Текст книги "Потерянный рай"

С тех пор я обратил свои мысли к глубоким, возвышенным думам: я обнял обширным взором Небеса, Землю и Воздух; все прекрасное и высокое постиг я; но все, что есть в мире прекрасного и высокого – соединяется в твоем божественном образе, в лучах небесной твоей красоты. Нет красы равной твоей или хотя бы близкой к ней. Твоя красота привлекла меня сюда, хотя, может быть, я тебе докучаю; я пришел, чтобы лицезреть тебя и с благоговением поклониться тебе, справедливо названной владычицею всех тварей, Царицею мира». Так говорил Дух зла устами хитрого Змея. Ева, изумленная еще более, неосторожно отвечает:

«Змей, твои чрезмерные похвалы заставляют сомневаться в силе плода, испытанной тобою первым. Но, скажи, где растет это дерево? Далеко ли отсюда? Господь насадил в Раю множество разнородных деревьев; мы многих еще не знаем; нашему выбору предоставлено такое обилие плодов, что множество из них не тронуто нами; они висят на ветвях, не подвергаясь порче, в ожидании, пока не народятся люди, чтобы собрать их; тогда более многочисленные руки помогут нам.»

Хитрый змей, радуясь, спешит ответить: «Царица, путь не далек и не труден. Оно там, за миртами, посреди равнины, на берегу ручья, после той рощицы цветущих бальзамов и мирты. Если позволишь мне быть твоим путеводителем, я приведу тебя скоро.»

«Веди!» – сказала Ева.

Коварный вожатый, прямо возвышаясь на хребте, спешит к злодеянию. Надежда высоко поднимала сиявший от радости гребень. Так блуждающий огонь, рожденный скоплением тяжелых паров, сгущенных ночным холодом, от движения воздуха вспыхивает пламенем; часто, говорят, зажигает его злой Дух. Блуждая, обманчивым светом он сбивает с дороги ночного путника; тот испуганно следует за ним в болота и топи, а нередко и в пропасти, в глубокие пучины, которые поглощают его, и он гибнет вдали от всякой помощи. Так, сияя пагубным блеском, ужасный змей обманом ведет Еву, нашу легковерную праматерь, к заповедному дереву, корню всех наших несчастий. Увидев дерево, она говорит своему путеводителю:

«Змей, мы напрасно шли сюда; этот путь был для меня бесполезен, хотя я вижу здесь чрезмерное обилие плодов. Чудесна их сила, если так подействовала на тебя, но пусть вера в нее остается при тебе. Мы не смеем ни вкушать плодов этого дерева, ни прикасаться к ним: так повелел Бог: это единственная заповедь, изреченная Его устами, – во всем остальном мы вполне свободны; единственный наш закон – наш разум».

«Как! – коварно возражает искуситель, – Бог не позволил вам вкушать всех плодов здесь, в саду, провозгласив вас владыками всего на земле и в воздухе?»

На это Ева, еще не ведая греха, отвечает: «Мы можем вкушать все плоды в этом саду, кроме одного: показав нам это прекрасное дерево среди сада, Господь сказал нам: «Не вкушайте его плодов, не прикасайтесь к ним, или вы умрете».

Едва окончила она свой краткий ответ, как искуситель, становясь отважнее, принимается за новый план нападения. Он представляется полным рвения и любви к человеку; негодует на несправедливость к нему, волнуется, горячится; потом поднимается с достоинством, как бы готовясь говорить о важном предмете. Так в древности, в Афинах или свободном Риме, где так процветало красноречие, теперь умолкшее, знаменитый оратор, защищая благо отчизны, стоял, безмолвно погруженный в думу; между тем вид его, осанка, малейшее движение приковывали внимание слушателей, прежде чем он открывал уста; иногда, как бы в порыве своего рвения за правду, пропуская замедляющее вступление, он прямо приступал к своему предмету. Так искуситель, в волнении, встает, выпрямляется и восторженно произносит:

«О священное, мудрое и дающее мудрость Растение, мать всех познаний! Да, я чувствую в себе твою силу; она меня просветляет, я не только проникаю в начало вещей, но открываю даже высочайшие пути, как бы ни считались они премудры! Царица вселенной! Не верь тем страшным угрозам: вы не умрете. И что может причинить вам смерть? Этот плод? Он даст вам жизнь, дав знание. Взгляни на меня, я прикасался к тому плоду, вкушал его; однако, дерзнув искать высшего удела, я не только жив, но живу еще более совершенной жизнью, чем было предназначено мне судьбою. Может ли быть закрыто Человеку то, что открыто Животному? Может ли Бог воспламениться гневом за столь ничтожный проступок? Скорее, не похвалит ли Он вашего неустрашимого рвения, когда увидит, что страх смерти, которой Он угрожал вам, – что бы такое ни была эта смерть, – не отклонил вас совершить то, что должно возвести вас на высшую степень блаженства, открыть вам познание добра и зла! Добра! Что может быть справедливее? Зла?.. Если оно существует в самом деле, почему же не знать его? Тогда легче его избегнуть. Бог не может вредить вам и оставаться правосудным: если в Нем нет правосудия, Он не Бог; тогда Он не может требовать ни страха, ни послушания. Самый ваш страх смерти должен удалить от вас всякую боязнь. Для чего же это запрещение? Для того, чтобы запугать вас, для того, чтобы вы поклонялись Ему, оставаясь в уничижении и невежестве. Он знает, что в тот день, когда вы вкусите от этого плода, очи ваши, столь ясные, а на самом деле темные, просветятся и откроются вполне: вы станете подобны богам и, как они, узнаете добро и зло. Так должно быть по сравнению со мною: вы будете богами, как я стал Человеком – внутренно я обладаю человеческим духом. Если из животного я сделался человеком, вы из людей превратитесь в богов.

Правда, свергнув с себя человеческое естество, вы, может быть, умрете, чтобы возродиться богами. Если в этом заключается все несчастье, несмотря на все угрозы, можно желать такой смерти. И что же такое боги, чтобы Человеку не сравняться с ними с той минуты, когда он разделит их божественную пищу? Боги первородны и, пользуясь этим преимуществом, заставляют нас верить, что все происходит от них. Я сомневаюсь в этом. Почему же эта прекрасная земля, согреваемая солнцем, рождает всего так много, а они что делают? Ничего. Если они все создали, кто же вложил познание добра и зла в это дерево, и отчего всякий, кто вкусит его плода, мгновенно, без их позволения, достигает мудрости? Чем же оскорбляет Человек Бога, достигнув знания? Чем может ваше знание повредить Ему? И если все зависит от Него, то может ли это дерево сообщить вам что-либо противное Его воле. Не зависть ли это? Но разве зависть не может обитать в небесных сердцах? Все эти причины и много еще других доказывают, как необходим для вас этот прекрасный плод. Земная богиня! Сорви его и вкушай без боязни».

Он окончил; слова его, исполненные коварства, нашли слишком легкий доступ в сердце Евы. Пристально смотрит она на плод, один вид которого полон соблазна, а в ушах ее все раздаются звуки тех слов, таких убедительных, внушенных, кажется ей, разумом и истиной. Между тем полуденный час приближался, а с ним вместе и голод; чудесный аромат плода возбуждает его еще сильнее; она уже не противится искушению сорвать и вкусить его, устремляет на него взоры, горя желанием; однако сначала она останавливается на минуту, задумывается и так рассуждает сама с собою: «Велика твоя сила, в том нет сомнения, лучший из плодов! Хотя ты запрещен человеку, но возможно ли не удивляться тебе! Так долго заповеданный, при первом прикосновении к тебе, немому языку ты даровал красноречие; бессловесной твари вложил ты дар слова, чтобы разглашать твою славу. И Тот, Кто заповедал нам тебя, не скрыл от нас твоей чудотворной силы, назвав тебя древом познания, познания как добра, так и зла. Он запретил нам вкушать тебя, но Его запрещение возвышает твою цену, открывая нам, какие блага ты сообщаешь и то, чего нам недостает. Неведомым благом владеть нельзя; или владеть им, не ведая его, все равно, что не обладать им вовсе. Наконец, что запрещает Он нам? Знание? Он запрещает нам благо! Запрещает нам быть мудрыми! Такие запреты не могут связывать, если смерть налагает на нас оковы, к чему служит нам свобода нашего разума? В тот день, когда вкусим от этого прекрасного плода, мы умрем: таков приговор!.. Змей разве умер? Он вкусил и жив; он приобрел познание, и говорит, и рассуждает, и мыслит, будучи прежде бессмысленным. Неужели смерть придумана для нас одних? Неужели нам запрещен плод познания и предоставлен животным? Животным он не воспрещен, как видно! Но отчего же эта тварь, первая вкусив его, не скрывает ревниво своего нечаянного открытия, а доверчиво, с радостью спешит дружески поделиться с человеком доставшимся ей благом? Это друг человека, без обмана и хитрости. Чего же страшусь я? Или, лучше сказать, в моем неведении добра и зла, как знать, чего мне страшиться более: Бога или смерти, закона или кары? Здесь конец всех сомнений. Этот божественный плод, пленяющий вкус и зрение, обладает силою даровать мудрость. Что же удерживает меня сорвать его и насытить и тело и душу?»

Сказала и в злополучный час протягивает к плоду безрассудную руку, срывает, вкушает его! Земля содрогнулась от боли; Природа, потрясенная до основания, глубоко вздохнула; все ее творения повторили этот горестный стон, чувствуя, что все погибло! Виновный змей скрылся в чащу; бегство было легко: Ева вся предалась вкушаемому плоду, ничего не замечая вокруг. С таким наслаждением, казалось, не вкушала она еще никакого плода, был ли в нем действительно такой вкус или она воображала это, упоенная надеждою знания. В мыслях своих она представляет себя уже близкой к божеству. Она неумеренно, с жадностью вкушает плод, не ведая, что вкушает смерть. Насытясь, наконец, словно опьяненная вином, восторженная, самодовольно выражает так свою радость:

«О совершеннейшее, могучее, драгоценнейшее из всех райских деревьев, благословенной своей силой дающее мудрость! Ты было в неизвестности, в презрении; прекрасные плоды твои висели напрасно, будто созданные без всякой пользы; но с этого дня тебе будет посвящена моя первая забота; каждое утро с песней, с должной тебе хвалою, буду облегчать я твои роскошные ветви, обремененные обилием плодов, которые ты щедро всем предлагаешь. Между тем, питаемая тобою, я созрею в мудрости, уподоблюсь богам, которым все открыто, хотя они завидуют другим в том, чего не могут дать сами. Если бы сила, заключенная в тебе, была их даром, ты не росло бы здесь. И этим опытом обязана я тебе, мой добрый наставник; не последовав за тобою, я оставалась бы в неведении. Ты открыл мне путь к Мудрости, дал мне проникнуть в глубину таинственного ее святилища.

Может быть, мой поступок останется тайной: Небо так высоко и далеко отсюда; с такой вышины можно ли ясно видеть все, что происходит на земле? Может быть, другие заботы отвлекли неусыпное внимание великого нашего Законодателя, спокойно восседающего среди соглядатаев, которыми Он Себя окружил. Но как явлюсь я к Адаму? Открыть ли ему перемену и разделить с ним свое блаженство? Или лучше нераздельно, одной владеть могуществом знания? Тогда я пополню то, чего недостает моему полу: Адам полюбит меня еще нежнее, я сделаюсь равною ему, а, может быть, в ином даже выше, от чего бы я не отказалась, так как низший может разве быть свободен? Да, это было бы прекрасно!.. Но что, если Бог видел все, и меня постигнет смерть? Как, меня не будет! Вместо меня Адам найдет другую жену, другую Еву? Он будет наслаждаться с нею счастьем, а я обращусь в ничто! Одна эта мысль хуже смерти! Нет, прочь все сомнения, я твердо решила: Адам должен разделить со мною и блаженство и горе: я так горячо люблю его, что с ним готова встретить все смерти – жизнь без него я не считаю жизнью».

С этими словами она отходит от дерева, но прежде благоговейно склоняется перед ним, как бы воздавая честь той Силе, которая заключалась в растении и разливала в нем этот сок премудрости, извлеченный из напитка богов, нектара.

Адам, между тем, с нетерпением ожидал свою подругу. Он сплел гирлянду из любимых ее цветов, чтобы украсить ее косы и увенчать ее сельские труды, как жнецы коронуют свою царицу жатвы. Он мысленно представлял радость свидания, ждал новой отрады после столь долгой разлуки. Однако какое-то тяжелое предчувствие томило его сердце; он часто чувствовал, как оно замирало. Он идет навстречу своей подруге в ту сторону, куда она пошла, когда они расстались утром. Дорога эта вела к дереву познания. Недалеко от него он встречает Еву: она только что отошла от дерева и держала в руке ветку с чудными плодами; покрытые нежным пухом, свежие, они точно улыбались на ветке и разливали аромат амврозии. Она спешит к Адаму. Лицо ее просит о прощении, но она сейчас же спешит оправдаться, с такою смятенной речью обращаясь к Адаму:

«Тебя удивляет, Адам, мое долгое отсутствие? Как я без тебя тосковала! Вдали от тебя так долго тянулось время! Впервые испытала я тоску любви, но это не повторится более! Никогда не придет мне мысли испытывать то, чего, неопытная, я сама безрассудно искала – мучений разлуки с тобою! Но удивительный случай задержал меня, ты будешь поражен, услышав о нем.

Дерево это не опасно, как нам говорили, предостерегая вкушать его плод, открывающий будто бы путь к неведомому злу; напротив, в нем заключена божественная сила: он открывает глаза, делает богами тех, кто его вкусит! Действие его уже было испытано. Мудрый змей, не подверженный такому стеснению как мы, или, не повинуясь ему, вкусил плода; однако он не умер, как угрожали нам, но с той минуты приобрел дар слова, человеческие чувства и удивительный разум; он так убедил меня своим красноречием, что я также вкусила того плода. Действие его оправдало мои ожидания: глаза мои, омраченные прежде, прояснились, дух мой возвысился, сердце стало дальновиднее, я возросла до Божества. Но для тебя больше стремилась я к этой высокой ступени; без тебя я готова ее отвергнуть; блаженство только тогда для меня блаженство, когда ты разделяешь его со мною; без тебя оно будет мне тягостно, ненавистно! Вкуси же и ты; пусть соединяет нас одинаковый жребий, одна любовь и радость! Вкуси, иначе неравенство разлучит нас; ради тебя я готова отказаться от божества, но будет уже поздно, – Судьба не допустит этого». Так Ева с оживлением рассказала свою повесть, но пылавшие щеки невольно выдавали ее смятение. Адам же, услышав о роковом проступке Евы, в испуге стоит неподвижный и бледный; ужас леденит кровь в его жилах, отнимает все силы; ослабевшая рука роняет гирлянду, сплетенную для Евы, и рассыпались увядшие розы. Стоял он долго безмолвный и бледный; наконец, сначала мысленно говорит сам с собою:

«О, прекраснейшее из созданий, последнее и лучшее из всех Божьих творений, Существо, в котором соединено все, что могло быть создано святого, чистого, прекрасного, нежного, чарующего для взора и мысли! Неужели ты погибла! Так мгновенно погибла! Неужели утратила ты невинность и честь и обречена на смерть! О, как могла ты нарушить строгую заповедь, как осмелилась святотатственно коснуться священного, заповеданного плода? Проклятая, неведомая тебе хитрость врага обманула тебя, и меня погубила вместе с тобою! Мое решение – умереть с тобою! Могу ли я жить без тебя? Могу ли забыть сладостные беседы и любовь, сливавшую наши сердца так нежно? Могу ли я пережить тебя и одиноким бродить в этих диких лесах! Хотя бы создал Бог другую Еву, хотя я отдал бы другое свое ребро, горе лишиться тебя никогда не изгладилось бы из моего сердца. Нет, нет, я чувствую, узы природы влекут меня к тебе: ты плоть от моей плоти, кость от моей кости; твоя судьба и моя должны быть нераздельны в счастье и в горе!»

Мысленно проговорив так, подобно человеку, который после тяжелого удара успокаивает свое душевное смятение и покоряется тому, что кажется ему непоправимым, он спокойно обращается к Еве с такими словами:

«На какой отважный поступок решилась ты, смелая Ева! Ты подверглась бы страшной опасности, взором одним пожелав священного плода, на котором лежит святой завет, а ты осмелилась вкусить его, когда запрещено даже прикасаться к нему! Но кто вернет прошлое или переделает то, что сделано? Никто, ни Бог Всемогущий, ни Судьба. Но, может быть, ты и не умрешь; может быть, теперь поступок твой не так страшен после того, что плод был ранее вкушен змеем; оскверненный им, он, может быть, уже потерял свою святость, сделался обыкновенным плодом ранее, чем ты его вкусила. Но и змей не умер от него; он остался жив; ты говоришь, он достиг высшей степени жизни, стал подобен человеку. Сильное доказательство в нашу пользу: значит, мы, вкусив этого плода, достигнем соразмерной высоты, будем богами или ангелами – полубогами. Не допускаю я также мысли, чтобы Бог, премудрый Творец, хотя Он и угрожает нам этим, действительно решился уничтожить нас, превосходнейших Своих созданий, так высоко одаренных им, поставленных владыками всех Его творений, которые, будучи созданы для нас, тесно связанные с нашей судьбою, неизбежно должны погибнуть вместе с нашим падением! Неужели Бог из Творца сделается разрушителем! Будет создавать и пересоздавать, напрасно теряя время на труд! Не соединимо это с понятием о Боге; хотя Он властен произвести новое творение, но нас неохотно решится Он уничтожить! Он не захочет, чтобы торжествующий супостат сказал: «Ненадежная судьба любимцев Божиих; кто может угодить Ему? Сначала погубил Он меня, теперь уничтожил человеческий род; чья очередь будет после? Нельзя давать врагу такую пищу к насмешке. Но, будь что будет, я неразрывно соединил свою судьбу с твоею, пусть один приговор постигнет нас обоих. Если смерть соединит меня с тобою, смерть будет для меня жизнью. Так непреодолим в моем сердце закон природы, влекущий меня к моему собственному существу, моему собственному «я» в тебе! Все, что ты – мое: существование наше не может быть разделено; мы – одно существо, одна плоть. Лишиться тебя значит лишиться своей собственной жизни!» Так говорит Адам; Ева отвечает ему: «О, с какой славой выдержала испытание твоя беспредельная любовь! Какое блистательное доказательство! Какой высокий пример! О, Адам, как я хочу подражать тебе, но, далекая от твоего совершенства, могу ли я равняться с тобою, я, гордящаяся происхождением от твоего ребра. Какое блаженство для меня, когда ты говоришь, что мы – одна душа, одно сердце! И как трогательно доказал ты это теперь: ты решаешься разделить мою вину, преступление даже, если может быть преступлением вкушение чудного плода, – страшась, чтобы смерть или худшее, чем смерть, не разлучило нас, так нежно соединенных любовью! Могущество этого плода (благо всегда рождает благо, непосредственно или случайно) дало мне счастье видеть доказательство твоей любви, которая иначе никогда, может быть, не проявилась бы с такою силою! Если бы я была уверена, что мой смелый поступок повлечет за собою то, чем нам грозили – смерть, я бы одна претерпела самую жестокую кару и не стала бы убеждать тебя. О, скорее бы умерла я одна, но не решилась бы склонить тебя на поступок, могущий погубить твой покой, особенно после такого беспримерного доказательства твоей искренней, верной любви ко мне. Но, напротив, я ощущаю совсем иные последствия: не смерть, а усиленную жизнь, новые надежды, новые радости; глаза мои просветились, вкус стал божественно тонок: что прежде доставляло удовольствие моим чувствам, теперь кажется мне тяжелым, грубым. Поверь моему опыту, Адам, вкуси смело, а страх смерти предай ветрам».

Сказав это, она заключает Адама в объятия и плачет тихими слезами радости. Какое торжество для нее видеть такую возвышенную любовь, которая ради нее готова подвергнуться небесному гневу, смерти. В награду (достойная награда столь безрассудной слабости) она щедрою рукою дает ему с ветки красивые, соблазнительные плоды. Адам, не внимая голосу совести, вкушает. Он знал, к чему ведет преступление, он не был обманут; его покорила ласка и очарование женщины.

Опять в муках содрогнулась земля до глубочайших своих недр, опять издала стон вся Природа. Потемнело Небо и, гремя глухими перекатами грома, проливало горючие слезы о совершении первородного греха, источника смерти. Адам ничего не замечает, насыщаясь запретным плодом. Ева не страшится повторить преступление. Наконец, оба, словно опьяненные молодым вином, безумно предаются веселью. Они воображают, что божество уже окрылило их, и готовятся с презрением оставить землю. Но обманчивый плод оказал совсем иное действие: в них разожглись плотские желания. Адам стал бросать на Еву сладострастные взгляды, она отвечает тем же. Оба горят страстью: Адам такою речью возбуждает Еву к страстным ласкам: «Ева, теперь я вижу, как правилен и изящен твой вкус, не последнее свойство мудрости, потому что в каждое наше суждение мы прибавляем и чувство вкуса, и небо считается хорошим судьею. После того, как ты сегодня угостила меня, я уступаю тебе всю честь. Сколько потеряли мы наслаждений воздержанием от чудного плода; до этой минуты мы не знали настоящего вкуса. О, если все запретное так приятно, жаль, что вместо одного дерева нам не запрещено десяти. Но, пойдем; это восхитительное яство так освежило нас и зовет нас к наслаждению. Никогда, с той минуты как я впервые тебя увидел, и ты, украшенная всеми совершенствами, стала моей женою, никогда красота твоя не зажигала в моей крови такого желания владеть тобою; так очаровательна ты в эту минуту! О благодетельная сила чудесного дерева!»

Говоря так, он шутливо и нежно глядит на Еву: она поняла его взгляды; заразительным огнем горят ее очи. Адам берет ее за руку; она, не противясь, идет за ним к тенистому дерну, над которым раскинулись зеленым шатром густые ветви деревьев. Цветы были их ложем: фиалки, ландыши, гиацинты, царские кудри, самое мягкое, самое свежее лоно земное. Так упивались они всею роскошью наслаждений, всеми восторгами любви, запечатлев ими взаимную вину, стараясь забыть в них грех, пока сон, наконец, не склонил их, утомленных, негою.

Но как скоро исчезла сила пагубного плода, которая опьяняющими сладкими парами отуманила их чувства, исчез и тяжелый сон, словно наведенный на них угаром, томивший их виновную совесть мучительными грезами. Проснулись они усталые, точно после бессонной ночи, взглянули друг на друга и увидели, как открылись их очи и как омрачилась душа! Невинность, подобно завесе ограждавшая их от познания зла, исчезла. Взаимная откровенность, врожденная прямота души, честность, все покинуло их, оставив во всей наготе виновного стыда, покрывшего их теперь; но этот покров обнажал их еще более.

Так исполин колена Данова, могучий Самсон, проснулся без сил в вероломных объятиях филистимлянки Далилы. Подобно ему, и наши прародители проснулись нагие, лишенные всех добродетелей. Терзаясь стыдом, безмолвные, долго сидели они словно в онемении; наконец, Адам, убитый стыдом не менее Евы, с усилием произносит:

«О, Ева, в недобрый час преклонила ты ухо к словам лукавого гада. Кто бы не научил его подражать человеческому голосу, но он сказал правду о нашем падении и солгал, обещая, что мы возвысимся! Правда, глаза наши открылись, мы узнали теперь добро и зло, – добро погибло, зло приобретено!

Гибельный плод познания! Если в том состоит познание, что теперь мы видим себя нагими, лишенными чести, невинности, верности, чистоты, – наших лучших украшений, поруганных, оскверненных теперь. Даже на лицах наших сохранились следы нечистой страсти, этого обильного источника зол, следы стыда, худшего из зол! Да, добро погибло для нас!.. Как предстану я пред лицом Бога и Ангелов, которых некогда встречал я с таким радостным восторгом? Небесные образы ослепят наши земные очи, не способные теперь переносить их лучезарного блеска! О, зачем не могу я жить одиноко в дикой пустыне, в глубине дремучего леса, куда непроницаемые вершины высочайших деревьев не пропускали бы ни света звезд, ни одного луча солнца, широко распространяя свою тень, черную как ночь! Сосны, кедры, покройте меня бесчисленными вашими ветвями: спрячьте меня навеки от божественных взоров!.. Однако, подумаем, как в этом плачевном состоянии скрыть друг от друга самую неприличную наготу нашего тела, заставляющую нас стыдиться всего более. Широкие, мягкие листья какого-нибудь дерева, сшитые вместе и опоясанные вокруг наших чресл, могут прикрыть те части, чтобы Стыд, этот новый пришелец, который будет теперь преследовать нас постоянно, не укорял нас в нечистоте». Так советует Адам; они идут вместе в глубину леса; скоро они выбрали смоковницу, – не того ради, что славится своими плодами, а дерева, известного в наши дни индийцам в Малабаре и Декане. Оно простирает кругом многочисленные длинные ветви, которые, изгибаясь, склоняются до земли, пускают корни и, словно дочери, растут вокруг материнского дерева. Под тенью этих колоннад, увенчанных высоким сводом, идут аллеи, где раздается эхо. Часто индийский пастух, скрываясь от зноя, ищет в них прохлады и сквозь отверстия, прорезанные в густой листве, наблюдает за пасущимся стадом.

Они нарвали этих листьев, широких как щит амазонки, и, употребив все искусство, соединяют их и опоясывают ими чресла. Тщетный покров! Он не может скрыть их преступления и удручающего их стыда! О, куда девалось целомудрие их первозданной наготы! Таким Колумб, в позднейшее время, нашел первобытного американца; опоясанный поясом из перьев, в нагом виде, дикий, бродил он среди лесов на островах и тенистых прибрежьях.

Прикрыв себя листьями, наши прародители считали и стыд свой прикрытым отчасти; но, не чувствуя в душе покоя, они сели на землю и горько плакали. Не только потоки слез лились из их глаз, но в сердцах их поднялась страшная буря. Гнев, ненависть, недоверие, раздор потрясали их дух, некогда обитель мира и тишины, теперь – добычу смятений и колебаний. Рассудок перестал действовать, воля не повиновалась ему; их поработила чувственность, которая, несмотря на свое низкое происхождение, завладела царством разума, требуя верховной власти. В этом беспорядочном состоянии души, с тревожным взором, непривычным голосом продолжает Адам прерванную речь: «Зачем не послушалась ты моих слов, зачем не осталась со мною, как я просил тебя о том, когда в это злополучное утро пришло тебе, не знаю откуда, непонятное желание бродить одной. Мы были бы счастливы по-прежнему; теперь же мы лишены всех благ, наги, опозорены, несчастны! О, с этой минуты да не приходит никому мысли испытывать верности, требуемую от него долгом! Кто сам нетерпеливо ищет испытания, – уже начинает падать.»

Ева, оскорбленная таким упреком, восклицает: «Какие жестокие слова произнесли уста твои, Адам! Ты приписываешь наше несчастье моей слабости или, как ты говоришь, моему безрассудному желанию бродить! Но, кто знает, и в твоем присутствии какое зло могло бы постигнуть меня, а, может, и тебя самого? Будь ты при искушении, там или здесь, ты сам не мог бы открыть хитрости Змея по его речам. Не зная никакой причины к вражде между нами, можно ли было думать, что он хочет зла, ищет нашей погибели? Неужели я всегда должна быть неразлучна с тобою? Тогда уже лучше было оставаться при тебе неодушевленным ребром! Но, если так, зачем же ты, моя глава, решительно не запретил мне идти, предвидя, как ты говоришь, что я иду на такую опасность? Ты слишком слабо сопротивлялся, ты мне позволил, одобрил мое намерение и проводил меня с лаской. Если бы ты был тверд, непреклонен в твоем отказе, ни я бы не согрешила, ни ты вместе со мною».

Адам, в первый раз разгневанный, возражает: «Это ли твоя любовь? Это ли награда моей любви к тебе, о, неблагодарная Ева! Любви, не изменившей тебе, когда ты уже погибла, а я не был виновен? Я мог бы наслаждаться бессмертным блаженством, но добровольно решился умереть с тобою. И теперь ты обвиняешь меня, говоришь, что я был причиной твоего преступления? Ты находишь, что я не довольно строго останавливал тебя? Что же я мог еще сделать? Я предупреждал тебя, увещевал, предсказывал опасность, напоминал о тайном враге, подстерегающим нас каждую минуту. Идти далее, значило бы прибегать к насилию, но уместно ли насилие над свободной волей! Чрезмерная самоуверенность увлекла тебя. Одно из двух: или ты надеялась не встретить опасность, или искала случая со славой выдержать испытание. Может быть, я и сам заблуждался, чрезмерно восхищаясь тем, что казалось в тебе столь совершенным; я думал, что зло не смеет коснуться тебя. О, как раскаиваюсь я в этом заблуждении; оно было причиной моего преступления! И ты, ты обвиняешь меня! Вот что ожидает всякого, кто, слишком доверяя достоинствам женщины, представляет ей господство. Она не терпит противоречия, а если ее постигнет несчастье, когда она представлена самой себе, она же первая обвинит слабость и снисходительность мужа.»

Так, в взаимных укорах, проводили они бесплодные часы; ни один не сознавал себя виновным и, казалось, конца не будет их тщетным распрям.