Текст книги "Серебряный Вихор"

Джон Майерс МАЙЕРС
СЕРЕБРЯНЫЙ ВИХОР

МАКУ МАККОРРИ МАЙЕРСУ —кому наперечет известны все стоянки,на пути от окутанных туманом Острововдо самой Гробницы Всадников

ПЕРЕХОД ПЕРВЫЙ
Морские просторы. Встреча в лесу

1. Волны несут нас к цели

Я не старался спастись. Потому и не погиб.

Разыгрался шторм. Я не страдал от морской болезни, но койки своей не покидал. Из каюты меня выманивал только голод. Задремав после ужина, я очнулся, когда в каюту хлынула вода. Волна выволокла меня на палубу и швырнула к рундуку.

Команда спускала на воду спасательные шлюпки. Корабль тонул, а обо мне как будто позабыли. Да и мне до них было мало дела.

На ногах удержаться не удалось: новая волна тут же смыла меня за борт. Я оказался на подветренной стороне. Первую же шлюпку разбило в щепы. Я оглянулся: «Нагльфар», зарывшись в волны носом, шел на дно. Над водой мелькнули руки, ноги, головы – и тяжелая посудина увлекла всех за собой.

Наскочил ли «Нагльфар» на рифы или переломился на волне? Подорвался ли на мине, или всему виной поломка атомного двигателя? Это осталось загадкой. Никто не знает, где он затонул.

Три дня мы шли в тумане, потеряв всякую ориентацию. Радио не работало. Шкипер, привыкший полагаться на технику, запутался в расчетах. На четвертый день туман рассеялся, но небо оставалось хмурым. Начался шторм. Долго «Нагльфар» боролся с волнами, и на девятый день пути из Балтимора затонул.

Скажу снова: я не погиб, потому что не старался спастись. Я бы пытался уйти от неизбежного. В открытом море меня парализовал бы страх, и я бы захлебнулся и утонул вслед за «Нагльфаром».

С минуту побарахтавшись, я поплыл. Я понимал, что меня не надолго хватит. Волны были высокие, но позволяли плыть по ветру. Я едва выдерживал напор валов сзади, но зато отдыхал, соскальзывая с гребня. Проще было плыть волнам вдогонку, чем остановиться и пойти ко дну. Но через милю-другую это должно было случиться. Пловец я неплохой – но и только.

Я смутно сознавал, что плыву навстречу собственной гибели. Завершится мое прежнее существование – либо начнется новое. И то, и другое было мне безразлично. Каждый человек знает, что умрет, и все же никто не верит в свою смерть. Это противоречие – основа множества религий и оно же – корень здорового мировосприятия. Однако я утратил естественное отвращение к небытию. Не горе и не потрясение были тому виной. Чувство это бледнело с течением времени, и к тридцати пяти годам от него не осталось и следа.

Заметив впереди обломок мачты, я принял его за акулу. Вновь взлетев на волне, я разглядел его как следует. Мое спокойствие было нарушено. Ведь я уже покорился безнадежности. Смирился с тем, что на спасение нет ни малейшей надежды. Я испытывал полное равнодушие к своей судьбе, и вот она подает мне помощь… Это было выше моих сил. Я судорожно забился в воде, вместо того чтобы спокойно плыть дальше.

Когда я заметил мачту, меня отделяли от нее три гребня. Затем расстояние уменьшилось еще на одну гряду. Три вала, один за другим, подняли меня, но мачта как будто исчезла. Я окончательно уверился, что это была большая рыба. Усилием воли я попытался вернуть утраченное безразличие. И вдруг обнаружил, что с вершины волны лечу прямо к потерянной мною мачте.

За мачту держался какой-то человек, но мне было не до него. Мачта была теперь моей надеждой и спасением. Ее подняло волной, и я понял, что не выдержу борьбы с новым валом. Собрав остатки сил, я подплыл к мачте и обхватил ее рукой.

Конечно же, мачта выскользнула бы, если б мне не помогли. На мачте висело несколько веревок. Незнакомец пропустил одну из них у меня под мышками и закрепил узел. Я плыл за мачтой, обвязанный петлей. Надо было только следить, чтобы не удариться головой, когда волны швыряли нас из стороны в сторону.

У меня вырвался стон облегчения. Мой попутчик, возможно, принял его за выражение благодарности. Но ничего не ответил, пока не устроился на противоположном конце нашего буйка.

– А вы, как Великий Силки, не прочь поплавать! Что он этим хотел сказать, я не понял. В его голосе мне почудилась насмешка. Не подобрав достойного ответа, я вгляделся в него сквозь водяную пыль. Мокрые волосы, слишком длинные для мужчин, свисали вдоль тощих щек, будто бурые водоросли. Когда брызги рассеялись, я заметил, что у него крупные, неправильные черты лица, а глаза не то серые, не то голубые: пасмурным вечером, в сумерках, разобрать было трудно.

Говорить об очевидном не имело смысла, но думать о чем-либо другом я не мог.

– Мой корабль затонул, и пришлось пуститься вплавь.

Незнакомец кивнул.

– Наше суденышко потерпело крушение в Мальстреме. Мне удалось поднырнуть и схватиться за этот брус, а остальных втянуло в водоворот. Мачта, как видите, цилиндрической формы.

Я с трудом понимал его слова. Пожав плечами, я всмотрелся в небо, стараясь угадать, скоро ли наступит темнота. Судя по времени года, солнце вот-вот должно зайти – или уже зашло за горизонт. Пришлось спросить:

– Куда мы плывем? К берегу или от берега? Можем ли вообще рассчитывать, что достигнем суши?

– Мы на подступах к Романии. Это все, что мне известно. Я плыву второй день, но она пока не дает о себе знать. – Он неопределенно махнул рукой. – Разумеется, я говорю в переносном смысле.

Мне было все равно, как он говорит и как именует страну, в которую я, скорее всего, никогда не попаду. Оправившись от растерянности, я вновь обрел трезвый взгляд на вещи. Стоило ли так стараться, чтобы продлить мучения! Спастись все равно не удастся. Мы насмерть простудимся, погибнем от голода, жажды или от акульих зубов.

– Даже если нас несет к суше, – заметил я, – ветер может перемениться. Вот если бы земля была неподалеку!..

– Мне начинало казаться, что она далеко, – откликнулся незнакомец, – но теперь, когда мы вместе, я нутром чувствую – доберемся! Все складывается на делосский лад.

Я был почти что согласен утонуть на свой собственный лад, лишь бы меня оставили в покое. Его отзывчивость вызвала у меня недоумение. Если с кем и можно поладить, то только не со мной. Уже много лет мое собственное общество вызывало у меня только досаду. Так мог ли я ожидать, что кто-то будет рад моей компании! Я пристально вгляделся в собеседника.

– Выглядите вы молодцом. А ведь уже два дня в такой переделке! Неужели не устали?

– Раньше, конечно, было полегче. Но если все повторяется множество раз, поневоле привыкаешь. Кстати, мы еще не познакомились.

Его церемонность показалась мне нелепой. Не говоря уж о том, что меня раздражает, когда приходится называть первое и второе имя – хоть я и прячу худшее из них под инициалом.

– Шендон, А. Кларенс Шендон, – буркнул я. – По крайней мере, останусь им еще денек-другой. А потом назовите меня завтраком для рыб.

– Три имени, – заметил мой спутник. – Очень романтично.

Он помолчал, ожидая, не спрошу ли я, как его зовут, но, не дождавшись вопроса, заговорил сам:

– Я тоже не обделен именами, но обычно не привожу их все вместе. Не то мне пришлось бы назваться О. Видсид Амергин Демодок. Есть еще целая уйма других, но для краткости я именую себя Боян Талиесин Голиас.

Он испытующе взглянул на меня, но я и бровью не повел.

– Не слишком проинформирован, – пробормотал мой спаситель себе под нос. Затем – уже громче – спросил: – Откуда вы родом?

– Из Чикаго.

Мне не понравился его намек на мое невежество.

– Это в Соединенных Штатах Америки, – добавил я как можно язвительней.

– Возможно, для Чикаго там самое место, – согласился он, – Чикаго – это морской порт?

Почему-то мне показалось досадно, что он никогда не слышал о моем родном городе. А может, и о стране, где я живу.

– На железной дороге мне попался кондуктор, который знал, как проехать к морю, – сообщил я ему, презрительно усмехнувшись. – А потом я нанялся на грузовое судно, лишь бы удрать подальше.

– Удрать? – переспросил он. Я подумал, что он прикидывается непонимающим, но в глазах его был искренний интерес. – Кто-нибудь вас преследовал?

– Нет, – возразил я, – просто разыгрались нервы. Но дело было не только в приступах раздражительности. Там, в Чикаго, я дошел до того состояния, когда обыденность кажется невыносимой. Если отняты все надежды, то размеренное существование способно взбесить.

Волна накрыла нас с головой, но мы не потеряли нить разговора.

– Нервы, – повторил Голиас, отфыркиваясь. – Какая нелепица! В Романии вам некогда будет сражаться с выдумками.

– Я слыхом не слыхивал ни о какой Романии, – отрезал я, как бы в отместку за то, что он ничего не знает о моей стране.

– Вот в этом-то и причина всех ваших бед! Кому знать лучше о моих бедах, как не мне самому? А этот суется не в свои дела.

– Что за ура-патриотизм! – одернул я Голиаса. – Можно подумать, на свете не найдется стран позначительней.

– Найдутся, конечно, – улыбнулся он, не замечая моего сарказма, – но, как говорилось у нас в Академии, после посещения Романии смело можно отправляться куда угодно, но до того, как побываешь там, лучше не трогаться с места.

Я не очень-то люблю бахвалиться былыми академическими достижениями, но тут… Нет, надо укоротить этого мнимого всезнайку!

– Болтовня подготовишек, – усмехнулся я, – школяры всегда воображают, что на их заведение указывает перст Божий. Выбросьте из головы эту чепуху. Если бы вы поучились в университете, вы бы смотрели на жизнь более широко.

Я думал его сокрушить, но он только взглянул на меня с удивлением.

– А вы учились в университете?

– Да, – небрежно проговорил я. – На полке в стенном шкафу, где-то между старыми шляпами, дохлыми мухами и забытыми теннисными мячами вы можете обнаружить документ, свидетельствующий о том, что Висконсинский университет присвоил мне ученую степень в области делового администрирования.

По тому, как Голиас взглянул на меня, я решил, что удар пришелся прямо в солнечное сплетение. Несколько раз он, будто осваивая непривычные слова, произнес:

– Деловой администратор… Деловой администратор…

– Вы это серьезно? – спросил он наконец.

– Конечно! – я вскинул было голову с надменным видом, но вода попала мне в глаза.

– Я был в числе первых, и…

Вдруг послышался крик морской птицы. Или же вопль о помощи?

– Кит, кит! Румпель на ветер!

Ошибки быть не могло. Взмыв на вершину волны, я вгляделся в даль. Люди истошно голосили – и в криках слышался смертельный ужас. С гребня волны я успел различить невдалеке парусник, едва заметный на фоне темнеющего небосклона. Из разрыва в тучах выбился закатный луч и выхватил суденышко из тьмы. Матросы натягивали канаты, и паруса полоскались на ветру. Затем наша мачта вновь скользнула в разверзшуюся бездну.

Когда мы снова взмыли на гребне, луч почти померк, но все еще озарял парусник. Корабль повернулся – и я понял, отчего так страшно кричали люди. На парусник нападал чудовищный кит, извергая изо рта водопады пены – подобно тому, как брызжет слюной бешеная собака. Из-за рассеянного света кит показался мне белым.

Снова падение и подъем. Время тянулось, как вечность. Через минуту сумрак над морем сгустился. Чудовище настигло корабль, врезалось в борт головой и пробило обшивку.

Когда волна вновь подняла нас, ни кита, ни судна не было видно. Из воды высунулась рука, в отчаянии простертая к небесам, и рассеянный луч, озарявший корабль, угас.

От потрясения я был не в силах и слова вымолвить. Я совсем позабыл о Голиасе, который тоже, наверное, наблюдал за сражением.

Немного погодя я услышал, как он присвистнул.

– Превосходно! Теперь все понятно.

– Куда уж понятней! – откликнулся я. – Неужели никому из этих бедолаг не удалось спастись?

– Возможно, кто-то один и спасся. Это обычное число. Но дело не в этом. Ясно, что мы не сбились с курса. Волны несут нас к цели.

Я позабыл, что мы были на грани ссоры. Теперь у меня появилось время над этим поразмыслить, но воспоминание о погибшем паруснике преследовало меня. Сгущавшийся мрак усиливал чувство безнадежности. Я впервые осознал, что такое смерть. Мысль о ней показалась мне невыносимой, и я покрепче привязал себя к мачте.

И все же, думал я, те, кто сразу утонул, куда счастливей нас. Они не сойдут с ума от одиночества, терзаемые стихиями. Мне уже мерещилось, как чайки выклевывают мне глаза – полубезумному, отравленному морской водой… Ах, набраться бы мужества и поплыть навстречу неминуемой гибели! Но я был слишком малодушен, чтобы оторваться от спасительной мачты. Хотя спасемся ли мы? Я презирал себя за то, что поддаюсь самообману.

Оптимизм моего спутника вызывал во мне жалость и недоумение. Ведь надо же так себя дурачить!

– А что случится, если мы собьемся с курса? – спросил я у него.

– Что случится с вами после того, как мы утонем, я не знаю. А мне придется где-нибудь начать сначала. Но мы на верном пути.

– Вам не трудно угодить, – сказал я почти примирительно, ибо убедился, что мой попутчик слегка помешан. Продолжать дискуссию было бесполезно.

Последние часы своей жизни я обречен провести в обществе безумца! Нелепейшее завершение всей моей несуразной жизни. Я был рад, когда совсем стемнело и черты лица Голиаса сделались неразличимы. С наступлением ночи он оставил меня в покое, и я без помехи мог предаться своему одиночеству.

Я и до того чувствовал, что зябну, но теперь продрог окончательно. Тьма была такая, что ни зги не видать. В кромешной мгле вода сливалась с небом. Целую ночь я провел во мраке, поглотившем стихии. Я страдал, но был уже не в состоянии осмыслить свои мучения. Наконец я задремал, просыпаясь, когда голова ударялась о мачту или когда в нос попадала вода. Не знаю, как долго длились эти муки. Наконец я пробудился, и мысли мои прояснились. Небо уже начинало светлеть.

Голиас претерпевал это чистилище уже вторую ночь. Однако глаза его не утратили живости, хотя он был бледен, как мертвец.

– Земля уже близко! – хрипло проговорил он.

– Не больше чем в миле, смею предположить? – Мне было трудно говорить. – Я не производил замеров.

– Я имею в виду сушу, – настаивал он, – порыв ветра принес запах земли. А вы не почувствовали?

Бредни полоумного повергли меня в уныние.

– И это был запах Романии?

Он усмехнулся, и моя неприязнь к нему усилилась.

– Вас трудно убедить, что умирать еще рано! Я счел ниже своего достоинства отвечать. Но он добился своего: с гребня каждой волны я пристально всматривался вдаль. Видимость улучшилась, однако горизонт впереди нас скрывала полоса тумана. Взглянув на Голиаса, я понял, что он заинтересовался тем же явлением. За нами алел ясный небосклон, но загадочная дымка на западе не исчезала.

Попутчик мой глубоко вздохнул и повернулся ко мне.

– Я и так не сомневался, – сказал он, – но теперь уверился окончательно. Вам не придется кормить рыб, А. Кларенс Шендон.

– Шендон – просто Шендон! – отрезал я. Мною овладевает ребяческое упрямство, когда мне доказывают, что я не прав – не важно, по какому поводу. – Мы еще не добрались туда, – кивнул я в сторону дымки, – возможно, что проплывем мимо или разобьемся о скалы.

– Скалы там попадаются, – согласился он. – Но я уже наплавался досыта. Интересно, где мы сейчас окажемся?

Сказав так, он вдруг запел. От неожиданности я вздрогнул. Голос его был громок, а песня показалась мне дикой и несуразной:

Романия – к тебе мой зов!

Знаю я, что вмещал Одрёрир.

Одрёрир хранился в тебе,

В тебе сберегался тайно.

Сберегаемый, был похищен;

Похищенный, был пролит;

Пролитый – мною подхвачен,

Подхваченный мною – роздан,

Розданным я продолжаю владеть.

Мои владенья – Романия:

К тебе обращаю мой зов —

Страна, неразлучная с тем, кто тебе предан.

Туман исчез, как если бы огромная рука приподняла завесу, за которой скрывался зеленый берег. Он был неподалеку, и нас несло прямо туда.

– Вот и Архипелаг, – сказал Голиас, когда мы подплыли еще ближе.

Я уже привык к мысли, что впереди суша. Изнурен я был настолько, что воспринимал все впечатления с полным равнодушием.

– Где же другие острова? – спросил я.

– Там, направо, есть еще два. – Он указал в ту сторону, где все еще лежала дымка. – Вон там, в тумане, прячется остров – может, еще один. Туман, как я полагаю, естественного происхождения.

– Несомненно, – подтвердил я, не считая нужным вступать в спор. – А к какому острову мы подплывем?

– Трудно сказать, – он отвернулся, покачав головой, – наверное, Пенг Лай, или Эмне, или… здесь их примерно дюжина.

– Если сами толком ничего не знаете, – заметил я, – с чего вы так уверены, что это остров, а не мыс?

– Хотя бы потому, что у нас не будет сложностей с высадкой. На материке мореплавателей поджидает засада. Бывают и другие неприятности. Однажды, почти что у самого берега, мой корабль дал течь. Это случилось, едва мы достигли реки, протекающей в океане. Но тогда было проще – а то как бы я плыл против течения?

В самом деле, на берегу нас никто не поджидал. Между нами и густым лесом находилась устланная илом отлогая приливная полоса. Противясь откатывающимся волнам, мы продвинулись вперед, и я освободился от веревки, которой был привязан к мачте.

Мы причаливали медленно, как сплавляемый лес. Я попытался встать на дно, но ноги у меня подкашивались, и приходилось все еще цепляться за мачту. Мягкие волны разбивались о нас на мелководье, и спустя несколько шагов мы уже могли ползти. Как только прибой откатывался к морю, мы преодолевали фут или два. Я едва держался на четвереньках. От усталости у меня кружилась голова, и я не понимал, куда ползу. Но вскоре почувствовал под собой сухой песок.

– Мы должны выбраться из приливной полосы, – выдохнул Голиас, когда я уткнулся в землю лицом, – к тому же здесь солнце.

Однако силы покинули меня и я не отозвался. Мне казалось, что я сделал уже все возможное. Далее трудиться не стоило. Отказ мог стоить мне жизни, но жизнь была мне не очень-то дорога.

– Ступай, – пробормотал я, – мне и здесь хорошо.

Тогда Голиас поволок меня вперед. Я злился, но был не в состоянии сопротивляться. Не понимаю, откуда у него брались силы. Ведь и он очень ослаб. И все же он протащил меня несколько ярдов, пока я беспомощно проклинал его. Наконец он отпустил меня, и я немедленно забылся сном.

2. Любительница зверей

Когда я проснулся, солнце клонилось к закату. Спал я долго, изредка пробуждаясь и засыпая вновь. Наконец голод и жажда пробудили меня окончательно. Голиас еще спал, и не удивительно – ведь он две ночи провел на плаву.

Меня он поместил в тень, а сам улегся рядом. На нем была только набедренная повязка. Некрупный, но довольно жилистый, он спал, разметавшись, и его правую руку заливал солнечный свет. Рука от ожога стала красной, но я не позаботился о том, чтобы переместить ее в тень. Какое, в конце концов, мне до этого дело?

С трудом я поднялся – тело было будто деревянное. К счастью, я не получил ни ушибов, ни царапин. Двигаться не хотелось, но надо было идти. Кругом лежали пустынные окрестности. Роль исследователя не привлекала меня, но выбирать не приходилось. В спутниках я не нуждался и потому взялся за дело сам. Подтянув каляные от соли шорты – все, что осталось у меня из одежды, – я заковылял в лес.

Раскидистые деревья, увитые лозой, склоняли гибкие ветви до самой земли. Стволы их покрывал мох. Кое-где попадались островки пальметто. Идти было легко – ни валунов, ни густых зарослей. Воздух благоухал ароматами, но ни один из них не показался мне так приятен, как запах свежей воды. Пройдя с полсотни ярдов, я нашел родник между замшелыми корнями. Пил я медленно, пока не почувствовал, что кровь легко заструилась по жилам.

Надеясь не заблудиться, пока слышу шум океана, в поисках пищи я направился в глубь леса. Но ни диких плодов, ни ягод не попадалось. Вскоре я набрёл на небольшой холм и взобрался на него, чтобы осмотреть округу. Голиас оказался прав. Куда ни посмотри – повсюду за деревьями было море. Только на севере, в густой сетке дождя или тумана, виднелся соседний остров. Наконец я бросил взгляд на низко стоящее над морем солнце. Против него черной струйкой вился дымок.

Я смотрел на него в нерешительности. Кто знает, как встретят у огня чужеземца? Или все же лучше объявиться самому, не дожидаясь, пока тебя обнаружат? Солнце вот-вот зайдет, воздух остынет, и я совсем продрогну без одежды. Подумав так, я решил идти. Возможно, меня приютят или, по крайней мере, накормят и обогреют. Чем дрожать от холода целую ночь, попытаю-ка счастья.

Чувствовал я себя неплохо. Блуждая по лесу, я размялся, и только голова слегка кружилась от голода. Путь я проделал значительный, хотя шел босиком, с опаской глядя себе под ноги.

Я ожидал найти деревушку или скромный домик фермера. Действительность превзошла все мои ожидания. Вдруг деревья расступились. Передо мной на поляне стояла мраморная вилла. Солнце садилось за нею, я различал блеск полированных плит. Вдруг я почувствовал, что о ноги мои трется собака. Рука моя потянулась погладить хозяйского пса – но оказалось, что это лев! И не один…

Меня окружила стая любопытных зверей. Тут были львы, леопарды, волки и даже гиены. Их я тоже узнал, хотя давно уже не был в зоопарке. Мне показалось, что разумнее всего – стоять на месте. Да и страшно было сделать хоть шаг. Однако звери не вели себя угрожающе – скорее выказывали излишнюю фамильярность. Они крутились возле меня, лизали руки, но лесть их меня не подкупала. Я понял, что бояться нечего, и стал протискиваться между ними. В это время в доме запела женщина. Оторвавшись от бродячего зверинца, я подошел к порогу.

Хозяева не показывались. Я постучался в бронзовую дверь. Отворила хозяйка. Так вот кто, оказывается, пел!

На женщине было только легкое платье без рукавов – если это вообще можно назвать платьем. Я мельком взглянул ей в лицо: она была красива. Стянутые узкой лентой огненно-рыжие локоны подчеркивали нежность и белизну кожи. Глаза хозяйки были скромно полуопущены, но чувствовалось, что в мужчинах она знает толк.

Я не без самодовольства заметил, что и она меня изучает. Помехи к тому не было: ведь я был почти совсем раздет. Росту во мне шесть футов и два дюйма. Бородка красиво удлиняла лицо; кстати пришелся и загар, обретенный на «Нагльфаре». Мои темные волосы с юности украшала белая прядь. Женщины уверяли, что это придает мне изысканность. Я охотно с ними соглашался: в молодости еще занимают подобные вещи. Глаза у меня синие, а ресницы – темные, длинные. Чтобы дать ей заметить их, я подошел поближе и поклонился.

– Простите, что вторгаюсь в таком виде… Наш корабль потерпел крушение, и меня выбросило к вам на остров.

Она отвечала на моем родном языке.

– Бедняга, – сказала она приятным грудным голосом, – так вы доплыли сюда один?

Я был зверски голоден, но это не помешало мне заглянуть в будущее. Мужа, похоже, у нее не было. А соперников мне не надо. Пусть Голиас перебивается как хочет.

– Да, один, насколько мне известно, – печально ответил я.

Она не выглядела испуганной, но благородные манеры с моей стороны могли пригодиться.

– Надеюсь, вас не слишком встревожило мое появление?

– Напротив, – возразила она, – я живу одна и всегда рада гостям. Вы, наверное, голодны? Проходите в дом, я для вас что-нибудь приготовлю.

Как просто! Ни показной нерешительности, не наигранных сомнений, правильно ли она поступает… Она даже не потрудилась представиться. Похоже, церемонии она считала излишними. Что ж, меня это вполне устраивало. С важностью я вошел в дом.

В просторной комнате стояли кресла, шезлонги и большой обеденный стол. Неужто она и вправду живет одна? Мне захотелось окончательно в этом убедиться.

– Вам, наверное, приходится подолгу скучать?

– Время от времени ко мне заглядывают разные люди. – Поколебавшись, она добавила: – А с моими зверюшками я не расстаюсь.

– Подбор не совсем обычный. – Я уселся в предложенное мне кресло. – Вы их сами разводите?

Хозяйка впервые слегка улыбнулась.

– Да. Устраивайтесь поудобней и подождите. Я скоро приду.

При мысли о еде у меня сводило скулы, но в отдыхе я нуждался еще больше. Я откинулся на спинку кресла и расслабился. Головокружение прошло, и я задумался над тем, что меня ожидает. На острове, по всей видимости, я пробуду до прихода ближайшего корабля. Если ждать придется не слишком долго, укротительница львов не успеет мне наскучить. Завтра заявится Голиас, но к утру я уже сделаюсь в доме господином. Пока рыжеволосая мне не надоест, под этой крышей нет места другому мужчине. Если же Голиас не уступит – спущу на него гиен.

На кухне хозяйка снова запела, и я счел это хорошим признаком. Песня могла бы показаться странной, но ведь ее пела владелица зверей!

У всех ловцов обычай свой:

Волк зайцу вслед летит стрелой,

Сидит и ждет паук.

Силком охотятся, крючком,

Удав глядит себе молчком —

Но кролику каюк.

Иной преследует и ждет,

Заворожит и в плен берет —

Таков мой…

В повадках змей я так и не разобрался, а вот про паучков мне понравилось. Скоро она узнает, что и я неплохо умею ткать паутину.

Песня оборвалась.

– Готово! – послышался возглас. Хозяйка вошла, неся уставленный блюдами поднос.

– Надеюсь, вам это понравится.

Я едва не одурел от запаха пищи.

– Посмотрим, – ответил я, садясь на место, которое она мне указала. Она забыла принести вилку, но я не стал ей об этом напоминать. Энергично орудуя ложкой и ножом, я принялся за еду. Блюда были приготовлены отменно. Насытившись, я почувствовал прилив сил. Можно было приниматься за дело.

После обеда мы с бокалами вина в руках расположились в шезлонгах, стоявших почти рядом. Я, прихлебывая, говорил, а она смотрела на меня и слушала.

Она не казалась доступной, но избегала моего взгляда. Скромность порой способствует успеху. Смелая женщина выбирает сама, но выбор ее может не прийтись на вас. А робкая ждет, когда ее выберут. Возможно, эта робела в моем присутствии – ведь я житель одного из величайших городов мира! – или просто была неопытна. Что ж, выясню, в чем дело, и буду вести себя соответственно.

Рассуждал я хладнокровно, не испытывая к ней никакой дружеской склонности. Я давно понял, что любить нравящуюся женщину не обязательно, и потому не стремился к браку. Хотел я от женщин немногого и никогда не терял ради них душевного равновесия. Меня не заботило, что обо мне думают. Иные не соглашались на подобные условия, но находились и другие, более покладистые.

Рыжеволосая не поощряла меня открыто, хотя это придало бы мне мужества, и все же я чувствовал себя на верном пути. Стараясь ей понравиться, я преследовал двойную цель. Ведь я нуждался в пище и крове – и это также заставляло меня, помимо обыкновения, казаться любезным.

Напирая на собственную незаурядность, я всеми силами старался дать ей понять о разделявшей нас пропасти. В конце концов выяснилось, что она даже в Чикаго не бывала. Хозяйка слушала внимательно, и это воодушевляло меня. Я болтал о том, о сем, иногда вскользь касаясь каких-либо событий своей жизни, а она, откинувшись в шезлонге, пристально смотрела на меня из-под опущенных век. Изредка вставляла слово-другое в разговор. В руках она небрежно вертела золотую безделушку, похожую на большую вязальную спицу. Ей, наверное, хотелось показать, как красивы ее руки. Спица, однако, была слишком велика.

Почувствовав, что ужин мой достаточно усвоился, я поднялся и лениво подошел к хозяйке.

– Что это за игрушка? Дайте-ка взглянуть.

Она с лукавым видом прижала ее к груди, но тут же подвинулась, чтобы я мог сесть поближе.

– Вас она в самом деле интересует?

Все шло как по маслу.

– Конечно, – кивнул я, серьезно глядя на нее. Я уже предвкушал, какая гладкая у нее кожа под этим тонким платьем. Но хотелось еще немного продлить игру. Я наклонился над безделушкой.

– Пожалуйста, дорогая, покажите.

– С удовольствием, – сказала она неожиданно твердо, взглянув мне прямо в лицо. Наши взгляды впервые встретились. Ее глаза так сверкали, что я зажмурился и отпрянул.

– Тебе хотелось узнать? Так вот же!

Подавшись вперед, она кольнула меня золотой палочкой. Судорога, будто ток, пробежала по мне, и я лишился сознания.

Очнувшись, я попробовал встать, но не смог оторвать рук от пола. Я попытался взглянуть на них – бесполезно. Глаза были как будто не мои. И тут хозяйка с отвращением воскликнула:

– Вон отсюда, гадкий поросенок. Шшу!

Ручка метлы ткнулась мне в ребро. Я хотел посмотреть на хозяйку, но вместо этого заскользил на четвереньках по мраморному полу.

– Прочь! – она снова ткнула меня метлой. Я спотыкался, испуганный и разъяренный. К тому же меня донимала одышка. Сказать бы ей, что вот сейчас я поднимусь и задам ей трепку! Как назло, язык отказался служить мне. Пока я пытался удержать равновесие, она с силой ударила меня по хребту.

– Вии-и! – Завизжав от боли, я засеменил к выходу.

Жестоко избитый, я уже не хотел здесь оставаться. Я удирал во все лопатки, а хозяйка лупила меня, стараясь выгнать вон из кухни. Во дворе бежать было легче, но спасения от метлы не было и там. Нещадными тычками в бока хозяйка отогнала меня от дома. В темноте я налетел на деревянную перегородку. Потом она опять ткнула меня концом золотой штуковины – у ручки метлы конец не такой острый. Я перескочил через забор. И шлепнулся в липкую грязь. Несмотря на темноту, сразу стало ясно, куда я попал. Жителю Чикаго никогда не забыть запаха свиней. Я так и замер дрожа, с руками и ногами, разъехавшимися в зловонной жиже. Я всегда осмысливал факты – привычка, которой немало гордился. Вот и теперь попытался понять, что же со мной случилось. На сей раз мой разум оказался бессилен… Но вот из-за деревьев выплыла луна. Повернувшись, я заметил длиннорылую тень, которая тоже шевельнулась. Я попытался отделиться от нее, но не смог. Сделав несколько медленных шагов, я затрусил и потом в бешенстве плюхнулся в грязь. Тень неотступно преследовала, меня. Добежав до противоположной стены загона, я бросился на нее с отчаянным криком. Ночное молчание нарушил визг перепуганного поросенка.

Было бы безумием не поверить очевидному. Сумасшедшие облегчают свою участь тем, что отвергают факты. Но как утверждать, что человека нельзя превратить в животное, если именно это со мной и случилось?

Я не долго чувствовал себя не в своей тарелке. Мой визг разбудил обитателей свинарника, и они, похрюкивая, подошли меня обнюхать. Поначалу я увертывался, не желая завязывать знакомство, но в конце концов устал и успокоился. Тогда они вновь собрались возле меня. Я вспотел и продрог, а от тел их шло приятное тепло. Мы провели ночь, сбившись в кучу, как это обычно делают свиньи. К утру я почувствовал себя здесь своим. Мои новые знакомцы, как и я, были свиньями, и ничего плохого в этом я уже не видел.

Вдруг послышались человеческие голоса, и философское умонастроение меня покинуло. Пристыженный, я забился в дальний угол свинарника. Вдобавок надо было соблюдать осторожность: ведь один из голосов принадлежал хозяйке виллы. С нею был Голиас: очевидно, она его знакомила с домом и пристройками.