Текст книги "Расследования доктора Гидеона Фелла. Первая улика (сборник)"

Глава 11

– Не каждый же день, понимаете, – объяснял извиняющимся тоном доктор, – так случается, что человек получает возможность написать историю собственного убийства.

Он оглянулся. С тяжелым усилием оперся на трость, его левое плечо приподнялось. Ленточка его пенсне свисала почти перпендикулярно полу. Наступила пауза…

– Не стоит говорить, что Тимоти Старберт был довольно странным человеком. Но не думаю, что кто-нибудь из вас знает, насколько странным. Все в курсе, что у него был тяжелый характер, что он имел сатанинское чувство юмора и утонченное восприятие всякого рода двусмысленных шуточек. Во многом – вы с этим должны согласиться – это была реинкарнация старого Энтони. Но, наверное, никто не мог и представить, что он мог додуматься до подобного.

– До чего? – спросил шеф-констебль заинтригованно.

Доктор Фелл поднял трость к невидимой точке.

– Кто-то убил его, – ответил он. – Кто-то убил его и оставил в Ведьмином Логове. В Ведьмином Логове! Запомните это. Убийца думал, что Тимоти умер. Но он прожил еще добрых несколько часов после инцидента. И это дало ему возможность продемонстрировать свой «юмор». Он запросто мог рассказать об убийце. Но это было бы слишком просто, вам не кажется? Тимоти не хотел, чтобы тому все сошло с рук так легко. Поэтому он написал полную историю собственного убийства. Он приказал запечатать письмо и положить – куда? В самое безопасное место. Под замок, причем под замок с буквенным шифром, в место, где никто его искать не будет, – в сейф в комнате надзирателя.

В течение целых двух лет, до того времени, когда Мартин открыл его в свой день рождения, все продолжали думать, что Тимоти умер в результате несчастного случая. Все, но не убийца. Тимоти приложил все усилия, чтобы донести до него, что документ находится там. В этом заключался его розыгрыш. На протяжении двух лет убийца оставался в безопасности, но при этом страдал. Каждый год, каждый месяц, каждый день приближали время, когда история выйдет на свет. Ничто не сможет предотвратить это. Это все равно что знать, когда ты умрешь, и отсчитывать время. Убийца не мог заполучить документ. Единственный способ, благодаря которому можно достать чертовы бумаги, – это заложить динамит и взорвать сейф. Но вот беда: от такой силы взрыва вынесет даже крышу у тюрьмы. Не самый практичный способ. С этим бы справился умелый гангстер где-нибудь в Чикаго, но не простой человек из английской глубинки. Даже если предположить, что тот разбирается в сейфах, ему было бы трудно притащить с собой в Четтерхэм все нужные инструменты и взрывчатку, избежав при этом слухов и комментариев. Проще говоря, убийца был бессилен. Вы, наверное, легко себе представите ту агонию, которую он испытывал благодаря Тимоти.

Сэр Бенджамин был крайне зол и тряс кулаком в воздухе.

– Вы… Вы безумец! – пролепетал он. – У вас нет доказательств, что он был убит! Вы…

– О нет, они у меня есть, – возразил доктор Фелл.

Сэр Бенджамин уставился на него. Дороти Старберт поднялась и сделала знак рукой…

– Но послушайте, – не унимался шеф-констебль, – если это дикое предположение – правда, я подчеркиваю, если это правда, почему целых два года… Убийца мог запросто скрыться и избежать преследования.

– Таким образом, – сказал доктор Фелл, – он без всякого сомнения признает свою вину, как только бумаги будут найдены… Признание! Вот как это называется. И куда бы он ни сбежал, он будет знать: рано или поздно его найдут, он не избежит наказания. Нет-нет. Его единственный безопасный путь – оставаться здесь и попытаться раздобыть эти бумаги. Если даже случится наихудший расклад, он всегда может отречься от этого и настаивать на своем. Все это время его не покидала надежда заполучить документ прежде, чем обо всем станет известно. – Доктор сделал паузу и добавил низким голосом: – Теперь мы знаем, что он достиг успеха.

Раздались тяжелые шаги по отполированному полу. Шаги звучали так отчетливо и так жутко в мрачной комнате, что все обернулись…

– Доктор Фелл совершенно прав, сэр Бенджамин, – донесся голос пастора. – Усопший мистер Старберт говорил со мной, до того как умер. Он говорил мне о человеке, который убил его.

Сондерс остановился возле стола. Его большое розовое лицо выглядело крайне безучастным. Он вскинул руки и добавил:

– Господи помилуй, джентльмены! А я-то думал, что он сумасшедший!

Раздался серебряный бой часов в холле…

– Ах, – сказал доктор Фелл, кивая, – я тоже думал, что он вам сообщил. А вы должны были передать информацию убийце. Вы сделали это?

– Он просил меня рассказать семье, но никому больше. Я выполнил его просьбу, как пообещал, – сказал Сондерс, закрыв ладонью глаза.

Из тени большого кресла раздался голос Дороти:

– Есть еще одна вещь, которой я боюсь. Да, он говорил нам.

– И вы никогда не упоминали об этом? – взмолился констебль. – Вы знали, что человека убили, и ни один из вас…

В Сондерсе сейчас нельзя было найти и тени радушия или доброты. Создавалось такое впечатление, что он пытался перенять лучшие черты у английских спортсменов и с их помощью подавить что-то темное и ужасное в своей душе, но безуспешно. Его руки безвольно висели вдоль тела.

– Люди иногда говорят такие вещи, – сказал он. – Серьезно, я думал, что он выжил из ума. Это было невероятно, более чем невероятно. Это было что-то, о чем вы не могли бы и подумать, понимаете? – Его взгляд бегал, словно он пытался заметить что-то в воздухе. – Этого не могло быть! С той самой ночи я все никак не мог поверить в это. А потом вдруг подумал: а что, если это, в конце концов, правда? И где-то находится убийца. И я решил в этом разобраться вместе с доктором Феллом и мистером Рэмполом, теперь я знаю… Но не представляю, что с этим делать.

– Хорошо. Все, что вам остается, – прервал его констебль, – это назвать нам имя человека, который убил его.

– Нет. Он сказал лишь, что это член его семьи.

Сердце Рэмпола стало биться чаще. Он обратил внимание на то, что вытирает ладони о брюки, как будто стараясь что-то с них стряхнуть. Теперь он знал, о чем вчера думал пастор. Сондерс задал Дороти главный вопрос: «Где Герберт?» – когда та позвонила, чтобы сказать, что Мартин вышел из дома. Тогда Сондерс довольно неловко объяснил это тем, что Герберт очень необходим в подобного рода деле. Но сейчас все стало на свои места…

Здесь присутствовала также Дороти, которая, слегка улыбаясь, сидела с широко раскрытыми глазами, готовая сказать каждому, кто обратится: «Ох, так и быть». И доктор Фелл, постукивающий палочкой по полу. И Сондерс, смотрящий на солнце, словно ищущий в небе возмездия. И сгорбившийся Пейн, готовый спрятаться в свой серый панцирь. И сэр Бенджамин, смотрящий на всех, слегка изогнув шею, словно лошадь, выглядывающая из стойла.

– Итак, – сказал констебль голосом хозяина положения, – я считаю, что нам нужно расставить сети, чтобы поймать в них Герберта…

Доктор Фелл посмотрел на него с пренебрежением.

– Вы ничего не забыли? – спросил он.

– Забыл?

– Вы только что опрашивали Пейна, – сказал доктор. – Так почему бы просто не спросить у него еще и о том, что он обо всем этом знает? Кто-то забрал из сейфа в комнате надзирателя написанное Тимоти признание. Так вот, не знает ли он, что там было написано?

– Ах! – спохватился сэр Бенджамин, вынырнув из своих мыслей. – Ах да, конечно. – Он приподнял пенсне. – Итак, мистер Пейн?

Пальцы Пейна постукивали по подбородку. Он кашлянул.

– Может быть, вы и правы. Но я считаю, что вы несете чушь. Если бы Старберт сделал нечто подобное, мне кажется, Тимоти должен был сказать об этом мне. Логично было бы так поступить. Не вам, мистер Сондерс. Не вам. Однако, и это святейшая правда, он отдал мне запечатанный конверт, адресованный его сыну, и попросил положить его в сейф.

– Так вот что вы имели в виду, когда говорили, что уже были там до этого? – спросил доктор Фелл.

– Именно. Все это было крайне необычно. – Адвокат сделал жест рукой, словно ощущал дискомфорт от того, что манжеты опустились на кисти его рук. – Но он, умирая, сказал, что конверт напрямую связан с церемонией, через которую придется пройти его наследнику. Я и не представлял, что написано в другом документе, у меня на самом деле даже догадок не было. Его смерть была внезапна. Наверное, оставались незавершенные дела, которые следовало закончить в определенные сроки, за что я, как человек, пользовавшийся доверием, нес полную ответственность. И я принял ее. Я был единственным, кто мог выполнить его поручение, так как у меня были ключи.

– И он не сказал вам ни слова об убийце?

– Нет. Он лишь попросил меня написать записку, что находится в здравом уме. Эту записку он положил в конверт с письмом, на которое я так и не взглянул.

Доктор Фелл покручивал кончики усов, кивая монотонно в такт, словно механическая игрушка.

– Таким образом, вы никогда не слышали о подобных подозрениях.

– Так и есть.

– А когда вы положили документ в стальную коробку?

– Той же ночью. Той же ночью, когда он умер.

– Да-да, – вставил констебль нетерпеливо. – Я все это могу понять. Но мы не говорим по существу. Подождите! Послушайте. Мы получили весомый мотив, почему Герберту нужно было убить Мартина. Но зачем ему нужно было убивать своего дядю? Это необъяснимо… И если он убил Мартина, то зачем сбежал? Если он держал в узде свои нервы в течение двух лет, причем успешно, зачем он сбежал сейчас, когда он в безопасности? И вот еще что: послушайте, куда же он собирался ехать на своем мотоцикле – в луга, с рюкзаком, за несколько часов до убийства? Это выглядит нелогично. Хотя…

Он сделал глубокий вдох и нахмурился:

– В любом случае я сейчас буду очень занят. Доктор Маркли хочет провести дознание завтра, и мы позволим ему решить самому… И еще я хотел бы знать номер и описание мотоцикла, на всякий случай. Мисс Старберт, мне очень жаль, но это важно.

Легко было догадаться, что сэр Бенджамин хочет прекратить беседу как можно скорее. В его глазах можно было отчетливо разглядеть желанный стакан виски с содовой. Они распрощались в довольно неловкой обстановке, то и дело мешая друг другу. Дороти Старберт, дотронувшись до его рукава, задержала Рэмпола в дверях.

Если этот допрос и подействовал ей на нервы, то она умело это скрывала. Она выглядела слегка задумчивой, какими бывают дети. Она сказала низким голосом:

– Те листы, которые я вам показывала, со стихами… Теперь мы знаем, что это, не так ли?

– Да, своего рода руководство. Наследники должны были разобраться в этом…

– Но для чего? – спросила она со злостью. – Для чего?

Одно осторожное замечание адвоката все не шло у Рэмпола из головы. О чем же он хотел спросить? Ах да!

– Было четыре ключа, – начал он, уставившись на нее.

– Да.

– Ключи от дверей комнаты надзирателя. Это понятно. От сейфа и от коробки внутри него; с этими тремя все ясно. Но зачем еще ключи от железной двери на балкон? Зачем она кому-либо могла понадобиться? Если исключить, что записка должна была привести человека на балкон…

Он припомнил предположения сэра Бенджамина насчет балкона. Все указывало на балкон. Он подумал о плюще, о каменной балюстраде и двух отверстиях в камне, которые обнаружил доктор Фелл. Ловушка…

Очнувшись, он понял, что произнес все это вслух. Он понял это, поймав ее взгляд на себе. Рэмпол корил себя за неосторожность. Вот что он сказал:

– Герберт, как все говорят, увлекался изобретательством.

– Вы верите, что он…?

– Нет! Я не знаю, что имел в виду!

Она повернула бледное лицо к стене:

– Тот, кто убил Мартина, убил и отца. Вы все так думаете. Но послушайте! В этом есть смысл. Я сейчас поняла, что в этом есть смысл. И это гадко и ужасно, но… О господи, я надеюсь, это правда!.. Не смотрите на меня так. Я в своем уме. На самом деле.

Ее низкий голос стал более тонким, сейчас она говорила так, словно в кромешной темноте стала различать изображения:

– Послушайте. В этом письме содержатся какие-то указания. Какие? Если отец был кем-то убит – не будем говорить о проклятии, просто убит, – что тогда?

– Я не знаю.

– А мне кажется, я знаю. Если отец был убит, то это произошло не в соответствии с указаниями в том стихотворении. Но кто-то другой вполне мог правильно истолковать стихи. Возможно, там что-то кроется, содержится некая разгадка, и отца убили только потому, что он застал преступника за работой!..

Рэмпол посмотрел на ее напряженное лицо; ее рука двигалась так, словно она пыталась найти в воздухе разгадку. Он сказал:

– Вы… Вы никогда не допускали мысли, что речь идет о спрятанном кладе?

Она кивнула.

– Я не могу судить об этом… Но если это так, вы понимаете, тогда нет никакого проклятия, нет никакого сумасшествия, ни я, ни кто-либо из моей семьи не заражены. Вот что это значило бы для меня. – Затем она добавила более низким голосом: – Вы можете только догадываться, есть ли дурное зерно в вашей крови и как это отразится на потомстве. Постоянно думая об этом, вы проходите через сущий ад.

Он дотронулся до ее руки. Наступила полнейшая тишина и появилось ощущение, что страхи мечутся в мрачной комнате, окна стоило бы открыть навстречу дневному свету.

– Вот почему я молю Господа, чтобы это была правда. Мой отец умер, брат ушел вслед за ним, но не это сейчас главное. По крайней мере, хоть что-то начинает проясняться, как в расследовании автокатастрофы, понимаете, о чем я?

– Да. И нам надо разгадать секрет криптограммы, если он там есть. Вы позволите мне сделать копию?

– Давайте вернемся, и вы сделаете себе копию, пока нет остальных. Нам нельзя будет встречаться некоторое время…

– Но вы не можете… Я имею в виду то, что мы должны видеть друг друга, даже если это будет длиться всего несколько минут!

Она медленно подняла голову.

– Нельзя. Люди станут судачить.

Затем, после того как он отрешенно кивнул, она положила ладони на его грудь и продолжила другим голосом:

– Вы думаете, я не хочу этого так же, как вы? Я хочу. Даже больше! Но мы не можем. Начнутся разговоры. И без того болтают ужасные вещи, например, что я не родная сестра Мартина. – Она дрожала. – Всегда считалось, что я странная. И я сама уже начала верить, что это правда. Мне не следует это обсуждать, ведь мой брат только что умер, но я… человек… Впрочем, не обращайте внимания! Пожалуйста, сделайте копию той бумаги. Я могу вам помочь.

Они молча спустились в маленький кабинет, где Рэмпол переписал стихи. Когда они вернулись в холл, там уже никого не было, кроме Баджа, который в шоке, с широко раскрытыми глазами прошел мимо них, словно их тоже здесь не было.

– Теперь вам ясно? – спросила она, поднимая глаза.

– Я понял. Я пойду и постараюсь не встречаться с вами, пока вы не позволите. Кстати, вы не против, если я покажу стихи доктору Феллу? Он будет держать это в тайне. Вы сами могли сегодня убедиться, как хорошо он разбирается в подобных вещах.

– Да, покажите это доктору Феллу! Я не подумала об этом. Но никому другому, пожалуйста. А теперь вам надо идти…

Когда она открыла ему большую дверь, то солнечный свет с лугов залил помещение. В это обычное английское воскресенье тяжело было поверить, что наверху лежит труп мужчины. Глубже всего мы переживаем случившееся в мыслях.

Рэмпол отправился искать компаньонов, но вначале оглянулся через плечо. Она стояла без движения в дверном проеме, ветер играл ее волосами. Ему был слышен шум голубей в высоких вязах, а в плюще суетились воробьи. На белом же куполе в дневном свете ярко сиял флюгер.

Глава 12

«Следствие пришло к заключению, что смерть наступила в результате…» – эта официальная терминология навязчиво засела в голове Рэмпола, отражаясь раздражающим рефреном. В заключении говорилось, что Герберт Старберт убил своего брата Мартина, сбросив его с балкона комнаты надзирателя. При вскрытии была обнаружена кровь в ноздрях и во рту, а также ушиб основания черепа, не соответствующий положению тела после падения; все это, как считает доктор Маркли, указывает на то, что Мартину вначале был нанесен тяжелый удар еще до того, как тело сбросили с балкона. Перелом шеи и правого бедра Мартина, а также другие повреждения были бесстрастно описаны в комнате для дознаний со спертым воздухом.

Все было кончено. В лондонской прессе четтерхэмское убийство обсуждалось меньше девяти дней. Поначалу его описали в ярких красках: картинки, версии, новые тревожные доводы, а после реклама все-таки взяла верх. Осталась только охота на Герберта, но тот все никак не находился. Загадочная фигура на зеленом мотоцикле пересекла Англию и растворилась в дымке. Он, конечно, был замечен в дюжине мест, но всякий раз оказывалось, что это не он. Предполагалось, что Герберт направился в Линкольн, чтобы пересесть на поезд. Но он уехал так далеко, что ни отследить его передвижение, ни хотя бы найти его зеленый мотоцикл так и не удалось. Скотланд-Ярд начал расследование так тихо, словно сам был беглецом. Из мрачного здания на Вестминстер Прайор не доносилось ни одного слова.

Через неделю после начала расследования Четтерхэм вновь погрузился в повседневную дрему. Весь день шел дождь, накрывая собой долины, гулко опускаясь на листву и потрескивая в дымоходах от огня. Издавна английский дождь придает реалистичности и демонизма иллюстрациям к большим книгам с черными буквами и гравюрам на стенах.

В кабинете доктора Фелла Рэмпол сидел перед решеткой камина, который топился углем. Несмотря на треск огня, в коттедже под тисами было совершенно тихо. Доктор и миссис Фелл уехали в Четтерхэм до полудня; их гость, сидя в кресле перед камином, не нуждался в лампах. Ему были видны потоки дождя за серым окном, в которых отражалось и пламя камина.

Он смотрел на решетчатый изгиб камина в черном сиянии пламени, но лицо Дороти Старберт на дознании все время стояло перед ним. Ходило множество разных слухов. Стулья громко скрипели на покрытом песком полу, гулкие голоса раздавались в комнате для дознаний, доносившись, словно из кувшина. Когда все закончилось, она отправилась домой на старом автомобиле Пейна с опущенными боковыми шторками. Рэмпол видел, как из-под колес поднялся столб пыли, видел и любопытные лица людей, высунувшихся из окон и сопровождавших их взглядом. Слухи, словно разносимые злобным почтальоном, доходили до каждой двери. «Проклятые глупцы», – подумал он, но тут же почувствовал жалость к себе.

Шелест дождя стал еще более отчетливым, несколько капель зашипело в огне. Он разложил бумагу у себя на коленях и уставился в ее содержимое. Это были те глупые стихи, которые он переписал у Дороти. Он говорил о них доктору Феллу, но старый лексикограф так до сих пор и не взглянул на них. Соблюдая приличия, ввиду всей этой кутерьмы и похорон, они решили отложить на время разгадку смысла стихотворения. Но к нынешнему времени Мартин Старберт уже был погребен под дождем… Рэмпола пробил озноб. Всякие банальности лезли в голову. Все они теперь были ужасной реальностью. И еще эти слова…

«Предадим его тело земле», – эти мощные и спокойные слова были произнесены под чистым небом. Вновь в его памяти земля падала на крышку гроба, вызывая ассоциацию с сеятелем, разбрасывающим зерно. Он видел промокшие ивы, отражающиеся на сером горизонте, слышал молебен – службу по усопшему, – который ему почему-то напомнил знакомую еще с детства песню «Старое доброе время», ее часто пели в сумерках.

Что это было? Он словно слышал звуки из далекого детства, но вдруг понял, что этот шум реален. Кто-то стучал во входную дверь.

Он встал, схватил со стола лампу и осветил ею себе путь до самого холла. Капли дождя упали ему на лицо. Когда он открыл дверь, он поднял лампу выше.

– Я пришла повидать миссис Фелл, – произнес женский голос. – Думала, она угостит меня чаем.

Дороти серьезно посмотрела на него из-под шляпки. В свете лампы она казалась гораздо ближе. Девушка говорила извиняющимся тоном, при этом глядя пустым взглядом куда-то вглубь холла.

– Они уехали, – сказал он. – Но, прошу вас, все равно входите. Я… я не знаю, смогу ли приготовить тот чай, который вы любите…

– Я сама могу, – ответила она ему.

Скованность исчезла. Она улыбнулась. Повесив промокшую шляпу и пальто в холле, девушка поспешила на кухню и совершенно непринужденно занялась приготовлением чая. Он же пытался хоть как-то изобразить занятость. Теду казалось, что у него никогда не было такого ощущения вины, как сейчас, когда он стоял посреди кухни в то время, пока она готовила чай. Это можно было сравнить только с тем, как пассажир автомобиля наблюдает за водителем, меняющим покрышку. Как только ты пытаешься куда-либо отойти, что-либо сделать, то сразу наталкиваешься на него, а когда передаешь домкрат, то чувствуешь себя исчадием ада. Они почти не говорили, хотя Дороти сделала несколько смелых замечаний насчет чайной утвари.

Она постелила скатерть на маленький стол перед камином в кабинете доктора. Занавески были задернуты, очаг наполнен углем. Нахмурившись, она намазывала масло на тосты, желтый свет лампы отбрасывал тень на ее глаза. Горячие кексы, мармелад и крепкий чай; шуршание ножа о тосты и теплый сладковатый запах корицы по всему помещению…

Вдруг она подняла глаза.

– Вы будете пить чай? – спросила она.

– Нет, – ответил он. – Скажите мне, что случилось?

Нож со звоном опустился на тарелку. Она ответила, глядя куда-то в сторону:

– Ничего не случилось. Мне просто захотелось выйти из дома.

– Вы ешьте что-нибудь, я не голоден.

– Ой, а я ведь тоже не голодна, – сказала она. – Здесь так хорошо: дождь и огонь…

Она потянулась, как кошка, и уставилась на угол камина. Между ними продолжали дымиться чайные чашечки. Она сидела в старом кресле, обитом алой тканью. Впереди, перед камином, лежали те самые листы с переписанными стихами. Она кивнула на них.

– Вы говорили мистеру Феллу о них?

– Да, упоминал. Но я пока не рассказал ему о вашей идее, что в них кое-что кроется…

Тед осознал, что не понимает, о чем они говорят. Что-то словно ударило его в грудь и заставило подняться на ноги. Его ноги казались невесомыми и подкашивались, он услышал, как громко засвистел чайник. Он видел только ее глаза, яркие и призывные. Он обошел камин и приблизился к креслу. Некоторое время девушка смотрела на огонь, а затем повернулась к нему.

Рэмпол тоже глядел на огонь, от которого даже было горячо глазам. Тед по-прежнему слышал свист чайника и дробь дождя. Некоторое время после того, как он перестал целовать Дороти, она продолжала сидеть рядом без движения. Ее глаза были закрыты. Он перестал думать о том, что его могут отвергнуть, поднялся и почувствовал, что его сердце, бешено до этого колотившееся, теперь замедлилось. Он чувствовал себя комфортно, словно под одеялом. Он ликовал и в то же время чувствовал себя глупым. Обернувшись, он посмотрел на нее. Она же широко раскрытыми глазами с отсутствующим выражением лица осматривала потолок.

Собственный голос казался ему каким-то гулким.

– Я… Мне бы стоило…

Теперь Дороти взглянула на него. У него появилось впечатление, что он находится на дне какой-то ямы и смотрит вверх. Очень медленно ее рука обвила его шею, ее лицо вновь оказалось рядом. Они были так близко, что могли слышать сердцебиение друг друга. Чайник перестал свистеть, теперь слышался лишь бессвязный шепот, как в пелене тумана. Внезапно она отстранилась от него, поднялась и стала расхаживать по комнате. В свете лампы ее щеки раскраснелись, она остановилась перед ним.

– Я знаю, – сказала она грубым голосом, задыхаясь, – я маленькое бездушное существо. Я именно такая, вот и все. Так поступить с Мартином…

Он подскочил к ней и обнял ее за плечи.

– Не говорите так! Постарайтесь об этом не думать, – сказал он. – Все кончено, понимаете? Дороти, я люблю вас.

– А вы думаете, я вас не люблю? – сказала она. – Я никогда не смогу, никогда не буду любить кого-либо так, как я люблю вас. Я даже боюсь этого. Вы – первый, о ком я думаю, просыпаясь утром. Вы мне даже снились прошлой ночью. Вот как все далеко зашло. Но еще больше меня пугает то, что именно сейчас я думаю об этом…

Ее голос задрожал. Он прижал Дороти к себе, как будто пытался удержать от прыжка с обрыва.

– Мы с вами немного сумасшедшие, – продолжала она. – Я не буду говорить, как вы мне дороги. Я не буду признаваться. Мы просто оба немного вышли из равновесия из-за этой истории…

– Но все это не может долго продолжаться. Боже мой! Перестаньте об этом думать. Вы же знаете, что значат эти страхи. Ничего! Вы слышали, что говорил доктор Фелл?

– Я не могу этого объяснить. Я знаю, что буду делать. Я уеду. Я уеду прямо сейчас… вечером… завтра… И я забуду вас…

– Сможете ли вы забыть? Потому что, если сможете…

Он увидел в ее глазах слезы и выругал себя. Затем постарался говорить более спокойным голосом:

– Нет никакого смысла в том, чтобы пытаться забыть. Есть только одна вещь, которой нам стоит заняться. Надо в первую очередь разобраться со всем этим вздором: убийство, проклятие, глупость и прочее. Только тогда ваши мысли будут свободны. И тогда мы сможем уехать вместе, и…

– И вы захотите быть вместе со мной?

– Глупенькая!

– Ну, – сказала она жалобно после паузы, – я ведь просто спросила… Ой, черт побери, я как вспомню прочитанные мною за месяц книги и то, как представляла, что влюбляюсь в Уилфреда Денима, а сейчас прямо не знаю… Как они могут поднимать такой шум из ничего? Сейчас-то я думаю, какой была дурой! Могла что угодно вытворить. – Она помотала головой, а потом улыбнулась.

Ее лицо вновь приобрело озорное выражение. Она говорила шутливым тоном, но при этом словно касалась плоти ножом, а потом со страхом думала, что ранила человека до крови.

– Я надеюсь, что вы правы. Иначе, если вы ошибаетесь, мне придется умереть.

Рэмпол вначале уставился на нее, а затем пустился сравнивать себя и ее, давая ей понять, насколько он хуже нее. В этом он так преуспел, что уже в следующее мгновение не заметил, как вымазал руку маслом, но она только смеялась над его неудачей. Наконец они решили, что им стоит что-нибудь съесть. Она продолжала настаивать на том, что все это «как-то нелепо», а он же безрассудно защищал свои идеи.

– Выпейте уже этот проклятый чай! – сказал он. – Отрежьте себе кусочек дрянного лимона и не забудьте всыпать чертов сахар. Давайте, сделайте, как я прошу. Это странно, я сейчас с удовольствием кинул в вас этот тост, но все лишь потому, что я очень вас люблю. Мармелад? Он не сильно повлияет на ваш уровень интеллекта. Я рекомендую. Да, кстати…

– Пожалуйста, перестаньте! Доктор Фелл должен быть здесь с минуты на минуту. Перестаньте ерничать! И давайте откроем окно. Кажется, вы, американцы, любите находиться в душных помещениях. Пожалуйста!

Рэмпол прошел к окну мимо камина и раздвинул занавески; продолжая монолог, он все время подражал ее акценту. Дождь немного утих. Открыв окно, он высунул голову наружу и инстинктивно посмотрел на четтерхэмскую тюрьму. То, что открылось его взору, не шокировало и не удивило его, а скорее успокоило и обрадовало. Тед говорил спокойно, с удовольствием.

– В этот раз, – начал он, – я собираюсь найти его. Я точно его найду.

Тед кивал, пока говорил, потом обернулся к Дороти; на лице его застыло странное выражение. Он указал на комнату надзирателя, в которой снова зажегся свет.

Похоже, что это горела свеча: пламя было тусклым и мерцало во мраке. Девушка успела заметить свет и сразу схватила Теда за плечо.

– Что вы собираетесь делать?

– Я же говорил вам. Так хочет небо, – сказал Рэмпол бойко. – Я намерен выбить из него всю дурь.

– Ну вы же не собираетесь идти туда? Зачем же? Просто присматривайте за мной – это все, о чем я прошу. Я не могу отпустить вас. Нет, я серьезно. Вам туда нельзя!

Рэмпол засмеялся тем смехом, которым на сцене смеются актеры, играющие злодеев. Он взял со стола лампу и поспешил вперед, в холл, она же, порхая, следовала за ним.

– Я просила вас не делать этого!

– Просили, – ответил он, натягивая дождевик. – Просто помогите мне с одним рукавом, пожалуйста… Вот хорошо! Теперь все, что мне нужно, – сказал он, рассматривая вешалку, – это трость. Хорошая тяжелая трость… Вот, например, такая. «Вы вооружены, Лестрейд? Я вооружен». Отлично.

– В таком случае я тоже отправлюсь туда, – проговорила она осуждающе.

– Ладно, наденьте пальто. Я не знаю, сколько времени пробудет там этот маленький шутник. Я вот еще подумал, что неплохо бы взять с собой фонарь; доктор вчера оставил один, насколько я помню… Так.

– Дорогой! – залепетала она. – Я так надеялась, что ты позволишь мне пойти с тобой…

Намокшие и грязные, они пробирались через луг и низину. Дороти с трудом перелезла через забор из-за длинного дождевика. Когда Тед подсадил ее, то почувствовал на своей влажной шее ее поцелуй. Он был вне себя от счастья, но быстро собрался, вспомнив о человеке в комнате надзирателя. Сейчас было не до шуток. Это страшная и опасная работа. Он оглянулся в темноту.

– Послушай, – сказал он. – Серьезно, тебе лучше вернуться назад. Все это очень опасно, и у нас, возможно, не будет шанса.

Наступила тишина, он слышал, как дождь бьет по краям ее шляпки. Только мерцающий свет был виден, он едва освещал проходящие сквозь него потоки дождя. Когда она ответила, ее голос был тонким и холодным:

– Я это знаю так же хорошо, как и ты. Но я хочу все-таки разобраться. И ты должен взять меня хотя бы потому, что не знаешь, как добраться до комнаты надзирателя, а я могу показать тебе дорогу. Шах и мат, дорогой.

Она шла впереди него, взбираясь на холм и поднимая брызги. Он покорно следовал за ней, пригибая перед собой тростью разросшуюся траву.

Они оба шагали молча, девушка тяжело дышала. Но вот они добрались до ворот тюрьмы. В полной темноте невозможно было не думать о том, что ты находишься в обители пыток, и настроить себя на то, что ничего сверхъестественного в этом здании нет. Рэмпол нажал кнопку фонаря. Белый луч вспыхнул и проложил себе путь в зеленоватом туннеле. Немного поколебавшись, они двинулись дальше.

– Ты думаешь, что это тот самый человек, – шептала девушка, – который действительно…

– Тебе лучше вернуться, я настаиваю!

– Все такое ветхое, – сказала она тихим голосом. – Я трушу. Но еще больше я боюсь возвращаться назад. Возьми меня за руку – и я покажу тебе путь. Осторожно. Как ты думаешь, что он там делает? Он, должно быть, очень рисковый.

– Он может услышать, что мы подходим?

– О, конечно нет. Еще нет. Еще долго идти.

Звук их шагов был такой, словно они ступали по грязи. Рэмпол чуть не уронил фонарь. Маленькие глазки животных уставились на них, они, казалось, были повсюду, но тотчас скрывались, как только фонарь освещал самые отдаленные углы. Их облепили комары: где-то близко, похоже, есть вода, так как хор лягушек свидетельствовал именно об этом. Минуя ржавые ворота, они двинулись дальше по коридорам, спускаясь вниз, а потом вновь поднимаясь вверх. Когда луч от фонаря упал на скульптуру железной девы, что-то противно зашуршало в темноте…