Текст книги "Адвокат"

Глава 29

Мы не знали, кто является отцом Лонти Бертон, как, похоже, не знал этого никто; ее мать и братья отбывают в настоящее время тюремный срок. Мы решили действовать от имени доверенного лица семейства. Пока я находился в Чикаго, Мордехай отправился в окружной суд, занимавшийся рассмотрением семейных дел, и оформил доверенность на защиту имущественных интересов Лонти Бертон и ее детей. Рутинный вопрос был улажен в течение нескольких минут – судья оказался хорошим знакомым Мордехая. Таким образом, мы заполучили нового клиента – Уилму Фелан, социальную работницу, чья роль в предстоящем судебном разбирательстве сводилась к минимуму. Мордехай сразу известил Уилму, что ее вознаграждение в случае победы будет чисто символическим.

Фонд Коэна, каким бы шатким ни было его финансовое положение, располагал всей документацией, регулирующей деятельность благотворительной юридической конторы. Леонард Коэн недаром считался знатоком законов, в противном случае он не предусмотрел бы в уставе фонда каждую мелочь. Несмотря на то что законодательство не одобряло подобной практики, наша контора имела право вести дела о причинении увечий или смерти с получением гонорара в виде процента от общей суммы компенсации убытков, присужденной к выплате клиенту. В нашем случае ставка гонорара ограничивалась двадцатью процентами вместо обычных тридцати. Некоторые адвокаты не стеснялись требовать сорок процентов и, как правило, добивались их. Из двадцатипроцентного гонорара контора оставит себе половину, десять процентов пойдут в фонд.

За тринадцатилетнюю практику дела вроде нынешнего Мордехаю приходилось вести дважды. Первое дело он проиграл из-за неудачного состава жюри. Во втором деле истцом выступала бездомная женщина, которую сбил городской автобус. Мордехай убедил суд назначить ей компенсацию в сто тысяч долларов, из которых контора получила десять; деньги ушли на покупку новых телефонов и электронных пишущих машинок.

Имея в кармане подписанный судьей контракт на двадцать процентов, мы были готовы действовать.

Мой самолет приземлился в шесть двадцать, и через полчаса я ждал Грина у входа на стадион в Лэндовере. Мордехай чудом купил билеты на баскетбольный матч между командами Джорджтауна и Сиракуз[15]15
  Город в штате Нью-Йорк.


[Закрыть]. Протягивая мне в двадцатитысячной толпе болельщиков билет, Мордехай вытащил из кармана толстый конверт, отправленный заказной почтой на мое имя в контору на Четырнадцатой улице. Отправителем значилась окружная ассоциация адвокатов.

– Получили сегодня утром, – сказал Мордехай, который и не вскрывая конверта прекрасно знал, что именно в нем находится. – Встретимся на наших местах. – Он нырнул в толпу.

Отыскав местечко под фонарем, я порвал плотную бумагу. Мои друзья из «Дрейк энд Суини» решили полностью открыть свои карты.

Первый документ оказался копией официального обращения в апелляционный суд с жалобой на мое гнусное поведение. Обвинения в несоблюдении профессиональной этики перечислялись на трех страницах, хотя, по сути, могли уместиться в одном абзаце. Я украл досье. Я нарушил конфиденциальность. Я был дурно воспитанный человек, которого следует или навсегда лишить права заниматься юридической деятельностью, или дисквалифицировать на несколько лет и (или) подвергнуть публичному осуждению. Досье до сих пор не возвращено, посему вопрос должен рассматриваться в срочном порядке и по сокращенной процедуре.

Помимо копии обращения в суд, в конверте лежали какие-то справки, формы, выписки из протоколов, я не обратил на них ни малейшего внимания. Прислонившись к холодной стене, я ждал, когда во мне уляжется ярость. Я хорошо представлял, что означает отлучение от профессии. Наивно было полагать, будто фирма, стремясь вернуть досье, не окажет на меня давление любыми доступными ей способами.

Мой арест не удовлетворил их аппетиты. Они жаждали крови. Типичная стратегия большой фирмы – пленных не брать! Я прекрасно понимал их логику. Но и у меня было в запасе нечто такое, о чем наши генералы еще не догадывались: завтра в девять утра я буду иметь честь официально предъявить фирме иск на десять миллионов долларов в качестве компенсации за смерть Лонти Бертон и ее четверых детей.

Судя по всему, угроза дисквалификации – их последняя ставка. Не будет больше ни ордеров, ни арестов, ни заказных писем. Я почувствовал некоторое облегчение, однако к нему примешалась изрядная доля страха. Выйдя десять лет назад из стен колледжа, я ни разу не задумался о смене профессии. Чем я буду зарабатывать на хлеб?

Впрочем, София обходится без лицензии, а опыта у меня не меньше. Даст Бог, не пропаду.

Мордехай стоял в проходе, ведущем к нашим местам. Я коротко рассказал о содержимом конверта, Мордехай посочувствовал мне.

Матч обещал быть в высшей степени напряженным, но в данный момент вовсе не баскетбол интересовал нас. Джефф Мекл, охранник из «Рок-Крик секьюрити», в свободное от основной деятельности время подрабатывал на стадионе, сегодня днем его выследила София. Наверняка он слоняется неподалеку среди сотни других одетых в униформу стражей порядка, посматривая одним глазом на щиты с кольцами, а другим кося в сторону излишне активных зрителей.

Мы не имели представления, молод Джефф или стар, белый или темнокожий, рослый или приземистый. У каждого охранника на левой стороне груди была карточка с именем. Мы отправились по проходам от секции к секции, и не прошло двадцати минут, как Мордехай обнаружил Мекла на том месте, мимо которого я прошел дважды.

Охранник оказался примерно моих лет. Белый, мощное телосложение, простоватое лицо. Бычья шея и неохватные бицепсы вызывали невольное уважение. Быстрое совещание постановило: с Джеффом поговорю я.

Зажав между пальцев визитку, я с независимым видом приблизился к гиганту.

– Мистер Мекл, меня зовут Майкл Брок. Я адвокат.

Он равнодушно взглянул на меня и взял визитку. Я отвлек его от беспечной болтовни с молоденькой билетершей.

– Вы не согласитесь ответить на несколько вопросов? – Интонацию я позаимствовал у героя детективного фильма.

– Валяйте. Но могу и промолчать. – Джефф подмигнул девушке.

– Приходилось ли вам когда-нибудь работать на «Дрейк энд Суини»? Это крупная юридическая фирма.

– Ну.

– Вы оказывали им помощь в выселении?

Вопрос задел его. Лицо затвердело, беседа, можно считать, завершилась.

– Вряд ли, – сказал Джефф в сторону.

– Вы уверены?

– Нет. Мой ответ – нет.

– То есть вы не помогали фирме четвертого февраля сего года выселять из здания заброшенного склада самовольно вселившихся людей?

Сжав челюсти и сузив глаза, Джефф покачал головой. Кто-то из «Дрейк энд Суини» наверняка переговорил с мистером Меклом. Или, что более похоже на правду, фирма пригрозила его работодателю.

Как бы то ни было, лицо охранника превратилось в бесстрастную маску. Девушка подчеркнуто изучала свои ногти. Я был лишним.

– Рано или поздно вам придется ответить на мои вопросы.

Джефф заиграл желваками, однако не произнес ни слова. Давить дальше мне не хотелось. Подобные личности умеют удивительно внезапно выходить из себя. А что может противопоставить обыкновенный уличный юрист кулаку размером с голову ребенка? За последние две недели мне с лихвой перепало синяков и шишек.

Последив минут десять за игрой и почувствовав боли в спине, так и не оставившие меня после аварии, я направился к выходу.

Мотель, куда директриса поселила Руби, располагался на северной окраине Бетесды. Те же сорок долларов. Боже, дальнейшей благотворительности мой кошелек не выдержит. Меган считала: если Руби действительно решила бросить наркотики, то истинной проверкой ей послужит улица.

Во вторник утром, в половине восьмого, я постучал в номер 220 на втором этаже. Тишина. Я постучал еще раз, подергал ручку, дверь оказалась на замке. Я попросил у администратора за стойкой позвонить Руби. Телефон не ответил. Ночью из мотеля никто не выезжал, и вообще не случилось ничего примечательного.

Пришлось вызвать помощника управляющего. Мне удалось убедить молодую женщину, что речь идет о несчастном случае. Она пригласила охранника, и втроем мы поднялись на второй этаж. По дороге я успел объяснить, кто такая Руби и почему она зарегистрировалась под чужим именем; у женщины мой рассказ вызвал явное неудовольствие.

Номер был пуст, кровать стояла нетронутой, отсутствовали следы хоть какого-то беспорядка. Все принадлежавшие Руби вещи исчезли вместе с их владелицей.

Извинившись перед женщиной и охранником, я сел в машину. Мотель находился по меньшей мере в двенадцати километрах от конторы. Я позвонил Меган и в потоке тысяч машин направился в центр города. В восемь пятнадцать, застряв в пробке, дозвонился до Софии, чтобы узнать, не появлялась ли Руби, и получил отрицательный ответ.

Суть иска была весьма простой. Уилма Фелан, официально представляющая имущественные интересы Лонти Бертон и ее детей, обвиняет компанию «Ривер оукс», фирму «Дрейк энд Суини» и корпорацию ТАГ в предварительном сговоре с целью противозаконного выселения. Логика и взаимосвязь фактов не вызывали сомнения. Нашим клиентам не пришлось бы жить и погибнуть в машине, если бы их не вышвырнули из квартиры. Очевидная бесспорность причины и следствия заставит любое жюри присяжных вынести единственно возможный вердикт.

Пренебрежение к закону и (или) умышленные действия ответчиков привели к абсолютно предсказуемой смерти истца. С человеком, выброшенным на улицу, многое может случиться, в особенности если человек этот – одинокая мать с маленькими детьми. Если семью без всяких юридических оснований лишают крова, то за причиненный ущерб нужно платить.

Попутно мы с Мордехаем рассмотрели и вероятность предъявления иска по поводу смерти Мистера, также выселенного незаконно, однако его гибель предвидеть было невозможно. Взятие заложников и смерть от полицейской пули при их освобождении не считаются естественным ходом событий даже для человека, несправедливо ущемленного в гражданских правах. Сочувствия у жюри такой случай не вызовет.

«Дрейк энд Суини», безусловно, потребует возврата досье. Судья может согласиться с требованием. Если я подчинюсь, то автоматически признаю свою вину. Это лишит меня лицензии. Кроме того, свидетельства, почерпнутые из украденного досье, потеряют юридическую силу, их нельзя будет предъявить на процессе.

Во вторник мы просмотрели окончательный вариант иска. Мордехай еще раз поинтересовался, хочу ли я дать делу ход. Ради того, чтобы не подвергать меня опасности, он готов был отказаться от процесса. У него была выработана целая стратегия. Мы идем на попятную, договариваемся с фирмой, она восстанавливает мое доброе имя, примерно год мы ждем, пока улягутся страсти, и вновь начинаем атаку, но уже с помощью приятеля Мордехая, живущего на другом конце города. План показался нам сырым, едва мы уточнили все детали, и был отвергнут.

Мордехай подписал исковое заявление. Мы тронулись в суд.

По дороге я перелистал документы. Страницы на глазах наливались свинцовой тяжестью.

Самый серьезный момент процесса – прения сторон. Вызов в суд – сильнейшее оскорбление для «Дрейк энд Суини», фирмы, чрезвычайно гордящейся незапятнанной репутацией, основанной на преданности интересам клиента, высочайшем профессионализме и конфиденциальности. Знаю я этот гонор: мы, гениальные юристы, никогда не опускаемся до нарушения принципов справедливости. Знаю и о параноидальном страхе перед общественным мнением, который обусловлен чувством вины за безумно высокие гонорары. Вот откуда желание предстать людьми, полными искреннего участия к тем, кому в жизни не повезло.

Фирма не права, причем даже не подозревает насколько. Брэйден Ченс наверняка сейчас молится в своем кабинете, чтобы судный день уже прошел.

Но и я не агнец Божий. Вероятно, есть шанс договориться с фирмой. Если им не воспользоваться, то очень скоро мистер Мордехай Грин будет иметь огромное удовольствие представить на рассмотрение весьма благожелательного жюри дело о смерти семьи Лонти Бертон и просить у суда справедливой компенсации. А за кражу со взломом фирма с не меньшим наслаждением потребует для меня максимально сурового наказания – такого сурового, что и думать о нем не хочется.

Нет, дело Бертонов до суда не дойдет. Я не потерял навыка рассуждать как штатный сотрудник фирмы. Сама мысль предстать перед жюри присяжных приводит моих бывших коллег в священный трепет. Любой ценой они попробуют откупиться от публичного унижения.

Тим Клаузен, репортер «Вашингтон пост» и однокурсник Абрахама, ждал нас у дверей регистратуры суда. Пока Мордехай отсутствовал, передавая клерку оригинал иска, Тим прочитал копию, а затем забросал нас вопросами, на которые получил исчерпывающие ответы – не все для печати.

Трагедия семьи Бертон стремительно превращалась в самое яркое социальное и политическое событие в жизни округа за последнее время. Газеты и слухи перекладывали вину за случившееся с одной головы на другую. Власти, открещиваясь от обвинений, переругались между собой. Городской совет ополчился на мэра, тот обрушился на совет и конгресс в придачу. Правые в конгрессе бичевали мэра, совет и округ в целом.

История об истинных виновниках трагедии – шайке богатеньких юристов – произведет впечатление разорвавшейся бомбы. Клаузен, матерый журналист, дрожал от нетерпения ринуться в бой.

Засада, которую пресса готовила для «Дрейк энд Суини», меня ничуть не беспокоила. Фирма сама установила правила игры, когда неделей раньше рассказала кому-то из репортерской братии о моем аресте. Перед глазами стояла картина, как Рафтер, простирая руки, убеждает сидящих в конференц-зале: да, необходимо немедленно оповестить прессу о его аресте, и хорошо бы отыскать в архивах фотографию преступника. Пусть сгорит со стыда. Пусть вернет досье!

Беседовать с Клаузеном мне было легко и просто.

Глава 30

Я подкатил к БАСН с опозданием на два часа. Посетители терпеливо дожидались в коридоре. Кто-то дремал, кто-то шуршал газетой. Единственным недовольным оказался Эрни с ключами – у него был собственный график. Открыв дверь, он с кислой миной вручил мне список из тринадцати фамилий. Я сразу начал прием.

Поразительно, насколько быстро человек приспосабливается к обстоятельствам. Прошла неделя, а я уже не боялся получить пулю, не вспоминал о белизне своей кожи. Выслушав клиента, знал, что и как нужно делать. Даже внешне я изменился: недельная бородка, волосы по уши, неглаженые брюки цвета хаки, помятый блейзер, свободно болтающийся галстук. Кроссовки не разваливались, но были близки к этому. Не хватает очков в тонкой стальной оправе – с ними любой признает во мне юриста, работающего ради идеи, а не за презренный металл.

Клиентов, впрочем, мой вид не волновал. К списку прибавились четыре человека, и на протяжении последующих пяти часов я забыл о «Дрейк энд Суини». Не вспоминал и о Клер – к моему стыду, это оказалось очень просто. Даже Гектор с поездкой в Чикаго вылетели из головы.

А вот отвязаться от Руби Саймон не выходило. Рассказ каждого клиента ассоциировался у меня с ее судьбой. Я не опасался за ее жизнь – на улице Руби как рыба в воде. Я гадал, что заставило ее убежать из уютного номера с телевизором и душем – неужели брошенный автомобиль?

Наркотик – единственно правильный ответ. Крэк манил ее, как магнит, и выйти из поля его притяжения для нее оказалось невозможным.

Но если мне не удалось продержать Руби в нормальной обстановке и трех ночей, то как же я сумею помочь ей избавиться от наркотиков?

Похоже, от меня здесь ничего не зависит.

Ближе к вечеру телефон нарушил монотонность рабочего дня. Дела привели Уорнера в Вашингтон. Он позвонил бы раньше, да не знал моего нового номера. Теперь знает. Где бы нам поужинать? Платит, разумеется, он. Приятель рассказывал ему о новом ресторане – «Дэнни Ос». Еда фантастическая!

О роскошных ресторанах я давно не вспоминал. «Дэнни Ос» – ничего особенного: модно, шумно, неоправданно дорого – словом, типично до грусти.

Положив трубку, я долго смотрел на телефон. Выслушивать братские увещевания не хотелось. В столицу Уорнера привели отнюдь не дела, хотя раз в год такое случалось. Его послали родители. Там, в Мемфисе, они места себе не находили из-за нового развода в семье. Мое падение с общественной лестницы выбило их из колеи. Кому-то срочно требовалось наставить меня на путь истинный. Как обычно, миссия выпала Уорнеру.

Мы встретились в переполненном баре ресторана. Перед тем как заключить в объятия, Уорнер отступил на шаг и смерил меня взглядом с головы до ног:

– Настоящий радикал. – Это прозвучало то ли как упрек, то ли как шутка.

– Рад тебя видеть. – Я сделал вид, что не заметил его тона.

– Ты похудел.

– А ты – нет.

Он похлопал себя по животу с таким видом, будто килограммы прибавились только сегодня.

– Сброшу.

В тридцать восемь лет Уорнер оставался невыносимо тщеславным во всем, что касалось внешности. Мой намек на излишний вес он воспринял как руководство к действию и следующий месяц наверняка проведет в тренажерном зале.

Женщины всегда значили в его жизни многое. Основанием для развода послужили обвинения в супружеской неверности – но с обеих сторон.

– Ты великолепен, – успокоил я брата.

Костюм и рубашка от первоклассного портного, дорогой галстук. У меня в стенном шкафу висели вещи ничуть не хуже.

– А ты в этих шмотках ходишь на работу?

– Главным образом. Иногда галстук оставляю дома.

Заказав по кружке «Хайнекена», мы стояли в толпе у стойки. Уорнер цепким взглядом оценивал пиджаки соседей.

– Как Клер? – решился он перейти к делу.

– Думаю, с ней полный порядок. Мы подали на развод, без взаимных претензий. Из квартиры я выехал.

– Она счастлива?

– Мне кажется, ей стало лучше без меня. Я бы сказал, сейчас она намного счастливее, чем месяц назад.

– Нашла кого-нибудь?

– Сомневаюсь.

Я не зря осторожничал. Большую часть разговора, если не весь, брат передаст родителям, особенно скандальные подробности. Отец с матерью наверняка считают виноватой Клер. Узнав, что она приглашает на ночь мужчину, они уверятся в справедливости и закономерности развода. В отличие от меня.

– А ты как?

– Сплю в брюках.

– В таком случае с чего вдруг развод?

– По ряду причин. Не хочу копаться.

Уорнер разводился по суду, в изнурительной борьбе за детей, и не скрывал деталей отвратительного процесса, вгоняя меня подчас в тоску. Похоже, теперь он ждал ответных излияний.

– Однажды утром вы проснулись и решили развестись?

– Ты и сам знаешь, Уорнер, все это далеко не так.

Подошедший метрдотель повел нас в глубину зала. Мы миновали столик, за которым в обществе двух незнакомых мне дам сидел Уэйн Амстед, тот, которого Мистер послал к двери за тележкой с нашим ужином и который случайно избежал снайперской пули. Меня Амстед не заметил.

Копия судебного иска легла на стол Артура Джейкобса, председателя исполнительного комитета фирмы, в одиннадцать часов утра, пока я вел прием клиентов. Амстед не был компаньоном. Вряд ли он слышал об иске.

Нет, конечно, слышал. Спешно созванные совещания наверняка разнесли новость по фирме. Требовалось срочно возвести линию защиты, подготовить эшелоны и отдать приказ к маршу. «За пределами здания никому ни слова! Ни о каком иске нам ничего не известно».

К счастью, отведенный нам столик Амстед видеть не мог. Я повел глазами по залу. Знакомых лиц больше не было. Уорнер заказал для нас мартини, я успел попросить официанта принести мне простой воды.

Уорнер ни в чем не знал меры: ни в работе, ни в отдыхе, ни в еде, ни в выпивке, ни в сексе, ни в чтении, ни в просмотре старых фильмов. Однажды в перуанских горах он чуть не погиб от холода. В Австралии, плавая с аквалангом, пострадал от укуса смертельно ядовитой змеи. И ничего, выжил. И от душевной травмы, причиненной разводом, удивительно легко оправился – главным образом благодаря путешествиям, дельтапланеризму, альпинизму, охоте на акул и погоням за женщинами – в любой стране мира.

Будучи компаньоном крупной юридической фирмы, он зарабатывал кучу денег и расставался с ними без всякого сожаления. Ужин в роскошном ресторане? Чепуха!

– Вода? – скуксился Уорнер. – Брось, давай что-нибудь покрепче.

– Нет.

После мартини ему захочется другого вина, мы засидимся, но в четыре утра он уже вскочит с постели и, стряхнув легкое похмелье, усядется перед ноутбуком.

– Неженка, – пробурчал брат.

Я занялся изучением меню. Уорнер рассматривал женщин за соседними столиками.

Официант принес напитки, мы сделали заказ.

– Расскажи о своей новой работе. – Уорнер из кожи лез вон, чтобы я поверил в его искренний интерес.

– С чего это вдруг?

– Должно быть, очень увлекательно.

– Почему ты так решил?

– Ты добровольно отказался от состояния. Наверное, тому были весьма серьезные причины.

– Причины были, и мне они действительно представляются серьезными.

Наверняка у брата имелась четкая программа, некий пункт, к которому он подбирался исподволь.

– На прошлой неделе меня арестовали. – Почему бы не попытаться сломать его построения?

Мои слова и впрямь огорошили его.

– Тебя… что?

Теперь, сбив брата с панталыку, я мог рассказать ему, почему порвал с фирмой. Узнав о краже досье, Уорнер поморщился, но я и не пытался оправдать себя. Объяснять запутанные нюансы дела о выселении не имело смысла, тем более говорить про Онтарио.

– Выходит, мосты сожжены? – спросил он.

– Дотла.

– Как долго ты собираешься работать в конторе?

– Я только начал.

– Но насколько тебя хватит без реального заработка?

– Пока живу.

– То есть на данный момент у тебя единственная цель – выжить?

– На данный момент. А у тебя?

Смешной вопрос.

– Деньги. Сколько зарабатываю, сколько трачу. Сколько могу вложить, чтобы в один прекрасный день сорвать куш и больше ни о чем не беспокоиться.

Все это я уже слышал. Такая чудовищная ненасытность вызывает определенное восхищение. Доведенное до логического конца поучение, известное с детства: работай и делай большие деньги – на благо себе и обществу.

Уорнер пытался вызвать меня на бесполезный спор. Мы не переубедим друг друга, получится лишь вульгарный обмен колкостями.

– И сколько у тебя есть? – поинтересовался я.

– Когда мне исполнится сорок, в банке будет лежать мой первый миллион. Через пять лет он превратится в три, а к пятидесяти я рассчитываю на десять. Тогда можно смело выходить из игры, – с гордостью отчитался Уорнер.

Наверняка цифирь вытвердил наизусть. Все юристы крупных фирм одинаковы, в каком бы штате ни жили.

– А что у тебя?

– Давай посмотрим. Мне тридцать два года, в банке около пяти тысяч. В тридцать пять, при условии напряженной работы и разумной экономии, я увеличу их до десяти, а к полувековому юбилею надеюсь скопить двадцать.

– Есть к чему стремиться. Восемнадцать лет жизни в нищете?

– Тебе о нищете ничего не известно.

– Ошибаешься. Для людей моего положения нищета означает дешевую квартирку, драндулет вместо машины, тряпье вместо одежды, невозможность посмотреть мир, отсутствие сбережений или вложений во что-нибудь стоящее. Короче, убогую старость, растранжиренную жизнь.

– Прекрасно. Ты лишь доказал мою правоту. Ни фига ты не знаешь о нищете. Сколько предполагаешь заработать за год?

– Девятьсот тысяч.

– А я тридцать. Что бы ты сделал, заставь тебя вкалывать за тридцать тысяч в год?

– Покончил бы с собой.

– Охотно верю. Представляю: ты засовываешь пистолет в рот, спускаешь курок и разукрашиваешь мозгами стену.

– Я бы отравился.

– Слабак.

– И все равно я бы не стал работать за такие деньги.

– Еще как стал бы! Другое дело, не прожил бы на них.

– Это одно и то же.

– На том и разошлись.

– Да, черт возьми, разошлись! Но почему, Майкл? Всего месяц назад ты был таким, как я. Посмотри на себя – пошлая бороденка, мятые штаны, дурацкие разговоры о спасении человечества. Где ты оступился?

Я шумно выдохнул, внутренне улыбнувшись надрыву, с которым прозвучал вопрос. Уорнер тоже перевел дух. Мы были слишком цивилизованны для прилюдной ссоры.

– Знаешь, ты круглый дурак. – Он наклонился ко мне. – Еще немного, и ты стал бы компаньоном. Ум, отличное образование, ни детей, ничего, к тридцати пяти миллион долларов в год! Что ты потерял!

– Я потерял любовь к деньгам, Уорнер. Похоже, на мне печать дьявола.

– Ах, как оригинально! Знаешь, Майк, однажды утром ты проснешься и вспомнишь, что тебе шестьдесят. Спасать человечество надоело, ибо его в принципе нельзя спасти. У тебя ни собственного угла, ни цента, ни сбережений, ни работы, ни жены, которая копается в чужих мозгах и приносит домой хорошие деньги. Как ты поступишь тогда?

– Этот вопрос приходил мне в голову, и я ответил, что у меня есть отвратительно богатый родственник. Я сниму трубку и позвоню тебе, Уорнер.

– А если я помру к тому времени?

– Помяни меня в завещании. Позаботься о братце.

Внезапный голод заставил нас прервать содержательную беседу.

Самонадеянный Уорнер вполне мог решить, что наш разговор заставил меня взяться за ум. Стоит только глубоко проанализировать допущенные ошибки, как мысль о всеобщем благе будет отброшена и я снова обрету выгодную работу. Я прямо-таки слышал, как Уорнер убеждает отца с матерью, что все утрясется.

Невыясненными для него остались кое-какие пункты программы. Какая премия полагается в конторе на Четырнадцатой улице по итогам года? Весьма скромная. Существует ли пенсионное обеспечение? Понятия не имею.

Под конец Уорнер заявил, что, посвятив парочку лет бескорыстному служению обществу, перебесившись, так сказать, я неизбежно образумлюсь. Он дал мне замечательный совет: найти женщину, разделяющую мои дикие взгляды, но не стесненную в средствах, и жениться на ней. Я от души поблагодарил брата.

Выйдя на улицу и пожимая на прощание руку, я еще раз заверил Уорнера, что полностью отдаю себе отчет в своих действиях, и попросил, чтобы доклад о поездке был предельно оптимистичным.

– Не заставляй родителей волноваться, Уорнер. Скажи, я в порядке.

– Дай знать, когда оголодаешь, – отшутился брат.

Я пошел прочь.

Гриль-бар «Под пилоном» находился рядом с Университетом Джорджа Вашингтона и держал двери открытыми день и ночь. В баре привечали гонимых из дому или бессонницей, или неутомимой жаждой новостей. Завтрашний номер «Вашингтон пост» поступал сюда около полуночи, а народу набегало не меньше чем во время ленча.

Купив газету, я устроился перед стойкой. Тишина в баре изумляла. Человек тридцать с таким сосредоточенным вниманием склонились над страницами, будто читали об объявлении Третьей мировой войны.

Статья под жирным заголовком занимала подвал первой полосы и продолжалась на десятой. Россыпь фотографий. Лонти Бертон, смотрящая с плакатов на митингующую толпу. Мордехай, лет на десять моложе нынешнего, Артур Джейкобс, Тилман Гэнтри и Девон Харди.

Какой скандал! Артур Джейкобс в окружении афроамериканцев с тюремными номерами на груди (снимки взяты из полицейского архива). Я так и видел, как, собравшись за наглухо закрытыми дверями в конференц-зале, отключив телефоны и призвав на помощь политтехнологов, компаньоны поспешно тасуют варианты ответных мер. Наступает самый мрачный час для фирмы.

Еще немного, и заработают факсы. Копии статьи лягут на столы в каждой крупной фирме, и юридическое сообщество содрогнется от смеха.

У Гэнтри на снимке была столь угрожающая физиономия, что мне стало худо: с кем мы связались!

Имелась и моя фотография, та самая, из субботнего выпуска. Меня публике преподнесли как связующее звено между «Дрейк энд Суини» и Лонти Бертон, хотя репортер не знал, что Лонти я видел живой.

Бойкая, полная подробностей статья производила сильное впечатление. Начиналась она с описания выселения, автор приводил имена участников события, в том числе и Харди, который неделю спустя был убит при самых странных, на взгляд автора, обстоятельствах. Далее сообщалось о деятельности Мордехая и смерти семейства Бертон. Упоминался и мой арест. Причина его не раскрывалась. В беседе с журналистом я благоразумно умолчал о досье.

Слово Клаузен сдержал – никаких ссылок на нас с Мордехаем как на источники информации.

Комментарии противной стороны отсутствовали.