Текст книги "Танцующая на лепестках лотоса"

Глава 2
Из тени в тень

Хотя прошло уже три недели с тех пор, как Воисанна стала свидетельницей гибели тех, кого любила, своих близких, она по-прежнему не реагировала на смену дня и ночи или на изменение красок на небе. Время не играло для нее никакой роли. Ей было все равно, жива она или мертва, оставлена в покое или страдает. Еда тоже не имела ни малейшего значения, равно как и ее враги, ее мысли, ее мечты. Много лет она жила счастливо, а теперь, когда боги лишили ее своего благословения, ей казалось, что для нее началась новая жизнь, полностью лишенная радости и смысла. Почему она не погибла тогда, вместе со всеми остальными? Если бы вражеское копье пронзило ее сердце, душа ее была бы сейчас с душами самых близких ей людей и вновь возродилась бы к жизни, словно бабочка, вырвавшаяся из своего кокона.

Но Воисанну не убили. Вместо этого чамы связали ее, заткнули кляпом рот и на много дней заперли в подземелье. Она была здесь не одна. Ее судьбу разделили несколько десятков кхмерских женщин – все они были молодыми и красивыми. Каждое утро дверь их темницы открывалась и чамы уволакивали одну из них наверх, на свет. И эта женщина уже больше не возвращалась в подземелье.

Когда очередь наконец дошла и до нее, Воисанна даже не сопротивлялась. Она пошла сама, с высоко поднятой головой, веря, что вскоре умрет, и даже радуясь этому. Ее страдания почти закончились. А то, что ожидало ее после смерти, просто не могло быть хуже, чем жуткая действительность.

Но, к удивлению Воисанны, ее отвели к широкому рву с водой, окружавшему Ангкор. Ей приказали помыться и дали чистую ткань для юбки. Хотя раньше она никогда не стеснялась своей наготы, сейчас она отвернулась от чамского воина, прикрыв место между ногами рукой, и, спустившись по ступенькам ко рву, стала заходить в воду, пока та не дошла ей до горла. Она стояла там, пока охранник не окликнул ее несколько раз на своем странном языке.

После этого он отвел ее в громадный и суетливый королевский дворец, который был расположен к северу от храма Ангкор-Ват и при нападении почти не пострадал. Поскольку он был предназначен для жизни смертных, а не для индуистских богов, для строительства его использовались недолговечные материалы – твердые породы древесины. Это здание служило домом для кхмерского короля, его жен и пяти тысяч наложниц. Хотя королевский дворец не мог соперничать своей роскошью с храмом Ангкор-Ват, здесь тоже было очень красиво – резные панели и двери, громадные деревянные колонны, уютные внутренние дворики, бассейны. Но самым впечатляющим были размеры королевского дворца – две тысячи футов в длину и тысячу в ширину.

Воисанну отвели вглубь дворца и передали трем чамским женщинам. Не зная их языка, она тем не менее сразу же поняла, что любое неповиновение будет наказано побоями. Воисанна лишь равнодушно пожала плечами. Когда эти женщины умастили ее благовониями и повесили на шею гирлянду из живых цветов, она стала ожидать самого худшего – появления какого-нибудь чамского военачальника. Но никто так и не пришел. Никто не стал губить ее.

В тот же вечер ее привели на изысканный пир. Здесь сидел король чамов со своими приближенными, а развлекали их чужеземные танцоры и арфисты. Воисанна просто стояла, ни о чем не думая, покорная судьбе. Откуда-то издалека до нее донеслись крики, которые заглушали даже голоса чамских певцов, и теперь Воисанна слышала только эти вопли, а не музыку. Это кричали мужчины, кхмерские мужчины. Один за другим они сначала кричали, затем стонали, потом замолкали.

С самой же Воисанной ни в эту ночь, ни в следующую ничего не произошло. Ее заперли в небольшой комнатке, оставили одну. В последующие дни она несколько раз оказывалась вблизи чамского короля и чувствовала на себе его пристальный взгляд. Это был грубый человек, на голову выше всех своих командиров и кряжистый, словно лошадь. Она никогда не видела, чтобы он кому-либо причинял боль, но когда он допрашивал кхмерских узников, а те не говорили ему то, что он хотел от них услышать, их тут же уводили, а ужасные крики по вечерам возобновлялись.

Так Воисанна прожила целую неделю, просто глядя на то, что делают ее новые господа, которые не требовали от нее ни слов, ни каких-то действий. «Меня берегут для чего-то или кого-то», – решила она. Она была подарком, который нельзя было вручать раньше времени. Но в какой-то момент ситуация изменится, и тогда ее ждут страдания. Однако день этот еще не наступил.

Сейчас солнце было уже высоко, и Воисанна стояла на восточной стене Ангкор-Вата. Она не следила за чамскими воинами или их пленниками, а разглядывала один из наиболее впечатляющих барельефов во всем Ангкоре, который занимал нижнюю часть галереи с этой стороны громадного храма. Она не понимала, почему король чамов предпочитает допрашивать своих пленников именно здесь, на фоне такой красоты. Этот барельеф, протянувшийся почти на двести футов, назывался «Пахтание Молочного океана». Барельеф был высоким – Воисанна не смогла бы дотянуться до верхнего его края рукой – и изображал картину индуистского мифа о создании мира. На одной его стороне были вырезблены девяносто два демона, которые тянули за хвост гигантскую змею. Восемьдесят восемь богов тянули эту змею, обмотавшуюся вокруг плывущей в космическом океане скалы, в другую сторону. Такое «перетягивание» змеи раскручивало скалу, которая взбивала окружавшие ее воды, тем самым создавая в них жизнь – драконов, рыб, черепах и крокодилов.

Если бы Воисанна знала планы чамского короля в отношении нее, она, наверное, прислушивалась бы к голосам своих поработителей и, возможно, постаралась бы понять, что происходит с ее соотечественниками. Но сейчас она лишь рассматривала демонов и богов, вспоминая, как она говорила о них со своим отцом, а позднее – со своим любимым. Ее отец рассказал ей историю создания мира, а ее возлюбленный все восхищался тем, что эту красоту вырезали на камне.

В пятидесяти пяти футах от этого мифического барельефа несколько сотен чамских воинов стояли позади их короля и его ближайших советников. Сейчас, когда Ангкор был уже захвачен, они не носили головных уборов в форме перевернутого цветка лотоса. Вся эта группа собралась во внутреннем дворе, расположенном к востоку от Ангкор-Вата. На поясе Индравармана, как всегда, висела сабля в ножнах. Оружие это было громоздким, но он верил, что, только нося его как можно дольше и чаще, он добьется того, что оно станет частью его самого и будет казаться ему не более тяжелым и доставляющим неудобства, чем родные руки и ноги. И когда настанет время сражаться – а оно обязательно настанет для него, – ему будет легко управляться со своими орудиями войны, которые находятся всегда под рукой. Солдатам Индравармана было приказано носить оружие повсюду, за исключением своего жилища. Любому, забывшему об этом строгом правиле, грозила казнь без суда и следствия.

Чамы собрались в тени Ангкор-Вата, которая формой повторяла собой возвышения и впадины высившейся над ними Храмовой горы. Вдали послышались отчаянные крики, и Индраварман наклонился к высокопоставленному кхмерскому чиновнику и кхмерскому воину крепкого телосложения. Оба этих человека были связаны и стояли перед ним на коленях. Рядом с Индраварманом, положив руку на эфес своей сабли, стоял Асал. По другую сторону от короля находился его персональный ассасин, палач и убийца, По Рейм – самый страшный из всех чамских убийц. Асал и По Рейм были давними противниками, и Индраварману доставляло удовольствие сталкивать их.

Благодаря тому, что Индраварман требовал, чтобы все его командиры знали язык врага, ему не нужен был переводчик. Внимательно посмотрев на кхмерского чиновника, он увидел в глазах его страх и перевел взгляд на Ангкор-Ват. У подножия Храмовой горы стояло шесть прекрасных кхмерских женщин, и, переводя взгляд с одной на другую, он подумал, что они сильнее своих мужчин. В женщинах этих было меньше страха и больше отваги. Он восхищался ими.

Индраварман подошел ближе к своим пленникам.

– Эти крики, они не смущают тебя? – спросил он у кхмера. – Ты ищешь плавного перерождения в новой жизни, но если ты не скажешь мне то, что я хочу от тебя услышать, ты будешь точно так же верещать, прежде чем покинешь это тело ради следующего.

Кхмерский чиновник кивнул, но ничего не сказал. Он весь дрожал, а набедренная повязка потемнела между его ногами от влаги.

– Работа ваших предков вдохновляет меня, – сказал Индраварман, указывая на барельеф с изображением «перетягивания каната» между силами добра и зла. – Именно вследствие чего-то подобного кричат ваши соплеменники. Только я использую для этого двух слонов. Человека привязывают между ними, после чего слоны идут в противоположных направлениях. Как видите, боги создают жизнь, а я ее уничтожаю.

– Я… я ничего не знаю, господин, – пробормотал кхмер, и глаза его беспокойно забегали по барельефу. – Я ничего не знаю о том, куда он пропал.

Индраварман почувствовал, как в нем закипает злость, и все остальные сразу заметили это по тому, как он сжал кулаки.

– Джаявар бросил вас. Он вас предал, – сказал он, – а вы все равно защищаете его.

– Я не защ…

– Ты хочешь, чтобы я поверил в то, что у вас не было плана отступления? Никакого перевалочного пункта для сбора сил?

– Я… я не воин, мой господин.

– Но ты имел доступ к королю! И к принцу! Теперь ваш фальшивый король мертв, но жив его сын, и он мне нужен!

– Клянусь вам, господин, я не знаю, где он сейчас находится. Умоляю вас, пожалуйста, поверьте мне! Я бы сказал вам, если бы…

– А теперь скажи мне что-то стоящее, по-настоящему ценное, иначе тебя ждут слоны.

– Я…

– Говори!

Пленник скрючился и в отчаянии начал бить связанными руками себя по лбу. Закрыв глаза, он выл и скулил, продолжая молотить себя, но затем вдруг замер и выпрямился.

– Камни, – сказал он. – Вы должны искать столбики, сложенные из камней.

– Что?

– Принц в джунглях складывал камни в столбики. Я слыхал, что он делал это, приучая себя к терпению. Если ваши люди где-то в лесу найдут такую отметку, вам нужно будет искать его в тех краях.

Индраварман выругался на своем родном языке.

– Мне нужно точно знать место, и ты сам найдешь эти камни.

– Это все, что я знаю, господин. Это…

– Ты бы убил меня, если бы тебе представилась такая возможность? А твой соплеменник, воин, стоящий рядом с тобой, он убил бы меня?

– Что?

– Ты убил бы меня, жалкий трус, если бы мог?

– Нет.

Индраварман презрительно плюнул на пленника. Затем он переключил свое внимание на кхмерского воина, который, как ему сказали, зарубил пятерых чамов, прежде чем его схватили. Индравармана привели в восхищение такая сила и такая смелость. И у него был человек, убивший за один раз столько же кхмеров, – Асал. Внезапно королю надоели все эти допросы, ложь и хныканье. Ему захотелось испытать своего бойца, проверить его преданность и отвагу в битве с лучшим из кхмеров, имевшихся в его распоряжении.

Повернувшись налево, Индраварман взял щит и саблю у одного из стоявших позади него командиров и швырнул их под ноги кхмерскому воину.

– Развяжите его, – приказал Индраварман, не обращаясь к кому-либо конкретно.

Один из чамов развязал кожаные ремни, стягивавшие руки и ноги пленника. Кхмер оставался практически недвижимым, хотя Индраварман заметил, что тот разжал кулаки. Где-то вдали протрубил слон и раздался отчаянный крик очередной жертвы. В неподвижном воздухе повис терпкий запах человеческого пота.

– Сбежал наш пленник, – сказал Индраварман, оборачиваясь к Асалу. – Убей его.

Асал напрягся. Индраварман часто испытывал его в последние месяцы, проверяя преданность и отвагу своего командира. А после успешного прохождения каждого нового испытания Асал все выше продвигался по службе и в конце концов стал одним из тех командиров, которые пользовались наибольшим доверием короля. Асал уже с лихвой отплатил ему за это. Он всегда находился там, где хотел его видеть король. Его предки могли им гордиться. Однако внезапно все переменилось.

Невыполнение приказа означало для него смерть – Асал был в этом уверен. Закрыв глаза, он попытался расслышать пение птиц за гулкими ударами своего сердца, чтобы заставить страх отступить, как будто это был враг, которого он мог растоптать ногами. Открыв глаза, он вынул саблю из ножен, поднял щит и сделал шаг вперед.

Поднявшийся на ноги кхмер вначале покачивался, и Асал дал ему время освоиться с обретенной свободой, чтобы никто потом не сказал, что их схватка была нечестной, а сам тем временем подумал о том, как скоро его ждет перерождение в новой жизни. Закусив губу, он смирился со своей судьбой, испытывая все же некоторое разочарование: выходит, он взобрался так высоко лишь для того, чтобы увидеть, как глубока открывшаяся перед ним бездна. Жену он пока не нашел, детей у него не было. И хотя большую часть своей жизни он был один, умирать в одиночестве ему не хотелось.

Кхмерский воин поднял саблю и щит, издал воинственный клич и бросился на Асала. Их клинки встретились, и Асал почувствовал силу удара своего соперника. Отскочив, он поднял щит и увернулся от следующего выпада. В ушах его до сих пор звучал свист сабли, которая рассекла воздух на расстоянии, как он понял, в ширину ладони от его шеи.

Чамы окружили их плотным кольцом, хотя Асал этого не видел. Все, кроме Индравармана и По Рейма, подбадривали его. Индраварман хотел в очередной раз убедиться в его искусстве владеть саблей в бою. А По Рейм жаждал увидеть, как его убьют.

Сабли поднимались и с ритмичным свистом обрушивались на врага по замысловатым траекториям. Соперники оказались хорошо подготовленными и достойными друг друга. Асал подставил щит под очередной удар, но тот оказался настолько сильным, что тиковый щит раскололся, словно это был просто очень большой листок, а его металлическая окантовка разлетелась. Асал швырнул остатки щита в кхмера и без промедления атаковал его, отбив следующий удар противника и ударив того кулаком в челюсть. Вражеский воин только зарычал на это, но в глазах его появились слезы, и Асал продолжил свою атаку, попеременно рубя и уворачиваясь. Его сабля казалась живой, она была органичным продолжением его руки, тем мостиком, что вел его в будущее, которого он так страстно желал. И хотя кхмер был большим и опытным воином, хотя у него в руках были щит и сабля, все же наступил момент, когда всем зрителям стало ясно, что он вскоре умрет. Асал просто был слишком быстр для него. Он напоминал мангуста, танцующего вокруг кобры, кусая и кружа, делая ложные выпады и атакуя по-настоящему и все время ища брешь в его обороне. Наконец его сабля пробила защиту кхмера и тот, смертельно раненный, упал. Все еще находясь в запале битвы, Асал резко развернулся в поисках следующего врага. Не найдя никого подходящего, он забрал жизнь поверженного кхмера и сделал это быстро, дав тому возможность умереть достойной мужчины смертью.

Грудь Асала тяжело вздымалась, в горле пересохло. Ничего не говоря, он просто стоял на месте; ему хотелось, чтобы толпа, собравшаяся вокруг него, рассеялась, хотелось скрыться от посторонних глаз. Он чувствовал слабость, хотя слабости этой не видел никто – как никто не мог ощутить его страха. Он знал, что Индраварман сейчас наблюдает за ним, и поза Асала, стоявшего, широко расставив ноги, свидетельствовала о силе, хотя впечатление это было обманчиво.

Когда Воисанна увидела, как чамский король обернулся и жестом позвал ее, она осталась стоять на месте, уверенная, что неправильно поняла его намерения. Однако он что-то крикнул, и внезапно к ней бросились несколько воинов, которые потащили ее за собой и бросили к ногам чама, который только что убил ее соотечественника. Она видела кровь на его руках и надеялась, что он сейчас убьет и ее тоже. Но он даже не пошевелился, и своей недвижностью напоминал богов и демонов на барельефе.

– Ты принадлежишь ему, – сказал ей король на ее родном языке. – И только ему одному. Ублажай его, иначе умрешь.

Воисанна молча смотрела на ноги воина. Король пнул ее, и тогда она кивнула.

Индраварман сказал несколько слов чамскому воину, после чего ушел, что-то громко крикнув остальным своим людям. Визжащего кхмерского чиновника унесли в сторону невидимых отсюда зловещих слонов. Оставшиеся чамы постепенно начали расходиться. Они шли по земле предков Воисанны, ступая там, где должны были ступать ноги любимых ею людей. Воисанне очень хотелось ненавидеть чамов, хотелось начать составлять план отмщения. Однако ее охватили такая глубокая всеобъемлющая усталость и безразличие, что сил не было даже на ненависть.

Вскоре во внутреннем дворе не осталось никого, кроме нее и того воина. Она ожидала, что он будет двигаться стремительно, как в бою. Но он просто стоял на месте и смотрел вверх, а лицо его не выражало никаких чувств. Только сейчас она заметила, что он ранен – на шее стал виден большой темный кровоподтек, вероятно, результат удара рукояткой сабли.

Наконец он опустил свой взгляд на нее. Она думала о том, что надо бы убежать, о том, насколько больно будет ей, когда его сабля пронзит ее тело. Она больше не боялась смерти, но не хотела позорить своих предков. Лучше уж она умрет по-другому, более достойно, так, как от нее требовал голос крови, которая текла в ее жилах.

Поэтому она просто пошла с воином, думая по пути, не он ли убил ее возлюбленного или ее мать, и был ли он там, где свет этого мира для нее померк. Она этого никогда не узнает, но, ступая за ним след в след, она уже решила для себя, что убьет его, а затем покончит и со своей жизнью.

Воисанна поступит так, чтобы ее предки могли гордиться ею. Ничего другого ей не оставалось.

* * *

А вдали от Ангкора, посреди лабиринта озер и проток, ведущих к большому городу, на бревне сидел рыбак со своей семьей и внимательно вглядывался в окрестности. Хотя за три недели после вторжения они не видели здесь ни одного чама, все время оставались настороже – вслушивались в лесные шорохи, принюхивались, высматривали признаки появления захватчиков. Боран и его жена Сория делали все это даже серьезнее, чем их сыновья, которые в последние дни в основном спорили о том, что делать. Вибол хотел мстить за те зверства, свидетелями которых они стали. Он не мог забыть вида горящих домов, плача умирающего мальчика, смрада изуродованных трупов кхмеров, которые проплывали мимо них по реке. Впервые в жизни Вибол завидовал плохо видящему Праку, хотя и понимал, что его брат воспринимал и те запахи и звуки страдания людей, которые были ему недоступны.

Вибол злился на отца из-за того, что тот не позволил ему предупредить их соотечественников, но был благодарен судьбе за то, что их матери удалось ускользнуть от чамов. Она услыхала их приближение и скрылась в джунглях, где спряталась в зарослях гигантского папоротника. Оттуда она видела, как чамы сожгли их дом, забрав те немногочисленные пожитки, которые у них были.

Виболу, Праку и Борану тоже повезло. Чамы уже почти догнали их, но из-за спешки лодка захватчиков перевернулась. И хотя Вибол хотел вернуться и перебить их, оказавшихся в воде, Боран продолжал грести вперед, отчаянно стремясь побыстрее найти Сорию. Встреча их ввиду обстоятельств произошла в полном молчании, и, пока их дом превращался в кучу золы, они стояли, крепко обнявшись.

В последующие дни они перегнали лодку на запад, а сами жили вдали от водных проток. Однажды утром они натолкнулись на кхмерского солдата, ехавшего на боевом слоне. Он умирал, потому что копье попало ему в живот. Они, как могли, утешали его, уверяли, что его близкие остались в живых, и были свидетелями того, как взгляд его в конце концов угас. Пока он умирал, Прак играл ему на бамбуковой флейте, стараясь хотя бы этим облегчить его страдания. Потом они сожгли его тело, так как он их об этом попросил.

У Борана и его сыновей был опыт обращения со слонами, потому что всем кхмерам, живущим не в городе и работающим на свежем воздухе, так или иначе была необходима помощь этих животных. Крестьяне использовали их, расчищая землю под поля, рыбаки – чтобы перетаскивать к воде построенные лодки. Поэтому семейство оставило слона себе; на нем ездил Вибол, он пользовался металлическим крюком, чтобы дергать слона за уши, направляя его в ту или другую сторону. Слон представлял для них опасность из-за своих размеров и неспособности спрятаться в джунглях, поэтому Боран испытал большое облегчение, когда через несколько дней им повстречалась группа кхмерских воинов и они передали животное им. Вибол хотел уйти с этими людьми, которые намеревались собрать отряды и сражаться с захватчиками. Но после долгого обсуждения и яростных споров Боран все же убедил его остаться.

Теперь же, сидя на бревне и лакомясь копченым угрем, они рассуждали о том, будет ли для них лучше присоединиться к какой-нибудь группе уцелевших соотечественников или все-таки предпочтительнее оставаться одним. Боран считал, что им будет лучше одним, потому что у них была быстрая лодка, а сам он хорошо знал все местные протоки. Сория разделяла его мнение, тогда как их сыновья были с ним не согласны.

Когда Сория напомнила им, что они рыбаки, а не воины, Боран с гордостью взглянул на свою жену. Хотя она была всего на два года младше его, выглядела она вдвое моложе. На ее широкоскулом миловидном лице не было никаких шрамов, только небольшая темная родинка рядом с носом. Кожа ее была необычного цвета – цвета песка, который встречался на некоторых изгибах реки. Как и все кхмерские женщины, она носила только юбку, а черные волосы ее были связаны в узел на макушке. Она уже не была такой стройной, как когда-то, но Боран был даже рад, что она набрала вес, так как это означало, что он ее хорошо кормит.

– Ты ищешь смерти? – спросила она, пристально глядя на Вибола.

Ее сын продолжал есть копченого угря.

– Нет. Но и бежать от нее я тоже не собираюсь.

Сория замолкла, и Боран даже засомневался, скажет ли она что-то на это. Его жена использовала слова, как лучник стрелы, – тщательно выбирая цель и стреляя только по мере необходимости. Большую часть времени она молча слушала своего мужа и сыновей, даже когда тревожилась по поводу заболевшего соседа или ухудшившегося зрения Прака. Поскольку их сыновья мало из-за чего переживали, она волновалась и за них – обрабатывала их порезы, нашептывала, что им следует уже думать о женитьбе.

Сория так и не ответила, Боран повернулся к Виболу:

– Возможно, тебе нужно бы вспомнить, как выглядел тот воин, в животе которого застрял наконечник чамского копья. Помнишь, как он страдал? Как глаза его наполнялись слезами от боли?

– Он не говорил, что сожалеет о чем-либо, – возразил Вибол. – Так что я не считаю ошибкой его смерть. По крайней мере он погиб сражаясь, а не убегая от врага.

– А почему воин не может сегодня убегать, а завтра сражаться? – спросил Прак, возобновляя их старый спор.

Вибол встал и с досадой пнул ногой валявшуюся на земле ветку.

– Сражаться нужно было тогда, когда они жгли наш дом и убивали наших людей. А мы вместо этого спрятались, как маленькие дети. Мы слышали крики и не предприняли ничего!

Как бы Сории хотелось, чтобы у ее сына было столько же рассудительности и мудрости, сколько и упрямства. Раньше над его опрометчивостью можно было пошутить и улыбнуться, но сейчас Сория боялась, что она может стоить ему жизни.

– Подумай обо мне, – тихо сказала она. – Пожалуйста, подумай обо мне, прежде чем ты побежишь навстречу смерти.

– Я и думаю о тебе. Только поэтому я до сих пор здесь.

Она кивнула:

– Спасибо за это. Потому что я… Если вас убьют, я засохну, как вырванное с корнем растение.

– Но мы должны были драться! – продолжал настаивать Вибол; нагнувшись, он поднял с земли ветку, сломал ее пополам и отбросил в сторону. – Мы должны были, по крайней мере, убить тех чамов, которые преследовали нас, а потом оказались в воде. Их-то убить было нетрудно.

Боран показал ему наполовину зажившую рану на его бедре, которую Сория зашила шелковой нитью.

– Ты это видишь, Вибол? Неужели ты думаешь, что мне не хотелось убить тех, кто сделал это, кто пускал стрелы, надеясь попасть в ваши сердца? Конечно хотелось. Это было настоящим соблазном. Но иногда, чтобы остаться человеком, приходится выбирать более трудный путь – путь, который сделает лучшим день завтрашний, а не сегодняшний.

– Каким образом бегство от врага может быть лучшим выходом? От врага, который уничтожил наш дом? Который убил наших людей?

– Потому что…

– Ты испугался, отец! Ты не хочешь этого признать, но я думаю, что ты просто испугался. Поэтому-то мы и убежали! Убежали, как трое трусов, а не как трое кхмеров!

Ноздри Борана раздулись от гнева, и он встал с бревна. Он заговорил, но его сын быстро развернулся и поспешил от берега протоки вглубь леса. Хотя ему очень хотелось крикнуть, остановить Вибола, он не посмел повысить голос. Он просто смотрел, как его фигура становилась все меньше и меньше, пока заросли джунглей не поглотили его полностью.

– Я найду его, – сказал Прак, переводя взгляд с отца на мать и обратно. – Хоть я его и не увижу, зато я его услышу.

– Ты уверен в этом? – спросила Сория. – Возможно, лучше будет, если с тобой пойдет отец.

Прак только улыбнулся.

– Лучше будет, если я поговорю с ним один на один. Меня он выслушает. Он увидит меня издалека и позволит найти себя. И тогда я приведу его обратно.

– Почему он ведет себя таким образом? Он должен благодарить богов, что мы остались живы.

Улыбка на лице Прака растаяла.

– Все дело в девушке, мама. Погибла девушка, которая ему нравилась. Чамы… они поглумились над ней. И оставили ее тело привязанным к дереву.

– Кто она такая?

– Он однажды поцеловал ее, когда они вместе купались во рву возле храма. Они тогда оба смеялись. Думаю, он мечтал о том, что они будут вместе. А чамы забрали ее у него. Он нашел ее тело и с тех пор очень изменился.

Сория задумчиво потерла лоб, стараясь сообразить, кто мог так понравиться ее сыну. Узнав об этой девушке и ее смерти, она вдруг почувствовала сильную усталость. Она устала все время куда-то бежать, устала слушать страшные истории о чужих страданиях.

– Пожалуйста, будь осторожен, Прак, прошу тебя, – сказала она, беря его за руку.

– Конечно, мама. Обещаю тебе.

– Ты не можешь покинуть нас.

– Я знаю. И не сделаю этого.

Она смотрела ему вслед, когда он углублялся в джунгли. Он не мог бегать, как его брат; сделав несколько шагов, он останавливался и прислушивался. Стрекот цикад. Эхо разносит перекличку птиц. По верхушкам деревьев скачут обезьяны, отчего на землю падают большие листья. Листья зеленые и сочные, но очень скоро на земле они станут коричневыми, когда сезон муссонов подойдет к концу.

Прак двинулся дальше. Сория хотела было попросить Борана незаметно пойти за ним, но поняла, что Прак все равно услышит его. И она не могла допустить, чтобы ее сын потерял свое лицо, особенно после того, как он с таким трудом старался его обрести.

Когда Прак наконец скрылся из виду, Сория повернулась к мужу.

– Что будем делать? – спросила она. – Мы должны что-то предпринять, иначе Вибол сорвется.

– Он считает меня трусом.

– Он сказал это, но на самом деле так не думает.

– Может быть, так оно и есть. Может быть, мне и вправду нужно было убить тех чамов.

– Ты предпочел жизнь смерти.

– Как и должен был поступить трус. А теперь, чтобы как-то уравновесить трусость отца, Вибол совершит какую-нибудь глупость.

У них над головами пронзительно завизжала обезьяна. Сория подумала о своих сыновьях, которые сейчас были в джунглях совершенно одни, и ее прошиб холодный пот. Она, вскормившая их грудью, не могла представить себе мир без них.

– Но что мы будем делать? – снова спросила она и задумчиво потерла лоб.

Боран взглянул на боевой топор, который он взял у погибшего кхмерского воина.

– Чамы все равно придут в джунгли. Они не станут торчать в городе без дела, как тигр рядом со своей добычей.

– Значит, нам нужно уходить? Спасаться бегством?

– Если мы убежим, Вибол бросит нас. Второй раз от чамов он уже не побежит.

Сория закрыла глаза, понимая, что Боран прав.

– Но и остаться здесь мы не можем.

– Может быть… может быть, ему удастся каким-то образом отомстить. Пусть он окропит лезвие этого топора кровью чама, и тогда, возможно, он не станет проверять себя вновь.

– Как мы это сделаем?

– Не знаю. Тогда война нашла нас, а теперь мы сами должны найти ее. Но найдем мы ее в то время и в том месте, которые выберем сами, и тогда руки нашего сына обагрятся кровью.

– Твоей кровью? Его кровью? То, что ты предлагаешь, очень рискованно. Ты ведь всего лишь рыбак, Боран, а не воин.

– И я это знаю. Но он – мальчик, который торопится стать мужчиной. И если мы будем относиться к нему как к маленькому, он просто бросит нас, а один он погибнет. По крайней мере, если мы не будем достаточно сильны, не будем достаточно мудры, мы умрем все вместе, все как один. Мы вместе умрем и вместе возродимся в следующей жизни, а так умирать лучше, чем жить поодиночке.

Сория покачала головой, и на глаза у нее навернулись слезы. Она сжала руку мужа, и они отправились в джунгли искать своих детей в бесконечных зарослях деревьев и кустарников: нужно было найти их как можно скорее, пока они не зашли слишком далеко.

* * *

В пяти днях пути на запад от Ангкора Джаявар и Аджадеви сидели у одного из многочисленных костров, разрывавших ночную мглу. Джаявар тревожился из-за такого количества открытого огня, но джунгли здесь были такими густыми, что свет не мог уйти далеко. В тишине с неба сыпал мелкий дождик, шипя на тлеющих углях. Под ним мокли восемьсот шестьдесят кхмеров, выживших после вражеского нашествия. Они представляли собой пестрое смешение воинов, рабов, чиновников, женщин и детей. Многие из них, промокнув насквозь, сбивались в группы и сейчас сидели, прижимаясь друг к другу, у слабеющего пламени. Некоторые накрывали головы громадными листьями, хоть как-то спасавшими от дождя. Но большинство из них пережило гораздо более серьезные испытания, чем это, и они даже не пытались прятаться от дождя, просто не обращали на него внимания.

Джаявару, который тщательно обследовал все вокруг, хотелось, чтобы место их стоянки было более пригодным для обороны. Он понимал, что в случае появления чамов им очень пригодились бы какие-то естественные преграды на пути врага. На некоторых из близлежащих озерах и реках были острова, которые могли стать вполне подходящим местом для беженцев. Было поблизости также несколько пещер и крутых горных кряжей, так что здесь несколько сотен воинов могли бы сдерживать неприятеля, в десять раз превосходящего их по численности. Однако любое из этих природных укрытий можно было окружить. А это означало бы смерть для всех кхмеров.