Текст книги "История Византии"

Новости о падении Фессалоник достигли Константинополя примерно в то же время, когда пришло сообщение о том, что папа Мартин V созвал церковный собор, который должен был состояться в Базеле в 1431 г. Иоанн Палеолог увидел в этом луч надежды. На собор съедутся представители всех христианских народов Запада, и очень возможно, что обращение к ним Византии с просьбой о помощи будет воспринято должным образом. По ряду причин собор был отложен на семь лет, а местом его проведения теперь стала Феррара, но решимость императора посетить высокое собрание осталась твердой. Иоанн вновь оставил брата Константина в столице в качестве регента и в ноябре 1437 г. отправился в свою историческую поездку, взяв с собой около 700 наиболее влиятельных деятелей Византии, в том числе самую представительную делегацию восточных клириков, когда-либо посещавшую Запад. Среди членов делегации были патриарх Иосиф II и еще 18 церковных иерархов – в том числе блистательный Виссарион Никейский и Исидор, митрополит всея Руси. Из светских деятелей надо упомянуть Георгия Схолария, чье знание латинской теологии, как ожидалось, поразит ученых Запада, и самого почитаемого из всех византийских мыслителей – Гемиста Георгия Плифона из Мистры. Все они в большей или меньшей степени были настроены прозападно. Самым видным представителем ультраправославного лагеря являлся Марк Евгеник, митрополит Эфесский. Император также взял с собой брата Димитрия, которого считал интриганом и потому предпочитал держать при себе, чтобы была возможность присматривать за ним.

Начало работы собора гладким не оказалось. Было много неприятных проблем протокольного характера, а также вопросов, связанных с очередностью выступлений. И василевс, и папа ревниво относились к воздаянию почестей. К примеру, взаимное расположение двух тронов в помещении для собраний породило такие затруднения, которые в какой-то момент стали казаться непреодолимыми. Апломб Иоанна понять можно: чтобы его миссия удалась, важно было, чтобы его рассматривали не как просителя, но как монарха великой христианской империи.

Однако на кого он собирался произвести впечатление? Иоанн приехал на собор, чтобы обратиться за помощью к европейским правителям, и не спешил до их прибытия что-либо предпринимать, но важные государственные деятели все никак не появлялись. Латиняне теряли терпение, поскольку дискуссии на соборе не двигались с мертвой точки; папа, ответственный за размещение всей греческой делегации и обеспечение ее питанием, был озабочен еще больше, поскольку его финансовые запасы неуклонно таяли. С началом августа пришла чума. Греки оказались невосприимчивы к этой болезни, но среди латинских делегатов была высокая летальность. Они чувствовали все большее раздражение к своим гостям, но и византийцы выражали недовольство: после годичного пребывания вдали от дома они до сих пор ничего не достигли. И уже стало ясно, что ни один европейский правитель не имел никаких намерений посещать собор. Настоящие дискуссии начались 8 октября и продолжались до 13 декабря, а до заключения соглашения было так же далеко, как и в самом начале сессии.

И тогда папа стал убеждать делегатов переехать во Флоренцию. Он руководствовался финансовыми мотивами – надеясь, что правившее во Флоренции семейство Медичи поможет в сложившихся затруднительных обстоятельствах. Но переезд оказался полезным и в иных отношениях. К концу февраля 1439 г. греки – усталые, голодные, охваченные беспокойством и тоскующие по дому – оказались более готовыми к компромиссу. К концу марта они согласились с тем, что латинская формулировка, в соответствии с которой Святой Дух исходит от Отца и от Сына, означала то же самое, что и недавно принятая греческая формулировка, постулировавшая, что Дух исходит от Отца через Сына.

Когда вопрос о filioque был, наконец, закрыт, все остальные проблемы делегаты решили в самый короткий срок. 5 июля официальный текст унии, едва ли представлявший собой нечто большее, чем изложение латинской позиции, был подписан всеми православными клириками за исключением митрополита Эфесского, который остался непреклонен, – правда, император запретил ему налагать на этот документ вето. Затем латиняне добавили свои подписи. На следующий день текст соглашения был публично зачитан на латинском и греческом языках во флорентийском кафедральном соборе. Его латинская версия начинается словами «Laetentur Сoeli (Да возрадуются Небеса)». Но вскоре стало ясно, что у Неба совсем мало для этого оснований.

В феврале 1440 г. Иоанн Палеолог вернулся в Константинополь. Здесь его не ожидало ничего хорошего. Третья жена Иоанна Мария Трапезундская, которую он сильно любил, умерла за несколько месяцев до его прибытия. Флорентийский собор почти повсеместно осуждался византийцами. Подписавшие унию были заклеймены как отбросы общества и предатели веры, а в ряде случаев даже подверглись физическому нападению. Патриархи Иерусалима, Александрии и Антиохии не признали полномочий представителей, подписавших документ от имени этих иерархов. Митрополита Эфесского чествовали как героя.

Такая реакция византийского общества на решения собора ослабила позиции императора. Летом 1442 г. его крайне амбициозный брат Димитрий попытался захватить трон во имя православия. Пусть он и потерпел неудачу, но организованная им попытка переворота являлась симптомом все более растущего недовольства народа.

Папа Евгений IV предпочел не обращать внимания на такое развитие событий. Поскольку теоретически церковь оказалась воссоединенной, он должен был теперь начать обещанный им Крестовый поход против врагов Византии. Тем более что насущность этого шага с каждым днем становилась все более очевидной. Мощная дунайская крепость Смедерево, стоявшая примерно в двадцати пяти милях к юго-востоку от Белграда, сдалась туркам в 1439 г. после трехмесячной осады; в 1441 г. армия султана двинулась в Трансильванию; не могло быть никаких сомнений в том, что следующей жертвой будет Венгрия. Именно венгры и составили основную боевую силу папского Крестового похода. Венгерского короля Владислава понтифик назначил предводителем похода, а на блестящего венгерского военачальника Яноша Хуньяди возложили верховное командование войсками. Флот должны были предоставить венецианцы, герцог Бургундский и сам папа. Флотилия, по плану, шла через Босфор в Черное море, а далее следовала вверх по Дунаю, чтобы встретиться с армией, которая в это время двигалась с северо-запада.

Крестовый поход начался летом 1443 г. Не встречая поначалу сопротивления, войско направилось в Болгарию, и София сдалась крестоносцам перед самым Рождеством. В январе 1444 г. они одержали еще одну крупную победу, и к концу весны султан уже серьезно встревожился. В июне он предложил кое-какие уступки и добился от Владислава десятилетнего перемирия.

Однако когда известие об этом достигло Рима, папа Евгений пришел в ужас. Получалось, что обещанная им помощь Византии так и не оказана. Папа немедленно освободил короля Владислава от данной им султану клятвы и приказал продолжать Крестовый поход. Владиславу следовало бы отказаться – личный состав его армии к этому времени сократился до критического уровня, – но он сделал так, как распорядился папа, и в сентябре возобновил Крестовый поход. Крестоносная армия прошла через Болгарию к Черному морю и расположилась в окрестностях Варны, где Владислава должна была ожидать союзная флотилия.

Однако она в это время сражалась в другом месте: Мурад решил в спешном порядке передислоцировать свою армию из Анатолии, и союзная эскадра пыталась помешать ему пересечь Босфор. Ей это не удалось. Переправившись через пролив, 10 ноября 1444 г. войско султана напало на крестоносцев. У христиан, значительно уступавших туркам в численности, не было шансов. Владислав пал на поле боя; его армия была уничтожена; из военачальников только Яношу Хуньяди удалось спастись вместе с горсткой воинов. Последний Крестовый поход (и единствен-ный – организованный против турок в Европе) закончился катастрофой.

Для Иоанна Палеолога это означало крах всей его дипломатии, конец всех его надежд. Василевс только теперь осознал, что он, совершенно ничего не добившись, предал свою церковь и навлек на себя ненависть и презрение подавляющего большинства византийцев. Но это было еще не все – окончательное унижение он испытал несколько позже. Когда султан вернулся из похода, то именно Иоанну, его верному вассалу, пришлось поздравлять Мурада с победой.

Одиннадцать дней спустя, 31 октября 1448 г., Иоанн умер в Константинополе. Хотя ему было только пятьдесят шесть лет, разочарования последнего времени превратили его в унылого, потерявшего всякий интерес к жизни человека. Уже не могло идти и речи о новых Крестовых походах; теперь никто не верил в то, что империю можно спасти. И было достаточно много таких, кто считал, что ее и спасать не стоит.

Из числа всех византийских императоров внешность Иоанна наиболее известна – благодаря его изображению на знаменитой фреске Беноццо Гоццоли[106]106
   Гоццоли, Беноццо – итальянский живописец, представитель Раннего Возрождения.


[Закрыть] «Шествие волхвов» в капелле дворца Медичи-Риккарди во Флоренции. Можно усомниться в том, что он по праву заслужил свою посмертную известность. Мануил II как-то заметил, что империи нужен не великий василевс, а хороший управляющий; Иоанн не являлся ни тем ни другим. Впрочем, ситуация давно уже стала для Византии безнадежной, и, возможно, именно поэтому, что бы Иоанн ни пытался сделать, все было обречено на провал. Византия, раздираемая внутренними противоречиями, испытывавшая постоянную внешнюю угрозу, превратившаяся в почти неразличимое пятнышко на карте Европы, теперь ждала завершающего удара. И судьба с ним не задержалась.

29
Падение (1448–1453)

Иоанн VIII умер бездетным. Из пяти его братьев самый старший, Феодор, ушел из жизни на четыре месяца раньше его; второй брат, Андроник, умер, еще будучи молодым, в Фессалониках. Из троих оставшихся в живых – Константина, деспота Мореи, Димитрия и Фомы – Иоанн определил наследником престола Константина. Крайне амбициозный Димитрий сразу же выдвинул свои притязания на трон, но его мать, императрица Елена, в итоге поддержала Константина, одновременно заявив, что будет осуществлять регентские полномочия до его прибытия в Константинополь. Обнаружив, что и Фома также выступает против него, Димитрий был вынужден смириться.

В Морею отправились два посланника, облеченные полномочиями присвоить Константину титул императора. Естественно, они не могли организовать каноническую церемонию коронации: в Мистре не имелось своего патриарха, – и эта церемония, проведенная 6 января 1449 г., была гражданской. Но Константин XI Драгаш – он всегда предпочитал использовать фамилию своей сербской матери – в принципе не мог быть официально коронован. Православная церковь со времен Флорентийского собора находилась в расколе: патриарх Григорий III, ярый сторонник унии, был ненавистен большей части своей паствы как предатель. Сам Константин никогда не осуждал унию; если, выступая за нее, можно повысить шансы на получение помощи Запада, то, естественно, его долгом было придерживаться этой линии. Но цена прозападного курса оказалась слишком высока. Противники унии отказывались молиться за него. Не будучи коронован, Константин не имел морального права требовать преданности к себе от ортодоксально настроенных верующих, как и вообще от кого-либо из своих подданных. А если бы его короновал, как и положено, патриарх Григорий, могла быть спровоцирована гражданская война в тот момент, когда Византии угрожал самый беспощадный из ее врагов.

На удивление мало известно о загадочном молодом принце, который недавно взошел на османский трон в Адрианополе. У родившегося в 1433 г. Мехмеда, третьего из сыновей Мурада, было несчастливое детство. Его мать – вероятно, бывшая христианка – была рабыней в гареме. Его старший брат Ахмет умер в 1439 г., другой брат, Али, был задушен в своей постели. Мехмеда, неожиданно ставшего наследником престола, в срочном порядке вызвали в Адрианополь. Там его вверили заботам ведущих ученых своего времени, и он получил отменное образование. Известно, что ко времени восшествия на престол Мехмед хорошо знал турецкий, арабский, греческий, латинский, персидский и еврейский языки.

Когда султан Мурад умер от апоплексического удара 13 февраля 1451 г., Мехмед находился в Анатолии. Ему понадобилось всего лишь пять дней, чтобы добраться до Адрианополя, где он подтвердил полномочия министров своего отца, однако часть из них назначил на другие посты. Вдова Мурада, прибывшая к нему, чтобы поздравить с восшествием на престол, была принята очень тепло; когда она вернулась в гарем, то обнаружила, что ее малолетний сын убит в своей купальне. У сводного брата султана не имелось никаких шансов сохранить свою жизнь.

Мехмеду было только девятнадцать лет, и на Западе считали, что он пока слишком молод, чтобы представлять собой такую же серьезную угрозу, какую представлял его отец, и султан изо всех сил поддерживал эту иллюзию. Послам Константина он без всяких колебаний дал клятву жить с Византией в мире, поддерживая с ней традиционные дружеские связи.

Но василевс сохранял бдительность, и его самые мрачные подозрения подтвердились – в апреле 1451 г. Мехмед начал строить крепость на берегу Босфора, в нескольких милях от Константинополя, в том месте, где ширина пролива была самой узкой, – прямо напротив замка Баязида Анадолу-хисары. Новая крепость позволяла полностью контролировать Босфор и являла собой идеальный опорный пункт, откуда можно было атаковать Константинополь с северо-восточной стороны.

Легко можно представить реакцию Византии. Константин направил одно за другим два посольства, передав с ними множество даров, с тем чтобы напомнить султану, что он нарушал свою клятву. Оба посольства были отправлены обратно – Мехмед даже не стал их выслушивать. Примерно неделю спустя Константин сделал еще одну, последнюю, попытку договориться – его послы были казнены на месте.

Крепость Румели-хисары до сих пор стоит на том же месте; в целом она сохранила неизмененный вид со дня завершения строительства – в четверг, 31 августа 1451 г. На ее возведение ушло всего лишь двадцать недель. Когда она была готова, султан объявил, что каждое проходящее через пролив судно, какому бы государству оно ни принадлежало и какой бы порт приписки ни имело, должно останавливаться для проведения досмотра. В конце ноября венецианское судно, шедшее из Черного моря, проигнорировало это указание. Выстрелом из пушки турки пустили судно ко дну; его экипаж был убит, капитана Антонио Риццо посадили на кол. На Западе спешно пересмотрели мнение о султане. Мехмед II явно имел серьезные намерения.

Во вторник, 12 декабря 1452 г., Константин XI и его придворные посетили торжественную литургию в соборе Св. Софии, где был прочитан текст «Laeten-tur Coeli» – как это происходило и во Флоренции. По крайней мере теоретически уния состоялась. Однако ее сторонники не слишком этому радовались. На службе в соборе было совсем мало народу; император выглядел вялым и безразличным. И после службы не ощущалось праздничного настроения. Было замечено, что церкви, чей клир поддержал унию, отныне стояли почти пустыми, в том числе и сам великий собор; люди приняли неизбежное, но посещали только те храмы, где старая литургия не претерпела изменений.

Уже месяц спустя, в январе 1453 г., Мехмед, находясь в Адрианополе, вызвал к себе министров и сказал им, что его империя никогда не сможет чувствовать себя в полной безопасности, пока Константинополь находится в руках неверных. Город должен быть взят, и сейчас для этого самое время. Предыдущие попытки захватить город проваливались, поскольку невозможно было осуществить его блокаду. Сейчас впервые турки имели преимущество в военно-морских силах. Если Константинополь не получится взять приступом, то следует задушить голодом.

Два месяца спустя размер армады, выдвинувшейся от Галлиполи, поразил даже приближенных Мехмеда. Но их реакция не идет ни в какое сравнение с тем впечатлением, которое произвел этот флот на византийцев, пройдя через Мраморное море и бросив якорь у стен их города.

Между тем во Фракии готовилась к битве сухопутная турецкая армия. Мехмед занимался ею всю предыдущую зиму. Он мобилизовал все полки, запретил любые увольнения и рекрутировал орды наемников – в общей сложности численность регулярных войск составила около 80 000 человек, а численность башибузуков, или иррегулярных войск, достигала 20 000 человек.

Но было еще нечто, чем Мехмед особо гордился. В предыдущем году германский[107]107
   По другим данным, венгерский.


[Закрыть] инженер по имени Урбан пообещал султану сконструировать пушку, которая смогла бы пробивать любые стены. Мехмед хорошо заплатил ему и три месяца спустя получил грозное оружие, которое пустило ко дну корабль Риццо. Затем Мехмед потребовал еще одну пушку, в два раза больше первой. Работы над орудием были закончены в январе 1453 г. Известно, что длина пушки составляла около 27 футов, толщина стенки ствола – 8 дюймов, диаметр жерла – 2,5 фута. Пушка могла стрелять ядрами весом около тринадцати центнеров[108]108
   Имеется в виду английский центнер, равный 50,8 кг.


[Закрыть] на расстояние примерно в полторы мили. Двести человек были отряжены для организации доставки этого грозного орудия к стенам Константинополя – выравнивали дорогу и укрепляли встречавшиеся по пути мосты. Пушку тянули 30 пар быков, еще 200 человек поддерживали ее в устойчивом положении.

5 апреля Мехмед разбил свой шатер прямо перед стенами Константинополя. В соответствии с исламским законом он направил императору послание, в котором обещал сохранить всем его подданным жизнь, если город будет немедленно сдан; если же византийцы откажутся от этого предложения, то пощады им ожидать не стоит. Мехмед не получил никакого ответа. Рано утром в пятницу, 6 апреля, пушка Урбана выстрелила.

Для константинопольцев все это не явилось сюрпризом. На протяжении прошлой зимы они все – мужчины, женщины и дети во главе с самим императором – работали над укреплением оборонительных сооружений города. Хотя основная угроза очевидным образом исходила с запада, также укреплялись и приморские стены, тянувшиеся вдоль побережья Мраморного моря и Золотого Рога, – о Четвертом крестовом походе никто не забыл. К началу весны все приготовления были завершены. Пасха в этот год пришлась на 1 апреля. Даже в такой день большинство византийцев обошли стороной собор Св. Софии с его католическим обрядом.

Через три месяца после гибели Антонио Риццо, в феврале 1453 г., венецианский сенат проголосовал-таки за отправку в Константинополь 2 транспортных судов с экипажем в 400 человек на каждом. За этими судами должны были последовать 15 галер – когда они будут полностью готовы. Но только 20 апреля первые корабли отправились из лагуны; к этому времени 3 генуэзских судна, зафрахтованных папой Николаем V и наполненных провизией, приобретенной за его собственный счет, уже достигли Константинополя. Но, к чести Серениссимы, ее колония в городе ответила на турецкую агрессию весьма достойно. Предводитель венецианцев Джироламо Минотто пообещал константинопольцам всяческую поддержку, заверив императора в том, что ни одно судно республики не покинет гавань без разрешения византийских властей. В общей сложности колония смогла предоставить 9 торговых судов. Что касается генуэзцев, то многие из колонистов в Галатее прибыли в Константинополь. Появились в городе также решительно настроенные молодые люди из самой Генуи. Их лидер Джованни Джустиниани Лонго, член одного из самых влиятельных семейств в республике, известный знаток в области ведения войны в осадных условиях, 29 января привел в Константинополь свою личную армию численностью в 700 человек.

Все это должно было несколько ободрить Константина, но его ожидал серьезный удар: в ночь на 26 февраля 7 венецианских кораблей незаметно вышли из Золотого Рога, увезя с собой около 700 итальянцев. А всего лишь за несколько дней до этого капитаны кораблей дали торжественную клятву оставаться в городе.

И вот наконец император смог оценить имевшиеся у него ресурсы. На якоре в Золотом Роге стояло 8 венецианских судов, 5 генуэзских, по одному из Анконы, Каталонии и Прованса и вдобавок к этому 10 византийских кораблей: все, что осталось от имперского флота. Таким образом, общее количество кораблей составляло 26 – просто ничтожное число в сравнении с размерами османской армады. Но проблема с людскими ресурсами была еще более серьезной: согласно переписи, общее количество находившихся в городе мужчин, годных к воинской службе, включая монахов и священников, составляло около 7000 человек (4983 грека и примерно 2000 иностранцев). Не слишком густо – для обороны 14-мильных стен от 100-тысячной армии Мехмеда.

К утру 6 апреля большинство защитников города уже находились на своих местах. Император и Джустиниани осуществляли командование на самом уязвимом участке стены, пересекающем долину маленькой речки Ликос, примерно в миле от северной оконечности города. Приморские стены были укомплектованы гораздо менее плотно, но их гарнизоны выполняли также роль дозорных, сообщая о передвижениях турецких судов.

Султан подверг сухопутные стены артиллерийскому обстрелу, не имевшему прецедентов в истории осадных войн. К вечеру первого дня он сокрушил участок стены вблизи Харисийских ворот. Солдаты султана неоднократно предпринимали попытки прорваться внутрь, но вновь и вновь защитники города отбрасывали их назад – пока надвинувшиеся сумерки не заставили турок вернуться в лагерь.

С наступлением утра обнаружилось, что стена уже восстановлена, и Мехмед решил вновь ее обстрелять, после чего начались не слишком интенсивные военные действия. 11 апреля артобстрел возобновился с новой силой и безостановочно продолжался следующие 48 дней. Хотя пушки большого калибра могли быть задействованы лишь раз в два-три часа, урон, который они наносили, был огромен: за неделю тот сектор внешней стены, что пересекал Ликос, оказался разрушен в нескольких местах, и хотя византийцы безостановочно трудились над восстановлением повреждений, они, конечно, не могли работать в таком режиме безгранично долго.

Утром 20 апреля 3 генуэзские галеры от папы вместе с предоставленным Альфонсо Арагонским тяжелым транспортным судном, нагруженным сицилийским зерном, прошли Геллеспонт. Решив сосредоточить основные военно-морские силы вблизи Константинополя, Мехмед опрометчиво оставил незащищенным пролив Геллеспонт, и корабли могли беспрепятственно проходить в Мраморное море. В тот момент, когда генуэзские суда появились у входа в бухту, султан поскакал на коне к адмиралу Сулейману Балтоглу, чтобы лично отдать ему приказ: ни под каким видом эти галеры не должны достичь города.

Балтоглу приготовился атаковать, но его парусные суда не могли справиться с сильным южным ветром, а биремы и триремы[109]109
   Биремы и триремы – боевые гребные суда соответственно с двумя и тремя рядами весел, расположенными один над другим.


[Закрыть] с трудом поддавались управлению из-за волнения на воде. Османские капитаны, практически беззащитные против потока стрел, дротиков и других метательных предметов, начинавшегося при малейшем приближении турецких судов, оказались вынуждены молча наблюдать за тем, как четыре галеры спокойно движутся по направлению к Золотому Рогу.

Вдруг ветер стих; Балтоглу отдал приказ двигаться вперед и брать галеры на абордаж. Его собственный флагманский корабль устремился к транспортному судну, тараня его корму. Но турецкие корабли были малопригодны для морской охоты – зацепить и взять на абордаж более высокое судно оказалось для них непосильной задачей. Генуэзские моряки имели на вооружении огромные топоры, которыми они отрубали головы и руки всем, кто пытался залезть на борт. Генуэзцы, отразив натиск, связали все четыре галеры вместе – и потом стояли наподобие огромного замка, окруженного морской стихией.

Когда солнце начало садиться, ветер вновь поднялся. Паруса на генуэзских судах надулись, и огромная плавучая крепость начала двигаться ко входу в Золотой Рог, буквально расщепляя все попадавшиеся ей на пути турецкие корабли. Через несколько часов, когда уже стояла глубокая ночь, цепное заграждение было открыто и четыре судна спокойно вошли в Золотой Рог.

Султан с берега наблюдал за всеми перипетиями этого морского противостояния; время от времени, приходя в крайнее возбуждение, он пришпоривал коня и заезжал далеко в море. Под конец Мехмед пришел в такую ярость, что его эскорт начал опасаться за душевное здоровье султана. На следующий день Мехмед приказал немедленно казнить Балтоглу. Адмирал получил отсрочку приведения приговора в исполнение только после того, как его моряки засвидетельствовали проявленное им мужество. Но он был приговорен к битью палками по пяткам и лишению всех своих должностей, равно как и всех личных владений. Более о нем ничего не слышали.

Султан между тем придумал, как ему прорваться в Золотой Рог. Он дал задание инженерам провести дорогу, которая пойдет за Галатой, поднимется на холм (в том месте, где сейчас находится площадь Таксим) и затем спустится к бухте. Были отлиты железные колеса и металлические направляющие устройства; плотники изготовили деревянные опоры, достаточно большие, чтобы быть впору килям судов среднего размера. Казалось, что задуманное турками предприятие под силу только мифическим титанам, но с теми ресурсами, которыми располагал Мехмед, оно оказалось вполне возможным. 22 апреля, в воскресенье утром, генуэзская колония с изумлением наблюдала, как бесчисленные упряжки быков медленно затаскивают 70 турецких кораблей на 200-футовый холм, а затем спускают к бухте.

Византийцы с трудом верили глазам своим. Теперь, помимо того что их единственная крупная гавань не была более в безопасном положении, приходилось вести активную оборону еще трех с половиной миль приморской стены, включая участок, проломленный крестоносцами в 1204 г.

К началу мая Константин понял, что долго городу не продержаться. Продовольствие заканчивалось, все чаще защитники оборонительных укреплений начинали покидать их, чтобы найти пропитание для своих семей. Оставалась одна надежда – и то весьма слабая – на венецианскую экспедицию. Идет она на выручку или нет? Если идет, то каков ее состав и груз? Когда она прибудет и как ее принять – с учетом того, что враг владеет Золотым Рогом? От ответов на эти вопросы теперь в полной мере зависела судьба Константинополя.

Незадолго до полуночи 3 мая венецианская бригантина отплыла из Константинополя – с турецким флагом на борту и экипажем из 12 добровольцев, переодетых в турецкую форму, – и миновала заградительный плавучий бон. В ночь на 23 мая бригантина вернулась. Капитан немедленно испросил аудиенции у императора и Минотто и сообщил, что в течение трех недель прочесывал Эгейское море, но следов обещанной экспедиции так и не обнаружил. Тогда капитан созвал собрание экипажа. Один из моряков предложил вернуться в Венецию, но его заглушили громкие крики: надо сообщить обо всем императору, как было обещано. И моряки вернулись, хорошо осознавая, что навряд ли им суждено покинуть город живыми. Константин поблагодарил каждого из них лично, голос василевса дрожал от душивших его слез.

К этому времени начали появляться знамения. 22 мая было лунное затмение. День или два спустя, когда самую чтимую икону Божьей Матери провозили по улицам, обращаясь к ее заступничеству, образ соскользнул с платформы, на которой его везли. Когда прошли еще несколько сотен ярдов, началась жесточайшая гроза, заставившая всю процессию разойтись. На следующее утро город оказался окутан туманом, который в конце мая здесь никогда не наблюдали. Той же ночью на куполе собора Св. Софии появилось таинственное красное свечение, которое медленно переходило от основания к вершине и затем погасло. Этот последний феномен наблюдали также и турки в Галате. Сам Мехмед ощутил сильную тревогу, но его успокоили астрологи, объяснив сие явление – в том смысле, что вскоре храм освятит Истинная Вера. Для византийцев суть всех этих знамений была однозначна: Божий Дух покинул их город.

В очередной раз советники Константина стали умолять его покинуть столицу, чтобы возглавить византийское правительство в изгнании в Морее, пока у василевса не появится возможность отвоевать город – как Михаил Палеолог два столетия назад. Обессиленный император чувствовал, как у него убывает энергия даже во время этого разговора. Но через некоторое время Константин ощутил новый прилив сил и сказал решительное «нет». Это был его город, и это был его народ. Он не мог покинуть их в такую минуту.

26 мая султан собрал военный совет и заявил, что осада продолжалась достаточно долго, пришло время для окончательного штурма. На следующий день следовало осуществлять надлежащие приготовления, через день – отдыхать и молиться. Атака должна была начаться рано утром во вторник, 29 мая. Не предпринималось никаких попыток скрыть этот план от обороняющихся. В течение следующих тридцати шести часов подготовительные работы продолжались безостановочно. Ночью были зажжены огромные факелы, чтобы помочь солдатам в работе, барабаны и трубы воодушевляли их на проявление еще больших усилий. На рассвете 28 мая все стихло. Пока турецкие воины готовились к завтрашнему дню, Мехмед отправился с инспекционной поездкой, продолжавшейся целый день; вернулся он только поздно вечером – теперь настал его черед отдыхать.

В Константинополе в этот последний понедельник в истории империи все ссоры и разногласия были забыты. Работы на стенах города продолжались как обычно, но большинство жителей собрались для последней коллективной молитвы. Когда зазвонили колокола, были вынесены из домов и церквей самые чтимые иконы и самые драгоценные реликвии – стихийно образовалась длинная процессия, прошедшая по улицам и вдоль городских стен, останавливаясь для особых молитв в тех местах, которые, как ожидалось, на следующий день артиллерия султана подвергнет наиболее ожесточенному обстрелу.

Когда шествие закончилось, император в последний раз созвал военачальников. Сначала Константин обратился к своим греческим подданным; сказав им, что существуют четыре вещи, за которые человек может умереть: его вера, его страна, его семья и его правитель. Сейчас они должны быть готовы отдать свои жизни за все четыре. Он тоже готов пожертвовать собственной жизнью. Обратившись к итальянцам, Константин поблагодарил их за все, что они сделали, и заверил в своей искренней любви и полном доверии. Теперь итальянцы и греки, по его словам, представляли собой единый народ, с Божьей помощью они победят.

Начинало смеркаться. Со всех концов города люди направлялись к собору Св. Софии. В последние пять месяцев греки преимущественно избегали посещать этот храм, считая его оскверненным латинскими установлениями, которые ни один честный византиец не может принять. Теперь же все литургические расхождения были забыты. Собор Св. Софии являлся подлинным духовным центром Византии – каким не могла быть ни одна другая церковь. В этот момент наивысшей опасности идти больше было некуда.