Текст книги "Эгипет"

Глава восьмая

Гроза в тот раз так и не началась и мимо тоже не прошла. Когда утих нагнавший мглу ветер, с неба упало несколько нерешительных капель, а потом все стихло, вечернее небо расчистилось; гроза маячила на горизонте, время от времени негромко ворча; люди на вечеринке у Споффорда говорили друг другу: наверняка под ливень попала какая-нибудь другая компания. Густой жаркий воздух был заряжен близостью грозы, а когда под приветственные тосты и под смех взошла луна, громадная, янтарная, как виски, ее свет позолотил зубчатые кромки туч.

На праздник Пирс и Споффорд поехали на стареньком споффордовском грузовичке. Пирс поставил ноги среди ящиков с инструментами и замасленных тряпок, а Споффорд вел машину, небрежно положив одну руку на руль, а вторую высунул в окно. Гравийная дорога, запахи старого грузовика, обдувавший лицо ночной воздух заставили Пирса вспомнить Кентукки, когда они летними субботними вечерами ухаживали за девчонками, – то состояние свободы и ожидания: эта дорога словно стала продолжением той, по которой он шел когда-то и свернул много лет назад – и вот вдруг вновь вывернул на нее на этом перекрестке, кто бы мог подумать, что она вела именно сюда, кто бы мог подумать.

Они свернули на разбитую дорогу и, прыгая по ухабам, довольно скоро подъехали к закрытому придорожному ларьку. В свете фар Пирс разглядел, что здесь когда-то продавались летние закуски – следовал длинный перечень.

Они припарковались там среди других машин, стареньких, как у Споффорда, и поновее, оснащенных всякими приспособлениями, там стоял один маленький ярко-красный автомобиль с откидным верхом и один огромный фургон. Споффорд снял с сиденья грузовика коричневое одеяло с индейским узором, свернул его и сунул под мышку, подцепил указательным пальцем стоявшую сзади огромную бутыль красного вина, повесил ее на плечо и повел Пирса по тропинке, которая вела за павильон и спускалась среди сосен к треугольному черному с золотыми блестками водоему. По тропинке шли другие люди, темные в тени или белые от света луны, они несли закрытые крышками корзины и вели с собой детей.

– Это ты, Споффорд? – спросила крупная женщина с сигаретой во рту, в платье, похожем на шатер.

– Привет, Вэл.

– Ночка что надо, – сказала Вэл.

– В самый раз.

– Луна в Скорпионе.

– Да ты что?!

– Смотри, будь поосторожней, – хохотнула Вэл, и под приветственные возгласы и собачий лай они вышли на расчищенный от леса участок, заполненный людьми и освещенный кострами.

Споффорд был хозяином вечеринки только в том смысле, что участок берега, где она проходила, принадлежал ему: маленький выгон, которым летом пользовались его родители, торговый павильон, несколько садовых столиков и россыпь каменных очагов, наподобие колец друидов, деревянные мостки и пара уборных – для мальчиков и для девочек Споффорд принес с собой бутыль вина, но вел себя не как хозяин, ну, может, чуточку напоминал знатного синьора, когда, отвечая на приветствия и обмениваясь с народом короткими фразами, вел Пирса через толпу. Столы ломились от всевозможных фруктов, мяса, бутылок, сыров, мисок со всякой всячиной, припасов на целый полк, здесь каждый был хозяином и угощал всех. В некоторых дольменах горел огонь, и ночной воздух был пропитан запахом древесного дыма, из-за сосен слышались приглушенные звуки свирели.

Сунув руки в карманы, раскланиваясь направо и налево по примеру Споффорда, Пирс спустился вслед за ним к кромке воды. Луна, висевшая над внушительных размеров деревьями на дальнем берегу, казалась дырой, прорезанной в обсидиановом небе, чтобы впустить прохладный свет далеких небес. Пока они стояли, из-под воды вдруг показалась человеческая фигура, потом их стало две, потом три, и было такое ощущение, словно все это время они спали на дне реки, а теперь проснулись; обнаженные, смеющиеся на ходу, они забрались по лестнице на мостки и стояли теперь в лунном свете, обсыхая, – три женщины: темная, светлая и кремово-розовая, три фации.

– Ба, да она здесь, – спокойно сказал Споффорд и отвернулся.

– Да? – переспросил Пирс, но отворачиваться не стал. Темная, сдавив волосы руками, выжимала воду, блондинка, держась одной рукой за ее плечо, стояла на одной ноге, обтирая ступни. Третья указала на Пирса; все три взглянули на него и, кажется, рассмеялись; голоса донеслись до него над водой, но слов он не расслышал. Пирс, не вынимая рук из карманов, стоял и улыбался. В этот момент за его спиной раздался тяжелый мягкий топот: мимо промчался обнаженный мужчина с развевающимися длинными волосами и бросился в воду, молитвенно сложив вытянутые руки перед собой, будто решил утопиться, и не просто так, а принеся себя в жертву этим трем наядам, – оказывается, смеялись над ним.

Следом примчался белокурый ребенок, с криком забежал в воду по колено и удивленно остановился; мимо него пролетел ребенок постарше и тоже нырнул. Массивная женщина, должно быть их мать, снимая халат и покачивая на бегу огромными грудями, окунулась вслед за ними, сбив покрытую золотыми блестками воду в серебристую пену.

Пирс отвернулся, ощущение полноты бытия где-то между ключицами не покидало его, и улыбка тоже словно приклеилась к лицу. Адамиты. [54]54
  Адамиты («адамяне») – еретическая секта, будто бы существовавшая в Северной Африке во II—III вв. н.э.; собрания секты якобы проводились в обнаженном виде – в подражание безгрешному состоянию Адама и в доказательство безупречного контроля над своими страстями. В действительности секты могло и не быть, а само слово «адамиты» происходит от оскорбительного наименования последователей Карпократа, александрийского гностика II в. Впрочем, были и реальные адамиты – в Чехии в начале XV в.; вырезаны таборитами.


[Закрыть] Их же тыщу лет назад отлучили от церкви – откуда они здесь взялись?

– Такого в городе ни за какие за деньги не купишь, – сказал он Споффорду, который как раз наливал ему красного вина – в лунном свете оно казалось черным. – Не купишь Такого удовольствия.

– Это точно, – ответил Споффорд – Такое не продается.

Он протянул Пирсу толстенный хрусткий косяк, от которого поднимался тягучий дымок.

– Хочешь чего-нибудь поесть?

Жареная кукуруза и помидоры нового урожая, сладкие, как яблоки, рыхлый домашний хлеб, поджаристые копченые сосиски и салаты девяти видов – его картонная тарелка промокла и согнулась от тяжести.

– Как вы думаете, что это такое? – спросил он у женщины, накладывавшей себе на тарелку нечто тортообразное.

– Понятия не имею, – ответила та. – Что-то светлое и на вид съедобное.

Он примостился со своей тарелкой на удобном валуне, отсюда открывался хороший вид на все происходящее; рядом оказался человек, игравший на свирели, мелодия неуверенно лилась по-над поляной из пригоршни скрепленных вместе тростниковых стеблей, да и сам исполнитель напоминал этакого укрощенного Пана: с юношеской бородкой, губы вытянуты в струнку, нижняя подобрана. Возле него сидел сонный мальчик, положив музыканту голову на колени.

– Сиринга.

– Не понял?

– Инструмент, – объяснил Пирс. – Он называется сиринга. Была такая девушка, нимфа, которую полюбил бог Пан. И погнался за ней. Она была невинной, попыталась убежать от него, и в тот момент, когда он почти догнал ее, какой-то другой бог или богиня сжалились над ней и превратили ее в пучок тростника. В самый последний момент.

– Жуть во мраке.

– Ага. А Пан сделал себе из этих тростинок свирель. Сиринга. Кстати, и слово «спринцовка» – отсюда же. И «шприц». Полый тростник. И он играет на ней по сей день.

– А кто заказывает музыку? – спросил музыкант. Он попробовал взять ноту. – На такой много не сыграешь.

– Играйте Музыку Сфер, – сказал Пирс. – Наверняка получится.

– Только подучиться. – Изгиб рта и негромкий осипший голос – казалось, он готов рассмеяться, как будто они с Пирсом только что разыграли на двоих какую-то шутку, которую никто, кроме них, не понял. – Я пытался сыграть «Трех слепых мышат».

Пирс рассмеялся, подумав об октавах и огдоадах, о Пифагоре и о лире Орфея. Ему хотелось поговорить. Это марихуана; в последнее время он редко курил; он давно обнаружил, что какая бы ясность ни устанавливалась при этом внутри него, от косяка он становился въедливым и падким на парадоксы – и тут уж ясности конец. Мужчина со свирелью смотрел на него так, словно пытался вычислить или вспомнить, кто он такой, продолжая приятно улыбаться: с видом соучастника.

– Я нездешний, – сказал Пирс. – Меня зовут Пирс Моффет. Я пришел со Споффордом.

– Меня зовут Бо, – Он не подал руки, но улыбнулся чуть шире.

– Я тут случайно, – сказал Пирс.

– Ах вот как? – Что-то в объяснениях Пирса веселило музыканта все больше и больше.

– Я направлялся совсем в другую сторону. Потерпел автобусокрушение. Такие дела.

– Значит, такая судьба. И вынесло на тихий бережок.

– Точно.

– Но покалечиться ты все-таки не покалечился, правда?

– Ну…

– Привет, Роузи, – окликнул Бо кого-то в темноте. – Подходи, поболтаем.

Пирс вгляделся в толпу проходящих мимо людей. Темноволосая девушка, которая шла мимо со стаканом пива в руке, обернулась, встретилась с ним глазами, улыбнулась, словно узнала его, и пошла дальше.

– Ну, – сказал Бо, пробегая пальцами по дырочкам свирели, – раз уж ты здесь, наверное, тебе самому так было нужно. Так или иначе. Правильно я говорю?

– Да, пожалуй, – сказал Пирс. Он отставил тарелку в сторону, и рядом моментально очутилась собака, обнюхала ее и ничего интересного для себя не нашла. – В каком-то смысле, наверное, ты прав, – сказал он, поднимаясь.

Мальчик приподнял голову с колена Бо, ему хотелось еще музыки. Бо заиграл. Пирс побрел за привидевшейся ему улыбкой, которая уже успела затеряться среди толпы. Сиринга. Так почем тут идет такой товар? Вещь нужная, на нее повышенный спрос, особенно в этом сезоне. Только ему придется показать свой товар, чтобы продать его, но, показав, он сдаст его бесплатно. Чем ты заплатишь, чтобы узнать где и как, и почему именно тростник, и какие размеры должны быть у трубок, для мелодии и подголосков… Она сидела на бревне у берега, чуть в стороне ото всех; видно было плохо, но потом она принялась перебирать волосы, и он тут же ее узнал. Он услышал, как кто-то из проходивших мимо спросил у нее:

– Привет, а Майк придет, не знаешь?

Она пожала плечами и покачала головой: нет, Майк не придет; или нет, не знаю; или вообще отказалась отвечать на этот вопрос. А может, все вместе взятое.

Она казалась слегка не в своей тарелке и пиво пила большими глотками.

– Привет, Роузи, – сказал Пирс, останавливаясь возле нее. – Как поживает Майк? – Это марихуана, проклятая марихуана, плюс спиртное разбудили у него в душе беса.

– Хорошо, – произнесла она машинально, подняла голову и опять улыбнулась: у нее были блестящие, очень белые зубы, большие и неровные, клыки длинные, а один резец сколот.

– Что-то я вас не припоминаю, – сказала она.

– Вот тебе, здрасьте, – сказал Пирс, присаживаясь рядом, – с глаз долой, из сердца вон.

– Вы из «Чащи»? Я там не всех знаю.

– В чаще?

– Ну… – Она совсем растерялась.

– Я разыграл вас, – сказал Пирс. – Шутка. Мы не были знакомы от Адама. – Но вот вопрос, как мы, попав в рай, узнаем, который там Адам, если нам его не представят. Особенно на этой неделе.

Похоже, она совсем не обиделась, смотрела на него просто с любопытством, ожидай, что будет дальше. Было в ней смутное сходство с длинноносой, пухлощекой скульптурой египетской кошки, летнее платье на ней выглядело мило и как-то по-детски.

– Да нет, – сказал он, – правда, я друг Споффорда. Я пришел сюда с ним.

– А-а.

– Мы познакомились в городе. Я тут в гостях. Но вот думаю, не осесть ли тут, у него. Займусь овечками. – Он засмеялся, и она тоже, кажется, он нащупал нужную ноту; и в этот момент Споффорд, собственной персоной, за компанию с какими-то незнакомыми людьми, появился на мостках и стал снимать одежду.

– Так вы тут всех знаете? – спросила она.

– Никогошеньки, – сказал он. – Я думал, вы тут всех знаете.

– Это не совсем моя компания.

– А Споффорд?

– Ну, его-то, конечно. – Споффорд уже снял с себя все, кроме широкополой соломенной шляпы, остальные принялись его толкать и подначивать, и вскоре свалка организовалась та еще, но Споффорд сумел-таки отбиться ото всех.

– Самый классный мужик здесь, – сказал Пирс. – По-моему.

– Правда?

– Насколько я могу судить.

– А тот парень, с которым вы разговаривали?

– Ничего, толковый, – сказал Пирс. – Но мне такие не очень нравятся.

Они увидели, как Споффорд сорвал шляпу и швырнул ее на мостки; затем подпрыгнул – смотрелся он и впрямь замечательно, отметил про себя Пирс – и нырнул.

– У-у, – сказал Пирс. – Вот это класс.

Она похихикала, наблюдая за ним, пока он наблюдал за Споффордом; стакан она держала обеими руками – потом заглянула внутрь, и стакан оказался пустым. Зазвучала громкая ритмичная музыка, бррум-бум-бум из переносного магнитофона, народ радостно заголосил и захлопал в ладоши. Пирс вытащил из кармана плоскую серебряную фляжку – подарок отца – и открыл ее; на ней были неизвестно чьи инициалы, металл изрядно потерт, но Аксель решил, что для сына и так сойдет.

– Я обычно не пью ничего крепкого, – сказала она.

– Правда? – сказал он и наклонил фляжку, чтобы налить ей.

– У меня со спиртным довольно сложные отношения. – Она подставила стакан под горлышко, и Пирс стад наливать ей шотландского виски; перед отъездом из города он наполнил фляжку и положил в сумку, вдруг пригодится – вот умница: пригодилось.

– Так откуда я вас знаю? – спросила она, приподнимая край стакана, чтобы он остановился, так всегда делали священники, когда он наливал им вина во время мессы.

– Да вы, собственно, меня еще и не знаете. – Он не стал пить и завинтил фляжку. Ему вдруг захотелось сохранить ясность мысли. Меж адамитов не было стыда во наготе; несть греха спасенным. Он чувствовал себя среди них козлоногим, незваным, но и сам стыда не чувствовал, правда по другой причине. – Я впервые увидел вас сегодня вечером, – он показал на воду, – всплывающей из глубин.

– Правда? – воскликнула она и тоже посмотрела ему прямо в глаза. Музыка звенела и ухала, она покачивала головой в такт, а в глазах у нее плясали чертики. – Ну и как, я вам понравилась?

Они рассмеялись оба, головы их были близко; ее глаза – может, из-за лупы, которая стояла едва ли не в зените, став меньше и белее, но ярче, чем прежде, – ее глаза влажно блестели, но казались не мягкими, а словно бы покрытыми корочкой льда или хрусталя: филигранно тонкой.

Музыка была и старой, и новой одновременно, в сопровождении ансамбля попавшихся людям под руку инструментов: трещоток, колотушек, коровьих колокольчиков и бонгов. Танцы тоже были смесью всякой всячины. Деревенская неуклюжесть пополам с шекеровским исступлением [55]55
  Шекеры («трясуны») – протестантская секта, основанная в Англии в середине XVIII в. Сохранилась только в США. Практикуют аскетизм, безбрачие, коллективную собственность.


[Закрыть]; в них участвовали все или почти все; Пирс по большей части отсиживался в сторонке – в городе на дансингах теперь танцевали преимущественно гибкие мальчики в блестках пота, полупрофессионалы, с которыми не потягаешься; во всяком случае, Пирс особым умением не отличался, у него не было привычки к этому веселому обряду, даже в дни великого шествия он так и не научился растворяться в толпе и плыть по течению. Динозавр. А этот люд, скакавший под самопальный ритм, чем-то напомнил ему тогдашнее вселенское шествие; словно одна из трупп или колонн откололась в те времена, забрела сюда и обреталась в счастливом неведении о том, что сталось с товарищами; они все так же дули в свои свирели, исполняли ритуальные пляски, бегали нагишом, но при этом растили детей и овощи, пекли хлеб и делили его с другими по древнему и не стареющему обычаю гостеприимства. Да не может этого быть, показалось; накурился (давний вкус на языке, сладковатый и горелый, его невозможно описать, артишоки плюс древесный дым и попкорн на сливочном масле), и он сам себе казался бродягой, случайно наткнувшимся на чужой праздник, с городской грязью в порах и городскими пороками в сердце.

Флирт. Всего лишь флирт. Он нигде не видел Споффорда – ни в лабиринте танцующих, ни в успокоившейся воде. Роузи ушла и затерялась среди остальных, невозможно было определить, есть ли у нее партнер, да и есть ли здесь вообще у кого-нибудь пара. Наблюдать за такими танцами было забавно еще и потому, что в них открывался характер – никаких обязательных движений не существовало, все зависело от природного чувства ритма и умения им блеснуть. Роузи двигалась отрешенно и сдержанно, выпрямившись, покачивая длинными волосами. Участвуя в этом сборище, она не сливалась с ним, так, словно решила принять участие в ритуальной пляске туземцев, которые были не так грациозны, как она, но зато гораздо лучше знали, зачем они танцуют.

Когда музыка сменилась, она подошла к нему, слегка разрумянившись; только блеск глаз выдавал возбуждение.

– Не хочешь потанцевать?

– Из меня танцор тот еще, – ответил Пирс. – Но вальс за мной, ладно?

– У тебя еще с собой та маленькая бутылочка?

Он откупорил фляжку; она уже потеряла свой стакан, а посему приложилась прямо к горлышку; потом он; потом опять она. Она поглядела вокруг. – Вот что я заметила в твоих друзьях. Они немножко снобы. Без обид.

– Мне они показались очень гостеприимными.

– Ну, тебе-то, конечно.

– Да нет, правда, – произнес Пирс, вставая. – Я тут человек совершенно случайный. – И к ее сведению: – Наверное, уеду завтра. Или послезавтра. В общем, скоро. Это и к лучшему. – Он стал спускаться к воде, она шла следом. Куда запропастился этот Споффорд? В отдалении на поверхности воды медленно крутилась лодка, битком набитая детьми, которые гребли в разные стороны. Другая лодка была привязана к мосткам.

– Ну уж нет, – сказала она. – Ты ведь собираешься поселиться тут у Споффорда. И заняться местными овечками. – Она вернула ему фляжку. – Что же ты все время переиначиваешь свою историю?

– Я живу в Нью-Йорке, – сказал он. – Лет уже, наверное, двести.

– Да что ты? – весело отозвалась она.

– Слушай, – сказал он. – Это не твоя компания, и они снобы, так зачем ты пришла сюда?

– А поплавать. И потанцевать. Просто на людей посмотреть.

– На кого-то конкретно?

– Нет, – сказала она, глядя на него так открыто, как только могли ее странные, покрытые хрустальной корочкой глаза. – Ни на кого конкретно.

Пирс выпил еще и сказал с церемонной любезностью:

– А вы не интересуетесь греблей при луне?

– А ты хоть грести-то умеешь? – А потом как-то по-детски заносчиво: – А вот я умею. По-настоящему.

– Вот и славно, – произнес Пирс, беря ее за локоть. – Будет шанс кое-чему друг друга научить.

И опять прямо в точку, марихуана может любую фразу сделать острой как бритва, он смеялся над словами и над лодкой, которую отвязывал (насколько он помнил, в ней нужно треста лицом назад, чтобы она шла вперед), и над вызревавшей и гревшей душу уверенностью. Он разулся, оставил ботинки с носками на мостках, закатал штаны до колен и оттолкнул лодку, вскочив в нее далеко не так изящно, как хотелось.

Он вывел старую посудину в залитое лунным светом пространство; мышцы постепенно вспоминали те навыки, которым он научился давным-давно на Литл-Сэнди-ривер, в ее притоках и заводях, и опять почудилось: та старая дорога вела сюда, с постукиванием уключин и спокойным журчанием ночной воды под килем.

– Ну вот, – произнес он. – Вот и Блэкберри.

– Ну, это еще не сама река, – сказала она. Она устраивалась на скамейке, расставляя ноги, чтобы не наступить в просочившуюся сквозь днище воду. – Здесь только заводь. Настоящая река вон там. Там. – Она указала пальцем куда-то вдоль берега. Он посмотрел через ее плечо, но выхода не увидел.

– Пойдем туда?

– Если только я смогу найти протоку. Левее, – сказала она. – Нет, левее. Вот так.

Пирс налег на весла, но недостаточно глубоко опустил их в воду и тут же чуть не кувыркнулся назад, на нос; она засмеялась и спросила, уверен ли он, что умеет грести, а еще хвастался, и тон у нее был тот самый, недоверчивый и с поддевкой, каким она комментировала его рассказ: кто он такой и откуда явился. Он не стал обращать внимания, сосредоточился и стал грести, поглядывая через плечо на темную чащу, в которой, казалось, никакого прохода нет и быть не может. Течение мягко несло лодку, и, скорее благодаря направляющему току воды, чем по ее указаниям, они проскользнули в туннель из ив и лунного света.

Пирс вынул одно весло из уключины; тут было слишком узко, чтобы грести, течение само знало дорогу. Действуя вторым веслом, он держал лодку подальше от древесных корней и от высокого камыша; он вдруг почувствовал себя невероятно умиротворенным, и еще было такое ощущение, словно ему оказали большую честь. Чем он заслужил право на эту красоту, чем они оба его заслужили; но разве она не всегда жила на расстоянии вытянутой руки от этих мест, словно созданных специально для нее, от этих ив, обмакнувших в воду свои длинные пряди, от этих сонно плавающих лилий? Разве можно побывать здесь и не стать добрым и счастливым человеком?

Она опустила руку в воду.

– Теплее воздуха, – сказала она. – Разве так бывает…

– Поплаваем? – спросил он, и сердце тут же заколотилось как будто у самого горла.

– Ой, глянь-ка сюда, – сказала она, сунув руку в единственный накладной карман платья. – Я нашла в кармане номерок. – Она показала ему билетик беспроигрышной лотереи, держа его между пальцами, расставленными буквой V, как Счастливчик в старой рекламе. – У тебя есть спички?

Вспыхнул огонек, и она взглянула на него вопросительно, неуверенно, даже испуганно; лицо у нее опять изменилось, а может быть, стало еще немного ближе к ее настоящему лицу. Спичка погасла.

– Вон там, – показала она.

Они вошли в основное русло, похожее на широкое черное шоссе, обсаженное огромными деревьями; вверху, как еще одно такое же шоссе, влажно поблескивало небо. Течение лениво несло их к таинственному берегу; Пирс опустил весла в воду. Слабо доносилась музыка праздника, так, словно исходила от туманных золотистых созвездий.

– Сейчас врежемся, – спокойно произнесла Роузи.

Он стал выгребать правым, но лодка стукнулась обо что-то, торчащее прямо из берега, и ее стало разворачивать течением.

Это была маленькая пристань, и лодка замерла, готовая к швартовке, уткнулась в нее, как старая лошадь, которая принесла новичка-всадника назад в свою родную конюшню.

Вот и хорошо. Вот и славно.

Небольшие сходни вели к лестнице, но того, что там дальше, наверху, видно не было.

– Разведаем? – спросил он. – Команде сойти на берег и тащить на борт все, что подвернется под руку.

– Н-ну…

Но он уже набросил носовой фалинь на сваю двумя быстрыми петлями, по крайней мере этот прием он помнил. Он встал, чтобы помочь ей выбраться из лодки.

– А если тут кто-нибудь живет…

– Благорасположенные туземцы.

– А если собака…

У нее была маленькая и влажная ладонь, и, придерживая ее за спину, он почувствовал, как хлопок платья скользит по шелку ее кожи. Стоя рядом с ней, он опять вынул фляжку.

Они помолчали, вслушиваясь в тишину.

– Хватит труса праздновать, – сказала она, берясь за его локоть. Они стали медленно подниматься, опасливо ступая босыми ногами по ступенькам, сделанным из простых бревен, вбитых в мягкую землю, верхнюю ступень заменял большой корень дерева; стоявшие вокруг сосны почтительным шепотом уговаривали их повернуть обратно.

– Дом.

Показался приземистый домик: большая крытая веранда, и дымоход, и раскидистая древесная крона темным пятном на фоне залитого лунным светом пейзажа. К дому вела тропка, устланная сосновой хвоей. Света в окне не было.

– Кто-то там играет в темноте, – прошептала она.

– Что?

– На рояле.

Он ничего такого не слышал.

– Рояль, – сказала она. – Проснись.

Не было никакого рояля. Они обошли вокруг дома. Странное смешение стилей, его ближняя, освещенная луной часть была оштукатурена, в ней было два окна со скругленным верхом и две грубые колонны, поддерживающие антаблемент. Большую крытую веранду явно пристроили позже. На лесистом холмике, за лужайкой, казавшейся в лунном свете ухоженно-бархатистой, стоял высокий дом с несколькими трубами.

– Дом привратника.

– Наверное.

В особняке света тоже не было. Почему они разговаривали шепотом? Бесцельные поиски привели их обратно к теневой стороне, к крытой веранде.

Ее давно не ремонтировали: возле двери обнаружилась щель, такая, что руку можно было просунуть. Пирс просунул руку, как опытный медвежатник или шпион, и отодвинул засов.

Решение всякий раз принимал не он, если не считать решимости делать все то, что ему предлагают. Он был где-то далеко-далеко от своего будничного «я» и не хотел ни за что отвечать: как если бы его вел сейчас в сказочное Никуда, к фонтанам и холмам Элизиума, некий сияющий во тьме психопомп. [56]56
  Психопомп – проводник души в загробный мир в древнегреческой мифологии, один из эпитетов Гермеса (в доел, переводе с греч. – «водитель души»).


[Закрыть] Выпей это. Съешь то. Она первой вошла в дверь, медленно, тихо, осторожно ставя ноги.

Похоже, тут давно уже никто не жил.

На веранде не было ничего, кроме двух сломанных плетеных стульев. Роузи подергала дверь в дом, та оказалась закрытой. Но когда Пирс толкнул большое окошко рядом, оно распахнулось настежь с жутким шумом – как крик на вдохе. Он перелез через невысокий подоконник.

Пахло нафталином и мышами, прелыми обоями и многолетним запустением. Когда и где он влезал вот так же в заброшенный дом и пахло точно так же, чередой забытых жарких лет? В углу, как труп, свернутый рулоном коврик, а больше ничего. На полу лежали холодные ромбики лунного света.

– А вдруг тут… – Ее голос гулко пробежался по пустой комнате. Она обернулась; свет из окна рассек ее лицо на части; Пирс сделал один-единственный шаг и оказался к ней вплотную.

Она ничуть не удивилась, вопрос был в другом – насколько она была ему рада; он насыщался ею нежадно, но всласть, словно большими глотками пил воду; утолив первую жажду, он чуть отодвинулся, и она тут же отделилась от него, пьяно покачнувшись, будто цветок, с которого пчела уже успела собрать пыльцу; и упала рука, которую она успела просунуть между его грудью и своей собственной, впрочем, даже и не попытавшись его оттолкнуть; она двинулась дальше.

– Здесь была гостиная, – сказала она.

За гостиной была еще одна комната, с ломберным столиком, который поджал расшатанную ножку так, словно он боялся на нее наступить, а черная печь наполовину высунула свою длинную черную руку через дыру в стене. Кухня. Ванная.

– Посмотри-ка сюда, – сказала она. – Тайник.

В ванной оказалась дверь, которая вела в очередную комнату. Еще одна пристройка? Другого пути в нее, кроме как через ванную, не обнаружилось. Покосившаяся железная койка стояла так, словно ее застали врасплох, – замерла, и поперек пружинной сетки – тонкий матрац на пуговицах. Пирс смотрел от двери, как Роузи медленно подошла к кровати. Потом она оглянулась на него, испуганно, как ему показалось, так, словно он появился вдруг, из ниоткуда, и застал ее одну; тогда он подошел к ней сзади и обнял ее.

Она посопротивлялась немного, тихонько подергалась в его объятиях, даже не поднимая рук, и откинула голову ему на плечо. Он скомкал ладонью ткань платья и потянул платье вверх, и левые руки – его и ее – вместе двинулись ей между ног; волосы там были короткие и густые, как ворсистый бархат. Она повернулась к нему лицом, и ему пришлось отпустить ее, но как только он ее отпустил, она выскользнула и отошла в сторону, проговаривая на ходу что-то неразборчивое.

– Что?

– …если кончились танцы, а завтра мне рано вставать – Платье вновь скрыло ее, хоть она его и не поправляла. – Я танцую, пока звучит музыка. – Она эдак нехотя посмотрела на него, так, словно он был у нее в гостях и визит затянулся. Ему пришла в голову сумасшедшая мысль, что она уже бывала в этой комнате, когда-то давно, и – двойным донышком к первой мысли – что он может делать тут с ней все, что угодно, и не встретить никакого сопротивления, если не считать сопротивлением такое вот рассеянное невнимание. Она стремилась от чего-то убежать – но не от него.

– Я знаю, что не должна об этом просить, – сказала она, откидывая назад волосы, – знаю, что не должна, но… если ты не оставил в лодке ту маленькую бутылочку, я бы хотела еще глоточек. Если можно…

Надо было ей отказать. Ясное дело; отказать для того, чтобы послушать, что она скажет дальше; только поэтому она о фляжке и заговорила. Он почувствовал, как у него на затылке зашевелились волосы, и на руках тоже.

– Конечно, – сказал он, вытаскивая фляжку. – Конечно, пожалуйста, только давай уйдем отсюда. Хватит с меня домов с привидениями.

– Испугался? – засмеялась она, подошла и взяла его за руку; он отдал ей фляжку, и, пока они шли через комнаты обратно к выходу, она пару раз как следует к ней приложилась. – Я тоже иногда живу в таком доме, – сказала она. Он помог ей вылезти через окно. – То есть свой дом, у реки, это замечательно, я так люблю воду. На, забери. Пробочка на цепочке – по-моему, очень неплохо придумано.

Опять под ручку, как пара добрых приятелей, они вернулись к лодке. В сердце и в чреслах у Пирса царило смутное ощущение переполненности; он не мог понять, обманул ли он сам себя, потерпел неудачу или избежал опасности, вот только казалось, что он упал откуда-то с верхнего этажа, даже не успев как следует осознать, что куда-то забрался. Он, сам того не замечая, взбежал по лестнице до самой верхней ступеньки, за которой уже ничего не было, – вот потому-то у него и волосы поднялись на загривке, и захотелось сделать шаг назад.

Как она стояла в углу у железной койки: застыла, ушла в себя, как надломилась пополам.

Руки двигались, а головы соображали как будто сами по себе; он говорил что-то смешное, выводя непослушную лодку на открытую воду. Луна уже садилась, река потемнела; с трудом выгребая против течения, он кое-как попал носом лодки в протоку, где вода бежала еще того сильней, а она пальцем не пошевелила, чтобы ему помочь. Теперь ее разбирал смех, она то и дело прыскала, глядя, как он пыхтит и пыжится, она поддразнивала и подначивала его, когда он, запутавшись веслами в густых водорослях, бился с ними из последних сил, и глаза ему заливал пот.

– Спокойно, спокойно, – сказал он, поймав себя на опасении, что сбился в темноте с дороги, – главное, не терять головы, главное – не терять головы. – Но это только добавило ей веселья. Она перестала хихикать, только когда лодка вышла обратно в заводь, и он стал грести к освещенному кострами берегу.

– Ну! – весело сказала она, выбираясь на берег. – Спасибо. Классно покатались. – Она протянула ему руку. – Приятно было познакомиться. Интересный ты парень.

– И тебе спасибо, – сказал он.

– Наверняка еще встретимся.

– Наверняка, – сказал он. – На окружной ярмарке.

– Ярмарка – это класс.

– Да что ты говоришь.

Спиртное и марихуана не до конца растопили ту странную ледяную корочку, под которой ее глаза делались неуловимыми. Легкой походкой она пошла по берегу прочь, и подол летнего платья бился вокруг ее бедер; Пирс снова сунул руки в карманы и повернулся к реке, которая уже не отсвечивала золотом. Там плавал на автомобильной камере, тихо шлепая по воде, какой-то толстяк.

Что за черт, подумал Пирс.

Как-то вдруг налетело ощущение полной реальности происходящего: здесь и сейчас. Где же Споффорд? Но тот уже шел к нему из леса на той стороне поляны; он махал Пирсу рукой, подсвеченный пламенем костра, в котором жгли мусор и, конечно, обжаривали остатки маршмеллоу. [57]57
  Маршмеллоу – суфле либо (исторически) из болотного алтея, либо (современное кондитерское изделие) из кукурузного сиропа, крахмала, желатина и т. д. Поджаривается на палочках на костре – стандартный десерт на загородных пикниках.


[Закрыть]