одном слове. Я испытывал ужас – и прежде всего потому, что описанные моим другом события напоминали мучительный сон. Я остро ощущал собственное бессилие, и это меня мучило. Наконец я решил, что помочь ничем не смогу. А затем испытал внезапное облегчение: теперь я мог честно мотивировать свой отказ не просто нежеланием расстаться с душевным покоем, а тем, что не гожусь для такой работы. У меня словно камень с души свалился.

– Итак, – наконец подал голос Магиллври, – ты поможешь нам?

– Эта шарада из воскресного развлекательного приложения к «Таймс», которую ты мне показал, не имеет ни малейшего значения. Эта загадка из тех, которые не подразумевают разгадки. Думаю, ты собираешься искать заложников, используя собранные вами сведения о синдикате и личные данные его главарей.

Магиллври кивнул.

– Но послушай, – продолжал я. – У тебя над этим делом работают полсотни самых светлых умов Британии. И они выяснили достаточно, чтобы накинуть петлю на шею противника и затянуть ее в ту минуту, когда ты этого пожелаешь. Они обучены такой работе, я – нет. Какой, черт побери, смысл впутывать сюда дилетанта вроде меня? Что это тебе даст? Да любой из этих пятидесяти детективов даст мне фору в половину дистанции. Я не эксперт, не светило в какой-то области – я нудный, медлительный и терпеливый парень. А эта работа, как ты сам признаешь, должна быть выполнена как можно быстрее. Если ты немного поразмыслишь, то убедишься, что мое участие в этом деле совершенно излишне.

– Раньше ты добивался успеха в гораздо худших условиях.

– Мне чудовищно везло. И напомню еще раз: тогда шла война, мой мозг был напряжен и работал на всю катушку. К тому же, в ту пору я непосредственно занимался делом, а сейчас ты предлагаешь мне роль кабинетного аналитика. Ты же знаешь, что такая работа не по мне. И дело не в том, что я не хочу помочь, а в том, что от меня не будет никакой пользы.

– Я смотрю на это иначе. Дело настолько серьезное, что я просто обязан использовать все, что только возможно. По крайней мере, попробовать использовать. Так ты в деле?

– Нет. Боюсь, ничем не смогу помочь.

– Потому что не хочешь.

– Потому что у меня другой склад ума.

Он хмуро покосился на часы и поднялся.

– Что ж, теперь ты знаешь, что мне требуется. Я отказываюсь принять твой ответ в качестве окончательного. Подумай обо всем, что я тебе сообщил, и через день-другой дай знать о своем решении.

Но я и секунды не колебался, поскольку знал, что поступаю абсолютно правильно.

– Только не надейся, что я передумаю, – сказал я, провожая его к машине. – В самом деле, старина, если б я хоть чем-то мог помочь, я бы присоединился к вам немедленно. Но для дела наверняка будет лучше, если на этот раз ты обойдешься без меня.

Расставшись с Магиллври, я в приподнятом настроении отправился прогуляться. Уладив вопрос с фазаньими яйцами, я двинулся к реке, чтобы проверить донные удочки. Погожий день незаметно перешел в тихий вечер, высыпали звезды, и я вполголоса поблагодарил их за то, что избежал неприятной работы, и теперь с чистой совестью снова могу наслаждаться мирной жизнью. Я настаиваю – с чистой совестью: где-то на самом дне моей души все еще теплились какие-то искорки беспокойства, но стоило еще раз трезво взглянуть на факты, чтобы убедиться в правильности моего решения.