Текст книги "Дракон не дремлет"

Она налила два кубка.

– За virtú, – сказал Лоренцо, салютуя ей кубком.

Virtú, добродетель. Фичино называет так особую крепость духа, способность действовать вопреки обстоятельствам.

– Добродетель тут ни при чем, – сказала Цинтия.

Лоренцо рассмеялся и продолжал смеяться, пока они пили.

* * *

Цинтия готова была выпасть из седла и умереть, но сил не было даже на то, чтобы упасть. Она постоянно задремывала, сама того не замечая, пейзажи сменялись – тосканские холмы предгорьями, предгорья Апеннинами, один горный перевал другим. Впрочем, почтовая лошадь знала путь, а сопровождавший Цинтию гонец знал постоялые дворы, где можно получить еду, питье и короткий отдых. На ночлег они остановились перед самой полуночью, и то лишь потому, объяснил гонец, что в слабом лунном свете скакать опасно.

Перед отъездом Цинтия вместе с Лоренцо дождалась в тихой комнате, когда вернется гонфалоньер: стражники арестовали двух шпионов и Савонаролу, но заложников в доме не нашли и шпионы ничего о похищении не знали, а флагеллант отвечать отказывался, и непонятно было, удастся ли развязать ему язык.

Лоренцо обещал продолжить поиски. Город большой. А сейчас Цинтии надо скакать в Урбино.

Забрезжил рассвет цвета воспаленной кожи, воздух наполнился криками птиц, настолько безмозглых, что они не сумели освоить даже простую трель. Было очень холодно. Цинтия слезла с лошади помочиться и тут же поскакала дальше, радуясь хотя бы, что одежда сухая и мочевой пузырь больше не давит; у гонца глаза горели нездоровым блеском, и ей не хотелось знать почему.

В горных деревушках, которые они проезжали, было все больше каменных домов, все меньше деревянных; какие-то стены, у которых они останавливались, могли быть крепостными. Все это Цинтия отмечала, как в полусне, но мало-помалу туман в голове рассеялся, и она поняла, что дома здесь и впрямь больше похожи на замки, дорогу то и дело перегораживают ворота, а высоко на обрывистых склонах стоят форты, из которых удобно сбрасывать на путников тяжелые камни. Она спросила у гонца, действительно ли у Федериго де Монтефельтро так много врагов.

– Вовсе нет, синьорина. Новые римляне – византийцы – четырежды пытались отнять Урбино у доброго герцога. Ни одна попытка не удалась, и они отступились.

– Так все это осталось от прежних войн? Форты пусты?

– Нет, синьорина. Герцог говорит, римляне придут снова, так что им готов теплый прием.

В сумерках они обогнули последний поворот дороги и оказались перед воротами с двумя надвратными башнями. Ниже в долине горело множество огней.

– Урбино, – сказал гонец. В голосе его слышалась тревога.

Цинтию изумило число огней; она всегда считала, что Урбино – маленький город.

Тут она поняла, что лишь малая часть огней – городские окна. Вокруг Урбино раскинулся военный стан. Оттуда доносился стук молотов по металлу, и Цинтия различала пламя походных горнов.

Из ворот выступил копейщик.

– Кто здесь?

– Вестник от Медичи из Флоренции, – ответил гонец.

Наконечник качнулся в воздухе. С Цинтии внезапно слетели всякие остатки сна.

– Вы оба вестники? – спросил стражник.

– Мы вместе.

– Ждите здесь, – проговорил стражник и, махнув рукой дозорным на башнях, зашагал по дороге к лагерю.

– Вестник, я сказал! – Гонец, распахнув плащ, показал ливрейную нашивку и крылышки Меркурия на куртке.

Никто не отозвался. Он вытащил из-за пояса жезл Риенци, серебряную палочку, открывающую свободный проход по всей Италии. Ничего не произошло. Он наклонился к Цинтии:

– Что-то тут не так, синьорина. Впрочем, по закону нас не могут остановить. За мной.

Они направили коней в ворота. Два стражника скрестили копья у них на пути.

– Вам велено ждать, – неуверенно сказал один, косясь на серебряный жезл.

По дороге ехал отряд.

– Что, во имя Зефира… – начал гонец и, вглядевшись, с изумлением воскликнул: – Миланские воины?

У Цинтии перед глазами поплыло.

На облаченных в доспехи воинах и впрямь были цветочные эмблемы Милана. А в середине отряда ехал худой человек в алом плаще, отброшенном за спину так, что виден был горностаевый подбой и дублет, расшитый геральдическими лилиями. Левый чулок у него был коричневый, правый – белый.

Руки, держащие поводья, поражали изяществом и белизной. Цинтия видела крючковатый нос, очень маленький рот с оттопыренными губами, черные глаза. И очень бледные щеки с алым румянцем – она знала, что это означает. Перед ней был Галеаццо Мария Сфорца, который насиловал знатных женщин и отсылал их мужьям и отцам иллюминированные пергаменты с подробностями, как это происходило. Герцог Миланский. Вампир.

– У меня послание герцогу, – сообщил гонец, – от мессера Лоренцо Медичи из Флоренции.

– Я герцог, – учтиво произнес Сфорца. – Что за послание?

– Послание герцогу Урбинскому, синьор.

Сфорца почесал подбородок.

– В этой стране так много герцогов. Трудно сказать, кто из них каким городом правит… и каким будет править завтра.

Гонец поднял жезл Риенци и указал на Галеаццо.

– Разрешите проехать, синьор. Вы знаете законы Италии.

– Нет, – небрежно ответил Сфорца. – Я – закон Италии. Стража, схватить этих убийц.

Герцог перевел взгляд на Цинтию. Ее капюшон был опущен, волосы падали на лицо. Глаза Сфорцы расширились, губы приоткрылись.

Цинтия пришпорила лошадь и пронеслась мимо воинов, слыша позади возгласы. Гонец вскрикнул лишь один раз.

Она проскакала через город, направляясь в лагерь; как она и надеялась, на воинах была эмблема Монтефельтро, не Милана. Впереди стоял большой шатер, из-под приоткрытого полога лился свет. Цинтия натянула поводья у самого шатра. Лошадь дышала тяжело. И Цинтия тоже.

Человек с чудовищно переломанным носом и повязкой на правом глазу ухватил поводья раньше, чем она успела их выдернуть.

– Кто вы?

– Это шатер герцога Федериго?

– Ответьте прежде, кто спрашивает, – спокойно произнес человек с изуродованным лицом.

– У меня поручение… от Лоренцо Медичи… сообщить вашему господину о предательстве.

Она попыталась спешиться, не удержалась и упала. Одноглазый подхватил ее и поставил на ноги.

– Идемте. – Он отвел Цинтию в шатер, усадил на стул, налил в кубок бренди и заставил ее отпить глоток. Она ощутила расходящееся по телу тепло.

– Извините меня, герцог Федериго. Я не сразу вас узнала.

Федериго да Монтефельтро потер изуродованный нос.

– Не знал, что там настолько темно. Итак, мадонна, что вы имеете мне сообщить?

– Сфорца… – Она глянула на полог шатра. – Герцог Сфорца убил моего спутника. Он направляется сюда…

В движении герцог Федериго напоминал хорошо смазанный механизм.

– Эй, вы, – крикнул он воинам у шатра, – следите за входом. Никого не впускайте, даже герцога Галеаццо.

Он опустил полог.

– Итак, – проговорил Федериго, скрещивая тяжелые руки, – сообщите мне новости из Флоренции.

Рассказ много времени не занял. Все это время Федериго стоял, как бронзовый, и даже не моргал.

– Я привезла контракт от Лоренцо, – сказала Цинтия, открывая докторскую сумку.

– Госпожа, – ответил Федериго так мягко, как только позволял его голос, – у меня уже есть кондотта. С Миланом. Против Флоренции.

– Что это значит? – воскликнула она. – Сфорца – чудовище.

– А я человек слова, – ответил Федериго. – Я наемник уже сорок лет и ни разу – ни разу – не нарушил контракт.

Он поднял руку, опустил и покачал головой, словно не ожидая, что Цинтия поймет. Она сама не знала, понимает ли.

Герцог проговорил медленно:

– Мне известно, что Сфорца дурной человек. Знали бы вы его отца, великого Франческо… но даже контракт с дурным человеком надлежит чтить.

– Надлежит ли чтить контракт, заключенный с намерением обмануть?

– В чем заключался обман?

Цинтия вспомнила форты в горах и слова Лоренцо. «Ненавидит Империю всеми потрохами».

– Галеаццо лишь марионетка. Это не его война, а Византии.

Федериго сжал кулаки.

– Можете доказать?

– Я – нет. Но возможно, докажет Сфорца.

Федериго зашагал взад-вперед. Пламя фонарей вздрагивало, когда он проходил мимо них.

– Очень хорошо. Я его спрошу. – Он пристально поглядел на нее единственным глазом. – Я не могу нарушить кондотту. Но если это и впрямь новые происки Византии… на Флоренцию через горы идти не близко. Переход может занять долгое время, а зима уже на пороге.

– Спасибо, герцог Федериго.

– Воина благодарят после битвы. Или не благодарят, так тоже бывает. Подойдите ко мне. – Он взял ее руку в свою мозолистую лапищу. – Я помню вас, вы были при летнем дворе Лоренцо. Мой сын решил, что вы колдунья. Это так?

– Нет, милорд.

– Однако вам ведома сила крокуса. – Федериго указал на подвеску. – Гвидобальдо этого не знает, но его бабка была колдуньей. Она вылечила меня крокусом… – Он махнул в сторону ширмы у стены шатра. – Идите туда и ждите.

Цинтия скользнула за ширму и припала к щелочке. Федериго подошел к пологу и крикнул:

– Антонио! Скажи миланцу, что он может войти. Без телохранителей.

Вошел Сфорца.

– Где она?

– Кто?

– Кто. Вестница Медичи. Что она вам сказала?

– А что, по-вашему, она должна была мне сказать, Галеаццо?

Сфорца произнес насмешливо:

– Не пытайтесь разыгрывать со мной интригу, вы этого не умеете.

– Не умею, – ответил Федериго. – Я просто слепой на один глаз боевой конь. Я думал, в вас есть хоть капля отцовской крови, но если Франческо хотел убить правителя, то убивал его, а не совращал других людей…

– Во мне много чужой крови, – с гнусной усмешкой проговорил Галеаццо, – но я не понимаю, о чем вы, Федериго.

Да Монтефельтро объяснил.

– О, как восхитительно! – рассмеялся Сфорца. – Врачи Медичи, которые и прежде были отравителями… и ах, беловолосая девица. Это ведь она Диана Лоренцо, да? Такую девственную лань приятно загнать. Однако вы не смеетесь, Федериго. Я предпочитаю, чтобы мои собеседники либо смеялись, либо вопили.

– Не вижу шутки.

– Жаль. Что ж, вот вам другая. Мне безразлично, нападете вы со мной на Флоренцию или будете сидеть сиднем. Мне нужна была лишь ваша подпись на документе, ваше слово в письменном виде. Из Рима идет довольно солдат. – Галеаццо достал из-за пояса длинный тонкий кинжал и принялся чистить ногти. – Объединение, Федериго. Византия получит Флоренцию, Милан получит Геную и часть Венеции, чтобы спрямить границу. Урбино окажется в центре событий, но вам ведь не привыкать.

Федериго сделал выразительно непристойный жест.

– Отчего вы думаете, будто они ограничатся Флоренцией, безмозглый молокосос? Зачем им делить Италию с вами?

Сфорца немного удивился.

– Они… разделили Францию с англичанами…

Федериго подошел к столу, сдернул карту, выхватил из-под нее документ.

– Я, может быть, и не интриган, но византийцев знаю очень хорошо. Иногда они не спешат что-то сразу подгрести под себя, но они никогда и ни с кем не делятся. – Федериго затряс кондоттой перед лицом Галеаццо. – Слово глупца ничего не стоит! – И он бросил документ в пламя фонаря.

– О, нет, – тихо проговорил Сфорца.

С поразительной быстротой он метнулся к Федериго и как будто обнял его; Цинтия едва успела различить блеск кинжальной рукояти меж тонкими пальцами Галеаццо. Герцог Миланский выпустил герцога Урбинского, и тот рухнул на пол. Сверкнув черными глазами, Сфорца вытащил из рукава стилет.

– Слепой на один глаз старый боевой конь, верно.

Федериго заворочался; Галеаццо пнул его в копчик.

– Не люблю лошадиную кровь. Но давай-ка узнаем, какая на вкус твоя.

Он встал на колени рядом с лежащим и взял того за горло.

Цинтия пригнула голову Сфорцы вперед, вогнала скальпель ему в загривок и перерезала спинной мозг. Руки Галеаццо обвисли, он забулькал и заверещал. Цинтия выдернула скальпель и, потянув герцога за волосы, бросила его на спину. Разрезала дублет. Как и в прошлый раз, кольчуги под дублетом не было. Цинтия пожалела, что миланские убийцы так плохо знали анатомию.

Она вернулась к Федериго. Длинный кинжал вошел ему в подмышку по рукоять. Это значило, что острие сейчас до опасного близко к сердцу. А может, и в сердце. Цинтия слышала про такие случаи: мышцы стискивают клинок, и человек живет, пока сталь не извлекут.

– Дотторина Риччи?

– Пожалуйста, молчите, герцог Федериго.

– Позовите… Эрколе да Сиена. Моего лазутчика.

– Герцог Федериго…

– Хотите спасти хоть кого-нибудь? Позовите Эрколе.

Вошел да Сиена – маленький, жилистый, в бригандном доспехе под синим бархатом – осколок ночи, выступивший из ночи. Он приложил ухо почти к губам Федериго, выслушал того и сказал:

– Конечно, господин.

Затем встал и обратился к Цинтии:

– Я велю оседлать нам лошадей. Через три минуты они будут готовы. Остальные воины займутся людьми Сфорцы.

Не дожидаясь ответа, он бесшумно вышел.

– Герцог Федериго, – в третий раз начала Цинтия, зная, что это бесполезно.

– Поезжайте с Эрколе, – сказал он. – У меня есть сын… который не подписывал контрактов.

Эрколе да Сиена положил ей руку на плечо. Цинтия на ватных ногах вышла следом за ним.

Да Сиена провез ее через горы, через высокие каменные поля и скалистые перевалы, такие узкие, что их лошади с трудом проходили бок о бок, по тропам, о которых ведают лишь орлы. Обратный путь занял в два раза меньше времени, чем дорога в Урбино, и к вечеру второго дня они были у ворот Флоренции.

За все время да Сиена не сказал и двадцати слов, сейчас он добавил лишь одно – «синьорина» – поворотил коня и ускакал назад, к своему государю и его сыну.

Улицы были странно пусты. Двери Палаццо Медичи стояли на запоре; Цинтии пришлось долго молотить кулаками, прежде чем ее впустили. Она протолкнулась мимо слуги, ничего не видя по сторонам, и быстро прошла в главный зал – чуть не налетев на копья, преградившие ей путь.

– Дайте ей пройти, – раздался голос Лоренцо.

Копья отодвинулись; Цинтия ввалилась в дверь.

Лоренцо сидел в кресле-каталке Пьеро. Лукреция стояла у сына за спиной; она повернулась и вышла. Лоренцо был в красном дублете с шарами-palle на груди.

На ложах посреди зала лежали Джулиано де Медичи и Марсилио Фичино; Цинтия поняла, что они мертвы, еще до того как увидела раны. Лоренцо барабанил пальцами по коленям.

– Что произошло? – спросила Цинтия.

Лоренцо резко поднял голову, и она поняла, что ее голос сорвался на крик.

– Ваш отец…

«О, нет, нет, нет», – подумала она.

– Полагаю, он решил, что вас тоже взяли в заложники. Впрочем, не знаю. Джулиано только что вернулся из Пизы, и они столкнулись в прихожей. Фичино был в соседней комнате и прибежал на крик Джулиано. – Лоренцо стиснул руками колени. Лоб у него был в поту. – Бедный мой хромой поэт.

– А мой отец?

– Фичино вернулся с людьми гонфалоньера, – продолжал Лоренцо, будто не слышал вопроса. – Они нашли дом, куда увезли похищенных. Нашли подвал с негашеной известью… Не было никаких заложников, Цинтия.

– А мой отец?!

– Быстрый яд. Голубая соль. Все, я закончил вас мучить.

В голове у Цинтии была полная пустота: не о чем думать, нечего говорить, нечего чувствовать. Вселенная превратилась в темную бездонную воронку в никуда, и конца ужасу не было.

В неподвижном холодном воздухе прокатился грохот, подобный удару грома.

Вошел стражник.

– Господин, вас требуют в Совет Десяти. Это артиллерия, легкие византийские пушки. Они обстреливают стены.

– Пожалуйста, попросите Совет прийти сюда. Так будет быстрее.

Стражник поклонился и вышел.

– Луна, спасет ли нас герцог Урбинский?

Цинтия рассказала, что произошло в шатре.

Лоренцо сложил руки перед грудью – то ли от боли, то ли молясь.

– Извлечь один камень из арки, и арка обрушится, затем упадут колонны, задрожат стены и все здание осядет… Архимедовец… как его имя?

– Леонардо.

– Леонардо как-то сказал мне, что может разрушить Пантеон Брунеллески одним ударом кирки. Его угнетала мысль, что нечто столь величественное и прекрасное так хрупко. Куда вы убежите, Луна?

– Я жительница Флоренции, мессер Лоренцо.

– Нет. Больше нет. Поезжайте на север через Милан. Милан скоро ждут беды – замковый камень его свода уже расшатан, – но сейчас это самое безопасное. Если вам что-нибудь нужно – деньги, карета…

– Лоренцо, я предпочла бы остаться.

– Bella Luna, помните историю Англии, историю Артура? Когда в конце отряжают одного, чтобы он все рассказал? – Лоренцо остановил взгляд на резном потолке. Цинтия надеялась, что он не плачет. Он продолжал: – Мадонна Лукреция рассказывала, что суккубом, сгубившим Артура, была Феодора Византийская, которая стала вампиром, дабы избежать смерти. Хотя, конечно, это неправда… странно, если бы они, сумев уничтожить короля, не сумели бы захватить страну.

Лоренцо подъехал к столу и взял два кубка. Для тех, кто придет проститься с убитыми, откупорили бочонок красного вина. Лоренцо зачерпнул кубками вино и протянул один Цинтии. Кубки были из красного кварца с надписью золотом LAUR. MED.

– Вам не следует пить треббиано, – сказала она. – Оно вредно для вашей подагры.

Лоренцо улыбнулся, уперся рукой в подлокотник и медленно встал, держа в руках кубок.

– За virtú, – сказал он. – Как бы ни мало она вознаграждалась.

Цинтия глянула на palle, украшавшие его дублет, красные на красном, на кубки с вином, и подумала, что одним и тем же словом называют и геральдические шары, и мужские ятра.

– За palle, – сказала она и в последний раз услышала смех Великолепного.

Снова громыхнула пушка, уже ближе. Цинтия ощущала пьянящее вино и губы Лоренцо на своей руке и гадала, каково будет, когда она наконец почувствует боль.

Часть вторая
Спутники бури

Убийца здесь?

– Акт V, сцена 3

Глава 4
Встречи

Наемник поставил серебряную монету на ребро, закрутил ее волчком и постучал по стойке костяшками пальцев. Через мгновение появился трактирщик, очень солидный, в темно-зеленой куртке и белом накрахмаленном фартуке.

– Еще гипокраса[29]29
  Вино с большим количеством меда и пряностями.


[Закрыть], – громко и хрипло потребовал наемник по-французски.

Монетка, закончив вращаться, упала со звоном. Трактирщик взял ее, подошел к гревшемуся на слабом огне котелку и наполнил деревянный жбанчик тягучим густым пуншем.

Два других посетителя в питейном зале не шевельнулись и не произнесли ни звука. Они сидели за столом в дальнем конце комнаты, в очаге потрескивал огонь, снег стучал в окна.

– Отвратительная ночка, – сказал наемник в воздух. – Как вы думаете, придет ли карета?

– Случалось, – без всякого выражения ответил трактирщик, – что в буран кареты застревали на перевалах.

– Не завидую пассажирам.

– Обычно они не выживают.

– И они едят друг друга? Я про такое слышал.

Трактирщик вытер со стойки пролитое вино.

Наемник сказал:

– Вы хорошо говорите по-французски. Вы итальянец?

– Меня зовут Йохен Крониг. Я швейцарец.

– А, швейцарец. Значит, вам не так далеко бежать, когда этот треклятый Милан развалится на куски. – Наемник выпил и утер черную бороду кожаным рукавом. – Так вы отправитесь на север? Обратно в Швейцарию?

– Моя гостиница без постояльцев не останется.

Наемник рассмеялся.

– Тоже верно! Я так говорю: человек всегда сможет заработать, если не привередничает, кому служить. Византийские безанты не хуже миланских лир. Вот и ваши соотечественники так считают, верно? Швейцарские воины всегда нарасхват, и они не забивают себе башку, а набивают брюхо. – Он снова рассмеялся и опрокинул жбанчик. – Выпейте со мной, я плачу. Давайте-давайте, для согрева. Не отказывайся от выпивки, кто бы ни угощал, так я всегда говорю.

Трактирщик глянул на двух других гостей, которые по-прежнему сидели молча. Затем посмотрел в лицо наемнику, наполнил плоскую серебряную чашечку для снятия пробы и отпил глоток.

– Спасибо, сударь. Вы очень щедры.

Наемник расхохотался. Затем взял свой кубок и жбанчик и пошел через комнату к двум другим гостям.

– Вы говорить французски? – спросил он на чудовищном итальянском.

Один из сидящих был молод, черноволос, в кавалерийских сапогах и дублете темно-золотистого бархата с наклепанными под тканью металлическими пластинами. На руке у него красовалась повязка с миланскими лилиями. Он смотрел на свои мускулистые руки.

Его товарищ был много старше, седой как лунь. В ворот его длинного серого одеяния выглядывала простая белая рубаха, на плечах, хотя в питейном зале было тепло, лежал плотный черный плащ. Старик поднял голову: взгляд у него был доброжелательный, но испытующий.

– Je parle français[30]30
  Я говорю по-французски (фр.).


[Закрыть], – дружелюбно ответил он.

Наемник отвесил небрежный поклон.

– Я Шарль. Шарль де ла Мезон. Солдат на службе Удачи.

– Тимей Платон, – ответил старик и улыбнулся. – Солдат на службе Учености.

Его товарищ по-прежнему смотрел на свои руки. Тимей Платон, помолчав, добавил:

– Это капитан Гектор. Прошу его извинить; он не знает французского. Ремесло у него то же, что у вас…

– Могу догадаться, – сказал Шарль. – Герцог Сфорца мертв, Лодовико перепуган, а его хозяева Эрида весть где. Эй, капитан! – продолжал он на своем ломаном итальянском. – Веселей, мы все одинаково влипли. Вот, хлебни этой патоки, с нее так блевать тянет, что все забудешь.

Гектор медленно поднял голову. Придвинул кубок, проследил глазами, как Шарль его наполняет, потом сказал:

– Grazie[31]31
  Спасибо (ит.).


[Закрыть].

– Если вы прощаете мой итальянский, я говорю, чтобы все понимали, идет? – сказал Шарль. – Вы тут почему? Из Милана ехали?

Тимей Платон ответил:

– Да, но не сейчас.

– А, ждете кого-то, а он едет каретой. Франсез? Швейцар?

– Интересно, доберется ли карета сюда, – рассеянно сказал Платон. – Это правда, что путешественники иногда друг друга едят?

– Едят, сырьем. А зачем ждать человека в глухой дыре, в стране, куда вот-вот придет Византия?

– Ума не приложу, – ответил Платон. – Разве что с целью его убить.

Капитан Гектор покосился на него.

Шарль рассмеялся.

– Да, убить. Хороший способ скоротать время, думать, вдруг войдет враг? Как его убить? Как скрыться? Занимает мысли. И кто знает? У всех у нас есть враги, может, кто из них сюда войдет, и лучше быть готовым, иначе будешь покойник. – Он, шумно прихлебывая, отпил из жбанчика. – А куда тот колдун подевался? Итальянец?

– Наверное, он в хлеву, – сказал Платон. – Там он спит, и чем раньше уйдет, тем менее глубокий снег ему придется топтать.

– А. Нечасто бывает, два колдуна в одной гостинице.

– Кто второй? – спросил Платон.

Шарль сказал по-французски:

– А если ваш товарищ не взял плату вперед, то у него козлиные мозги. – Он поднял жбанчик, чокнулся с Гектором и широко улыбнулся. – И, может, не только мозги, а и еще кой-какие части тела.

Гектор глянул непонимающе, выпил. Ветер стучал в окна.

Снаружи послышался шум, потом еще. Трактирщик Крониг с плащом в руке вышел из-за стойки.

– Карета? – спросил Шарль.

Крониг прошел мимо. Платон встал и последовал за ним. Гектор с Шарлем переглянулись и тоже встали.

Во дворе стояла карета. Ее крышу на ладонь занесло снегом, фонари не пробивали белую пелену. Лошади били копытами и фыркали, выдыхая пар, словно огнедышащие драконы.

Дверь кареты распахнулась, и оттуда выбросили подножку раньше, чем кучер успел до нее добраться. Появился высокий стройный человек в начищенных башмаках и шелковом плаще; он тут же обернулся и подал руку даме, плотно закутанной в желтый бархат. Ветер откинул ее капюшон и растрепал золотистые волосы, взметнул плащ ее спутника, так что видны стали крылышки Меркурия на дублете и жезл Риенци за поясом. Через плечо у него висела большая кожаная сумка.

Тимей Платон коротко переговорил с кучером и, вернувшись к остальным, сказал:

– Это не почтовая карета с севера. Она с юга, и в ней только гонец и дама.

– Из Милана? – спросил Шарль.

Платон словно не услышал вопроса.

– Они остановились поесть и спросить у кучера кареты на юг, как там перевал.

– Никуда они не поедут, – сказал Гектор, глядя на бело-черное небо.

Меньше чем через полчаса подъехала почтовая карета. Кучер, стряхивая с плеч снег, подтвердил, что перевал в Швейцарию закрыт до лучших времен.

Новые и старые гости вошли в гостиницу. Хозяин засуетился, крикнул слугам забрать из кареты вещи, велел готовить еду и комнаты. На столах появились подогретое вино, горячий эль с пряностями и травяной чай.

– У меня был такой офицер, – сказал Шарль. – Благодарение Эриде, только один. Ну и ад, должно быть, в швейцарском войске.

В почтовой карете прибыли двое. Один представился как Антонио делла Роббиа из банка Медичи. Он был в длинном коричневом одеянии, двуцветных бело-коричневых шоссах и весь усыпан драгоценностями. Говорил он хрипло, чихал и все время за это извинялся.

На втором было строгое платье белого льна с широким капюшоном и удобные, хоть и не новые, разношенные башмаки, на носу – очки с темными стеклами в изящной серебряной оправе. Он на тщательном школярском итальянском представился как Грегор фон Байерн, натурфилософ.

Тимей Платон громко обратился к фон Байерну по-немецки, отвел его в сторонку, и они о чем-то быстро заговорили.

Гонца звали Клаудио Фальконе.

– Вы от Сфорцы, да? – спросил Шарль.

– Да, – сдержанно ответил Фальконе.

– Возможно, в таком случае я знаю, что в вашем послании.

Фальконе резко повернулся. Наступила тишина. Шарль обвел собравшихся взглядом, явно наслаждаясь произведенным эффектом, потом запрокинул голову и прокричал:

– Мой дорогой кто угодно! Помоги! Сфорца.

Он рассмеялся средь общего молчания и сказал:

– А где ваша спутница? Это, конечно, только прикидки пехотинца, но если бы я ехал далеко, рискуя, что меня занесет снегом, и не имея иной еды…

– У дамы дела на севере, – холодно ответил Фальконе. – Естественно, я предложил ей место в карете… и свою защиту.

Он коснулся серебряного жезла.

– Значит, я попал пальцем в небо, – рассмеялся Шарль.

Йохен Крониг сказал:

– Синьорина переодевается. Для всех постояльцев наверху приготовлены горячие ванны. Ужин будет скоро.

Обеденная зала была натоплена и ярко освещена свечами и лампами. Снег стучал в закрытые ставни. Когда гости, сменив дорожное платье на чистый бархат и дамаст, спускались к ужину, Крониг встречал каждого у основания лестницы, спрашивал, доволен ли тот комнатой, достаточно ли теплой была ванна, хорошо ли расставили его вещи. Затем гостю подносили деревянную, окованную серебром чашу с крепким горячим гипокрасом, благоухающим имбирем и корицей.

Слуги в льняных одеждах, бесшумно ступая кожаными паттенами, внесли тарелки горячего супа из пастернака. Был сыр бри с горчицей и медом, сушеные груши, распаренные в сахарном сиропе. С хоров над кухонной дверью звучали флейта и лира; Крониг извинился, что музыкантов всего двое.

Внезапно Крониг обернулся. Его глаза расширились, круглое лицо побагровело.

– Ты!

В углу рядом со слугой стоял человек в широком синем балахоне, грубом и залатанном, и турецкой феске с желтой бахромой. Башмаки на нем были из некрашеной кожи, прибитой к деревянным подметкам, чулки – толстые шерстяные. Он накладывал себе куски дичи, говядины и белого хлеба с подноса, который терпеливо держал слуга.

Человек в балахоне замер, глядя на трактирщика, потом затолкал кусок мяса в рот, сложил пальцами дулю и указал ею на камин; пламя взвилось и рассыпалось цветными искрами. Все повернулись в ту сторону. Человек в балахоне, воспользовавшись этим, схватил кувшин вина и рванул к выходу.

Крониг разозлился.

– Ноттесиньор – могучий колдун, – сердито сказал он. – Я думал, он на конюшне. Ну, поглядим, как ему понравится, когда…

– Вот, мой добрый хозяин, – сказал Тимей Платон, протягивая серебряную монету. – Человеку нужно есть. Даже колдуну.

Крониг тут же смягчился.

– Разумеется, профессор доктор.

Гонец Фальконе был в ладно скроенном черном дублете с вышитыми знаками его ремесла на груди и шелковых чулках. Банкир делла Роббиа переоделся в алые шоссы и красную с золотом подбитую мехом мантию. Горячая ванна совершенно исцелила его простуду. Фон Байерн остался в белом льне, но сменил дорожные башмаки на домашние туфли белой кожи. На шее у него висел на серебряной цепи черный выпуклый диск – рондель, геральдическое пушечное ядро.

– Где этот… француз? – спросил капитан Гектор, отхлебывая из окованной серебром чаши.

– Вы правы, – сказал Платон. – Его здесь нет.

Фальконе сказал:

– Дама по-прежнему наверху.

Внезапно лицо у него зверски исказилось, он взялся за перила и посмотрел наверх, но тут же с улыбкой обернулся:

– Господа… синьорина Катарина Рикарди.

Она спускалась легким уверенным шагом, умело придерживая длинное платье из шелка цвета alessandro, отливавшего голубизной свежезакаленной оружейной стали. Вырез у платья был довольно глубокий. Золотистые волосы она подвязала на затылке золотым шнуром и заколола длинной золотой шпилькой, так что получилась прическа в греческом стиле.

Даже ветер на мгновение стих.

– Госпожа Катарина, – сказал Клаудио Фальконе, – служит в Миланском театре, одна из его при…

– Прошу вас, мессер Фальконе, – с улыбкой перебила она, – господа подумают обо мне превратно… в самых разных возможных смыслах. Я занимаюсь костюмами и гримом, а на подмостки выхожу лишь в многолюдных сценах или с хором.

– Дама, разумеется, скромничает, – объявил Фальконе. – Я знаю, что она много раз блистала на сцене…

– Право, мессер Фальконе, для придворного вы недостаточно скрытны! Что ж, хорошо. Да, в Плавте я была любимым персонажем для пинков и оплеух, – она улыбнулась, пока другие силились не рассмеяться, – а к грандиозной постановке «Одиссеи» выучила роль Пенелопы, чтобы при необходимости заменить актрису, так что целых двести представлений была готова… – она глянула на Фальконе, – отшить моих ухажеров.

Раздался смех, Фальконе покраснел. Тимей Платон сказал:

– Наш хозяин в отчаянии. Полагаю, нам следует сесть за великолепный ужин, пока все не остыло.

Тут рассмеялся и Крониг.

Под приятную музыку гости приступили к свекле с зеленью и грудинкой и рыбе в имбирном соусе. Для маленькой гостиницы в ноябре ужин был на удивление хорош, однако никто об этом не сказал, так как рты у всех были заняты. Гонец Сфорцы несколько раз пытался втянуть даму в разговор, но та, похоже, уже исчерпала запас своего остроумия.

На десерт подали пирожные с терносливой, изысканные и присыпанные сахарной пудрой; Крониг настаивал, что есть их надо не с пуншем, а с травяным чаем. Когда гости насытились, Тимей Платон сказал:

– Синьорина Рикарди, мне вспомнилась реплика повара из «Псевдола». Знаете ее?

Катарина глянула на него то ли с вызовом, то ли насмешливо.

– Я и впрямь знаю Плавта, профессоре дотторе. – Она подняла вилку, будто скипетр, и продекламировала: – Человеческий хранитель я[32]32
  Перев. А. Артшкова.


[Закрыть].

Антонио делла Роббиа, говоривший главным образом о том, как плохи обменные курсы в Бернском отделении банка Медичи, внезапно повернулся и спросил:

– Госпожа Катарина, участвовали ли вы в постановке «Жизни Юлиана», написанной моим покойным господином, Лоренцо де Медичи?

– Да, – ответила Катарина. – Конечно. Я очень хорошо ее помню.

Фальконе просыпал сахар на грудь своего черного дублета. Вид у него был раздосадованный.

– Извините, – сказал делла Роббиа. – Я не подумал, что с недавних пор между нашими городами царит вражда. В Берне мы были очень далеки от всего этого. Я всего лишь вспомнил мессера Лоренцо.