Текст книги "Шпион, выйди вон!"

Глава 12

Некоторым пожилым людям, когда они приезжают в Оксфорд, каждый камень словно подмигивает, напоминая о молодости. Смайли к таким людям не относился. Десять лет назад он бы, вероятно, еще мог почувствовать что-то подобное. Но сейчас – нет. Проходя мимо Бодлеанской библиотеки, он рассеянно подумал: а вот здесь я работал. Увидев дом своего старого куратора на Паркс-роуд, он вспомнил, что перед самой войной в этом большом саду Джебеди первым дал понять, что может переговорить кое с кем в Лондоне, «кого он хорошо знает». А услышав, как Том Тауэр отбивает шесть часов вечера, Джордж неожиданно для себя вспомнил о Билле Хейдоне и Джиме Придо, которые, должно быть, поступили сюда в тот год, когда Смайли заканчивал учебу, и которых война свела вместе; и из праздного любопытства он представил себе, как они выглядели рядом: Билл – художник, полемист, сочувствующий социалистам, и Джим – спортсмен, слушающий Билла с открытым ртом. Во время расцвета их карьеры в Цирке, вспоминал он, различия между ними почти сгладились: Джим достиг недюжинной гибкости ума, а Биллу не было равных в оперативной работе.

И только под конец снова возобладала изначальная противоположность: рабочая лошадка вернулась в свою конюшню, а мыслитель – к своему письменному столу.

Моросил дождь, но Смайли не замечал его. Он приехал поездом и пошел пешком от станции, все время кружа, петляя, сворачивая в сторону, все время возвращаясь к магазину «Блэкуэллс», к своему бывшему колледжу, затем еще куда-нибудь, затем опять на север. Из-за высоких деревьев здесь довольно рано стемнело.

Дойдя до переулка, он снова замешкался, еще раз осмотрелся. Дама в шали проехала мимо него на велосипеде, плавно скользя в лучах уличных фонарей, пронизывающих клочья тумана. Потом она толкнула калитку и исчезла в темноте. На противоположной стороне улицы какая-то закутанная фигура прогуливала собаку, он не мог разобрать, мужчина это или женщина.

Если не считать этого, и на улице, и в телефонной будке было совершенно пусто. Затем вдруг мимо прошли двое, громко разговаривая о Боге и о войне.

Говорил в основном тот, что помоложе. Услышав, как старший время от времени с чем-то соглашается, Смайли предположил, что это профессор и студент.

Он шел вдоль высокой ограды, сквозь которую там и сям торчали ветки кустов. Ворота под номером 15 еле держались на петлях; они были двойными, но открывалась только одна створка. Толкнув ее, Смайли обнаружил, что щеколда сломана. Дом стоял далеко в глубине сада, в большинстве окон горел свет. В одном из них, на самом верху, молодой человек склонился над столом; в другом, кажется, спорили о чем-то две девушки; в третьем очень бледная женщина играла на альте, но звуки не доходили. Окна на нижнем этаже тоже светились, но здесь были задернуты занавески. Крыльцо было выложено плиткой, а во входную дверь вставлено витражное стекло; к косяку прикреплена выцветшая записка: «После 23:00 пользоваться только боковой дверью». Под звонком – еще бумажки: «Принц – три звонка», «Ламби – два звонка», «Звоните – весь вечер никого нет дома, до встречи, Дженет». Табличка под нижним звонком гласила: «Сакс». Смайли нажал на кнопку. Тут же залаяли собаки, и раздался женский крик: «Флэш, глупый ты мальчик! Это кто-то из моих оболтусов. Флэш, да заткнись ты, дурачок! Флэш!»

Дверь приоткрылась, удерживаемая цепочкой, и кто-то протиснулся в проем. Пока Смайли изо всех сил пытался разглядеть, кто еще внутри, пронизывающие глаза, влажные, как у ребенка, окинули его оценивающим взглядом, задержавшись на его портфеле и забрызганных туфлях, затем взлетели вверх, вглядываясь через его плечо в глубину аллеи, затем еще раз осмотрели гостя. Наконец белое лицо расплылось в очаровательной улыбке, и мисс Конни Сакс, некогда первая красавица аналитического отдела Цирка, обнаружила свою неподдельную радость.

– Джордж Смайли! – воскликнула она, сопроводив свою реплику неуверенным смешком и втаскивая его в дом. – Ба, это ты, мой дорогой и любимый, а я-то думала, это агент по продаже пылесосов, а это, оказывается, Джордж, господи боже мой!

Она быстро закрыла за ним дверь.

Конни была крупной женщиной, на голову выше Смайли. Тугой узел седых волос обрамлял ее раздобревшее лицо. На ней был коричневый жакет, похожий на спортивную куртку, и брюки с эластичным поясом, над которым нависало пузо, как у старика. В камине тлел уголь. Перед ним лежали кошки, а шелудивый серый спаниель, настолько жирный, что едва мог двигаться, развалился на диване. На тележке стояли консервные банки и бутылки, из которых ела и пила хозяйка. К одной и той же розетке тянулись провода от радио, электрической плитки и щипцов для завивки волос. На полу лежал мальчик с волосами до плеч и поджаривал хлебец. Увидев Смайли, он отложил в сторону свой латунный трезубец.

– Ой, зайчик, дорогой, не могли бы мы заняться этим завтра? – взмолилась Конни. – Не каждый день меня навещает моя старинная-старинная любовь. – Джордж уже успел забыть ее голос. Она постоянно играла им, в полной мере используя всю его амплитуду. – Я целый час подарю тебе бесплатно, дорогой, хорошо? Один из моих оболтусов, – объяснила она Смайли, хотя мальчик еще не успел выйти из комнаты. – Я все еще преподаю, сама не знаю почему. Ох, Джордж, – промурлыкала она, горделиво оглядывая его через всю комнату, пока он вытаскивал из портфеля бутылку хереса и наполнял стаканы, – самый очаровательный и славный мужчина из всех, кого я знала. Явился сюда пешком, – объяснила она спаниелю. – Посмотри на его ботинки. Пешком из самого Лондона, да, Джордж? О господи, твое здоровье!

Ей было трудно держать стакан. Пальцы, пораженные артритом, были повернуты книзу, будто сломаны все разом в одной аварии, а рука словно онемела.

– Ты пришел один, Джордж? – спросила она, выудив сигарету прямо из кармана жакета. – Без сопровождения или как?

Он зажег ей сигарету, и она держала ее всеми пятью вытянутыми пальцами, как мальчишки держат плевательную трубку, затем посмотрела на него, будто прицеливаясь, своими покрасневшими проницательными глазами:

– Ну и что потребовалось от Конни? Отвечай, проказник.

– Ее воспоминания.

– А именно?

– Нужно будет вернуться к одной позабытой теме.

– Ты слышишь, Флэш?! – возопила она, обращаясь к спаниелю. – Сначала они дают нам пинка под зад и кидают на прощание изгрызенную кость, а затем приходят побираться. Что еще за позабытая тема, Джордж?

– Я принес тебе письмо от Лейкона. Он будет сегодня в семь вечера в своем клубе. Если в чем-то сомневаешься, позвони ему из телефонной будки на улице. Я бы предпочел, чтобы ты этого не делала, но если без этого не обойтись, учти, он будет важно сопеть и все равно тебя уговорит.

Все это время она стояла, опершись о него, но сейчас всплеснула руками и заходила кругами по комнате, изредка останавливаясь, чтобы успокоиться, и продолжая ругаться:

– Черт бы тебя побрал, Джордж Смайли, тебя и всех вас, вместе взятых. – Возле окна она чисто машинально отодвинула край занавески, но, казалось, ничто не могло ее отвлечь. – Ох, Джордж, черт тебя подери, – пробормотала она. – Зачем ты впутал сюда какого-то Лейкона? Мог бы с таким же успехом обратиться к нашим конкурентам из контрразведки.

На столе лежал экземпляр дневной «Таймс» кроссвордом кверху. Все клеточки до единой были заполнены.

– Ходила сегодня на футбол, – протянула она, подкрепляясь с тележки. – Душка Уилл брал меня с собой. Мой любимый оболтус, как это мило с его стороны. – И вдруг надула губы и проговорила детским обиженным голоском: – Конни так замерзла, Джордж. Продрогла до самых косточек.

Он догадался, что она плачет, вытащил ее из темноты и подвел к дивану.

Ее стакан опустел, и он долил его. Они сидели на диване бок о бок, потягивая вино, и слезы Конни капали ей на жакет и ему на руки.

– Ох, Джордж, – снова подала она голос, – ты знаешь, что она мне сказала, когда меня вышвыривали? Эта корова из отдела кадров? – Она ухватила кончик воротника Смайли и, теребя его большим и указательным пальцами, продолжала чуть веселее: – Ты знаешь, что сказала эта корова? – И она произнесла начальственным голосом: – «Вы потеряли всякое чувство меры, Конни. Пора вам спуститься с небес на землю». Я ненавижу эту «землю», Джордж. Я люблю Цирк и всех моих славных мальчиков. – Она взяла старого друга за руки, пытаясь переплести его пальцы со своими.

– Поляков, – сказал он тихо, произнося это имя так, как учил его Тарр. Алексей Александрович Поляков, атташе по культуре, советское посольство в Лондоне. Он снова ожил, в точности как ты предсказывала.

По дороге прошуршала машина с выключенным мотором. Затем раздались шаги, очень легкие.

– Это Дженет, хочет тихонько пройти со своим дружком, – прошептала Конни, поняв, что его отвлек шум, и уставившись на него покрасневшими глазами. – Она думает, что я ничего не знаю. Слышишь? Это металлические задники на его каблуках. А теперь погоди. – Шаги смолкли, затем послышалось бормотание и пошаркивание. – Она отдает ему ключ, думает, что он может отпереть замок тише, чем она сама. Черта с два. – Замок повернулся, звонко щелкнув. – Эх вы, мужчины. – Конни вздохнула с безнадежной улыбкой. – Ох, Джордж, ну зачем тебе понадобилось вытаскивать на свет божий Алекса?

Она еще немного поплакала об Алексе Полякове.

Ее братья были преподавателями, вспомнил Смайли, а отец каким-то профессором. Она познакомилась с Хозяином на вечеринке за партией в бридж, и он придумал ей работу.

Она начала свою историю как сказку:

– Давным-давно, в далеком шестьдесят третьем, жил-был перебежчик по имени Стэнли.

Как и в былые годы, она придавала событиям в своем рассказе видимость строгой последовательности и закономерности, отчасти из вдохновения, отчасти умело приспосабливая детали с помощью своего незаурядного ума, что выдавало в ней неувядающую детскую наивность. Ее расплывшееся белое лицо озарилось сиянием, как это бывает у бабушек, ударившихся в приятные воспоминания, которые по своей необъятности могли поспорить с ее телом, и, уж конечно, она любила их не меньше, потому как пристроила все рядом с собой, чтобы ничто не мешало прислушиваться к ним: стакан, сигареты и даже податливую руку Смайли.

Теперь она перестала сутулиться, а наоборот, выпрямилась, наклонив большую голову и мечтательно перебирая свою белую гриву. Он был уверен, что она начнет сразу с Полякова, но она начала со Стэнли; он как-то позабыл о ее страсти ко всяким родословным. Стэнли, сказала она, это следственная кличка третьесортного перебежчика из московского Центра. Март 1963-го. «Головорезы» перекупили его у голландцев и переправили в Саррат, и скорее всего, если бы в это время был не мертвый сезон и у следователей не случилось свободного времени – кто знает, обнаружилось бы хоть что-нибудь из того? А так у братца Стэнли оказалась при себе крупинка золота, одна крохотная крупинка, и они нашли ее. Голландцы прошляпили, а наши следователи нашли, и копия их рапорта пришла к Конни.

– Что уже само по себе было чудом, – громко и раздраженно проговорила Конни, – учитывая, что все, и особенно в Саррате, принципиально не включали аналитический отдел в списки для рассылки документов.

Смайли жадно ждал продолжения истории о крупинке золота, потому что Конни достигла того возраста, когда единственным, чем мужчина мог наградить ее, было терпение.

Итак, Стэнли перебежал в тот момент, когда получил «мокрое» задание в Гааге, объяснила она. По профессии он был чем-то вроде наемного убийцы, и его послали в Голландию, чтобы он убил русского эмигранта, который действовал Центру на нервы. Вместо этого он решил сдаться.

– Его обдурила какая-то девка, – сказала Конни с величайшим презрением. – Голландцы устроили ему западню, милый мой, и он вляпался в нее как бы с широко закрытыми глазами.

Для подготовки к этой миссии Центр откомандировал Стэнли в один из своих учебных лагерей под Москвой, специализирующихся на гнусном ремесле: диверсии и бесшумные убийства. Голландцы, когда он попал к ним, были шокированы и сосредоточили на этом все свое дознание. Они поместили его фотографию в газетах и добились от него чертежей пуль с цианидом и разного другого жуткого оружия, которое так обожают в Центре. Аналитики же «яслей» знали все эти штуки вдоль и поперек, поэтому они интересовались самим лагерем, который был для них чем-то новым, малоизвестным. «Настоящее сокровище для Саррата», – пояснила Конни. Совместными усилиями они набросали план этого учебного центра, располагавшегося на нескольких сотнях гектаров посреди лесов и озер, и обозначили на нем все здания, которые смог припомнить Стэнли: прачечные, магазины амуниции, лекционные помещения, стрельбища и тому подобную ерунду. Стэнли бывал там несколько раз и все хорошо помнил. Когда они думали, что уже почти все из него вытянули, русский вдруг притих. Он взял карандаш и ближе к северо-западу обозначил еще пять бараков с двойным забором со сторожевыми псами. Вот так-то. Эти бараки – новые, сказал Стэнли, их построили буквально за последние несколько месяцев.

К ним можно проехать по охраняемой дороге; он как-то раз увидел их с вершины холма, когда прогуливался там со своим инструктором Милошем. По словам Милоша (который был дружком Стэнли, сказала Конни, явно намекая на что-то), там было расквартировано особое учебное подразделение, недавно основанное Карлой для подготовки войсковых офицеров к диверсионной работе.

– Итак, дорогой мой, вот что мы имели! – воскликнула Конни. – Годами ходили слухи, что Карла пытается создать свою частную армию внутри московского Центра, но у бедняги не хватало силенок. Известно было, что его агентами нашпигован весь земной шар, и, естественно, он беспокоится, что, достигнув почтенного возраста, будет не в состоянии управлять ими в одиночку. Известно было также, что, как и любой другой на его месте, он безумно ревнив и не переносит мысли о том, чтобы передать свою агентуру в руки резидентов в странах-противниках. И естественно, он бы этого не сделал: ты знаешь, как он ненавидит резидентуры – они, мол, ненадежны, у них раздуты штаты. Точно также, как он ненавидел старую гвардию. Слишком приземленные – так он о них отзывался. Что на самом деле довольно справедливо. Итак, теперь он обладал властью и начал делать что-то такое, на что никто больше не решился бы. Это было в марте шестьдесят третьего, – повторила она на тот случай, если Смайли забыл.

И ничего из этого, конечно, не вышло.

– Обычное дело: не высовывайся, занимайся своими делами, жди у моря погоды.

Она и не высовывалась три года, пока майора Михаила Федоровича Комарова, помощника военного атташе советского посольства в Токио, не поймали с поличным при передаче ему шести катушек пленки с совершенно секретной разведывательной информацией высокопоставленным чиновником Министерства обороны Японии. Комаров был героем ее второй сказки: не перебежчик, но солдат с погонами артиллериста.

– А наград, бог ты мой! Вся грудь в орденах!

Сам Комаров вынужден был покинуть Токио так быстро, что его собака осталась запертой в квартире, и ее потом нашли подохшей с голоду, чего Конни ему до сих пор не могла простить.

В то же время японский агент Комарова был конечно же надлежащим образом допрошен, и, к счастью, Цирку удалось купить отчет об этом допросе у своих коллег из Страны восходящего солнца.

– Кстати, Джордж, если подумать, это ведь ты организовал ту сделку!

С характерной для профессионала гримасой тщеславия Смайли признал, что, вполне возможно, так оно и есть.

Суть рапорта была проста. Японский военный чиновник работал «кротом».

Он был завербован перед самой войной во время японского вторжения в Маньчжурию неким Мартином Брандтом, немецким журналистом, якобы связанным с Коминтерном. Брандт, сказала Конни, это одно из имен Карлы в тридцатые годы.

Сам Комаров никогда не состоял в резидентуре внутри посольства в Токио; он работал в одиночку с одним связным и имел прямую связь с Карлой, с которым вместе служил во время войны. Более того, перед тем как прибыть в Токио, он прошел специальную подготовку в новой школе под Москвой, основанной исключительно для учеников, отобранных лично Карлой.

– Короче говоря, – пропела Конни, – братец Комаров был для нас первым и, увы, не самым выдающимся выпускником школы Карлы. Его расстреляли, беднягу, – добавила она, драматически понизив голос. – Они никогда не церемонятся, заметь, не нужны им ни судебные, ни похоронные церемонии: слишком торопятся, гады.

Теперь Конни почувствовала, что может за что-то зацепиться. Зная, по каким приметам искать, она проштудировала досье Карлы. Она потратила три недели в Уайтхолле вместе с армейскими специалистами по Москве, переворошив сводки Советской Армии с непонятными назначениями, пока не пришла к выводу, что из уймы подозреваемых может выделить трех учеников Карлы. Все трое были военными, все трое были лично знакомы с Карлой, все трое были лет на десять – пятнадцать моложе его. Она перечислила имена: Бардин, Стоковский и Викторов. При упоминании третьего имени на лице Смайли отразилась скука, его глаза вдруг стали такими усталыми, будто он из последних сил борется с дремотой.

– Ну и что с ними со всеми было дальше? – спросил он.

– Бардин превратился в Соколова, затем в Русакова. Стал членом советской делегации в Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке. Никаких явных контактов с местной резидентурой, никак прямо не замешан в конкретных операциях, никаких резких движений, попыток кого-нибудь завербовать, хорошая, солидная легенда. Все еще работает там, насколько мне известно.

– Стоковский?

– Нелегально выехал за рубеж, организовал фотобизнес в Париже под именем Гродсску, французского румына. Основал филиал в Бонне; предполагается, что там он руководит одним из западногерманских источников Карлы.

– Ну а третий, Викторов?

– Пропал бесследно.

– О господи, – вздохнул Смайли, словно бы умирая от скуки.

– Прошел подготовку, а затем испарился. Мог и умереть, конечно. Мы иногда почему-то склонны забывать о естественных причинах.

– О да, конечно, – согласился Смайли. – Разумеется.

Он владел особым искусством, выработанным за долгие годы скрытной жизни, – умением слушать некой внешней частью мозга, позволяя излагаемым событиям разворачиваться прямо перед его мысленным взором, в то время как другая, совершенно отдельная часть его сознания в спешном порядке устанавливала временные связи. В данном случае связь вела от Тарра к Ирине, от Ирины к ее бедному возлюбленному, так гордившемуся тем, что его зовут Лапин и что он обслуживает некоего полковника Григория Викторова, «который работает в посольстве под именем Поляков». В его памяти подобные вещи были сродни картинкам из детства, он бы никогда этого не забыл.

– А были у вас какие-нибудь фотографии, Конни? – спросил он хмуро. – Сумела ли ты обзавестись приметами этих троих?

– Бардина из ООН – естественно. Стоковско-о – возможно. У нас есть старое газетное фото времен его солдатской службы, но мы так и не установили, подлинное ли оно.

– А Викторов, который бесследно пропал? – Не исключено ведь, что это какой-то другой Викторов. – Ни одной приличной фотографии, что ли? – спросил Смайли и направился в другой конец комнаты, чтобы вновь наполнить стаканы.

– Викторов, полковник Грегор, – повторила Конни с мечтательной улыбкой. – Воевал под Сталинградом, как простой солдат… Нет, у нас никогда не было его фото. Жаль. Говорили, он намного превосходил всех остальных. – Она встряхнулась. – Хотя, конечно, мы ничего не знаем об этих остальных. Пять казарм и двухгодичные курсы – это, скажу я тебе, наводит на размышления о том, что за все эти годы из тех стен вышло побольше чем три человека! С легким вздохом разочарования, будто давая понять, что пока ничего во всем ее рассказе, не говоря уже о личности полковника Грегора Викторова, нисколько не продвинуло его в кропотливых изысканиях, Смайли предложил перейти поближе к не имеющему никакого отношения ко всему вышесказанному феномену Полякова Алексея Александровича из советского посольства в Лондоне, больше известного Конни как «дорогой Алекс Поляков», и установить, каким из винтиков сложного механизма Карлы он является и почему так получилось, что она была отстранена от дальнейшего расследования по его делу.

Глава 13

Тут женщина оживилась. Поляков не был героем сказки, он был ее любимым Алексом, хотя она никогда не разговаривала с ним и, скорее всего, никогда не видела его живьем. Она переместилась на другое сиденье, поближе к настольной лампе – в кресло-качалку: она нигде не могла сидеть подолгу. Конни откинула голову назад, так что Смайли увидел перекаты волн на ее белой шее, и кокетливо свесила онемевшую руку, вспоминая о сумасбродствах, о которых она не жалела, в то время как Смайли эти ее размышления, с точки зрения здравого ума разведчика, представлялись еще более бредовыми, чем раньше.

– О, он, однако, был хорош, – сказала Конни. – За семь долгих лет пребывания Алекса здесь у нас не возникло и тени подозрения. Семь лет, дорогой мой, и хоть бы раз засветился! Представляешь?

Она привела выдержку из его визовой анкеты девятилетней давности: Поляков Алексей Александрович, окончил Ленинградский государственный университет, атташе по культуре в ранге второго секретаря, женат, супруга проживает в СССР, родился 3 марта 1922 года на Украине, сын железнодорожника, начальное образование не указано.

Она продолжала без запинки, со смехом приводя первое казенное описание, данное «фонарщиками»:

– Рост около ста восьмидесяти сантиметров, телосложение крупное, цвет глаз зеленый, цвет волос черный, особые приметы отсутствуют. Веселенький такой верзила, – со смехом подвела она итог. – Потрясающий шутник. Черная челка вот здесь, падает на правый глаз. Я уверена, он здорово играл на подаче, хотя мы ни разу не застали его за этим. Я бы предложила ему парочку мячей с нашей стороны, если бы Тоби согласился сыграть, но он не захотел. Хотя, заметь, я совсем не уверена, что Алексей Александрович попался бы на эту удочку. Алекс был слишком осмотрителен, – сказала она с гордостью. – Приятный голос, бархатный, как у тебя. Я, бывало, дважды прокручивала пленку только для того, чтобы послушать, как он говорит. Неужели он все еще здесь, Джордж? Я даже боюсь спрашивать, понимаешь? Я боюсь, что они все сменятся, а я никого так и не узнаю.

Он по-прежнему здесь, заверил ее Смайли. Та же легенда, тот же чин.

– И все так же занимает тот жуткий загородный домишко в Хайгейте, который так ненавидят шпики Тоби? Медоу-Клоуз, сорок, верхний этаж? О, это совершенно чумовое место. Я уважаю тех, кто сполна отрабатывает свою легенду, а Алекс как раз из таких. Он всегда был самым деятельным и хватким из всех атташе по культуре, которые когда-либо работали в этом посольстве. Если требуется что-нибудь быстро организовать – лектора, музыканта, – только скажи, Алекс пробьется через всю бюрократическую волокиту быстрее всех.

– Как же ему это удавалось, Конни?

– По крайней мере не так, как ты думаешь, Джордж Смайли, – выпалила она, и краска ударила ей в лицо. – О нет, Алексей Александрович был исключительно тем, за кого себя выдавал, так-то вот, можешь, кстати, спросить Тоби Эстерхейзи или Перси Аллелайна. Он был чист как младенец. Не запятнан никоим образом, уж это-то Тоби тебе подтвердит!

– Ну-ну, – пробормотал Смайли, наполняя ей стакан. – Остынь, Конни. Успокойся.

– Тьфу! – вскрикнула она, выходя из себя. – Чистейшей воды бред собачий. Алексей Александрович Поляков самому Карле сто очков вперед даст, это тренированный громила, если я хоть что-то в этом понимаю, но они ведь меня даже слушать не захотели! «Тебе шпионы под каждой кроватью мерещатся», – говорит Тоби. «Фонарщики» и так заняты по горло, – говорит Перси, – она передразнила его шотландский акцент, – у нас нет возможности «шиковать». Ты только вдумайся – «шиковать». – Конни снова расплакалась. – Бедный Джордж, – продолжала она, – бедный Джордж, ты пытался помочь, но что ты мог? Ты и сам был в низу лестницы. Ох, Джордж, не ходи на охоту со всякими там Лейконами. Пожалуйста.

Он мягко подвел ее мысли снова к Полякову, пытаясь понять, почему она так уверена, что он – громила Карлы, выпускник его специальной школы.

– Был День поминовения, – громко всхлипнула она. – Мы сфотографировали его награды, да, это было именно тогда.

Год первый снова. Год первый ее восьмилетнего романа с Алексом Поляковым. Самое интересное, говорит она, это то, что она положила на него глаз сразу, как только он прибыл.

– Привет, подумала я, неплохо было бы с тобой позабавиться.

Почему она так решила, Конни четко объяснить не могла до сих пор.

Возможно, тут сыграла роль его самоуверенность, возможно – осанка, грудь колесом, будто прямо с парада.

– Крепкий такой, как гриб боровик. Армия у него прямо-таки на лбу написана.

А может быть, виной тому был его образ жизни:

– Он выбрал единственный дом в Лондоне, к которому эти «фонарщики» не могли подойти ближе чем на сорок – пятьдесят метров.

А возможно, это была его работа:

– Теперь в посольстве было уже три атташе по культуре, двое из которых явно шпионили, а третий только и делал, что носил цветы на Хайгейтское кладбище к могиле бедняги Карла Маркса.

Конни была немного не в себе, и Смайли снова прогулялся с ней по комнате, поддерживая ее, когда она спотыкалась. Сначала, правда, сказала она, Тоби Эстерхейзи согласился внести Алекса в список «А», и эктонские «фонарщики» наугад пасли его двенадцать дней в месяц, и все время, пока они следили за ним, он оставался чист как младенец.

– Дорогой мой, можно было подумать, что я позвонила ему и сказала: «Алекс Александрович, смотри в оба, потому что я натравила на тебя ищеек Крошки Тоби. Так что береги легенду и не делай резких движений».

Он ходил на торжественные приемы, лекции, гулял в парке, изредка играл в теннис и только что не раздавал ребятишкам на улице конфеты – трудно было бы выглядеть более респектабельным. Конни отчаянно добивалась продления наблюдения, но эта битва была уже проиграна. Жернова бюрократической машины продолжали крутиться, и Полякова перенесли в список «Б»: если позволяли ресурсы, его опекали каждые полгода. Шестимесячные проверки так ничего и не дали, и через три года он был перенесен в категорию «чистых»: изучен до основания и признан не представляющим интереса для контрразведки. Конни ничего поделать не смогла и уже начала свыкаться с этой мыслью, когда в один прекрасный ноябрьский день милый Тедди Хэнки позвонил ей из «прачечной» в Эктоне и сообщил запыхавшимся голосом, что Алекс Поляков прокололся, показал наконец свое истинное лицо. Все тут же встали на уши.

– Тедди был старый, очень старый наш приятель. Старейший сотрудник Цирка и всеобщий любимец, даром что ему уже под девяносто. Он закончил свой рабочий день и шел домой, когда мимо проехала «Волга» советского посла с тремя военными атташе, направлявшимися на церемонию возложения венков. Трое других следовали за ними на второй машине. Одним из них был Поляков, и на нем было больше медалей, чем на рождественской елке. Тедди сломя голову помчался с фотоаппаратом к Уайтхоллу и сфотографировал их с другой стороны улицы. Боже мой, в тот день все играло нам на руку: чудесная погода, сначала небольшой дождь, а затем такое приятное вечернее солнце. Можно было с трехсот метров заснять волоски на заднице у мухи. Мы увеличили снимки, и вот что там было: две медали «За отвагу» и четыре – за участие в различных операциях. Алекс Поляков был ветеран войны, и за семь лет ни одна душа об этом не узнала. Ох, как меня это взбудоражило! Мне показалось, что теперь-то уж не нужно будет никого убеждать. «Тоби, – сказала я (я позвонила ему прямо тут же), – послушай меня, противный венгерский карлик. Это один из тех случаев, когда эго пробивается в конце концов через любую легенду. Я хочу, чтобы ты вывернул мне Алекса Александровича наизнанку, и никаких отговорок быть не может, маленькое подозрение Конни попало в десятку».

– Ну и что сказал Тоби?

Серый спаниель разочарованно вздохнул и снова уснул.

– Тоби? – Конни вдруг стала очень печальной. – О, Крошка Тоби своим тишайшим голосом мертвой рыбы поведал мне следующее: сейчас операциями руководит Перси Аллелайн, не так ли? Это не его, а Перси работа – изыскивать ресурсы. Я нутром чуяла: что-то здесь не так, но думала, что вся загвоздка в Тоби. – Она умолкла. – Проклятый камин, – пробормотала она угрюмо. – Стоит повернуться к нему спиной, и он тут же гаснет. – Конни потеряла всякий интерес к разговору. – Ну, остальное ты знаешь. Рапорт пришел к Перси. «Ну и что? – говорит Аллелайн. – Поляков служил в русской армии. Это самая большая армия в мире, и не всякий, кто в ней воевал, – агент Карлы». Так странно. Он обвинил меня в ненаучной дедукции. «И где ты взял это выражение?» – спросила я его. «А здесь нужна вовсе не дедукция, – говорит он, – а индукция». «Дорогой мой Перси, не знаю, кто тебя научил таким словам, но ты сейчас похож на противного докторишку каких-то там наук». Бог ты мой, как его это разозлило! Тоби сделал мне одолжение и пустил за Алексом хвост, но это ничего не дало. «Натыкайте у него дома „жучков“, – сказала я, – и в его машине – везде, где можно! Разыграйте ограбление на улице, выверните его наизнанку, поставьте его телефон на прослушивание! Инсценируйте проверку документов, будто по ошибке, обыщите. Да что угодно, но, ради всего святого, сделайте что-нибудь, я готова поставить фунт стерлингов против рубля, что Алекс Поляков – куратор английского „крота“». Тут Перси посылает за мной, весь такой важный. – Снова его акцент: – «Ты оставляешь Полякова в покое, выкидываешь его к черту из своей глупой бабьей башки, поняла или нет? Ты и твой чертов Полли-как-там-его у меня уже вот где сидите, хватит мне с ним надоедать». Вдобавок к этому прислал грубое письмо: «Мы поговорили, и я тебя убедил…» – и копию корове из отдела кадров. Я написала внизу: «Да, да, повторяю – нет» – и отослала ему обратно. – Она снова заговорила начальническим голосом: – «Вы потеряли всякое чувство меры, Конни. Пора вам спуститься с небес на землю».

Конни захмелела. И сидела теперь, умолкнув, над своим стаканом. Ее глаза закрылись, голова начала свешиваться набок.

– О господи, – прошептала она, снова приходя в себя. – Ох, боже ты мой.

– У Полякова был связной? – спросил Смайли.

– А зачем он ему нужен? Он же ценитель искусства. Ценителям искусства не нужны никакие связные.

– У Комарова в Токио был связной. Ты же сама говорила.