Текст книги "Три заложника"

– Как ты думаешь, чего Медина пытается добиться? И был ли это сам Медина? Мне кажется, что я видел в комнате еще одного мужчину перед тем, как уйти.

– Опиши его.

– Я плохо запомнил… Какое-то печальное серое лицо.

– В любом случае за этим безобразным экспериментом над тобой стоит Медина. Существует такая вещь, как похищение памяти, после чего человек остается один-одинешенек в этом мире, не имея никакого прошлого. Но в твоем случае цель, скорее всего, была иной. Они пытались установить контроль над твоим подсознанием. Однако с человеком, имеющим такое прошлое, как у тебя, сделать это в один прием им не удалось, и тогда было организовано продолжение. Пока ты находился в трансе, они внедрили в твое сознание имя врача, и следующий этап был доверен ему. Ты проснулся, испытывая болезненную слабость и с адресом доктора в голове. Они рассчитывали, что ты без всяких колебаний отправишься прямиком к нему, решив, что кто-то из друзей расхваливал его как отличного специалиста. И не забывай: они уверены, что кроме этого, ты ничего не помнишь о вчерашнем вечере. Теперь расскажи об этом докторе. Ты был у него?

Я продолжил рассказ, и пока описывал свой визит на Уимпол-стрит, Сэнди хохотал до упаду.

– Еще очко в твою пользу!.. Так, говоришь, этот эскулап был предупрежден о твоем приходе? Кстати, он говорил вполне разумные вещи, но, знаешь, я скорее поверю в плохие нервы у гиппопотама, чем у тебя. – Он записал адрес доктора Ньюховера в блокнот. – Продолжай же! После этого ты, надо полагать, отправился в дом номер четыре на Пальмира-сквер?

А вот эта часть моего рассказа смеха не вызвала. Кажется, я изложил события даже лучше, чем описал здесь, потому что все мои воспоминания были еще свежи. На Сэнди это произвело сильное впечатление.

– Значит, шведка-массажистка и странная девочка-помощница… Дама вводит тебя в гипнотический сон, после чего, когда тебе завязывают глаза, кто-то чуть ли не отнимает у тебя душу с помощью заклинаний… Это смахивает на серьезную магию. В общих чертах дело мне понятно, но я впервые слышу, что подобного рода магические практики кто-то использует в наших краях. Дик, я заинтригован! Значит, ты, старый буйвол, не спал, а делал вид, что полностью подчинился их власти? Великолепно! Теперь у тебя фора в три на три очка.

– Да, но что это за игра? Я просто теряюсь в догадках.

– Я тоже, но давай поразмыслим. Допустим, за всем этим стоит Медина. Возможно, он всего лишь пытается выяснить границы своих возможностей, а тебя выбрал как самый неподатливый объект для экспериментирования. Можешь не сомневаться, он прекрасно знает, кто ты, и чем занимался в прошлом. Может все дело в том, что он всего-навсего напыщенный павлин, возомнивший себя властелином мира.

– В таком случае следовало бы надрать ему задницу, – вставил я.

– В таком случае ты получишь всего лишь удовольствие от того, что надерешь ему задницу. Но что, если у него какие-то более серьезные цели? Что, если он действительно замыслил какую-то крупную гадость? Если бы с помощью своей гипнотической силы он сумел превратить тебя в послушное орудие, такому приобретению с его точки зрения не было бы цены. Вообрази: абсолютно покорный человек с твоими возможностями и твоей энергией! Кстати, помнишь, как я частенько говорил, что ты у нас прирожденный преступник?

– Да брось, Сэнди, что за чепуха! И как-то не верится, чтобы Медина… чтобы с ним все было до такой степени не так…

– Маловероятно, но не исключено. Нельзя сбрасывать со счетов любые возможности. И если он действительно мерзавец таких масштабов, можешь представить, какую власть он может заполучить при его связях, талантах, обаянии и известности?

Сэнди вдруг плюхнулся в кресло и впал в глубокую задумчивость. Всего пару раз за это время он нарушил молчание.

– Интересно, что могут означать эти заявления доктора Ньюховера насчет ловли семги в какой-то там норвежской реке? Почему, скажем, не занятия гольфом где-нибудь в Норт-Берике?

И затем:

– Ты говоришь, в комнате стоял запах, похожий на запах торфяного дыма? Действительно торф? Ты не ошибся?

Наконец Сэнди встал и прошелся по курительной.

– Завтра, – сказал он, – я займусь осмотром дома в Госпел Оук. Кстати, забавное название, верно? Ты, кажется, упомянул, что там электрическое освещение? Наведаюсь туда в качестве сотрудника муниципалитета. Это не сложно устроить – Магиллври замолвит за меня словечко.

Упоминание Магиллври меня насторожило.

– Послушай, – начал я, – я впустую теряю время. С Мединой я связался, чтобы просить его о помощи, но пока что со мной происходят только какие-то нелепые события, не имеющие никакого отношения к моему главному делу. Завтра же мне необходимо повидаться с Магиллври и договориться насчет встречи с этим самым шропширским сквайром.

– К черту сквайра! Ты просто старый осел, Дик, и туго соображаешь. Все это имеет самое непосредственное отношение к Медине. Говоришь, тебе была нужна его помощь? А почему? Потому что он мог помочь тебе понять смысл этого дурацкого стишка. Но тут ты обнаруживаешь, что вокруг твоего потенциального «помощника» происходят поразительно странные вещи. Ни о какой помощи больше и речи нет, потому что ты можешь получить нечто гораздо большее – разгадку! Вместо того чтобы возиться с ним, как с Гринслейдом, ты можешь обнаружить ее в самой его жизни!

– И ты это всерьез? – в недоумении спросил я.

– Более-менее. Но пока что это самая многообещающая версия. Он считает, что после вчерашнего вечера и того, что случилось два часа назад, ты стал его помощником, возможно, даже слепым орудием. Дело может не стоить выеденного яйца, но, возможно, все даже серьезнее, чем мы можем представить. И это необходимо выяснить. Ты должен держаться поближе к Медине и окончательно убедить его, что все сработало. Всего лишь подыгрывай – и он рано или поздно раскроет карты. Но никаких самостоятельных шагов не предпринимай. Даже не сомневайся, очень скоро он даст тебе понять, что от тебя требуется!

Не скажу, что этот план так уж мне понравился, но должен признать, что Сэнди говорил разумные вещи. Я спросил у него, чем он сам собирается заняться, потому что очень надеялся на его поддержку.

– Снова отправлюсь путешествовать, – ответил он, ухмыляясь. – Давно хотел поработать во французской Национальной библиотеке.

– А я-то думал, что ты со мной в этой игре!

– Так оно и есть. Я еду как раз по этому делу, позже ты поймешь, почему. Кроме того, я хочу повидаться с парнем, которого мы называли Рам Дасс. По-моему, он сейчас где-то в Мюнхене. Послезавтра прочитаешь в «Таймс», что некий полковник, владелец поместья Кланройден, отбыл на неопределенное время за границу по личным делам.

– И когда же ты рассчитываешь вернуться? – недовольно буркнул я.

– Через неделю-две… может, и позже. И не исключаю, что вернусь вовсе не как Сэнди Арбутнот.

Глава 7
Из жизни ученика

Больше я Сэнди не видел: на следующий день он вечерним поездом укатил в Париж, а мне пришлось тащиться в Оксфорд, чтобы выступить свидетелем в одном деле о наезде на пешехода.

Вернувшись на следующее утро, я обнаружил в клубе оставленную для меня записку. В ней не было ничего, кроме следующих слов: «Лис в лесу не обнаружил. Посторонних в доме нет». Я и не рассчитывал, что вылазка Сэнди на Пальмира-сквер окажется успешной, поэтому вскоре забыл об этом коротком послании.

Сам он не вернулся ни через неделю, ни через две, и, сознавая, что на дело, за которое я взялся, у меня остается немногим более двух месяцев, я начал нервничать. Однако почти все мое время было занято Мединой – и вы в этом сейчас убедитесь.

Пока я читал записку Сэнди, в клуб ввалился Турпин и стал зазывать меня прокатиться в его новеньком «Деляже»[32]32
  «Деляж» – французская автомобилестроительная компания, выпускавшая представительские и гоночные автомобили. Просуществовала до 1935 г.


[Закрыть], а заодно потолковать. Маркиз де ла Тур дю Пин был, если это вообще возможно, бледнее, чем прежде, его веки еще больше набрякли, а манеры сделались еще более мягкими. Он увез меня за город, куда-то вглубь Виндзорского леса, и пока мы мчались, делая шестьдесят миль в час, открыл передо мной душу. Ему чудилось, что он сходит с ума, вернее, уже сошел, и лишь некая шаткая надежда на меня еще удерживает его от того, чтобы застрелиться. Он уже не сомневался в том, что Адела Виктор мертва, и что никто и никогда не найдет даже ее следов.

– Эта полиция… – скорбно стонал он. – Только в Англии люди могут вот так запросто исчезать, и никто при этом даже пальцем не шевельнет…

Тем не менее, закончил он, поклявшись жить до тех пор, пока не отомстит за Аделу, ибо он не сомневался, что всевышний рано ли поздно отдаст убийцу ему в руки.

Мне было ужасно жаль Турпина, потому что за его бравадой, нытьем и самоуверенностью стояла подлинная боль. На его месте я бы и впрямь рехнулся. Он просил меня дать ему хоть ничтожную надежду, и я дал, сообщив то, во что сам не верил ни на грош: мол, я уже вижу свет в конце туннеля, и непременно верну ему его возлюбленную в целости и сохранности.

После этих слов лицо его просветлело, и он бросился меня обнимать, при этом едва не отправив свой «Деляж» в кювет, а нас обоих – в вечность. Маркиз горел желанием не сидеть сложа руки, а действовать, и взял с меня слово подключить его к моей команде при первой же возможности. Меня при этом охватило чувство вины: кто-кто, а уж я-то знал, что никакой команды у меня нет, как нет и ключа к разгадке тайны. Поэтому я поспешил заговорить о мисс Виктор, чтобы он перестал приставать ко мне с расспросами.

В результате я получил ее исчерпывающий портрет, исполненный средствами лирической прозы. Она оказалась стройна, среднего роста, держалась в седле не хуже богини Дианы и танцевала, словно нимфа. Адела была брюнеткой с темно-серыми глазами и мягким голосом, обычно присущим обладательницам таких глаз.

Разумеется, Турпин описывал ее куда более поэтично, время от времени переходя на французский. Попутно выяснилось, что его возлюбленная обожала собак, не боялась ничего на свете, при ходьбе ставила ступни носками наружу и начинала очаровательно шепелявить в минуты сильного волнения. В результате я почувствовал, что весьма неплохо знаю мисс Виктор – тем более что в кабинете Магиллври просмотрел не меньше полусотни ее фотографий.

На обратном пути мне пришло в голову спросить его, знает ли Турпин мистера Медину. Он ответил, что нет, и добавил, что сегодня приглашен к мистеру Джулиусу Виктору – небольшой званый обед, в основном, для узкого круга политиков, где будет и Медина.

– Мистер Виктор – удивительный человек. Он не стал ничего менять в своей жизни, несмотря на то что случилось, и его друзья уверены, что Адела сейчас в Нью-Йорке. Сейчас он похож на того мальчика-спартанца с лисенком под плащом.

– Передай ему привет от меня и скажи, что сегодня я непременно буду у него. У меня есть приглашение, действующее постоянно. В восемь пятнадцать, кажется, я не ошибаюсь?

За обедом у Джулиуса Виктора собралось небольшое, но блестящее общество: министр иностранных дел, Доминик Медина, Паллисер-Йейтс, герцог Элстер, лорд Саннингдейл – бывший лорд-канцлер, французский министр Левассер, Турпин и я. Дамы отсутствовали.

Поведение герцога и мистера Виктора являло собою образец стойкости и силы духа – никто бы не догадался, что их жизнь превратилась в сущий кошмар. Беседа за столом была не слишком оживленной, один Саннингдейл все восторгался книгой какого-то немца о математической концепции бесконечности. Суть концепции этого математика ускользнула от меня даже после пространных объяснений лорда. Министр иностранных дел и Левассер уединились, чтобы потолковать с глазу на глаз, правда, к их разговору так и норовил присоединиться Турпин.

В целом во время обеда царила бы смертная скука, если б не Медина. У меня появилась отличная возможность оценить его качества светского человека, и, признаться, я был поражен его искусством вести и направлять разговор. Так, словно невзначай задав один-единственный вопрос, он превратил рассуждения Саннингдейла о бесконечности в приятную беседу. Потом мы заговорили о политике, и Медину, который только что вернулся из Палаты общин, тотчас спросили, что там сегодня происходило.

– Они только что прикончили свое дежурное блюдо: спровадили в отставку парочку болтунов из числа лейбористов, – сообщил он.

Саннингдейл, который считался ярым сторонником партии лейбористов, встрепенулся, и я с восхищением стал следить за тем, как Медина умиротворяет бывшего канцлера. Он мигом втянул его в самый благодушный спор, создав атмосферу всеобщей терпимости и взаимопонимания, но и ни на дюйм не поступаясь своей точкой зрения. У меня сложилось впечатление, что он куда лучше осведомлен о предмете обсуждения, чем старый лорд, и знает так много, что может себе позволить время от времени бросить оппоненту спасательный круг. Больше того – он ни на миг не забывал, что мы сидим за обеденным столом, поэтому общий настрой и тональность беседы были выбраны идеально точно, и ему удалось настроить на такой же лад всех присутствующих.

Что ни говори, а он был необыкновенным, поистине выдающимся человеком. Ко мне он отнесся как к давнему другу и буквально заставил принять участие в разговоре. Под его влиянием я и сам завел умные речи, чем ошеломил Турпина, который знал за мной лишь один талант – к драке.

Однако я не забывал и о своей главной цели, а если б и забыл, само присутствие Джулиуса Виктора и герцога мигом напомнило бы мне, ради чего я здесь. Я украдкой следил за обоими – и одновременно за Мединой.

Рядом с этой парой – один похож на старого седобородого адмирала, другой – пожилой крепыш с румянцем во всю щеку, и оба со следами тайной боли в уголках глаз и в изгибе губ, – Медина казался идеалом учтивого, благодушного и открытого англичанина. Я заметил, что даже в одежде он тщательно избегал каких бы то ни было излишеств: ни тебе особо элегантного жилета, ни слишком мудреного узла на галстуке. И манеры и его внешний вид говорили об уверенной раскованности и превосходном воспитании.

Памятуя о том, что мне следует ему подыгрывать, я в меру своих способностей на протяжении всего вечера пытался продемонстрировать ему свою симпатию и преданность.

Когда мы выходили из столовой, старый герцог потрепал меня по плечу.

– Я рад видеть, что вы с мистером Мединой друзья, сэр Ричард. Слава богу, что среди наших молодых людей, идущих в политику, есть и такие, как он. Ему необходимо как можно скорее обрести свое место, то есть – пристроиться к делу, иначе он найдет себе занятие поинтереснее, чем политика.

Не сговариваясь, мы c Мединой вместе вышли из дома. В точности, как три ночи назад, я шагал рядом с ним по тротуару. Но как разительно изменились за это время мои взгляды и оценки! Тогда я был просто слеп и глух.

Когда мы вышли на Пэлл-Мэлл, мой спутник взял меня под локоть, и жест этот показался мне скорее хозяйским, чем дружеским.

– Вы остановились в клубе? – спросил он. – А почему бы вам не пожить у меня, пока вы в городе? В особняке на Хилл-стрит полно пустых спален.

Предложение это повергло меня в смятение. Если я поселюсь у Медины, это разрушит все мои планы; но если он будет настаивать, могу ли я отказаться, если должен делать вид, что всецело нахожусь в его власти?

К счастью, он не стал настаивать. Я рассыпался в извинениях – дескать, у меня хлопот полон рот, постоянные поездки в имение, и прочее в том же духе.

– Хорошо, – проговорил он. – Но когда-нибудь я снова сделаю это предложение, и уж тогда не приму отказа.

Обычные слова, так мог бы отреагировать любой из моих приятелей, но почему-то они вызвали у меня раздражение, с которым я едва справился.

– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался он после паузы. – Многие из тех, кого я знаю, с трудом переносят английскую весну. Вы сегодня выглядите немного хуже, чем в прошлый раз.

– Да. На прошлой неделе я был нездоров: головная боль, провалы в памяти, какая-то рассеянность и тому подобное. Думаю, все это от перемен погоды. Я побывал у врача, и он меня ободрил.

– Кто ваш врач?

– Мистер Ньюховер с Уимпол-стрит.

Он кивнул.

– Я слышал о нем. Мне говорили, он хорош.

– Он прописал мне массаж, – добавил я. – Это, по крайней мере, снимает головную боль.

– Рад слышать.

Он неожиданно отпустил мою руку.

– Говорят, мистер Арбутнот уехал за границу?

В его голосе зазвучал холод, и я поспешил отреагировать.

– Да, читал в газете, – якобы беззаботно обронил я. – Безнадежный парень. Жаль, что он никак не желает заняться настоящим делом, потому все его таланты и дарования пропадают зря.

– Вы с ним дружны?

– Были когда-то, – бессовестно солгал я. – Я не видел его много лет и только на днях снова встретил на улице. Должен сказать, что он показался мне довольно странным. Вам не показалось, что в «Четверге» с ним творилось что-то неладное?

Медина пожал плечами.

– Я не обратил внимания. Мистер Арбутнот какой-то слишком… неанглийский. Не знаю, как он этого добился, но в нем есть что-то вопиюще левантинское. Сравните его хотя бы с гостями на сегодняшнем обеде. Даже французы ближе нам по образу мыслей.

Мы были уже у подъезда клуба. Когда я остановился, Медина посмотрел мне прямо в глаза.

– На вашем месте я бы не имел дела с Арбутнотом, – произнес он, и слова его прозвучали как приказ.

Я изобразил слегка растерянную улыбку, но кулаки у меня так и зачесались.

Я улегся в постель, бурля от негодования. Этот новый хозяйский тон, эти намеки на отношения типа «хозяин – слуга» неожиданно вызвали у меня острую неприязнь к Медине. Я отчетливо ощутил: он уверен, что обрел надо мной какую-то тайную власть. И вдобавок эти оскорбительные высказывания в адрес Сэнди, с которыми я был вынужден соглашаться!

Размышляя об этом, я долго не мог заснуть. У меня не было фактов и улик, но теперь я почти не сомневался, что Медина способен на любую низость, и что он несомненно имеет отношение к тайне трех заложников.

Вместе с тем я понимал, что если поделюсь этими мыслями с кем-либо, кроме Сэнди, меня сочтут сумасшедшим. Репутация Медины в обществе была непоколебимой, как британская конституция…

Утром я отправился к Магиллври. Первым делом я растолковал ему, что не бездельничал, а занимался собственной версией, которую считаю более продуктивной, чем попытки прощупать некоего шропширского сквайра. В ответ на его расспросы я сказал, что по делу пока ничего не могу ему сообщить, а о подробностях версии умолчу, пока не получу хоть какие-то результаты.

Однако я нуждался в помощи. Мне требовались лучшие профессионалы из тех, что работали на Магиллври.

– Рад, что у тебя хоть что-то продвигается, Дик, – кивнул он. – Что именно тебе нужно?

– Необходимо установить круглосуточное наблюдение за домом номер четыре на Пальмира-сквер в Северном Лондоне. В нем, насколько мне известно, проживает некая мадам Бреда – шведка по происхождению, занимающаяся медицинским массажем, две женщины-служанки и странноватая девочка-подросток. Я хочу выяснить, кто регулярно посещает этот дом и чем заняты его постоянные обитатели. Действовать следует с величайшей осторожностью, чтобы эти дамы не обнаружили слежку.

Магиллври записал адрес.

– А еще я хочу выяснить, чем занимался в прошлом дворецкий мистера Медины.

Он присвистнул.

– Ты имеешь в виду Доминика Медину?

– Именно. Лично его я, разумеется, ни в чем не подозреваю… – Мы оба рассмеялись, словно над забавной шуткой. – Но я хочу знать всю подноготную его дворецкого. Зачем – объясню позже. Звать этого малого Оделл, с виду он похож на боксера-средневеса. Разузнай все, что сможешь, и не помешало бы приставить к нему «хвост». Дом Медины на Хилл-стрит ты наверняка знаешь, но ради всего святого – осторожность и еще раз осторожность!

– Шум мне ни к чему. Представляешь заголовки в вечерних газетах: «Полицейский скандал: за членом парламента установлена слежка».

– И еще: не мог бы ты собрать воедино и передать мне все материалы, касающиеся самого Медины? Это во многом поможет разобраться с Оделлом.

– Дик! – Магиллври подозрительно взглянул на меня. – У тебя не слишком разыгралось воображение?

– Ничего подобного. Я не настолько глуп. А с Мединой мы и вовсе подружились – он во всех отношениях отличный парень. Все вокруг буквально молятся на него. Но у меня есть очень серьезные сомнения по поводу мистера Оделла, и я хочу знать, как и где Медина его отыскал и нанял. Он совершенно не похож на настоящего дворецкого.

Для себя я решил никого, кроме Сэнди, пока не посвящать в гипнотические забавы Медины. Это крайне важно: наш единственный шанс на успех заключался в том, что для всех окружающих он совершенно безупречен.

– Ладно, – кивнул Магиллври. – Все это будет сделано. Поступай, как сочтешь нужным, Дик, не стану тебе ничего навязывать. Но помни – время идет. Сейчас апрель, и если до середины лета мы не справимся, на нашей совести будет три человеческих жизни.

Из его кабинета я вышел с тяжелым сердцем, потому что вдруг осознал масштабы работы, за которую я еще толком и не брался. Каким должен быть следующий шаг? Допустим, через несколько дней я снова наведаюсь к доктору Ньюховеру, но это вряд ли что-нибудь даст. Он, скорее всего, снова отправит меня на Пальмира-сквер, но ничего нового я там не узнаю. Судя по всему, и доктор, и массажистка нужны были Медине исключительно для того, чтобы выяснить, насколько я поддаюсь внушению, поэтому и работать нужно с ним. Придется сидеть и терпеливо ждать, пока он сам не обратится ко мне.

Больше всего в ту минуту мне хотелось посоветоваться с Сэнди. Но такой возможности у меня не было, и я решил съездить в Фоссе – повидаться с Мэри и Питером Джоном.

Но какое же облегчение я испытал, когда в конце недели мне позвонил Медина с предложением позавтракать вместе!

Завтракали мы у него дома. В тот яркий апрельский денек особняк Медины выглядел настоящей сокровищницей, полной удивительных и прекрасных вещей. Жить в таком доме я бы, конечно, не хотел – уж слишком он походил на музей, полный уникальных экспонатов, и даже вся мебель строго соответствовала тем или иным историческим периодам. Столовая сияла белоснежными панелями, над камином висело полотно Ван Дейка, стены украшала великолепная живопись восемнадцатого века.

За завтраком – он, кстати, оказался совершенно восхитительным, – Медина, по обыкновению, пил только воду, а я исправно отведывал то редкостный рейнвейн, то выдержанный портер, то какое-то и вовсе доисторическое бренди. За столом нам прислуживал Оделл, и я получил возможность как следует рассмотреть его и запомнить все приметы: необычной формы голова, плоское желтоватое лицо, лохматые черные брови и блестящие глаза-бусинки.

В библиотеку, расположенную на втором этаже, мы не стали подниматься, а расположились в небольшой курительной в конце гостиной. Там, в застекленных шкафах, хранились рыболовные снасти и охотничьи ружья хозяина, а на стенах висела пара отлично выделанных голов оленей и горных козлов.

Еще по пути сюда я принял решение раз и навсегда убедить Медину в моей полной лояльности. Он должен получить веские доказательства того, что я – мягкая глина в его руках; только тогда он рискнет полностью раскрыться. Поэтому во время завтрака я не спускал с него глаз, словно преданный пес. Пару раз мне приходило в голову, что я рискую перестараться, но он принимал мое поведение как должное.

Когда я впервые его увидел, мне показалось, что этот человек напрочь лишен тщеславия. Но теперь обнаружилось, что у мистера Медины этого добра хоть отбавляй, а его скромность и сдержанность – всего лишь маска для публики, под которой прячется безграничное самодовольство. Он расслабился, сбросил с себя маску, и за внешним лоском я увидел бесконечно холодную и надменную душу. Не более того, но и этого мне вполне хватило. Он был слишком горд, чтобы впасть в банальную похвальбу, но держался важно и напыщенно. Ко всему на свете он относился с едким цинизмом, за исключением разве что себя самого. Это выглядело бы чудовищно и вульгарно, если б за этим не стояло совершенное актерское мастерство.

Я был глубоко впечатлен. Мне даже не приходилось напрягаться, чтобы это показать.

При этом Медина беспрестанно говорил обо мне. Казалось, он задался целью обнажить все условности и нормы, все вопросы чести и правила поведения, которых мог придерживаться такой человек, как я, – и только для того, чтобы уничтожить их своими меткими и ядовитыми замечаниями. Иными словами, я наблюдал за попыткой проделать то, чем обычно занимается сам сатана: выдать черное за белое, а зло за добро.

Разумеется, я охотно пошел у него на поводу и вел себя, как преданный ученик. Заодно он высмеял мои скромные житейские притязания – мирную жизнь на лоне природы в окружении семьи. Он заявил, что все это слишком банально, чтобы всерьез помышлять о такой чепухе. Я, по его мнению, был создан для куда более важных вещей, и он намерен указать мне путь к ним. Медина явно подводил меня к какому-то делу, к которому я еще не был готов.

Ох, хотел бы я, чтобы Сэнди увидел меня в эту минуту: сидящим в кресле в курительной Медины, наслаждающимся его отменной сигарой и повторяющим вслед за ним каждое слово, как прилежная школьница, которая хочет понравиться учительнице. Это было не сложно – рассуждал он здраво и убедительно, и хоть мой мозг противился буквально всему, что он говорил, язык мой легко вторил ему. Медина пребывал в отличном настроении и был ласков со мной, как хозяин с неразумным псом.

Уже собираясь уходить, я задержался на пороге и косноязычно пролепетал:

– У меня не хватает слов, чтобы выразить, что для меня значит знакомство с вами. Это… это, я полагаю, важнейшая вещь в моей жизни… То есть, я хочу сказать, что…

В ответ я поймал пристальный взгляд его поразительных глаз. В нем не было ни грана доброты – одна покровительственная снисходительность. Думаю, он был доволен тем, что нашел человека, готового служить ему телом и душой.

Я тоже остался доволен и по пути домой испытывал внутренний подъем, какого не ощущал уже много дней. Теперь-то уж точно все сдвинется с места!

В клубе меня ожидало еще одно приятное известие – письмо от Сэнди. На конверте красовался французский штемпель, который я не сумел разобрать, а внутри оказалась всего лишь короткая записка, но и она меня невероятно воодушевила.

«Есть успехи, – говорилось в ней, – но предстоит еще много работы, поэтому встретиться и поговорить пока не получится. Но я буду время от времени посылать тебе письма. Сжигай их немедленно после прочтения. Подписаны они будут именами лошадей, победивших на последнем дерби, но не латиницей, а буквами греческого алфавита. Никому ни слова о наших делах, ни одной живой душе. И ради всего святого – держись поближе к М., обхаживай его, как верный слуга».

Не слишком содержательно, но внушает надежду, несмотря на то что этот старый негодяй явно не спешил домой. Интересно, что он там раскопал? Вероятно, что-то существенное, иначе не стал бы разглагольствовать об успехах.

Вечером мне нечем было заняться, но я был все еще слишком возбужден, чтобы засесть у камина с книгой и трубкой. Ввязываться в клубную болтовню мне не хотелось, поэтому я отправился в знакомый паб, где рассчитывал встретить кого-нибудь из более молодого поколения.

И первым, кого я там обнаружил, оказался Арчи Ройленс, который приветствовал меня радостным возгласом и сообщил, что приехал в город на пару дней – нанести визит врачу. Недавно он едва не свернул себе шею, неудачно свалившись с лошади во время скачек, но уже чувствовал себя нормально, если не считать небольшой скованности в плечевых мышцах. Из упрямства он стал ходить даже больше, чем до падения, и увлеченно занялся охотой на оленей. Кажется, я уже упоминал, что он был моим соарендатором леса Мэчри.

Я предложил Арчи сходить в мюзик-холл или закатиться на второй акт в какой-нибудь театрик, но у него возникла другая идея. Среди множества его причуд было давнее желание стать выдающимся танцором, хоть он и не блистал на этом поприще до падения, а теперь и вообще не мог танцевать. Он заявил, что желает познакомиться с новейшими веяниями в хореографии и предложил заглянуть на часок в один небольшой, закрытый для посторонних клуб, расположенный где-то в Марилебон[33]33
  Мэрилебон – зажиточный квартал на севере Вестминстера. В этом квартале находится улица Бейкер-стрит, ставшая всемирно известной благодаря «Рассказам о Шерлоке Холмсе» А. Конан-Дойла.


[Закрыть]. У клуба этого была скверная слава: там по вечерам шла большая картежная игра и не соблюдались законы о торговле спиртным, но именно там можно было увидеть лучших танцоров столицы. Я не стал возражать, и мы вышли на Риджент-стрит в то сравнительно спокойное время, когда деловые люди уже вернулись домой, а прожигатели жизни еще сидели в театрах и ресторанах.

Апрельский вечер был поистине божественным, и я заметил, что хотел бы оказаться в местах, где можно куда полнее насладиться весенней погодой.

– А вот я только что с шотландских лугов! – подхватил Арчи. – Боже, послушаешь кроншнепов – просто душа радуется. Едем со мной в пятницу, Дик, я покажу тебе кучу любопытнейшей всячины. Ведь ты умный человек, и мог бы стать превосходным натуралистом.

Как раз в эту минуту по Лэнэм-плейс пронесся легкий ветерок, и я подумал, что многое бы отдал за то, чтобы иметь возможность принять это предложение. Потом мысли мои вернулись к делу, за которое я взялся, и в результате к тому времени, когда мы добрались до клуба, настроение у меня успело напрочь испортиться. К тому же попасть внутрь оказалось сложнее, чем в Ватикан. Лишь долгими увещеваниями и щедрыми чаевыми Арчи удалось убедить швейцара, что мы с ним имеем достаточно запятнанную репутацию, чтобы нас можно было впустить.

Наконец мы оказались в ярко освещенном зале, декорированном в китайском стиле. Около двадцати пар двигались на паркетной площадке, еще столько же сидели со своими бокалами за маленькими столиками. Заплатив по пять шиллингов за выпивку, мы отыскали свободные места, уселись и уставились на танцоров. И почти сразу мне почудилось, что все это действо припахивает чем-то кладбищенским. Джаз завывал и громыхал какую-то варварскую мелодию, а на паркете двигались марионетки с постными лицами. В их па не было ни веселья, ни куража – одно лишь унылое совершенство. Партнеры-профессионалы – поджарые молодые люди с кроличьими головами и блестящими волосами, зализанными назад и за уши, прижимали к груди женщин всевозможных размеров и форм. Несмотря на это, всех их объединяла общая черта: безжизненные глаза и неподвижная маска на лице. Вся эта макабрическая процессия двигалась под синкопированные африканские ритмы подобно машинам. Может, кому-то это и покажется восхитительным, но я не любитель подобных развлечений.

– Я долго не выдержу, – шепнул я Арчи.

– Да, оркестр посредственный, но я приметил пару отличных танцоров. Только взгляни на ту девушку в зеленом платье, которая танцует с еврейским юношей!