Текст книги "Определение области юриспруденции. Часть 1. О пользе изучения юриспруденции"

Например, если мы будем ориентироваться на принцип полезности как на указатель Божественных повелений, мы должны сделать вывод о том, что Бог, по общему правилу, предписывает повиновение установленному правительству, поскольку без повиновения «властям сущим» отсутствовали бы безопасность и наслаждение, ими нам даруемые. Однако основанием для этого вывода является польза правительства; и если защита, которую оно дает, является слишком затратной или если оно досаждает нам ненужными ограничениями и обременяет нас ненужными требованиями, то принцип, указывающий на подчинение как на нашу общую обязанность, может предполагать и оправдывать сопротивление этому подчинению. Неповиновение установленному правительству (дабы оно никогда не было настолько плохим) является злом, ибо зло, причиненное плохим правительством, является менее существенным, чем зло от анархии. Однако разница между плохим и хорошим правительством так велика, что сопротивление плохому правительству будет полезно, если оно приведет к установлению хорошего. Анархия, сопровождавшая переходный период, является существенным, но преходящим злом, а добро, которое последовало бы за переходным периодом было бы всеобъемлющим и долговечном. Конкретные положительные последствия перевесили бы общие негативные – добро, которое увенчало бы перемену в отдельном и исключительном случае, с лихвой компенсировало бы зло, которое неизбежно при бунте.

Будет ли сопротивление правительству полезным или пагубным, будет ли оно соответствовать или же нет Божественному благоволению, является, следовательно, нетипичным вопросом. Мы должны решить его посредством прямого обращения к высшему или руководящему принципу, а не к Божественному правилу, на которое четко указывает этот принцип. Было бы нелепо обращаться к правилу, ибо общее правило, применяемое к обычным случаям, предписывает повиновение правительству и исключает рассматриваемый вопрос из своей сферы действия.

Члены политического общества, которые решают этот важный вопрос, должны, таким образом, отказаться от правила и рассчитывать конкретные последствия. Они должны измерить зло, причиненное фактическим правительством, шансы на улучшение ситуации с помощью сопротивления, зло, которое будет сопровождать сопротивление, будет ли оно успешным или нет и добро, которое принесет за собой сопротивление в случае, если оно увенчается успехом. И затем путем сравнения этих элементов нравственного подсчета они должны решить вопрос, стоящий перед ними, в меру своих знаний и способностей.

И в этом исключительном и отдельном случае применение принципа полезности, вероятно, столкнулось бы с трудностями, которые обычно предписывает ему рассматриваемое возражение. Изменение и сравнение негативных последствий в результате подчинения и неподчинения и определение того, на какой стороне будут преимущества, наверняка было бы сложным и неопределенным процессом. Многочисленные и противоречивые соображения, с помощью которых вопрос должен быть решен, могут вполне поставить в тупик и разделить мнения мудрых, добрых и храбрых. Мильтон и Хэмпден могли бы воодушевить своих соотечественников на сопротивление, но Гоббс или Фолкленд советовали бы им повиноваться и мириться.

Однако несмотря на то, что принцип полезности не предоставил бы определенного решения вопроса, членам общества было бы выгодно, если бы их мнения и чувства основывались именно на нем. Если бы притязания противоположных сторон подвергались разумной проверке этим принципом, то, по крайней мере, между их воззрениями было бы возможно достижение компромисса. Приспешники установленного правительства могли бы счесть его наиболее целесообразным, но так как их преференции основывались бы на доводах, а не на громких именах и фразах, то они возможно предпочли бы жесткому противостоянию нововведения, которые они в противном случае бы не одобрили. По воле случая они могли бы убедиться в абсурдности поддержания существующего жестокого порядка, который неизбежно приведет к анархии. Сторона, выступающая за реформу и которая также нацелена на пользу, вероятно согласится на уступки, не соответствующие их представлениям и желаниям, а не будет упорствовать в погоне за большим возможным благом, невзирая на зло и опасности войны. Кратко говоря, если бы цель обеих сторон измерялась критерием пользы, то каждая из них могла бы сопоставить свою цель с ценой ее насильственного преследования.

Но если бы стороны руководствовались тем, что они слышат, а не принципом полезности, если бы они обращались к бессмысленным абстрактным положениям или к выдумкам, если бы они говорили о «правах человека» или о «священных правах государей», о «неотъемлемых свободах», о «вечной и незыблемой справедливости», о «первичном договоре или соглашении» или о «принципах незыблемой конституции», то ни одна из них не смогла бы сопоставить свою цель с ценой ее упорного преследования, а различие между воззрениями сторон не позволило бы прийти к мирному компромиссу. Священное и неотчуждаемое право действительно не представляет никакой ценности и, если оно ничего не значит, то его не с чем сравнивать. Стороны, которые основывают свои притязания на заявлениях, которые я упомянул, неизбежно должны добиваться своих целей через все препятствия, хотя их цели можно сравнить с соломинками и перьями, взвешиваемыми на весах пользы. Перекинувшись этими высокопарными фразами и «вопя, пока хватает легких» они даже берутся за оружие и силой искореняют иные воззрения.

Я считаю действительно важным тот факт (хотя я чувствую здесь наличие парадокса), что люди должны мыслить отчетливо и говорить осмысленно.

В большинстве местных распрей, которые всколыхнули цивилизованные общества, результат определялся или серьезно зависел от характера преобладающих в этих обществах суждений: от характера обсуждаемых тем или заявлений, которые фигурировали в этой словесной войне. Эти темы или заявления являлись чем-то большим, чем предлогами, чем-либо поверхностным или отличительными кокардами противоборствующих сторон.

Например, если бы большая часть населения Англии думала и рассуждала наравне с господином Берком, прониклась бы духом его рассуждений и постигла бы сущность его аргументов, то ненужная и разрушительная война Англии с ее американскими колониями была бы задушена на корню. Глупое и разъяренное большинство, которое бросилось в эту гнусную войну, не могло воспринимать ничего и рассуждать ни о чем, кроме как о суверенитете их метрополии и о ее так называемом праве облагать налогом своих колониальных подданных.

Но даже допуская, что метрополия была истинным сувереном колоний, допуская, что факт ее суверенитета был доказан неизменной практикой и попуская, что она имела так называемое право на взимание налогов с ее колониальных подданных, это едва ли было темой, которая волновала просвещенных людей.

В интересах ли Англии настаивать на своем суверенитете? В ее ли интересах осуществлять свое право без одобрения колонистов? Ради вероятности получения небольшого дохода от американских подданных и несущественного освобождения от налогообложения, ныне ее угнетающего, должна ли она вести за собой этих упрямых людей, чтобы провозгласить свою мнимую независимость, приходить к собственным детям с войной, растрачивать свои богатства и солдат, пытаясь покорить колонистов, и опустошить каждую землю, откуда должна быть получены выручка? – эти и иные соображения определили бы судьбу английского народа, если бы их превалирующие мнения и чувства основывались на принципе полезности.

И если бы эти и схожие соображения определили бы общественное мнение, то общество проклинало бы проект обложения налогами и подавления колоний, и правительство бы оставило этот план. Ибо только в невежестве народа и его слабоумии правительство или демагоги могут найти средства для претворения зла в жизнь.

Если бы эти и аналогичные соображения определили общественное мнение, то можно было бы избежать растрат и страданий в результате войны, связь между Англией и Америкой не была бы разорвана и в этом случае их общие интересы позволили бы им разрешить противоречия мирно, а на смену отношений между сувереном и подданным, отцом и сыном пришёл бы длительный союз с равными и близкими участниками. Ибо интересы обеих наций совершенно полностью совпадают, и открытая или скрытая вражда, которой они досаждают друг другу, есть последствие их звериной антипатии, порожденной их первоначальной ссорой.

Но аргументы, почерпнутые из принципа полезности, были не по вкусу глупому и разъяренному большинству. Чернь и великие и малые мира сего не хотели слышать ни о чем ином, кроме как о своем праве. «У них было право облагать колонистов налогом, и они им воспользуются: да, именно так они и поступят». Как будто наличие права само по себе означает, что им необходимо воспользоваться, или что его следует лелеять и отстаивать, независимо от того блага, которое оно может принести.

Господин Берк научил бы их лучшему: он очистил бы их затуманенный разум и «заменил бы лихорадку в их душах» исцеляющим принципом полезности. Он спросил бы их, что они бы приобрели в случае, если бы план по покорению удался, он умолял бы их сравнить положительные последствия с опасностью и ценой их достижения. Но здравомыслящие и практичные люди по-прежнему настаивали на своем праве и мудро качали головами, глядя на него как на теоретика.

Если возникнет серьезное противостояние между нашим государством и Канадой или Ирландией, то вероятно будет предпринята попытка вложить нам в голову те же мысли. Но разум проделал за это время такой серьезный прогресс, что я надеюсь, что мы не последуем за ними как наши добрые предки. Нам, вероятно, придет в голову спросить, стоит ли оно того, чтобы выполнять и стоит ли оно того, чтобы выполнять ценой войны? Я считаю, что в надежде, которую я выражаю, нет ничего несбыточного, поскольку заслуживающая уважения речь мистера Бэринга, советующего отказаться от Канады, была, по-видимому, воспринята насколько лет назад с общим согласием и одобрением.

Краткое обобщение второго ответа на вышеприведенное возражение

Зачастую бывают случаи, которые являются нетипичными и исключительными, и к которым человек, чье поведение настроено на полезность, применил бы этот основной принцип сразу и непосредственно. И в данных нетипичных и исключительных случаях применение этого принципа, вероятно, было бы сопряжено с трудностями, которые данное возражение ему обычно предписывает.

Но даже в этих случаях принцип полезности являлся бы разумным критерием проверки и позволял бы прийти к правильному решению: наличествовала бы возможность определения поведения, необходимого для общего блага и, более того, вытекающего из мудрых и благожелательных Божественных команд.

А нетипичных случаев, в конечном счете, сравнительно немного. В преобладающем большинстве всеобщее счастье предполагает, чтобы правила соблюдались, и чтобы чувствам, связанным с правилами, немедленно подчинялись. Если наше поведение действительно было бы настроено на принцип общей полезности, то едва ли оно определялось бы в результате непосредственного и прямого обращения к этому принципу.

Лекция III

Обоснование введения принципа полезности

[Хотя целью этого курса лекций является не рассмотрение науки о законодательстве, а выделение и разъяснение принципов и различий, связанных с идеей права, тем не менее введение принципа полезности не было отклонением от предмета моего исследования. Ибо я часто буду ссылаться на этот принцип в моем курсе, как на тот, которым не просто должен руководствоваться, но фактически всегда и руководствовался законодатель. Принцип полезности, правильно или неправильно уясненный, всегда представлял собой принцип, который принимают во внимание в законотворческой деятельности; и в связи с этим у меня во многих случаях просто не было бы возможности внятно и четко объяснить сферу применения и цель закона, не изложив вам предварительно смысл непосредственно принципа полезности. Поэтому я выполнил эту задачу, не претендуя, однако, на исчерпывающее описание различных сфер практического применения этого принципа (что могло бы стать отдельным предметом исследования и занять значительный объем целых курсов лекций), но при этом пытаясь дать вам общее представление об этом принципе и опровергнуть наиболее убедительные из тех возражений, которые обычно выдвигаются против него].

Связь третьей лекции со второй

Во второй лекции я рассматривал современное и довольно убедительное возражение против теории общей полезности.

Суть возражения вы, несомненно, помните; и вы, вероятно, также помните и аргументы, с помощью которых я пытался его опровергнуть.

Соответственно, я просто возвращаюсь к тому общему заключению, к которому я предпринял попытку прийти в рамках моего второго из двух ответов.

Заключение можно кратко изложить следующим образом. – Если бы мы действительно выстраивали наше поведение в соответствии с принципом общей полезности, то наше поведение было бы подчинено, по большей части, законам или правилам: законам или правилам, которые установлены Богом и по отношению к которым тенденции типов человеческого поведения служат руководством или указателем.

Изложение второго возражения против теории полезности

Но здесь возникает проблема, которая, безусловно, является наиболее сбивающей с толку и едва ли допускает решение, полностью удовлетворяющее ум.

Если законы Божьи должны выявляться, исходя из тенденций поведения, то тогда как могут те, кто обязан соблюдать эти законы, знать их полностью и безошибочно?

Типы поведения, к которым относятся эти законы, настолько многочисленны, что никто не способен выделить все эти типы и всецело исследовать соответствующие им тенденции. Если каждый отдельный человек должен изучить соответствующие тенденции типов поведения и, следовательно, вывести правила, которые Бог установил для человечества, то система этики каждого человека будет охватывать только часть этих правил, и во многих или даже в большинстве случаев, которые требуют от него совершить действие или воздержаться от действия, он будет вынужден проделывать рискованную процедуру – просчитывать конкретные последствия.

Кроме того, этическая, как и всякая иная мудрость, «приходит благодаря наличию досуга»: а поскольку люди заняты зарабатыванием средств к существованию, то большинство из них не способны исследовать область этики и изучать свои многочисленные обязанности, включая тенденции поведения.

Если законы Божьи должны выявляться, исходя из тенденций поведения, то неизбежный вывод будет абсурдным и ужасным. – Бог дал нам законы, которые ни один человек не может знать в совершенстве и к которым большая часть человечества едва ли имеет даже малейший доступ.

Представление ответа на второе возражение

Соображения, предложенные в этом и следующем далее рассуждении, могут разрешить или объяснить ту запутанную проблему, о которой я говорил выше.

Поскольку право и мораль являются тем, чем они должны быть (или поскольку право и мораль соответствуют их главному критерию, или поскольку право и мораль соответствуют повелениям Божьим), правовые и моральные нормы были разработаны на основе принципа полезности или получены при помощи индукции и путем наблюдения за тенденциями человеческого поведения. Но хотя они и были разработаны на основе принципа полезности или получены при помощи индукции и путем наблюдения за тенденциями человеческого поведения, нет необходимости, чтобы все, для кого эти правила являются обязательными, знали или обращали внимание на процесс, посредством которого они были получены. Если все те, для кого эти правила являются обязательными, придерживаются или соблюдают их, то цели существования данных правил в должной мере достигнуты. Цели, ради которых существуют эти правила, в должной мере достигнуты, хотя большинство тех, кто соблюдает данные правила, не в состоянии понять их цели, им не ведомы причины, по которым эти правила были разработаны, или доказательства, на основании которых эти правила были выведены.

Согласно теории полезности, наука этики, или деонтология (или наука о праве и морали, какими они должны быть или какими им следует быть) является одной из наук, основывающихся на наблюдении и индукции. Эта наука формировалась на протяжении многих веков, в ее развитие внесли значительный вклад немалое количество исследователей. Никто не может исследовать всю область этого знания целиком, хотя каждый из ее многочисленных разделов был неоднократно изучен различными исследователями.

Если бы позитивное право и мораль были именно такими, какими они должны быть (или если бы позитивное право и мораль полностью отвечали бы критерию полезности), то для каждого из правил, являющихся составными элементами позитивного права и морали, могли бы быть названы достаточные причины их существования, и каждое из подобных правил фактически было бы создано по этим причинам. Но никому не под силу найти всю совокупность этих правил, точно так же, как и невозможно собрать все доказательства этих правил. Хотя все подтверждения и могли бы быть найдены, отдельные части этих сведений могли бы стать известны разным людям. Каждый отдельно взятый человек может овладеть лишь частью таких доказательств: частью, соразмерной той доле внимания, которое он уделил науке этики, а также умственной проницательности и энергии, которые он вкладывал в ее изучение. Но ни один человек не мог бы овладеть более чем лишь частью: и многие из правил поведения, которые действительно соблюдались или признавались, были бы приняты наиболее просвещенными людьми на основании авторитета, свидетельств других лиц или веры.

Иначе говоря, если бы система права и морали полностью отвечала бы критерию полезности, все ее составляющие правила могли бы быть известны всем или большинству. Но все многочисленные причины, на основании которых существовала бы эта система, едва ли могут быть объяты кем-либо вообще: причем большинство должно ограничивать свои исследования несколькими из этих многочисленных причин или, не пытаясь исследовать причины, должно получить представление о всей совокупности правил, пройдя обучение и пользуясь примером других.

Но это неудобство не является характерным лишь для права и морали. Оно свойственно всем наукам и всем видам искусств.

Многие математические истины, вероятно, принимаются на веру серьезными и пытливыми математиками, а из тысяч людей, которые ежедневно и ежечасно применяют арифметику в повседневной жизни, ни один из ста не знает или даже не догадывается о причинах, по которым созданы правила арифметики. Из миллионов людей, которые возделывают землю и занимаются различными ремеслами, немногие знакомы с основами их незатейливых, но важных видов искусств, которые, впрочем, обычно практикуются с приемлемым уровнем мастерства и неплохим успехом.

Силы отдельных людей ничтожны и жалки, однако силы людей, объединивших свои усилия, огромны и достойны восхищения. Лишь малая часть знаний отдельного человека добывается путем первичного исследования. В основном они состоят из результатов, полученных в ходе исследований других людей, а также принятых им самим на основании свидетельств иных лиц.

И во многих областях науки мы можем смело полагаться на свидетельства других людей: однако знание, которое мы таким образом получаем, является менее достаточным и полезным по сравнению с тем, что мы приобретаем для себя путем непосредственного изучения доказательств.

В математических и физических науках, а также в основанных на них видах искусствах мы обычно можем доверять выводам, которые мы принимаем на основании авторитета. Поскольку эксперты в области этих наук и соответствующих видов искусства в большинстве случаев соглашаются по поводу достигнутых ими результатов, и у них не возникает соблазна ввести несведущих в заблуждение. Я твердо верю (например), что Земля вращается вокруг Солнца, хотя и не знаю ни малейшего доказательства, на основании которого делается этот вывод. И моя вера абсолютно рациональна, хотя и опирается на простой авторитет, так как в предполагаемом факте нет ничего, что противоречило бы моему естественному опыту: при этом все, кто тщательно исследовал доказательства, согласны с утверждением данного факта и не имеют никаких постижимых уму причин отстаивать и продвигать это заключение, кроме свободного и благого желания сохранять и распространять истину.

Изложение возражения на представленный ответ

Однако, к сожалению, дело обстоит иначе с такой важной наукой как этика, а также с другими, самыми разными науками, такими как законодательство, политика и политическая экономия, которые отчасти связаны с этикой. Те, кто исследовали или делали вид, что исследовали этику, редко сохраняли беспристрастность, и поэтому полученные ими результаты были различны. Низменные интересы или предрассудки, порожденные такими интересами, чаще всего заставляют их разделять мнения, которые они старались внушить другим. Большинство из них были скорее пропагандистами, нежели исследователями. Вместо того чтобы исследовать доказательства и искренне добиваться результатов, подавляющее большинство искали аргументы в пользу уже имеющихся выводов и пренебрегали или намеренно скрывали непоколебимые и неудобные рассуждения, которые указывали на противоположные заключения.

Но как может основная масса человечества, которая располагает незначительными возможностями для проведения исследования, сравнить соответствующие достоинства этих меняющихся и противоположных мнений и обнаружить из всего множества именно те, которые отвечают критериям полезности и истины? В данном случае нельзя доверять свидетельствам других людей. Отсутствует то самое совпадение мнений или согласие многочисленных и беспристрастных исследователей, на которое с готовностью и сознательностью полагается наиболее бдительный и бесхитростный ум. Что касается науки этики и всех других наук, которые отчасти связаны с этикой, то, похоже, что непреодолимое сомнение или слепая и поверженная вера и есть удел толпы. Озабоченные тем, как заработать средства к своему шаткому существованию, они лишены всякой возможности тщательно исследовать доказательства', при этом любой авторитет, на котором они могут основывать свою веру, нуждается в таком подтверждении надежности, которое будет оправдывать доверие к авторитету.

Соответственно, наука этики, наряду со всеми другими науками, которые отчасти связаны с этикой, уступает в этом отношении другим наукам. Так мало искренних исследователей, обращающих свое внимание на эти науки, и так трудно для основной массы людей понять ценность их трудов, что развитие самих этих наук идет сравнительно медленно; в то же время наиболее очевидные истины, которыми они порой обогащаются, либо отвергаются многими как бесполезные или пагубные парадоксы, либо прокладывают себе трудный путь к достижению всеобщего одобрения посредством долгой и сомнительной борьбы с общепризнанными и регулярными ошибками.

Многие правовые и моральные нормы, существующие в наиболее цивилизованных обществах, основаны на грубых обычаях, а не на силе разума. Они были унаследованы от предыдущих поколений без изучения и глубоко пропитаны варварством. Они возникли в ранние века, в период становления человеческого разума, отчасти в результате причуд фантазии (которые обладают чуть ли не абсолютной властью над варварами), а отчасти из-за несовершенного понимания общей полезности, что является следствием недостаточного опыта. И препятствия на пути распространения этической истины так велики и многочисленны, что эти чудовищные или примитивные плоды детского и слабоумного интеллекта были взлелеяны и увековечены за долгое время углубления знаний вплоть до сравнительно просвещенного периода, в котором мы имеем счастье жить.

Устранение и ослабление данного возражения на вышеприведенный ответ

Отрицать наличие этой проблемы было бы бесполезно. Несомненно, значительные и специфичные препятствия затрудняют распространение и продвижение этической истины или мешают этим процессам.

Но эти препятствия, я твердо убежден, постепенно исчезнут. В двух причинах медленной, но верной работы мы можем явно найти исцеление или, по крайней мере, временную меру против зла. – В каждом цивилизованном обществе Старого и Нового Света руководящие принципы науки этики, а также других наук, которые отчасти связаны с этикой, постепенно, вкупе с другими знаниями, завоевывают влияние среди огромной массы людей: при этом число тех, кто прилежно изучает и кто трудится во благо развития этих наук, пропорционально увеличивается, также растет их рвение и энтузиазм. [Благодаря сочетанию этих двух причин мы можем надеяться на более быстрый прогресс как в открытии, так и в распространении моральной истины].

Круг лиц, обладающих глубокими знаниями этих, равно, как и других наук, всегда будет ограничен сравнительно немногими, которые изучают их долго и усердно. Но основная масса людей вполне в состоянии постичь руководящие принципы и применять эти руководящие принципы к частным случаям. И если бы они были проникнуты этими принципами и практиковались в искусстве их применения, они были бы покорны голосу разума и бдительны в отношении софистики и заблуждений. Существует большая и существенная разница между незнанием принципов и незнанием подробностей или деталей. Человек, не знающий принципов и не умеющий правильно рассуждать, является не только невежественным, но и слабоумным. Человек, который просто не разбирается в подробностях или деталях, может правильно рассуждать, исходя из предпосылок, которые предлагаются ему для понимания, и может справедливо оценить выводы, к которым приходят другие, исходя из этих предпосылок. Если бы много людей были осведомлены и воодушевлены, насколько это позволяло их положение, они могли бы отличить утверждения и рассуждения своих просвещенных и рассудительных друзей от лжи и обмана тех, кто использовал бы их в дурных целях, и от столь же пагубного вздора со стороны своих слабых и невежественных доброжелателей. Обладая руководящими принципами, будучи в состоянии правильно рассуждать, опираясь на необходимые предпосылки, предоставленные надежными и полноценными исследователями, они могли бы изучать и вникать в такие вопросы, которые им прежде всего надлежит понимать: хотя свободное от дел время, которое они могут выделить, неизбежно настолько ограничено, что свое мнение по многочисленным вопросам второстепенной важности они по-прежнему будут основывать на простом авторитете других.

Самые краткие и яркие иллюстрации этой самой ободряющей истины дает неоценимая наука политической экономии, [которая так тесно переплетена со всеми рассуждениями, имеющими отношение к морали, политике и законодательству, что невозможно рассматривать ни одну из этих наук без постоянного обращения к ней].

Общие или руководящие принципы науки политической экономии могут быть освоены за короткий период времени, если уделять этому умеренное внимание. С помощью этих простых, но властных принципов легко решается ряд важных вопросов. И если большинство (по мере их способностей и желания) когда-нибудь поймет эти принципы, многие пагубные предрассудки будут искоренены из сознания масс, чье место займут неизъяснимые истины.

Например, во многих или даже во всех странах (не исключая наименее нецивилизованные) преобладающие мнения и настроения трудящихся, безусловно, не согласуются с полной безопасностью собственности. У безграмотных бедняков неравенство, которое неизбежно вытекает из полезного института собственности, неминуемо вызывает ненависть. Тот факт, что те, кто трудятся и заняты в сфере производства, живут скудно, в то время как другие, которые «не пашут и не прядут», кормятся за счет плодов их труда, в глазах желчных бедняков и невеж является чудовищным положением вещей: система, поддерживаемая немногими ценой многих, и совершенно несовместимая с благими целями Божьего промысла.

Изложение многочисленных злодеяний, проистекающих из этого единственного предрассудка, заняло бы целый том. Но они так явно проливают свет на пагубные последствия невежества народных масс и так отчетливо показывают преимущества народного просвещения, что я лишь кратко коснусь некоторых из них, хотя и рискуя злоупотребить вашим терпением.

Во-первых, этот предрассудок лишает людей способности увидеть причину их страданий и единственное целебное средство или временную меру, которые будут приемлемы в данном конкретном случае.

Нужда и труд проистекают из алчности природы, а не из неравенства, которое является следствием института собственности. Эти пороки неотделимы от человеческого существования на земле, и они смягчаются, а не усугубляются этим полезным, хотя и вызывающим ненависть, институтом. Без капитала и других категорий, зависимых от капитала, вознаграждение за труд было бы гораздо более скудным, нежели оно есть на самом деле; а капитал и зависимые от него категории являются порождениями института собственности. Институт хорош как для большинства людей, так и для тех самых немногих. Он не лишает бедных продуктов своего труда, но дает им возможность пользоваться богатством, которое этот институт предоставляет. В действительности, хотя и не по закону, рабочие являются совладельцами с капиталистами, на которых они работают по найму. Вознаграждение, которое они получают за свой труд, главным образом извлекается из капитала; и они не менее, чем законные владельцы, заинтересованы в защите денежных средств от присвоения.

Конечно, следует желать, чтобы их вознаграждение было больше и чтобы они были освобождены от непрестанной тяжелой работы, на которую они теперь обречены. Но положение трудящихся (будет ли их заработная плата высокой или низкой, будет ли их труд умеренным или экстремальным) зависит от их собственной воли, а не от воли богатых. В истинном принципе народонаселения, выявленном благодаря проницательности г-на Мальтуса, они должны искать причину и спасение от своей бедности и чрезмерного труда. В нем они могут найти средства, которые дали бы им относительное богатство; которые предоставили бы им досуг, необходимый для познания и совершенствования; которые возвысили бы их до личного достоинства и политического влияния, от пресмыкательства и низменного подчинения произволу немногих.

И эти важные истины выводятся из простых принципов краткими и очевидными умозаключениями. Здесь нет необходимости в обширных и скрупулезных исследованиях или в искусных и непрерывных размышлениях. Если бы люди ясно понимали некоторые бесспорные положения и были способны правильно преодолеть легкий процесс рассуждения, их умы были бы очищены от предрассудков, которые связывают их с причиной их страданий, и они увидели бы и применили спасительное средство, предлагаемое принципом народонаселения. Их упреки в изобилии богатых будут умиротворены. Их ропот по поводу несправедливости богатых умолкнет. Они чуть ли не ломали оборудование или поджигали амбары и скирды с зерном до тех пор, пока не подняли жалованье или не увеличили размер приходской помощи. Они увидели бы, что нарушения собственности вредны для них самих: что такие нарушения ослабляют стимулы к накоплению и, следовательно, уменьшают размер денежных средств, которые обеспечивают рабочему его пропитание. Они увидели бы, что глубоко заинтересованы в безопасности собственности: что, если бы они приспособили свою численность к спросу на свой труд, они бы щедро делились со своими работодателями благами этого полезного института.