Текст книги "Шпион, выйди вон!"

Глава 4

Гиллем ехал быстро, но не гнал. Машину наполняли осенние запахи, светила полная луна, над голыми полями повисли клочья тумана, и холод стоял невыносимый. Смайли задумался, сколько лет Гиллему, и мысленно дал ему около сорока, хотя при свете луны тот казался студентом, плывущим на лодке: он манипулировал рычагом коробки передач так плавно, будто преодолевал сопротивление воды. Как бы то ни было, раздраженно отметил про себя Смайли, эта машина слишком молодежная для Гиллема. Они проскочили Раннимид и начали подниматься к Игэм-Хиллу. Ехали уже минут двадцать, Смайли задал дюжину вопросов и ни на один из них не получил внятного ответа, и теперь в нем стала просыпаться какая-то навязчивая неосознанная тревога.

– Удивительно, что они не выгнали тебя вместе с нами со всеми, – сказал Джордж не очень-то любезным тоном, запахиваясь поплотнее. – Ты обладаешь для этого всеми качествами: хорошо знаешь свою работу, лоялен, не болтлив.

– Мне поручили курировать «головорезов».

– О господи! – промолвил Смайли с содроганием и, упрятав свои пышные подбородки в поднятый воротник, предался этому воспоминанию вместо других, еще более неприятных: Брикстон, зловещее каменное здание школы, которое служило «головорезам» штаб-квартирой. Официально они назывались «отделом путешествий». Это подразделение было сформировано Хозяином по предложению Билла Хейдона еще на заре холодной войны, когда убийства, похищения людей и жестокий шантаж использовались повсеместно. Первым командиром «головорезов» тогда назначили человека, рекомендованного Хейдоном. Это была маленькая команда, около дюжины человек, и занимались они диверсионными набегами – работой слишком грязной и рискованной для резидентов за границей. «Хороший разведчик, – любил поучать Хозяин, – должен действовать последовательно и неспешно и обладать некой мягкостью». «Головорезы» были исключением из этого правила. Они действовали отнюдь не неспешно, вряд ли были мягкими по натуре и скорее воплощали темперамент Хейдона, чем Хозяина. Работали они поодиночке и именно поэтому располагались подальше от чужих глаз, за каменной стеной с битым стеклом и колючей проволокой по верхней кромке.

– Я спросил, говорит ли тебе о чем-нибудь слово «латерализм».

– Совершенно ни о чем.

– Это доктрина узкого круга посвященных. Мы привыкли к вертикальной, ступенчатой структуре управления. Сейчас она горизонтальная.

– И что?

– В твое время управление Цирка делилось по регионам: Африка, Восточная Европа, Россия, Китай, Юго-Восточная Азия и так далее, и у каждого региона был собственный мудрец руководитель. Хозяин же сидел в поднебесье и держал в руках бразды правления. Помнишь?

– Что-то припоминаю.

– Так вот, сейчас все операции разрабатываются в одном мозговом центре. Называется Лондонское управление. Региональные управления – в прошлом, на смену им пришел латерализм. Лондонским управлением руководит Билл Хейдон, Рой Бланд его правая рука, Тоби Эстерхейзи бегает между ними, как собачонка. Это отдельная служба в самом Цирке. У них свои секреты, и они не водятся с простыми работягами. Это сделано для большей безопасности.

– На первый взгляд идея очень хороша, – сказал Смайли, старательно делая вид, что не замечает иронии.

В его мозгу всколыхнулась новая волна воспоминаний, и он проникся странным чувством, будто прожил этот день дважды: первый раз в клубе с Мартиндейлом, а теперь – с Гиллемом, во сне. Они миновали молодой сосняк. Лунный свет полосками замелькал между деревьями.

– Что там говорят о… – начал Смайли, затем переспросил менее решительно: – Какие новости об Эллисе?

– В карантине, – лаконично ответил Гиллем.

– Ах, ну да. Конечно. Не подумай, что я вынюхиваю. Просто интересно, может ли он двигаться, ходить? Он поправляется? Я слышал, позвоночник – ужасно коварная штука.

– Говорят, он держится вполне прилично. Я забыл спросить, как Энн?

– Хорошо. Все хорошо.

В машине стало темно, хоть глаз выколи. Они свернули с шоссе на дорогу, посыпанную гравием. По обе стороны ее чернела живая изгородь; появились огни, затем высокое крыльцо, и из-за верхушек деревьев показался островерхий контур большого дома. Дождь прекратился, но, когда Смайли вышел на свежий воздух, с мокрых листьев не переставая капало. «Да, – подумал он, – когда я приехал сюда в первый раз, вскоре после того как имя Джима Эллиса попало в заголовки всех газет, тоже шел дождь».

Они вымыли руки и задержались на минуту в прихожей с высокими стенами, с любопытством оглядывая альпинистское снаряжение Лейкона, бесформенной кучей сваленное на старинном комоде. Затем прошли в гостиную и сели полукругом, лицом к пустому стулу. Это был самый уродливый дом на несколько миль вокруг, Лейкон купил его буквально за бесценок. «Беркширский Камелот», как он его однажды назвал, словно оправдываясь перед Смайли, построен одним миллионером-трезвенником. Гостиная представляла собой большой зал с витражными окнами футов двадцати высотой и балюстрадой из сосны над входом.

Смайли отметил про себя знакомые вещи: пианино, заваленное музыкальными партитурами, старинные портреты каких-то духовных лиц в церковном облачении, стопка отпечатанных приглашений.

Он поискал глазами весло Кембриджского университета и обнаружил его висящим над камином. Горел все тот же огонь, слишком слабенький для такой огромной решетки. Во всем скорее чувствовалась нужда, чем богатство.

– Ну как, хорошо вам на пенсии, Джордж? – весело выпалил Лейкон, будто обращаясь к старой глухой тетушке через слуховую трубку. – Не скучаете по теплым человеческим отношениям? Думаю, я бы скучал по работе, по старым приятелям.

Высокий и худой как жердь, ребячливый и угловатый, Лейкон происходил из церковно-шпионской элиты, как сказал однажды Хейдон, известный в Цирке остряк. Отец Лейкона был видным деятелем шотландской церкви, а мать благородных кровей. Время от времени воскресные газеты, из тех, что поумнее, за молодость называли его «представителем нового стиля». Кожа у него на лице была поцарапана от торопливого бритья.

– Спасибо, у меня все хорошо, – вежливо ответил Смайли. И добавил: – Да-да, правда. А вы? Как ваши дела?

– Ничего особенно нового. Все гладко и спокойно. Шарлотта получила стипендию в Роудине, и это очень здорово.

– Ну, замечательно.

– А ваша жена? Все цветет и прочее?

Выражался Лейкон тоже по-мальчишески.

– Спасибо. Лучше не бывает, – сказал Смайли, любезно стараясь ответить в тон.

Они сидели и смотрели на двойные двери. Откуда-то издалека послышался звук шагов по кафельному полу. Два человека, определил Смайли, оба мужчины.

Дверь отворилась, и в проеме возник высокий силуэт. На долю секунды Смайли увидел позади него вторую фигуру, смуглого маленького предупредительного человека; но в комнату шагнул только первый, и двери у него за спиной закрыли невидимые руки.

– Заприте нас, пожалуйста, – распорядился Лейкон, и они услышали, как щелкнул ключ. – Вы знакомы со Смайли, не правда ли?

– Да, кажется, знаком, – ответил вошедший и стал приближаться к ним из мрака дальнего конца комнаты. – Он, кажется, когда-то дал мне работу, не так ли, мистер Смайли? – Голос был мягким и протяжным, как у южанина, но это был, без сомнения, колониальный акцент.

– Тарр, сэр. Рикки Тарр из Пинанга.

Блик света из камина выхватил часть застывшей улыбки, образовав на месте глаза черную впадину.

– Сын адвоката, помните? Ну же, мистер Смайли, вы меняли мои первые пеленки.

Все четверо встали, представляя собой довольно нелепую картину: Гиллем и Лейкон были похожи на крестных родителей, в то время как Тарр пожимал Смайли руку, затем еще раз и еще раз, будто их фотографировала пресса.

– Как поживаете, мистер Смайли? В самом деле, очень рад вас видеть, сэр.

Отпустив наконец руку, он повернулся и направился к предназначенному для него стулу, а Смайли подумал: «Да, с Рикки Тарром это могло произойти.

С Рикки все могло произойти. Боже мой, – пришло ему в голову, – каких-то два часа назад я говорил себе, что мое убежище в прошлом». У него пересохло в горле, и он догадался, что это от страха.

Десять? Двенадцать лет назад? В эту ночь ему с трудом удавалось правильно определить время. В круг обязанностей Смайли тогда входила проверка новобранцев: ни один не мог быть принят без его одобрительного кивка, ни одного не стали бы обучать без его подписи в плане приема.

Холодная война набирала обороты, «головорезы» были в цене, резиденты Цирка за границей получили приказ Хейдона подыскивать подходящий материал.

Тогда-то Стив Макелвор из Джакарты и предложил им Тарра. Макелвор был опытным профи, работавшим под легендой судового экспедитора. Как-то раз он наткнулся на пьяного и злого Тарра, шатающегося по доку в поисках своей подружки по имени Роза, которая от него сбежала.

Тарр рассказал ему, как он связался с шайкой бельгийцев, занимающихся контрабандой оружия между островами и побережьем. Он не любил бельгийцев, ему наскучило заниматься контрабандой, к тому же он был зол на них за то, что они украли у него Розу. Макелвор посчитал, что он поддается дисциплине и достаточно молод, чтоб подготовить его к участию в специальных операциях, которые «головорезы» разрабатывали в стенах своей мрачной школы в Брикстоне. После обычных проверок Тарра переправили в Сингапур, дабы убедиться, что он подходит, а затем в «ясли» в Саррате – для третьей проверки. На этом этапе Смайли выступил в роли ведущего в серии собеседований, временами довольно жестких. «Ясли» в Саррате были учебным центром, но там было достаточно места и для других вещей.

Отец Тарра был адвокатом из Австралии и жил, кажется, в Пинанге. Мать – актриса на выходах из Брэдфорда. Она приехала на Восток вместе с английской драматической труппой перед самой войной. Отец, вспоминал Смайли, слегка двинулся на религиозной почве и проповедовал в местных молельных домах. У матери были какие-то нелады с законом в Англии, но отец Тарра либо не знал об этом, либо ему было попросту наплевать. Когда началась война, семейная пара ради своего маленького сына уехала в Сингапур. Несколько месяцев спустя Сингапур пал, и Рикки Тарр начал свое образование под японским надзором в тюрьме Шанчжи. Там его отец проповедовал Божье милосердие каждому, кто попадался ему на глаза, и если бы его не преследовали япошки, то сокамерники делали бы это вместо них. После освобождения все трое вернулись в Пинанг. Рикки пытался готовиться к экзамену по праву, но все норовил бросить это занятие, и отец, чтобы выбить из его души все грехи, натравил на него каких-то священников. В конце концов Тарр удрал на Борнео. В восемнадцать лет он стал полноправным членом шайки контрабандистов, постоянно стравливая друг с другом все конкурирующие стороны на островах Индонезии. Примерно тогда-то Макелвор и набрел на него.

К тому времени, как Тарр закончил обучение в «яслях», случились известные события в Малайе. Тарра снова внедрили к контрабандистам. Едва ли не первыми, на кого он вышел, стали его бельгийские друзья. Они были слишком заняты поставкой оружия коммунистам, чтобы выяснять, где он пропадал все это время, к тому же им не хватало рабочих рук. Тарр провернул для них несколько операций, чтобы нащупать связи, а затем однажды ночью, напоив, застрелил четверых, в том числе и Розу, и поджег их лодку. Он мотался по Малайе еще какое-то время, успел выполнить еще два-три поручения перед тем, как его отозвали обратно в Брикстон на переподготовку для специальных операций в Кении – или, говоря простым языком, для охоты за вознаграждение на мау-мау.

После Кении Смайли надолго потерял его из виду, но несколько случаев запали ему в память, потому что они могли закончиться скандалом и Хозяина следовало поставить в известность. В шестьдесят четвертом Тарра послали в Бразилию для подкупа тамошнего министра вооруженных сил, который, по некоторым сведениям, попал в переплет. Тарр действовал слишком нахраписто, министр запаниковал и выложил все прессе. У Тарра было голландское прикрытие, и никто ни о чем не пронюхал, кроме разведки Нидерландов – эти прямо-таки взбесились от ярости. В Испании год спустя, действуя по сценарию, разработанному Биллом Хейдоном, Тарр шантажировал – или, как выражаются «головорезы», «поджаривал» одного польского дипломата, который влюбился в танцовщицу. Первый улов был богатым, Тарр заслужил благодарность и премию. Но когда он явился по второму разу, поляк написал покаянное письмо послу и то ли сам, то ли с чьей-то помощью выбросился из окна.

В Брикстоне Тарра стали называть невезучим. Когда они уселись полукругом возле слабенького огня, Гиллем, судя по выражению его простодушно-юношеского лица, которое, однако, при более пристальном разглядывании обнаруживало печать прожитых лет, мог бы выразиться куда крепче.

– Итак, я, пожалуй, могу начать? – любезно произнес Тарр, непринужденно усаживаясь на стул.

Глава 5

– Это случилось около шести месяцев назад, – начал Тарр.

– В апреле, – тут же оборвал его Гиллем. – Будем точны с самого начала, ладно?

– Значит, в апреле, – невозмутимо сказал Тарр. – В Брикстоне все было довольно спокойно. По-моему, нас тогда дежурило человек шесть. Пит Сембрини как раз прибыл из Рима, Сай Ванхофер только что отличился в Будапеште. – Он криво ухмыльнулся. – Пинг-понг и бильярд в брикстонской комнате отдыха. Правильно я говорю, мистер Гиллем?

– Это был мертвый сезон.

И вот, нежданно-негаданно, как выразился Тарр, из гонконгской резидентуры приходит срочный запрос.

– К ним в город в поисках электротоваров для советского рынка из Москвы приехала какая-то мелкая торговая делегация. Один из делегатов чересчур увлекся ночными клубами. Звали его Борис, мистер Гиллем знает подробности. Безупречное прошлое. Они вели его уже пять дней, и русские должны были пробыть там еще двенадцать. По политическим соображениям местным ребятам довольно опасно было самим играть в эту игру, но они посчитали, что решительный «наезд» может принести успех. На какой-то особо богатый улов расчета не было, но что из того? Может, мы выставили бы его на торги, правильно я говорю, мистер Гиллем?

«Выставить на торги» означало продажу или обмен с чьей-нибудь другой разведкой: «головорезы» занимались и торговлей мелкими перебежчиками.

Не обращая внимания на Тарра, Гиллем сказал:

– Юго-Восточная Азия была вотчиной Рикки. Он сидел без дела, вот я и приказал ему сделать проверку на месте и доложить по телеграфу.

Каждый раз, когда слово брал кто-то другой, Тарра словно одолевала сонливость. Его взгляд застывал на говорящем, глаза будто подергивались туманом, и проходило какое-то время, прежде чем он приходил в себя и начинал говорить снова.

– Итак, я сделал все, как приказал мистер Гиллем, – продолжил он. – Я всегда выполняю приказы, не так ли, мистер Гиллем? Я ведь на самом деле неплохой парень, хотя и немного вспыльчивый.

Он улетел следующей ночью, тридцать первого марта, в субботу, с австралийским паспортом, под видом торговца автомобилями, с двумя чистыми бланками швейцарских паспортов на случай провала, спрятанными за подкладкой чемодана. Эти документы следовало заполнить в случае непредвиденных обстоятельств – один на имя Бориса, другой на его собственное. Он встретился с гонконгским резидентом в автомобиле неподалеку от своего отеля «Голден Гейт» на Коулуне.

В этом месте Гиллем наклонился к Смайли и тихо обронил:

– Тафти Тесинджер, этот шут гороховый. Бывший майор, стрелок Африканского королевского полка. Назначен Перси Аллелайном.

Тесинджер доложил Тарру обо всех передвижениях Бориса за неделю, сведения о чем были получены на основе постоянной слежки.

– Борис оказался загадочным типом, – сказал Тарр. – Я никак не мог его раскусить. Он пьянствовал каждую ночь без перерыва. Он не спал всю неделю, и у наблюдателей Тесинджера ноги подкашивались от усталости. Целыми днями был вместе со своей делегацией, осматривал фабрики, участвовал в переговорах – словом, вел себя как типичный молодой советский чиновник.

– Насколько молодой, кстати? – спросил Смайли.

Гиллем вставил:

– В его визовой анкете указано: «Родился в Минске в тысяча девятьсот сорок шестом году».

– С наступлением вечера он возвращался в «Александра-лодж», старое обшарпанное строение на окраине Норт-Пойнта, где поселилась вся делегация. Он ужинал вместе со всеми, затем около девяти часов выходил через боковой ход, ловил такси и несся по направлению к ночным ресторанам в центре, на Коулуне. Его любимым местом была «Колыбель кошки» на Куинс-роуд, где он угощал выпивкой местных бизнесменов и всячески изображал из себя важную шишку. Торчал там примерно до полуночи. Из «Колыбели» он возвращался через туннель в Ванчай, в местечко под названием «У Анжелики», где выпивка стоила дешевле. Один. «У Анжелики» – это кафе с притоном в подвальном этаже, куда ходят матросы и туристы. Борис, кажется, любил это место. Он выпивал там три или четыре коктейля и сохранял чеки. Обычно он пил бренди, но мог для разнообразия заказать и водку. По ходу дела переспал с одной девушкой азиатской внешности, наблюдатели Тесинджера выследили ее и заплатили за рассказ. Она поведала, что он ужасно одинок в душе и в постели все ныл о своей жене, не сумевшей оценить такую личность. Это было уже настоящее достижение, – саркастически добавил Тарр, в то время как Лейкон занялся угасающим огнем, вороша угли и возвращая пламя к жизни. – В ту же ночь я двинулся в «Колыбель», чтобы взглянуть на него. Наблюдателей Тесинджера напоили молоком и отправили спать. Их совершенно не интересовало, что будет дальше.

Рассказывая, Тарр ненадолго замирал время от времени, будто прислушивался к магнитофонному воспроизведению собственного голоса.

– Он приехал через десять минут после меня в компании высокого светловолосого шведа с какой-то девицей из Китая. Там было темно, и я пересел за столик поближе. Они заказали виски, платил Борис. Я был метрах в двух от этой паршивой троицы и слушал весь их разговор. Китайская крошка предпочитала помалкивать, тон разговору в основном задавал швед. Они говорили по-английски. Швед спросил Бориса, где тот остановился, он ответил, в «Эксцельсиоре», что было наглой ложью, потому что он жил в «Александра-лодж» вместе с остальной делегацией. Ну, понятное дело, «Александра» на задворках, «Эксцельсиор» звучит гораздо лучше. Около полуночи вечеринка подходит к концу. Борис говорит, что ему пора домой: завтра у него напряженный рабочий день. Снова ложь, потому что он и не собирался идти домой, – прямо как этот, как его, из истории о Джекиле и Хайде – ну тот самый, обыкновенный доктор, который переодевается и идет кутить. Кем у нас был Борис?

Пару секунд все молчали, никто не хотел ему помочь.

– Хайд, – вымолвил наконец Лейкон, уткнувшись взглядом в свои красные руки. Он снова сел и сложил ладони на коленях.

– Хайд, – повторил Тарр. – Спасибо, мистер Лейкон, я всегда знал, что вы начитанны. Итак, они оплатили счет, а я потащился в Ванчай, чтобы приехать туда прежде, чем он доберется до «Анжелики». Но в это время я был уже почти уверен, что ввязался не в свое дело.

Загибая длинные сухие пальцы, Тарр старательно перечислил все соображения. Во-первых, он никогда еще не встречал советской делегации, в которой бы не было пары горилл из службы безопасности, в чью обязанность входит удерживать ребят подальше от злачных мест. Как в таком случае Борису удавалось выскользать из этого ошейника каждую ночь? Во-вторых, ему не понравилось, как русский направо и налево сорит валютой. Для советского чиновника это противоестественно, утверждал Тарр.

– У них просто-напросто никогда не бывает этой чертовой валюты. А если и бывает, то они скорее купят какую-нибудь побрякушку для своей благоверной. И в-третьих, мне не понравилось, как он врет. Уж слишком бойко он это делал для приличного человека.

Итак, Тарр ждал в «Анжелике», и конечно же через полчаса его мистер Хайд был тут как тут.

– Он садится и заказывает выпивку. И все. Сидит и пьет, как проститутка в ожидании клиента.

Тут Тарр решил в очередной раз продемонстрировать свою учтивость и обратился непосредственно к Смайли:

– Стало быть, о чем это я, мистер Смайли? Чувствуете, что я имею в виду? Обратите внимание на эти маленькие детали, которые я подчеркиваю, – доверительно продолжал он, по-прежнему обращаясь к одному Смайли. – Взять хотя бы то, как он сел. Поверьте мне, сэр, если бы мы с вами там оказались, мы не могли бы найти места лучше, чем Борис. Он видел одновременно все выходы и лестницу, в поле зрения попадал и главный вход, и все, что происходит в зале, он правша, а с левой стороны его прикрывала стена. Он профессионал, мистер Смайли, в этом нет абсолютно никаких сомнений. Он ждал выхода на связь, может быть, работая «почтовым ящиком», или просто вел себя вызывающе, провоцируя на какую-нибудь выходку лопуха вроде меня. Так что, знаете, одно дело «поджечь» какую-то мелкую сошку. И совсем другое – обломать зубы о громилу, натасканного в Центре. Правильно я говорю, мистер Гиллем?

Питер ответил:

– После реорганизации «головорезы» получили распоряжение не пасти двойных агентов. Следует сразу же возвращаться в Лондонское управление. Ребята получили приказ-инструкцию за подписью самого Билла Хейдона: если есть хоть какой-то намек на противника – отступай. – Он добавил специально для Смайли: – При латерализме нашей автономии пришел конец.

– И я уже бывал в этих двойных-тройных играх, – признался Тарр тоном оскорбленной добродетели. – Поверьте мне, мистер Смайли, это как оказаться в банке с пауками.

– Это точно, – согласился Смайли, напустив на себя строгий вид и поправив очки.

Тарр телеграфировал Гиллему: «Сделка не состоялась», забронировал обратный билет на самолет и отправился за покупками. Однако, поскольку ближайший рейс ожидался только в четверг, он решил перед вылетом хорошенько обчистить комнату Бориса, хотя бы для того, чтобы окупить билет.

– «Александра» – это настоящая старая развалина, мистер Смайли, в стороне от Марбл-роуд, со множеством деревянных балконов. Что касается замков, право, сэр, они открываются еще при твоем приближении.

Поэтому спустя очень короткое время Тарр уже стоял в комнате Бориса, прислонившись спиной к двери в ожидании, когда же глаза привыкнут к темноте.

Он еще не успел двинуться с места, как вдруг какая-то женщина заговорила с ним спросонья по-русски.

– Это была жена Бориса, – объяснил Тарр. – Она плакала. Я буду называть ее Ирина, хорошо?

Мистер Гиллем знает подробности.

Смайли сразу стал возражать: мол, это невозможно. Центр никогда бы не выпустил их обоих из России одновременно, они всегда кого-то оставляют дома…

– Гражданский брак, – сухо сказал Гиллем. – Неофициальный, но постоянный.

– В наши дни у некоторых все наоборот, – заметил с язвительной ухмылкой Тарр, не обращаясь ни к кому конкретно и меньше всего к Смайли, но Гиллем снова бросил в его сторону уничтожающий взгляд.