Текст книги "Смерть в пяти коробках"

Г. М. кивнул:

– Награбленное, сынок. Добыча Блайстоуна после ряда налетов. Феликс Хей каким-то образом раздобыл их. Возможно, он даже узнал, у кого и когда эти часы были украдены. Часы как раз самое простое из всего. Все так очевидно, что объяснение никому не пришло в голову. Что же касается руки манекена, то я сразу догадался, что она принадлежит Блайстоуну…

– Зачем она ему, сэр?

Г. М. поморщился:

– Необходимый реквизит. Гросс упоминает о типе, который неплохо зарабатывал с помощью третьей, так сказать накладной, руки. Хорошо одетый господин в салоне автобуса или в вагоне метро читает газету, которую держит двумя руками. Но одна из рук фальшивая. А настоящая рука в это время спокойно орудует в кармане у соседа.

– Неужели старик совсем спятил? – не выдержал молодой доктор. – Зачем ему все это? Он один из известнейших хирургов в Лондоне…

– Угу. Многие считают, что Джек-потрошитель тоже был врачом.

– Да, но…

– Он ничего не может с собой поделать, сынок. У него хорошо известная форма клептомании: отсылаю тебя снова к Гроссу. Деннис Блайстоун обеспеченный человек. Ни часы, ни деньги ему не нужны. Я склонен полагать, что сейчас он уже отошел от такого рода деятельности; он усмирил свою странную склонность и, пожалуй, готов посмеяться над теми штуками, какие откалывал, когда действительно нуждался в деньгах. Как все началось, я знать не знаю, но припоминаю, что он с молодости любил разные фокусы и отличался ловкостью пальцев. Наверное, у него бывали тяжелые времена, когда он нуждался в деньгах. Как и все мы. Вот ты можешь сказать, положа руку на сердце, что с тобой такого ни за что не произойдет?

Ответом было молчание.

– Теперь ты понимаешь, – продолжал Г. М., – почему у него дома все вели себя так, словно он выходит из запоя? И если малышка Марша Блайстоун упрямилась и скрытничала, то теперь ты в состоянии понять, в чем дело. Ты не представляешь, сынок, как я волновался! Если правда выплывет наружу…

– Ему конец.

– Ничего подобного. Провалиться мне на месте, да он расхохочется, и все! Не думаю, что ему угрожает судебное преследование или тюремный срок. Его преступление легче, чем у других. Оно просто смехотворно! Но представь себе, какие чувства испытали он сам и его родные, узнав о том, что Феликс Хей докопался до истины. А теперь попробуй скажи, что его случай не самый серьезный из всех.

– Из всех?

– Конечно. Ему, в отличие от других, есть что терять. Совершил бы он убийство, чтобы скрыть улики?

Сандерс представил себе статную, величественную фигуру Блайстоуна: знаменитый врач обычно выглядел так, словно вот-вот взойдет на кафедру и прочтет лекцию. Впрочем, было в его облике и что-то странное, какая-то слабость и нерешительность. Но больше всего Сандерса заботила Марша.

– И она украла… – предположил молодой человек, – то, что писал Фергюсон вчера ночью? Разоблачение истинного убийцы?

– Не знаю, сынок. Но такое вполне вероятно.

Сандерса слегка замутило – ночью он чувствовал себя лучше.

– Я знаю, о чем вы думаете, – сказал он, видя, что Г. М. упорно молчит. Сандерс невольно сопоставил факты, несмотря на то что сопоставлять их ему очень не хотелось. – В нашем случае преступник использовал атропин. Атропин необычный яд. Им широко пользуются врачи, особенно такие, как Блайстоун, который делает операции на голове и глазах. С другой стороны…

Г. М. приоткрыл один глаз:

– Вижу, тебе уже лучше. Так что с другой стороны?

– Любой человек, даже не знающий химии, без труда отыщет источник атропина и получит все, что нужно. Травка atropa belladonna растет у нас почти повсеместно. Подробное ее описание можно найти в любом учебнике ботаники: ее черные ягоды размером с вишню ни с чем не спутаешь. Если выварить листья и корни, можно извлечь столько атропина, сколько потребуется. Рассуждения Мастерса о том, что можно якобы «выследить» источник яда, просто нелепы! И главное, пока вы не установите, каким образом яд попал в напитки…

– Ах, вот что? – оживился Г. М. – Это-то я знаю!

– И атропин не был подмешан человеком со стороны, который незаметно прокрался в гостиную?

– Совершенно верно, сынок.

На лестнице послышались тяжелые шаги и пыхтение миссис Бартлеми, квартирной хозяйки Сандерса. Тяжело стукнув в дверь, она заглянула в комнату и взволнованно объявила:

– К вам леди и джентльмен! Сэр Деннис Блайстоун и мисс Блайстоун!

Сандерс был готов к их визиту.

– Попросите сэра Денниса и мисс Блайстоун подняться, – попросил он.

Глава 15
ТАЙНА БУДИЛЬНИКА

– Я пришла, чтобы… – начала Марша, но, заметив Г. М., осеклась. За нею в дверном проеме маячила фигура ее отца; он дергался, словно марионетка на веревочках. Марша вопросительно глянула на Сандерса; сэр Деннис взял инициативу в свои руки. Прокашлявшись, он шагнул вперед. Теперь Сандерс совершенно по-другому расценивал честные глаза под кустистыми бровями, безупречные воротнички, манжеты и хорошо сшитый костюм.

– Мерривейл! – воскликнул сэр Деннис, увидев старинного друга. На его красивом лице отразилась неподдельная радость. – Здравствуй, Генри! Сколько же мы с тобой не виделись? Как поживаешь?

– Привет, Денни, – как-то застенчиво ответил Г. М., глядя в пол. – Я хорошо, спасибо.

– В полном здравии, старый конь?

– Угу. Худею.

Последовала долгая пауза. Помявшись в нерешительности, Блайстоун повернулся к Сандерсу.

– Доктор Сандерс, надеюсь, вы простите мой приход, – зарокотал он низким доверительным голосом. – Буду с вами откровенен. По-моему, вы поступили глупо, позволив моей дочери принять участие в бессмысленном и опасном приключении. Впрочем, подозреваю, Марша напросилась сама. Как бы там ни было, мне удалось все скрыть от ее матери. – Сэр Деннис был настроен по-отечески добродушно. – Слава богу, вы оба живы; надо полагать, тут следует воздать должное вашей смелости и решительности, которые…

Сандерс смутился – он даже не подозревал, что способен так сконфузиться. Кровь прилила к голове, рука пульсировала.

– …в то же время вы не можете не сознавать, что вели себя непрофессионально и совершенно необдуманно. Вы понимаете, что вам грозит, если о ваших похождениях узнает ваше начальство? Вы не имели права так рисковать своей карьерой! Разумеется, вы не практикующий врач, но если позволите дать вам совет…

Тут Сандерс не выдержал.

– Давайте проясним обстановку, – выпалил он. – Еще минута, и мы окаменеем, словно мумии Шумана. Сэр Деннис, нам все известно о четверых часах и о карманных кражах. А еще мы полагаем, что мисс Блайстоун лучше отдать старшему инспектору ту рукопись, которую она вчера ночью вытащила из кресла Фергюсона. После этого действительно все будет прекрасно… Мы и впрямь живы, а в том буфете виски, так что налейте себе выпить и чувствуйте себя как дома.

– А! – только и воскликнул Блайстоун.

– Дипломат из меня никудышный, – заметил Сандерс. – И все равно дело сделано.

Блайстоун погладил щеку своими примечательными пальцами. Сандерсу показалось, что он готовится произнести речь в свою защиту. Однако Блайстоун не сделал ничего подобного.

– Спасибо, – механически ответил он. – Виски я не хочу. Как вы говорите, дело сделано. К сожалению… я оказался никудышным человеком. – Под глазами у выдающегося хирурга обозначились тени; видимо, ему было нелегко.

Г. М. не проявил к другу никакого сочувствия.

– Ах, бога ради! – вскричал он. – Прекрати каяться! Ты так жалеешь себя, что довел до слез собственную дочь. И нечего считать себя падшим ангелом. Ты не такой. Больше всего тебя волнуют условности. Как говорил старина Мортон, «на свете больше мы всего боимся миссис Гранди». Ты шаришь по карманам, ну и что? Я на твоем месте на следующем же званом ужине стащил у кого-нибудь часы, а потом при всех вернул владельцу, да еще посмеялся бы над своим необычным хобби! Надеюсь, смеяться ты еще не разучился? Многие почтенные граждане увлекаются фокусами.

Блайстоун, которого оторвали от тягостных раздумий, наградил друга пристальным взглядом.

– Уж не хочешь ли ты сказать?..

– Почему бы и нет? – Г. М. пожал плечами. – Подумаешь, часы!

Сандерс не сводил глаз с Марши. Ему показалось, что он впервые видит ее истинную сущность. Как будто под маской сорванца таилась совершенно другая девушка. Связно мыслить он был не в состоянии, но именно такой он ее себе и представлял.

Марша с удивлением глядела на Г. М.

– Знаете, – воскликнула она, – а вы молодец! Как вы здорово придумали!

– Я старик, – с достоинством заметил Г. М. – Доверьтесь мне, и все будет в порядке. И не слушайте Мастерса.

Марша повернулась к отцу:

– Он совершенно прав! Смейся! Смейся во все горло! Тогда никто и слова не скажет про твой роман с потаскушкой из Чейни-Уок…

– Марша! – возмутился Блайстоун.

– Ну вот, опять! – поморщился Г. М. – Ты настаиваешь на своих священных правах главы семейного очага и в то же время готов его разрушить собственными руками. Чушь собачья! Твоя дочь уже совершеннолетняя. Вам ведь уже исполнился двадцать один год? Взять, к примеру, меня. У меня две дочери. Обе считают меня самым смешным созданием, какое когда-либо появлялось на свет, зато наши отношения на удивление безмятежны.

– Прекрати, Генри. Я только сказал…

– Послушайся моего совета, – не сдавался Г. М. – Сегодня же днем, когда встретишься с каким-нибудь приятелем, стащи у него бумажник, а потом верни. Он не бросится бежать от тебя, как от прокаженного. Когда люди дают фокуснику свой цилиндр или часы, они ведь не верят, что он на самом деле разобьет в цилиндр яйца или вдребезги разобьет их часы молотком. В противном случае после каждого представления за фокусником гналась бы толпа разъяренных зрителей!

– Наверное, я все же выпью глоточек, – заявил Блайстоун, обращаясь к Сандерсу.

Г. М. был неумолим.

– Нет, погоди! Садись и слушай. У тебя на уме пустяки, а мы расследуем убийство. За убийство полагается смертная казнь!

– Догадываюсь, – мрачно кивнул Блайстоун. Он понемногу приходил в себя, хотя взгляд его еще блуждал. Повинуясь жесту Г. М., он присел на краешек кровати.

– Видишь ли, сынок, на сей раз ты затесался в компанию настоящих преступников. И они не шутят. Убиты уже двое. Сознавайся, твоих рук дело?

– Боже правый, нет!

– Угу. У тебя есть атропин?

– Да, но я могу отчитаться за него, к счастью.

– Что ты делал вчера вечером между одиннадцатью и двенадцатью?

– Ходил гулять.

– Да. Тебе нужно было проветриться. Помнишь, где ты был?

– Не знаю, надеюсь.

– Куда ты ходил?

– В направлении Скотленд-Ярда.

– Почему?

– Я слышал, что туда увезли миссис Синклер! – не раздумывая, выпалил сэр Деннис, но тут же бросил беглый, хотя и суровый, взгляд на Маршу, которая стояла рядом с креслом Сандерса.

– От кого ты узнал?

– От… от жены. Да. Мы как раз обсуждали новость, когда к нам явился доктор Сандерс, выдававший себя за инспектора уголовного розыска…

– Ничего подобного! – запротестовал Сандерс. – Я ни за кого себя не выдавал. Я только сказал…

– Это никому не интересно! – рявкнул на него Г. М. и снова уставился своими маленькими глазками на Блайстоуна. – А твоя жена откуда узнала?

Блайстоун пришел в замешательство.

– Как от кого? Не знаю… Наверное, от горничной. Ее горничная знакома со служанкой миссис Синклер; вроде бы служанку миссис Синклер тоже забирали в Скотленд-Ярд, и та на радостях всем разболтала. Какая разница?

– Сынок, какая у твоей жены девичья фамилия?

– Послушай, – встревожился Блайстоун, – при чем здесь девичья фамилия моей жены? Ну ладно. Ее звали Барбара Гор-Ривз.

– Барбара? Не Джудит? Почему же ты всегда зовешь ее Джуди?

– Так уж повелось, а она меня Панч, – вздохнул Блайстоун, поправляя воротничок. – Мы… зовем так друг друга с первых лет нашего брака. Тогда я был молод, полон идей и считал, что лучше всех разбираюсь в вопросах воспитания детей.

– Денни, ты не врешь? Твою жену звали не Джудит Адамс?

Блайстоун нахмурился:

– Джудит Адамс! Нет, что ты. В конце концов, это легко проверить. Поезжай и спроси у нее самой. Только одно условие, Мерривейл. Веди себя тактично, понимаешь? У леди Блайстоун нервы немного не в порядке. Помнишь последний раз, когда ты у нас был? Ты жевал табак. Моя жена не понимает, откуда у тебя, носителя древнейшего титула, обладателя стольких ученых степеней, такие вульгарные привычки. Боюсь, ей также не по душе твоя манера выражаться. Женщинам подобные вещи недоступны, как, впрочем, иногда и мне. Так о чем мы говорили? Ах да. Девичья фамилия моей супруги. Я могу показать тебе ее паспорт, но…

Тут Марша с решительным видом подошла к Г. М. и открыла сумочку. Хотя Сандерсу и не видно было ее лица, он отчего-то заволновался.

Из сумочки она извлекла два сильно помятых листка бумаги, сплошь исписанных мелким почерком, и протянула их Г. М.

– Вот, – сказала она. – Читайте!

Г. М. подбросил комок в ладони.

– Ага! – воскликнул он. – Вот что вы стащили из кресла Фергюсона вчера ночью. Значит, сознаетесь?

– Пожалуйста, читайте!

Отмахнувшись от обвинений, как несущественных, девушка облегченно вздохнула. Видимо, исполнив свой долг, она избавилась и от всех печалей. Ее карие глаза сияли. Но Сандерс насторожился. По опыту он понял: Марша снова что-то задумала.

– Вы оказались правы, – заявила она. – Папа действительно спутался с настоящими преступниками. Бр-р-р! Но я так и думала. Как только я его увидела, я сразу поняла, что он самый мерзкий из всех.

– Кто самый мерзкий из всех? – отрывисто переспросил Блайстоун. – О ком ты?

Г. М. разгладил листки на коленях и погрузился в чтение. Комнату заливал солнечный свет. Марша впервые со времени своего прихода посмотрела Сандерсу в глаза и улыбнулась.

– Конец! – воскликнул Г. М. – Ах, чтоб его! В самом деле конец!

– Кому конец? Или чему?

– Убийце Хея, – зычно объявил Г. М.

Блайстоун беспокойно пошевелился. Он сидел с прямой спиной на краю кровати, его напряженный взгляд больше не блуждал по комнате.

– Он сообщил, кто убийца? – требовательно спросил Блайстоун.

– Нет, не сообщил. То есть сообщил, но не прямо. Видишь ли, Фергюсону не хватило времени. Письмо написано бисерным почерком и озаглавлено так: «Показания относительно убийства Феликса Хея, эсквайра, написанные Питером Синклером Фергюсоном, бакалавром естественных наук, кавалером Египетского ордена за заслуги». Такой уж Фергюсон был человек, – словно бы оправдываясь, пояснил Г. М. – Любил упоминать все свои звания и награды. По-моему, он слегка гордился собой, отсюда его напыщенный стиль. Его тень по-прежнему нависает над нами. От него никуда не скрыться. Читать?

– Читай, – потребовал Блайстоун, – и поскорее.

Г. М. был прав. Тень Фергюсона все еще нависала над всеми ними – ощутимая, как дерево за окном.

«Следуя примеру Феликса Хея, – прочитал Г. М., – я хочу предать гласности имя человека, убившего его, а также описать крайне изобретательный способ совершения преступления.

В противоположность Хею, я не предчувствую никакой опасности. Но, если в результате несчастного стечения обстоятельств со мной что-нибудь случится, считаю своим долгом сообщить полиции все, что мне известно.

Вначале немного о себе. В 1926–1927 гг. я служил в Англо-египетской импортной компании в качестве главного художника-ретушера. Я работал в конторе и на складе в Каире, на бульваре Каср-эль-Али. Мы фабриковали скарабеев и мумии животных из стекломассы и силиконового клея; более крупные статуи делали из сланца, похожего на черный базальт. Кроме того, мы изготавливали папирусы, более или менее похожие на настоящие.

Должен упомянуть, что воссозданные мною копии папирусов времен Девятнадцатой династии удостоились высших похвал его величества короля Египта. Мой труд вызвал его горячее одобрение, вылившееся в награждение меня орденом за заслуги перед Египтом. Я один из немногих кавалеров данного ордена.

Большая часть готового товара помещалась в отдельном складе, где у Бернарда Шумана был частный кабинет. Бернард Шуман является главой Англо-египетской импортной компании. Чтобы избежать осложнений с выплатой налогов, он называет себя коммерческим директором, но он единственный владелец компании. Я намерен обвинить этого человека в поджоге и убийстве».

– В поджоге и убийстве, – механически повторил резко побледневший Блайстоун.

Никто не двинулся с места; было тихо, если не считать шелеста бумаги, когда Г. М. разглаживал письмо.

– В поджоге и убийстве? – повторил Сандерс. – Шуман?!

– Верно, – едва заметно кивнул Г. М. – Вчера Боб Поллард получил следующие сведения: сгорела почти вся собственность Шумана. Причем товар оказался незастрахованным. Прошу это запомнить. Все горячо сочувствовали Шуману, потому что он известен как честный делец. Добрый старый Фергюсон сейчас все нам разъяснит.

«Шуман поджег собственный склад, чтобы скрыть убийство своего единственного серьезного конкурента, довольно сметливого мусульманина по имени Эль-Хаким, который, не стесняясь никаких средств, пытался выжить его с рынка. Все было подготовлено заранее. Шуман не внес страховой взнос – будто бы случайно, по забывчивости.

Вот что он придумал. Никто не поверит, что можно нарочно уничтожить собственный товар, стоящий целое состояние, чтобы скрыть другое преступление – каким бы тяжелым оно ни было. Шуман говорил: единственный способ совершить идеальное убийство – пожертвовать чем-нибудь. Чтобы приготовить омлет, говорил он, необходимо разбить яйца. Он полагал, что омлет того стоит. По натуре он очень хладнокровен.

За день до предполагаемого пожара Шуман заманил Эль-Хакима на склад, где и убил (каким оружием – не знаю). Дело было подстроено так, что, когда начался пожар, сам он находился далеко и располагал алиби.

Что же касается деталей, то они следующие. На полу склада лежал толстый слой стружек, древесной щепы и прочих горючих материалов. Шуман полил их бензином. Затем взял корпус от обычного будильника. Как известно, звонковый механизм будильника состоит из молоточка, который бьет по колокольчику до тех пор, пока не кончится завод. Шуман вынул из будильника колокольчик, вместо него прикрепил к молоточку несколько спичек, связанных проволокой. Часы он поставил на большой деревянный ящик. В условленное время начался пожар. Для верности ящик, на котором стояла «адская машинка», он тоже полил бензином, а будильник присыпал стружкой.

Разумеется, Шуман мог поджечь склад в любое удобное ему время – достаточно было лишь завести будильник на определенный час. В нашем случае он завел его на десять вечера. В то время сам Шуман сидел на террасе отеля «Шепердс». Редко доводилось мне видеть более эффектное зрелище! Языки пламени взметнулись высоко в небо, а Шуман, окруженный друзьями, лишь заламывал в отчаянии руки.

Естественно, в развалинах обнаружили обгорелые останки. Поскольку Эль-Хакима нигде не могли найти, догадались, что это он. И решили – как и рассчитывал Шуман, – что Эль-Хаким, желая устранить конкурента, поджег его склад, но сам погиб при пожаре. Все назвали случившееся «небесной карой»; должен сказать, все именно так и выглядело. Шуману все сочувствовали. План оказался хорош».

– Вот, – громко произнес доктор Сандерс, – пример классического занижения. Ничего себе «план оказался хорош»!

Г. М. с серьезным видом кивнул.

– Разумеется, – согласился он, – при условии, что Фергюсон не лжет. В плане нет ни единого изъяна. Убийца не пытается спрятать труп, на чем прогорает большинство преступников. Он вообще ничего не скрывает. Полиция может расследовать дело сколько угодно, но на него не падает и тени подозрения. И с психологической точки зрения все правдоподобно. Как говорит Фергюсон, никто не поверит, что человек способен уничтожить свой собственный товар стоимостью в целое состояние ради того, чтобы скрыть другое преступление. – Он нахмурился. – Хм! Если – повторяю, если – все подтвердится, перед нами почти идеальное убийство. Единственное, что было нам известно заранее, – и это еще одно очко в пользу Мастерса и настоящего полицейского опыта, – Шуман действительно поджигатель.

– Так вы все знали? – удивился Блайстоун.

– Конечно. Трюк с будильником стар, как первородный грех. Он известен всем. Как только у подозрительной личности обнаруживается будильник без звонкового устройства, как в данном случае, можно биться об заклад, что перед нами поджигатель. Если в то же самое время в другом кармане мы обнаруживаем увеличительное стекло, дело приобретает еще большую ясность. В увеличительное стекло можно не только разглядывать мелкие предметы. С его помощью можно также и поджигать. И это приспособление так же старо, как и сам Египет.

Сандерс задумался. В тоне Г. М. он уловил сомнение.

– Да, сэр, но послушайте! Будильник, подброшенный в карман Шуману, не может быть тем же самым, с помощью которого подожгли склад в Каире. Тот будильник в огне должен был совершенно расплавиться!

– Да, – проворчал Г. М. – И это меня беспокоит. Впрочем, вполне возможно, Шуман просто пироман и постоянно что-нибудь поджигает. Мы не знаем, что раскопал Феликс Хей. Мы не знаем, что находилось в пяти коробках.

Марша искоса посмотрела на отца.

– Извините, – тоненьким голосом вмешалась она. – Фергюсон приводит немало пикантных подробностей о миссис Синклер, своей законной жене. Я не знала о том, что она жульничает с картинами, пока не прочла письмо.

– Марша!

– А ты знал?

– Не твое дело, – с раздражением буркнул Блайстоун. – Она не сделала ничего противозаконного. Разве не так, Мерривейл? Что пишет о ней Фергюсон?

– Фергюсон! – воскликнул Г. М., пробегая глазами строчки, выведенные мелким почерком. – Из одной лишь подлости Фергюсон всех подряд обливает грязью. Возможно, кое-кто обидел его в прошлом, но он мстит всем и каждому. Только о тебе, Денни, здесь нет ни слова. Видимо, он просто тебя не знал. Но все это несущественно; перейду непосредственно к убийству Хея.

И Г. М. вновь обратился к письму:

«У меня не было веских улик против Шумана, но он знал о том, что мне все известно. Когда я пожелал вернуться в Англию и потребовал должности управляющего лондонским отделением, он безропотно согласился.

Всякий раз, когда Бернард Шуман грубил мне или переходил границы дозволенного, я начинал бормотать как бы про себя: «Большой лондонский пожар, 1666 год… Большой лондонский пожар, 1666 год… Большой лондонский пожар, 1666 год». И это всегда действовало. Мне кажется, иногда мои слова снились ему в кошмарах.

Следует отметить, что я человек широких взглядов и разносторонних интересов. Мне стало тесно в конторе Шумана; я не планировал провести там всю жизнь. Я уехал в Европу, прихватив с собой деньги. Вы без труда догадаетесь, почему Бернард Шуман не подал на меня в суд».

Далее, – с удовольствием продолжал Г. М., – следует ряд замечаний относительно его женитьбы на миссис Синклер и их счастливой семейной жизни. Несмотря на ваши просьбы… – он глянул на Маршу, – мы их опустим. Потому что самое главное дальше. Вот как он повествует о позавчерашней ночи:

«Итак, старые друзья встретились вновь. На прошлой неделе, в понедельник, я явился домой к жене. Мы не виделись почти год. Не верю, что она действительно считала меня мертвым. Поверить в такое трудно. Жена – женщина сообразительная; вряд ли она не получила бы страховку, если бы не заподозрила ловушку.

Во всяком случае, встретила она меня с распростертыми объятиями, и мы славно провели ночь…»

– Наглая ложь! – воскликнул Блайстоун.

– В конце концов, сынок, – кротко возразил Г. М., – она его жена!

– Уже нет! Сейчас она скорее его вдова… Впрочем, это не имеет никакого значения! – Блайстоун смолк, вспомнив, что рядом стоит его дочь.

Г. М. смерил его внимательным взглядом.

– Сынок, пожалуй, стоит еще раз напомнить: будь осторожнее. Ты играешь с огнем. Ты связался едва ли не с самыми ловкими мошенниками во всей Англии. Бонита Синклер и ее муженек, Питер Синклер Фергюсон, то и дело пытались обхитрить и обжулить друг друга. У меня, старика, мурашки по коже бегут, когда я представляю, как хладнокровно и расчетливо они подставляли друг другу ножку. – Г. М. погладил ладонью огромный лысый череп. – Нет, я применил плохое сравнение. Лучше так: ты принадлежишь к другой весовой категории. Ладно, ладно! Не сердись. Продолжим.

«Естественно, она поняла, что я ей пригожусь. И очень ловко меня использовала.

Позвольте заметить: я не имел чести быть знакомым с мистером Феликсом Хеем. Я не знаю, кто он. Не знаю, почему он интересовался мною и почему считал, будто я хочу убить его, а также где он раздобыл негашеную известь и фосфор, которые в прошлом были мне нужны для известных занятий. Он был дураком!

Жена сообщила, что Хея пытались убить, кажется прислав ему бутылку отравленного эля. И Хей намеревался пригласить к себе всех, кто мог желать ему смерти. Самонадеянный болван каким-то образом и неизвестно почему собрал опасные улики против нескольких человек. Жена не знала, сколько всего подозреваемых. Она также считала, что Хей где-то спрятал свои улики или собирался спрятать. Она сказала, что в список вхожу и я, но я думал, что она лжет. Моя жена была очень напугана.

Вот что она мне предложила. Я должен незаметно пробраться в квартиру Хея, что нетрудно. Я с удивлением узнал, что Хей живет в том же доме, где помещается моя старая контора. Там мне знакомы все ходы и выходы; я затвердил их, как Коран (по-моему, он является самым поэтичным духовным произведением).

Мне следует сидеть в конторе Шумана. Войдя к Хею, она закроет дверь только на задвижку. Выждав некоторое время, когда все присутствующие окажутся в одном помещении, я должен проникнуть в квартиру и подслушивать.

Мистер Хей, по словам жены, редкостный хвастун и болтун. По ее мнению, он обязательно проболтается, где спрятаны улики, которых она так боится. Даже если он откажется говорить, она сумеет развязать ему язык.

Но хватит о пустяках. Я устал писать. Я понадобился жене потому, что могу взломать любой замок. Итак, теперь вам все известно. Мне нужно было подслушать признание Хея. Что до моей жены, то Хей раздобыл написанные ею два письма, в которых она ручалась за подлинность фальшивых Рубенса и Ван Дейка. За подобные действия дают пять лет. Затем мне следовало добыть письма. И я добыл бы их отовсюду, кроме, пожалуй, Английского банка – я не лгу. Я сказал, что выкраду письма за тысячу фунтов. Сговорились мы на семисот пятидесяти.

Я подождал, пока все собрались наверху, в квартире Хея, а потом взломал отмычкой дверь в контору Бернарда Шумана. Мне нравится взламывать замки. Люблю притворяться; если бы кто-нибудь вошел в контору, я бы притворился служащим. Я не боялся наткнуться на Шумана. Даже встреть я его случайно, наготове у меня была фраза: «Большой лондонский пожар 1666 года».

Но Шумана я не встретил. Наверх я поднялся в десять минут двенадцатого. Гости были на кухне, а идиот Хей, судя по звукам, изображал младенца. Я спрятался в спальне – оттуда вся гостиная как на ладони. И сразу увидел старину Шумана. Он вышел из кухни с подносом в руках; на подносе стояли шейкер, несколько стаканов и бокал. Он поставил все на столик и вернулся на кухню, где Хей продолжал пищать и агукать.

Если вы думаете, будто кто-то подмешал яд в шейкер или стаканы в то время, когда они стояли на столике, то ошибаетесь. Никто не подходил к столу. Я следил.

Через несколько минут все вошли в гостиную. Хей велел гостям садиться за стол. Потом задал им жару. Он начал словами: «Друзья, римляне, сограждане…» – в общем, валял дурака. По-моему, ему и в самом деле не хватало шариков в голове. Он так путано выражался, что я никак не мог понять, о чем он толкует и что у него есть против каждого из гостей. Но он сказал, что спрятал улики у своих адвокатов, в конторе Дрейка, Роджерса и Дрейка, а большего мне знать и не нужно было. Все вдруг начали хохотать – вроде как напились с одного глотка. Вначале я ничего не понял».

Г. М. поднял голову и посмотрел на Блайстоуна.

– Итак, – ровным голосом произнес он, – Хей не просто рассказывал анекдоты перед тем, как подействовал атропин.

Блайстоун, который думал о чем-то своем, встрепенулся и, не зная, что ответить, погладил подбородок.

– Да, – признался он. – Хей кое-что рассказал.

– Что именно?

– Мне трудно говорить, – попытался уклониться Блайстоун. – Хей не умел выражаться прямо. Напрямую он никого и не обвинял. Хей изъяснялся слишком уж… как получше сказать? Высокопарно. По примеру Генри Джеймса, не называл вещи своими именами. Ну и, конечно, на него уже подействовал атропин. В общем, он все запутал. Боюсь, я слушал только то, что касалось меня. Но…

– Что «но»?

– Вы верите, что свинья Фергюсон не лжет?

– Конечно. Во всяком случае, в том, что касается данных событий.

– Тогда как атропин попал в напитки? – спросил Блайстоун, наклоняясь вперед, словно лектор на кафедре. Казалось, он вложил в свой вопрос весь пафос, на какой был способен. – Вот что меня беспокоит! Клянусь, что Бонни… то есть миссис Синклер… этого не делала. Я наблюдал за ней.

– Насколько пристально? – презрительно фыркнула Марша, покраснев от возмущения.

– Я наблюдал и за остальными, – поправился Блайстоун. – Никто не подмешивал яда. Это совершенно невозможно!

«Я ждал, не скажет ли Хей чего-нибудь еще, но он только хохотал, – продолжил чтение Г. М. – Высокий прилично одетый тип распевал: «К берегу, моряк, правь к берегу!» Я спустился в контору Шумана и взял телефонный справочник, чтобы найти адрес «Дрейка, Роджерса и Дрейка». Я их не знал. На поиски ушло много времени, потому что в справочнике фамилия «Дрейк» занимает почти три колонки.

Тем временем наверху все стихло. Мне это не понравилось. Отыскав адрес, я собрался сматываться, но услышал, как из квартиры наверху кто-то выходит. К счастью, я успел выключить свет. Пройдя мимо конторы Шумана, незнакомец затопал дальше, вниз.

Я последовал за ним. На лестнице было темно. Тот человек спустился на первый этаж, отодвинул засов и снял цепочку с двери черного хода. Я последовал за ним. Когда он вышел на освещенную улицу, я увидел его лицо.

Вы удивитесь, когда я скажу, кто это был.

Человек направился быстрым шагом по Грейт-Рассел-стрит в направлении к Саутгемптон-роу. Мне все равно нужно было туда, так что я пошел за ним. С Саутгемптон-роу он повернул на Теобальдс-роуд; я заподозрил, что его целью, как и моей, является «Грейз Инн».

И оказался нрав. Тот человек (кстати, может, и не мужчина вовсе; я употребляю местоимение мужского рода просто для удобства) направлялся в контору адвокатов. Он прошел во дворик и взобрался вверх по пожарной лестнице. Я посмотрел на часы – было четверть первого. Злоумышленник (он или она) добрался до нужного окна и вроде бы поддел ножом шпингалет. Залез в окно, через две минуты вылез, спустился и ушел.