Текст книги "Три заложника"

С трудом поднявшись на ноги, я добрался до зеркала и осмотрел свой язык. Тот выглядел как обычно, значит, дело не в пищеварении.

Вам следует знать, что череда событий, которые я только что изложил, составлена из отдельных фрагментов – по мере того, как они «проявлялись» в моей памяти. Но в то утро я не мог вспомнить практически ничего, за исключением того, что происходило со мной до того, как я вошел в библиотеку Медины, а также имени и адреса врача, о котором прежде я никогда и нигде не слышал.

Придя к выводу, что я пал жертвой какой-то жуткой инфекции, возможно, ботулизма, и скоро окончательно свалюсь, я стал уныло размышлять о том, в каком жалком виде выставил себя перед Мединой. Еще больше угнетали меня мысли о том, что теперь будет со мной. В итоге я решил, что, побывав у врача, сразу же телеграфирую Мэри и как можно скорее лягу в клинику. Я ни разу в жизни не болел по-настоящему, разве что малярией, и отчаянно нервничал.

Однако, выпив чашку чая, я почувствовал себя лучше и решил, что пора вставать. Холодная ванна сняла головную боль, я смог побриться и одеться.

Бреясь, я заметил первую из вещей, заставивших меня взглянуть на события минувшего вечера по-иному. Лакей выложил на туалетный столик содержимое моих карманов: ключи, часы, несколько серебряных монет, бумажник, трубку и кисет. Трубку я всегда ношу в небольшом кожаном футляре и, будучи человеком порядка, всегда кладу туда, как только она выкурена. Но футляра среди этих предметов не оказалось, хотя я помнил, что положил его на столик рядом с собой в библиотеке Медины. Более того, трубка была наполовину заполнена табаком. Я позвал лакея и выяснил, что он обнаружил трубку в кармане моего смокинга, но футляра там не оказалось.

Завтракая в кофейной комнате, я усердно пытался восстановить в памяти события вчерашнего вечера. Из небытия всплывали какие-то странные подробности. Например, какое-то сверхчеловеческое напряжение, отнявшее у меня все силы. Меня отравили? Но чем? Мадера, выпитая в клубе «Четверг», виски с содовой у Медины?

Эта мысль показалась мне совершенно абсурдной. Будь я отравлен, наверняка возникли бы какие-нибудь желудочные явления.

Я потолковал с ночным портье, решив, что он сможет что-нибудь прояснить.

– Вы заметили, в котором часу я вернулся вчера вечером? – спросил я.

– Лучше бы сказать – сегодня утром, сэр Ричард, – ответил он с едва скрываемой улыбкой. – Где-то в половине четвертого или без двадцати четыре.

– Боже правый! – поразился я. – Я и не заметил, что так поздно. Засиделся с приятелем.

– Вы, должно быть, уснули в машине, сэр Ричард, потому что шоферу пришлось вас будить. Да и после этого вы были таким сонным, что мне пришлось проводить вас наверх. На этом этаже двери спален не так-то просто найти.

– Вы случайно не находили футляр для трубки? – спросил я.

– Нет, сэр…

Судя по выражению лица, портье считал, что я вчера изрядно перебрал за обедом, но особенно винить меня за это не стоит.

Ко времени ланча я решил, что все-таки не заболеваю. Мое тело вернулось в обычное состояние, только в суставах все еще ощущалась некоторая скованность, да голова побаливала. Зато разум мой находился в полном смятении: я пробыл у Медины до трех часов ночи, но не помнил ничего из того, что со мною происходило после половины двенадцатого.

Полагаю, именно то, что я сопротивлялся производимому на меня воздействию разумом (хотя язык и конечности отказались мне служить), позволило мне кое-что запомнить, хотя, по замыслу человека, оказывавшего это воздействие, это должно было начисто испариться из моей памяти. Как бы то ни было, обрывки этой странной встречи мало-помалу начали «проявляться» в моем мозгу.

Я вспомнил загадочное сияние – если и не со страхом, то с большим отвращением. Затем припомнил, что повторял какую-то чушь под чью-то диктовку, но что это было – пока от меня ускользало. И чем больше я об этом размышлял, тем сильнее злился.

За всеми этими событиями, несомненно, стоял Медина. Но как только я принимался думать о нем, сама эта мысль начинала казаться нелепой. Он поставил какой-то научный эксперимент, используя меня в качестве подопытного животного? Если да, то это чудовищная наглость и пренебрежение к моей личности. Хорошо, что эксперимент не удался – ведь я сумел сохранить здравый рассудок.

Едва я пришел к этому выводу, как тут же вспомнил нечто такое, что придало всему происшествию иной оттенок.

Ведь что, собственно, заставило меня искать знакомства с Мединой? То, что именно от него Том Гринслейд услышал те три образа, вписанные в стихотворение, служившее ключом к тайне, которую я собирался разгадать. До сих пор я воспринимал эту фигуру в качестве возможного союзника. А что, если на самом деле он является, наоборот, – врагом?

Однако подобный разворот на сто восемьдесят градусов показался мне чересчур крутым. Еще недавно я был готов поклясться, что Медина – человек глубоко порядочный, и только болезненное воображение способно предположить, будто этот джентльмен может принадлежать к жуткому миру, на который открыл мне глаза Магиллври… Да, но ведь и Сэнди Арбутноту он не понравился…

Тут я возблагодарил небо за то, что все-таки не решился рассказать Медине о нашем деле. Нет, я пока еще не сомневался в нем, но окончательно убедился, что действовать надо очень и очень осторожно.

А затем у меня возникла неожиданная идея. Меня попытались подвергнуть гипнотическому воздействию, но без особого успеха. Однако те, кто это сделал, скорее всего, должны были убедиться в обратном. И если это так, то рано или поздно они начнут действовать соответствующим образом. Главное, что от меня требуется – укрепить их в этом заблуждении.

В отношении себя я ничуть не сомневался: теперь, когда я предупрежден, никакие гипнотические штучки со мной не пройдут. Но я сделаю вид, что ни о чем не догадываюсь, и пусть они считают меня мягким воском в своих руках, пока я не пойму, в какую игру они играют. Кстати, кто эти «они», еще предстояло выяснить.

Мне не терпелось обсудить все это с Сэнди, но, обзвонив несколько мест, где он обычно бывал, я так его и не нашел.

Тогда я решил повидаться с доктором Ньюховером – ведь неспроста это имя так крепко засело в моей голове. Я позвонил ему, договорился о приеме и в четыре часа пополудни отправился на Уимпол-стрит.

Глава 6
Дом в Госпел Оук

Был сухой мартовский день с тем прихотливым ветром, который меняет направление каждый час и норовит дуть прямо в лицо, куда бы ты ни повернул. На обочинах вихрилась пыль, а аромат гиацинтов и нарциссов из цветочных магазинов смешивался с ее унылым песчаным запахом, который в Лондоне обычно указывает на скорое начало весны.

Переходя Оксфорд-стрит, я вдруг подумал, в какое странное и бессмысленное дело начал втягиваться. Но мне не оставалось ничего иного, кроме как продолжать плыть по течению и пристально наблюдать за всем, что происходит. Я шел на встречу с врачом, о котором не знал ровным счетом ничего, чтобы поговорить о недуге, которого у меня не было. Я даже не удосужился составить план предстоящего разговора, положившись на волю случая.

Вскоре я оказался перед одним из тех массивных и унылых с виду строений, на парадных дверях которых, как правило, висят таблички с именами целой дюжины врачей. Но в этом случае табличка оказалась всего одна: «Доктор М. Ньюховер». Горничная впустила меня в обычную приемную – те же академические гравюры, тот же мореный дуб, непременные старые газеты и журналы.

Не прошло и минуты, как прислуга вернулась и сопроводила меня в кабинет, который тоже оказался самым рядовым: застекленные книжные шкафы, рукомойник в углу, письменный стол с выдвижной крышкой, еще один стол с парой-тройкой медицинских журналов и какими-то кожаными футлярами – очевидно, с медицинскими инструментами. Да и сам доктор Ньюховер с первого взгляда показался мне ничем не примечательным. Моложавый мужчина с высокими скулами и открытым лбом, густые светлые волосы зачесаны назад. На носу у него сидело пенсне, и когда он снял его, стало видно, что глаза у доктора бледно-голубые и выпуклые. Судя по его облику, я бы предположил, что его отец звался не Ньюховер, а Нойхофер, и был немцем.

Однако приветствовал он меня тоном, который показался мне покровительственным и одновременно властным. Я подумал: может, передо мной – какое-нибудь светило в своей области, о котором я должен быть наслышан?

– Итак, мистер Ханней, чем могу быть полезен? – спросил он.

Я обратил внимание, что он назвал меня «мистер», хотя по телефону и горничной я отрекомендовался, как «сэр Ричард». Из этого явно следовало, что кто-то уже говорил с Ньюховером обо мне, и он неверно запомнил мое имя.

Еще по пути я решил, что опишу те тревожные симптомы, с которыми проснулся сегодня утром.

– Не знаю, что со мной происходит, – начал я. – Боль в глубине глазниц, в голове полная неразбериха. Сонливость, вялость, в мышцах ног и спины – слабость, словно я только что перенес грипп.

Он усадил меня и принялся расспрашивать. Я сообщил, что на здоровье никогда не жаловался, но упомянул о давным-давно перенесенной малярии и нескольких контузиях, не забывая при этом изображать сильное волнение. Затем он проделал целый набор разнообразных манипуляций: выслушал мою грудную клетку стетоскопом, измерил давление и пару раз ударил под коленную чашечку, чтобы проверить рефлексы. Я вел себя в соответствии со своей ролью, но, ей-богу, меня так и подмывало в ответ на очередной вопрос влепить доктору затрещину. Он продолжал говорить со мной все тем же фамильярным, высокомерным и крайне унизительным тоном.

Уложив меня на кушетку, он прощупал мышцы на моей шее и плечах, потом принялся массировать мою голову длинными холодными пальцами. К этому времени я уже чувствовал себя превосходно, но сумел изобразить небольшие боли в разных частях тела и тревожные психические реакции. У меня даже возникло опасение, не переусердствовал ли я, когда он вдруг спросил:

– И давно у вас эти симптомы?

Я решил говорить правду, чтобы не вызвать ни малейших подозрений.

– Нет, с сегодняшнего утра.

Наконец он велел мне встать. Пока я одевался, доктор Ньюховер снял черепаховые очки, которые надел для осмотра, нацепил пенсне и погрузился в размышления. Потом усадил меня на стул, встал рядом и посмотрел на меня сверху вниз с видом судьи, собирающегося огласить приговор. Я едва удержался, чтобы не рассмеяться.

– У вас, – сказал он, – несколько нетипичная форма довольно распространенного недуга. Подобно тому, как контузия нередко проявляется лишь спустя несколько дней после травмы, так и последствия нервного напряжения могут обнаружить себя спустя длительное время. Несмотря на ваше отменное здоровье, вы в последние годы подвергали свои разум и тело чрезмерному напряжению и сегодня утром наступила расплата. Не хочу вас пугать, мистер Ханней, но невроз – столь загадочное и непредсказуемое заболевание, что следует отнестись к нему очень серьезно, особенно при первых его проявлениях. В вашем случае есть некоторые симптомы, которые меня не радуют. Например, застойные явления в нервных центрах шеи и головы. Они могут быть вызваны либо внешним воздействием, скажем, контузией, о которой вы упомянули, либо внутренними процессами. Лечение, разумеется, потребует времени. Отдых и смена обстановки обязательны. Вы любите охоту или рыбалку?

Я ответил утвердительно.

– Что ж, чуть позже я бы рекомендовал вам лов семги в одной норвежской реке. Смена привычного образа жизни и наблюдение за быстрым движением водных потоков порой творят чудеса с некоторыми пациентами. Но до мая в Норвегии делать нечего, так что пока я назначу вам особое лечение. Я имею в виду массаж. Но это ни в коем случае не обычный массаж. Эта область медицины еще только начинает развиваться, но время от времени мы находим людей – мужчин и женщин – с особым даром выявлять и успокаивать мышечные и нервные отклонения. Я направлю вас к такому специалисту. Адрес может вас удивить, но вы человек достаточно взрослый и разумный, чтобы понимать, что медицина живет не только на Оксфорд-стрит и Мэрилебон-роуд.

Он быстро написал что-то на листке бумаги и протянул его мне. Я прочитал: «Мадам Бреда, Пальмира-сквер, 4, северо-западный район».

– Прекрасно, – сказал я. – Глубоко вам признателен. Надеюсь, мадам Бреда сумеет унять эту адскую головную боль. Когда я могу с ней увидеться?

– Могу гарантировать, что уж от головной боли она точно вас избавит. Эта дама – шведка, поселившаяся в Лондоне еще во время войны. Она до того увлечена своим делом, что лишь изредка принимает пациентов в частном порядке. Львиную долю своего времени она отдает бесплатной работе в детских больницах. Но мне она не откажет. Что касается начала сеансов – не стоит терять время, это для вашего же блага. Как насчет завтрашнего утра?

– А почему бы и не сегодня? Мне все равно нечем заняться, и я бы не прочь избавиться от этой боли, чтобы спокойно выспаться.

– Не вижу препятствий. Но сначала следует договориться. У мадам есть телефон. Одну минуту!

Он вышел из комнаты и вернулся через несколько минут с известием, что мне назначено на семь часов вечера.

– Это довольно далеко, но большинство таксистов хорошо знают дорогу. Просто велите шоферу ехать в Госпел Оук[30]30
  Госпел Оук (буквально – «Дуб Евангелия») – район на северо-западе Лондона, глухая окраина. В прошлом, когда эта территория была еще сельской местностью, там действительно рос дуб, с ветвей которого, по преданию, в середине 18 в. проповедовал основатель методизма Джон Уэсли.


[Закрыть], а там любой полисмен подскажет вам, как пройти.

У меня была с собой чековая книжка, но доктор отказался принять гонорар, заявив, что еще ничего для меня не сделал. Я должен был явиться к нему через неделю и рассказать, как у меня идут дела.

Уходя, я все еще продолжал чувствовать прикосновение его холодных, как змеи, пальцев. Доктор Ньюховер был странной фигурой. На шарлатана он не походил, и если бы я не знал о превосходном состоянии своего здоровья, его прогнозы могли бы меня встревожить.

На Оксфорд-стрит я заглянул в кондитерскую – выпить чашку чаю. Сидя среди машинисток и разносчиков, я размышлял: не трачу ли я время впустую, не веду ли себя, как законченный болван? Консультируюсь у сомнительных медиков, собираюсь к какой-то подозрительной массажистке в Северный Лондон… Меньше двадцати четырех часов назад я побывал в совершенно безумном мире, и на миг меня охватило жуткое сомнение – все ли в порядке с моей головой? Что, если вчера у Медины что-то сдвинулось в моем разуме?

Я снова воскресил в памяти всю последовательность событий и успокоился, поняв, что действовал разумно и осмотрительно. Пока я не строил версий, а всего лишь ждал, что произойдет, тем более, что другого пути не было. Надо все-таки разыскать Сэнди, но сначала я должен был разобраться с массажисткой. Как знать – может, я просто случайно запомнил имя доктора Ньюховера, услышав его от кого-то из друзей, и этот странный медик тут вообще ни при чем?

Но поведение доктора свидетельствовало об ином. Он абсолютно точно что-то знал обо мне, кто-то приказал ему меня ждать. Только теперь я почувствовал, что, возможно, поступаю опрометчиво, отправляясь в совершенно незнакомое место в дальнем пригороде.

Воспользовавшись телефоном-автоматом, я позвонил в клуб и попросил швейцара передать полковнику Арбутноту, если тот позвонит или появится лично, что я нахожусь в доме номер четыре на Пальмира-сквер в Северном Лондоне и вернусь оттуда к десяти. Адрес я заставил его записать.

В Лондоне мне всегда не хватает физических нагрузок – поэтому я решил прогуляться в те края пешком, а по пути привести свои мысли в порядок. Я поднялся по Портленд-Плейс и миновал Риджентс-парк. Вскоре район богатых особняков и просто приличных домов остался позади, и я вступил в трущобные кварталы – преддверие той части столицы, что расположена на северных холмах. Встречные полисмены подсказывали мне дорогу, и я получал истинное удовольствие от прогулки, которая мало-помалу начала превращаться в исследование.

Именно так: Лондон всегда представлялся мне таинственной и неизведанной страной. Я проходил мимо огороженных дворов, которые еще совсем недавно были огородами, и облупившихся строений, начисто утративших былую презентабельность. Город, особенно такой огромный, подобен тропическому парку – если за ним не ухаживать, джунгли (а в данном случае трущобы) мало-помалу захватят его целиком. На тесных улицах было не протолкнуться – тысячи мелких клерков, продавщиц и рабочих с заводов Сент-Панкраса и Кларкенуэлла возвращались домой. Порывистый ветер разносил зловоние мусоросборников, под ногами чавкала грязная жижа, угольная гарь забивала дыхание. Но чем выше я поднимался на холмы, тем чище становился воздух, и вскоре я уже ощущал в нем дыхание весенних полей Кента и соленую свежесть Ла-Манша, а позади меня лежала долина, полная огней, мерцающих в густо-синих сумерках, – Центральный Лондон.

Было уже почти темно, когда я наконец оказался на Пальмира-сквер. Площадью это место назвать было трудно – одна ее сторона была забита складами и лавками, а другая терялась в путанице мелких кирпичных построек. И только сторона, обращенная на юг, претендовала на известное величие. Судя по всему, зодчий, проектировавший эту площадь лет семьдесят назад, был уверен, что создает элегантный жилой квартал. Дома на южной стороне стояли на некотором расстоянии друг от друга, при каждом имелся небольшой сад, который когда-то украшали цветники и газоны. Однако ныне эти сады превратились в пыльные подворья, захламленные консервными банками и рваной бумагой, а на их прошлое указывали лишь кусты бирючины да одинокий усыхающий вяз.

На одном из домов поблескивала латунью табличка с именем врача, на другом – учителя музыки и пения; несколько объявлений предлагали жилье в наем. Грязные ступени, покосившиеся калитки, болтающиеся на ржавых петлях, – над всем витал тоскливый дух запустения.

Дом номер четыре выглядел получше остальных – его парадную дверь недавно выкрасили в ядовито-зеленый цвет. Я нажал кнопку электрического звонка, и дверь открыла горничная вполне опрятного вида. Внутри дом оказался куда богаче, чем казался снаружи, – холл, хоть и небольшой, радовал глаз добротной мебелью и электрическим камином. В то же время он походил на офис – здесь имелись телефон и внушительный сейф, на полках выстроились коробки для бумаг с аккуратно наклеенными ярлыками. Похоже, мадам Бреда, кем бы она ни была, занимается довольно прибыльным делом.

Горничная ввела меня в комнату, примыкавшую к холлу, и там меня приветствовала хозяйка – улыбчивая полная дама лет сорока, темноволосая и румяная, говорившая по-английски почти без акцента.

– Вас прислал доктор Ньюховер? Он предупредил меня о вашем приходе. Прошу, проходите вот туда, снимайте пиджак и жилет, а заодно и воротничок рубашки.

В маленькой кабинке я снял с себя все это и вернулся в одной рубашке. Комната мне показалась уютной: раздвижные двери, обычная для гостиной мебель, цветы в горшках, книги и неплохие гравюры восемнадцатого века. Если у меня и были какие-то сомнения, то они почти рассеялись. Мадам тем временем надела поверх черного платья белый халат вроде докторского, и тут же появилась ее ассистентка – худенькая девочка-подросток странноватого вида, тоже в халате и белом чепце поверх коротко остриженных волос.

– Это Герда, – сообщила мадам. – Герда мне помогает, она очень сообразительная. – Она улыбнулась девочке, и та улыбнулась в ответ – если так можно назвать некоторое искривление губ на лице, лишенном всякого выражения.

Мадам велела мне лечь на кушетку.

– У вас болит голова?

Я сказал, что да.

– От этого мы вас быстро избавим. Но вас еще что-то беспокоит, верно? С этим мы разберемся позже, но сперва снимем боль.

Я почувствовал, как ее легкие, но сильные и уверенные пальцы пробежали по моим вискам, основанию черепа и мышцам шеи. Чрезвычайно приятное ощущение. Если б у меня и в самом деле болела голова, я точно почувствовал бы себя лучше. А так я просто почувствовал себя свежим и бодрым.

– Ну как? – спросила мадам, сияя улыбкой. – Легче? А теперь займемся более сложными делами. У вас нервы не в порядке. Ох, эти нервы! Мы еще плохо понимаем, что они собой представляют, но хлопот с ними не оберешься. Сейчас я попробую заставить вас уснуть, хотя вы наверняка не хотите спать. Это совершенно необходимо, если вы не возражаете…

– Что вы, конечно, не возражаю! – ответил я, подумав: «Нет уж, моя дорогая, этот номер у вас не пройдет». Мне было весьма любопытно проверить, смогу ли я противостоять гипнотическому внушению, уже зная об опасности.

Я предположил, что мадам Бреда попытается взять под контроль мою волю с помощью взгляда, но у нее были на этот счет совсем другие планы. Ее маленькая помощница принесла поднос, на котором лежало нечто вроде повязок. Сначала мадам накрыла мои глаза тонким батистовым платком, потом повязала поверх него тяжелую непроницаемую ткань, и я оказался в полнейшей темноте. При этом уши мои остались открытыми.

– Вы хотите спать, – донесся до меня ее голос. – Я уверена, что вы сейчас спокойно уснете.

Я почувствовал, как ее пальцы легонько пробежали по моему лицу, но на этот раз ощущение было совсем другое – вместо острого покалывания на меня нахлынула волна приятной расслабленности. Мадам надавила на мой лоб, и все мои чувства сосредоточились под ее ладонью и начали слабеть: это легкое давление их усыпляло. Все это время она продолжала что-то говорить тихим вкрадчивым голосом, похожим на ленивый шелест прибоя.

Если бы я хотел уснуть, то непременно задремал бы. Но я не хотел и без усилий сопротивлялся этому мягкому принуждению. Таков уж мой характер – принуждение на меня не действует, я могу поддаться ему только тогда, когда сам этого захочу. Однако я должен был изображать благодарного пациента, поэтому сделал вид, что постепенно засыпаю: замедлил дыхание и расслабил мышцы.

Кажется, это сработало. Мадам что-то сказала девочке, и до меня донесся звук шагов. Открылась дверь, а затем мне показалось, что кушетка, на которой я лежал, пришла в движение.

Меня охватила тревога. Я едва не вскинул голову, чем мгновенно выдал бы себя, но мне удалось сдержаться. Кушетка двигалась очень плавно, словно по рельсам, и я догадался, что меня везут через раздвижные двери в соседнюю комнату. Вскоре движение прекратилось, и я почувствовал, что нахожусь в совершенно другой атмосфере. Кроме того, рядом со мной был еще один человек.

В воздухе появился запах, который при других обстоятельствах я приписал бы горящему торфу, но к нему примешался и еще один, который я не сумел определить, но который, как мне чудилось, вообще не имел ничего общего с человеческим жилищем – в нем было что-то дикое, связанное с природой… Затем на мои виски бесшумно надавили чьи-то пальцы.

Это не были мягкие и умелые руки мадам Бреда. Нажим был легким, как дуновение ветерка, но за этой легкостью скрывалась стальная твердость: такие пальцы умели не только ласкать, но и душить. Я лежал на спине, стараясь дышать мерно и казаться спящим, но в то же время испытывал странное волнение. Но вскоре оно прекратилось – прикосновения успокоили меня, а затем раздался голос. Человек говорил на языке, в котором я не понимал ни слова, причем обращался он не ко мне, а как будто снова и снова повторял какое-то древнее заклинание.

И наконец эти прикосновения, соединившись с голосом, привели меня на самый край бездны, за которым лежали полная потеря воли и самосознания. Со мной происходило нечто столь необычное и невообразимое, что трудно описать это даже в общих чертах. Не видя ничего перед собой, я лежал на кушетке и чувствовал, как загадочные руки и таинственные слова разрушают преграду лет, отделяющих меня от собственной юности. Шаг за шагом я освобождался от пут, мешающих сбежать в восхитительную Страну Молодости, и радовался предстоящему побегу. Будь я загипнотизирован, я бы не раздумывая, словно овца за пастухом, последовал бы туда, куда меня вели.

Но я оставался в сознании, и хоть был близок к тому, чтобы сдаться, все же продолжал держаться на плаву. Возможно, для моей психики это принуждение было слишком очевидным, оттого оно и вызывало известное неприятие. Как бы то ни было, я уже начал сознательно сопротивляться внушению, когда ласковый голос произнес по-английски:

– Вы – Ричард Ханней. Вы спали, но я вас разбудила. Вы счастливы в том мире, в котором проснулись?

К этой минуте я был уже свободен от гипнотического наваждения настолько, что сумел в глубине души рассмеяться. Я неожиданно вспомнил вчерашний вечер и представление в гостиной Медины, которое к исходу дня почти полностью прояснилось в моей памяти. Оно представилось мне таким же фарсом, как и то, что происходило со мной сейчас. И как только я развеселился, чары окончательно рассеялись. Но мне предстояло дать какой-то ответ, чтобы эта игра продолжалась.

– Я счастлив, – голосом сомнамбулы произнес я, и эти слова прозвучали, словно шепот призрака.

– Хотите чаще просыпаться в этом мире?

Я выразил согласие звуком, похожим на хриплое карканье.

– Но чтобы проснуться, сначала необходимо уснуть, и только я одна могу заставить вас засыпать и просыпаться. Но у всего есть своя цена. Вы заплатите ту цену, которую я назову?

Голос этот меня озадачил. Он был лишен богатых интонаций мадам Бреда, но в нем слышался заметный акцент, который я никак не мог истолковать. То мне казалось, что я слышу в нем напевность, характерную для региона Вестер Росс[31]31
  Горный регион на севере Шотландии.


[Закрыть], то модуляции, не свойственные шотландским говорам. Тембр этого голоса был совершенно необычный – воздушный и высокий, как у ребенка. Но мыслимо ли, чтобы это была странная маленькая помощница мадам? Нет, решил я, так как прикосновения рук к моему лбу и вискам показались мне совсем не детскими.

– Я заплачу любую цену, – глухо проговорил я, потому что от меня ждали именно такого ответа.

– Значит, вы станете моим слугой, как только я вас призову. А теперь засыпайте снова.

Становиться чьим-то слугой я собирался меньше всего. Пальцы снова пробежались по моим вискам, оказав на меня не большее действие, чем жужжание мухи. Меня охватило сумасшедшее желание расхохотаться, которое мне едва удалось подавить с помощью мысли о полной бессмысленности моих поступков в последние сутки…

Затем я почувствовал, как кушетка заскользила в обратном направлении, снова открылись и закрылись раздвижные двери. Потом с меня ловко сняли повязки, и я остался лежать с закрытыми глазами, чувствуя на веках свет и стараясь выглядеть, как изваяние на могильной плите. Кто-то надавил мне под левым ухом, чтобы вывести из сна, и я стал изображать пробуждение. Надеюсь, я преуспел. Выглядел я, должно быть, достаточно ошеломленным, потому что после длительного пребывания в кромешной тьме от яркого света у меня слезились глаза.

Я находился в первой комнате, рядом была только мадам. Одарив меня радушнейшей улыбкой, она помогла мне надеть воротничок, жилет и пиджак.

– Я внимательно за вами наблюдала, – сообщила она, – потому что сон часто дает понять, где находятся поврежденные участки нервов, и сделала определенные выводы, о которых сообщу доктору Ньюховеру… Нет-нет, гонорар не требуется. Доктор обо всем позаботится сам.

Мы вежливо простились, и я как ни в чем не бывало сбежал по ступеням парадного входа на брусчатку Пальмира-сквер, словно провел часок с массажистом по случаю банального прострела в пояснице.

Как только я оказался на свежем воздухе, на меня навалились неимоверная усталость и чувство зверского голода. К счастью, мне почти сразу удалось найти такси, и я велел водителю ехать в клуб. Взглянув на часы, я убедился, что уже почти десять. Я провел на кушетке несколько часов, сам того не заметив.

Первым, кого я увидел в клубе, был беспокойно меряющий шагами холл Сэнди.

– Слава богу! – воскликнул он. – Где ты пропадал, Дик? Дворецкий назвал мне какой-то идиотский адрес в Северном Лондоне. У тебя такой вид, будто тебе пора выпить. Как насчет этого?

– Прежде всего, я голоден, – ответил я. – Мне многое нужно тебе рассказать, но сначала я должен поесть. Я сегодня не обедал.

Пока я торопливо набивал желудок, Сэнди молча сидел напротив меня. Наконец я спросил:

– Почему у тебя вчера было такое скверное настроение?

– Не знаю, – с полной серьезностью ответил он. – Хотя нет, знаю: мне очень не понравился Медина.

– Хотел бы я знать, почему?

– Я бы тоже хотел это знать. Но я как пес – некоторые люди мне не нравятся с первого взгляда, и, что удивительно, это чутье меня еще не подводило.

– Что ж, похоже, ты в этом одинок. Что тебя настроило против него? Он воспитан, скромен, порядочен, да и разговоры о его уме не такое уж преувеличение.

– Вполне возможно. Но у меня возникло впечатление, что этот человек – одна сплошная ложь, причем огромная. Впрочем, пусть это пока останется моим мнением, не больше. Мне нужно еще кое в чем убедиться.

Маленькая курительная, расположенная в дальней части клуба, была пуста. Как только я раскурил трубку и уселся поудобнее, Сэнди придвинул свое кресло вплотную к моему.

– Итак, Дик? – вопросительно произнес он.

– Во-первых, – начал я, – тебе будет любопытно узнать, что Медина развлекается гипнозом.

– Я знаю это. Сообразил вчера вечером.

– Но как, черт возьми?…

– По некоторым случайно оброненным им фразам. Но это длинная история, я расскажу ее тебе попозже. Продолжай.

Я начал с финала обеда в клубе «Четверг», а затем рассказал ему все, что помнил о своем визите к Медине.

Скажу прямо – моя история имела грандиозный успех. Сэнди пришел в такое возбуждение, что вскочил и стал чуть ли не приплясывать передо мной на каминном коврике, пока я повествовал о том, как проснулся на следующее утро, чувствуя себя разбитым и не помня ни черта, кроме адреса какого-то доктора на Уимпол-стрит, и о том, как воспоминания по частям возвращались ко мне в течение всего дня.

В конце концов Сэнди принялся допрашивать меня, как адвокат во время слушания дела, а затем подвел итог:

– Яркий свет – обычный антураж гипнотизеров. Лицо, как бы висящее в пространстве, без тела, – характерный прием индийской магии. Ты говоришь, что как бы уснул, но в то же время не спал и мог слышать и отвечать на вопросы, и что все это время испытывал некое неприятие происходящего, что и сохранило твою волю. Поздравляю! Ты, Дик, наверно, самый устойчивый к гипнозу человек на свете, и благодари бога за этот дар!.. Ты обратил внимание на то, в чем тебя убеждали? Тебя призывали забыть прошлое и начать жизнь в качестве совершенно нового существа. Если б ты не сохранил ясную голову и поддался, ты вообще ничего бы не помнил о вчерашнем вечере: все это кануло в твое подсознание, а твоя воля оказалась в подчинении у этого человека. Но случилось так, что ты совершенно свободен, а человек, который пытался сделать из тебя свою марионетку, не знает об этом. Очко в твою пользу – ты знаешь, чего от него ждать, а он не знает, чего ждать от тебя.