Текст книги "Танцующая на лепестках лотоса"

Чувствуя себя испачканным, как будто несправедливые поступки запятнали его, Асал соскользнул со своего слона в прохладную воду. Сняв свой головной убор, он швырнул его на берег, а затем поплыл на глубину. Распустив узел волос, он провел по ним руками, словно желая смыть покрывавшую его грязь.

* * *

В лагере Джаявара, спрятавшемся в глубине джунглей, маленькая рука держала украшенное искусной резьбой древко копья. Опустилась ночь, и тень вновь отправилась странствовать в темноте, обследуя обширную территорию лагеря и прилегающую к нему. Местность была ровная, здесь было много рек, озер, деревьев и диких животных. Там, в Ангкоре, люди считали себя очень могущественными. Но здесь, в джунглях, таких густых, что даже днем невозможно было что-то разглядеть на расстоянии двадцати шагов, правили звери, обитавшие в непролазных зарослях гиббоны, лангуры[2]2
  Лангур – вид обезьян из семейства мартышковых.


[Закрыть], тигры, леопарды, олени, кабаны, слоны, крокодилы, кобры, птицы-носороги и зимородки, и их крики постоянно нарушали тишину ночи.

Тень сожалела, что Джаявар и Аджадеви покинули лагерь. Они уехали без предупреждения, разом пропав вместе с группой отборных воинов. Никто, похоже, не знал, когда принц собирается вернуться, хотя поговаривали, что на его путешествие в Ангкор и обратно уйдет много дней. Судя по всему, Джаявар появится так же неожиданно, как и исчез, но уже с гораздо большим отрядом.

Во тьме послышались голоса, и тень отступила в гущу зарослей бамбука. Голоса стали громче, и вскоре показались два кхмерских воина, обходившие лагерь дозором. Часовые были крепкими и мускулистыми, но очень шумными. Они не знали, как стать частью джунглей, а тень родилась здесь, хотя потом ее отсюда забрали и вернули в родные места совсем недавно. В Ангкоре многие рабы могли выкупить себе свободу, но тень попала в плен в горах на востоке, и хозяин ей достался жестокий. Свобода казалась ей несбыточной мечтой – по крайней мере до нападения чамов.

Кхмеры прошли мимо, болтая так, словно они были в Ангкоре на петушиных боях. Они были всего в пяти шагах от тени, даже не догадываясь о ее присутствии. «Ну разве такие недоумки могут быть свободными людьми? – удивлялась тень. – Почему я раб, если могу видеть гораздо больше, чем они?»

Луна зашла за тучу, и в джунглях стало темнее; тень продолжала оставаться в зарослях, раздумывая, когда может вернуться Джаявар. Принц ушел с десятком воинов, но вполне мог действовать и один. Десять человек, если они такие же, как эти часовые, будут скорее обузой, чем преимуществом.

Значит, принц дальше пошел один, решила тень. И если он будет недостаточно осторожен, джунгли поглотят его.

Глава 4
Зерна отчаяния

На самую высокую из обзорных площадок храма Ангкор-Ват можно было попасть лишь по одной из четырех каменных лестниц с очень крутыми ступенями. Расположенные на северной, восточной, южной и западной сторонах похожей на пирамиду башни, лестницы эти были узкими и весьма опасными. Упав с них, можно было расшибиться насмерть.

Воисанна раньше уже несколько раз взбиралась на эту террасу, но никогда еще не была так озабочена мыслями об опасности этого восхождения. На середине пути ей захотелось просто откинуться назад и полететь вниз. Она наверняка разобьет голову о камни. Но когда она застыла на месте, шедший впереди нее Асал тоже остановился и посмотрел на нее сверху вниз. Их взгляды встретились, и он едва заметно кивнул ей. Она поняла, что он подбадривает ее, но делает это скрытно, как будто опасаясь чамского короля, который в сопровождении Тиды вел их сейчас к вершине башни. По непонятной для нее причине эта мысль почему-то заставила ее кивнуть ему в ответ, после чего они продолжили свой путь.

В конце лестницы находился красиво украшенный вход, который вел в коридор. По обе стороны от этого входа на широких каменных колоннах были вырезаны фигуры апсар высотой в три фута. Индуисты считали их духами воды и облаков, воплотившихся в тела прекрасных женщин. Воисанна всегда восхищалась апсарами; в детстве отец рассказывал ей, что они в небесных дворцах развлекают своими танцами богов и души павших в бою героев. Также отец ее говорил, что в Ангкор-Вате почти две тысячи таких апсар: они разные, хотя все выглядят счастливыми, на всех изысканные наряды, и все танцуют. Апсары на этих колоннах напоминали женщин, живших в королевском дворце для развлечения кхмерских королей. Воисанна подозревала, что теперь они же ублажают короля чамов.

Хотя Воисанна иногда ощущала себя бессильной, как и любая женщина, ее долгое время утешало осознание того, что создатели Ангкор-Вата уделили здесь такое внимание женщинам. Помимо многочисленных апсар, по всему комплексу встречались резные изображения дэват. Эти женщины-стражники обычно изображались стоящими лицом к зрителю. Кажется, что они о чем-то задумались, иногда слегка наклонившись вперед. Некоторых дэват изображали с соколом на плече. На вершине храма Ангкор-Ват, как и в других его уголках, все говорило о том, что женщин здесь почитают.

Пройдя через широкий вход, Воисанна последовала за Асалом по длинному коридору. По правую руку от себя она через ряд витиевато украшенных проемов могла видеть далеко внизу свой город. У нее было ощущение, что она находится на вершине горы, как и было задумано архитекторами этого храма. Насколько хватало глаз, не было видно ничего, что могло соперничать с ним по высоте. Весь остальной мир находился ниже и казался удаленным от сфер обитания возвышенной души.

Вся группа прошла через массивные двери из тикового дерева, свернула налево и вышла на большую террасу у основания башни в форме лотоса, возвышавшейся посередине. На этой террасе, открытой со всех сторон, стояла громадная бронзовая статуя бога Вишну, которому был посвящен весь комплекс Ангкор-Ват.

Как и положено набожному индуисту, Индраварман подошел к статуе и опустился перед ней на колени. Так же поступили и Асал с Тидой. Воисанна же осталась стоять на месте, но не потому, что не верила в бога, а просто чтобы открыто проявить свое неповиновение. Пока мужчины, склонив головы, молились, Тида вглядывалась в лицо Вишну, а Воисанна демонстративно смотрела во внутренний двор храма. С высоты ей было видно то, что еще совсем недавно было великой империей. Огромные террасы Ангкор-Вата уходили вдаль, словно ступени лестницы для какого-то великана. За территорией храма бурно разросся город с его многочисленными жителями, лошадьми и боевыми слонами. Ангкор был окружен огромным рвом, а вдали, на холмах и у изгибов рек, виднелись верхушки более древних храмов. Далеко на юге до самого горизонта раскинулось Великое озеро. Она видела, где оно начинается, но конца ему не было.

Мужчины продолжали молиться. Воисанна думала о том, зачем Индраварман потребовал, чтобы они с Тидой сопровождали его сюда, на вершину Ангкор-Вата. Она слышала рассказы, что королям в прошлом нравилось овладевать женщинами на вершинах храмов, и знала, что, если он намерен сделать это и с ней, она покончит с собой, бросившись с высоты вниз.

Индраварман встал.

– Почему в этом месте так много изображений женщин? – спросил он.

Асал и Тида тоже поднялись на ноги, но никто из них не ответил.

– Потому что кхмерские мужчины слабы? – продолжал король. – Они занимаются тем, что вырезают в камне свои воспоминания и то, во что верят, в то время как женщины тяжко трудятся.

Ветер свистел в невидимых щелях между плитами песчаника.

Воисанне очень хотелось ответить ему, хотелось защитить своего отца и возлюбленного. Однако она понимала, что такая дерзость привлечет к ней внимание Индравармана, а для нее будет лучше, если он продолжит восторгаться прелестями Тиды.

Индраварман покачал головой:

– С вашей империей нельзя соперничать, раз она может создавать такие чудеса, как Ангкор-Ват. Вы заставили богов гордиться вами. А сделать это совсем непросто. Поэтому, когда столько ваших мужчин так легко сдались и ведут себя так покорно, я задумываюсь, а действительно ли они смирились? Могли ли люди, создавшие такую красоту, покориться мне так быстро? Сомневаюсь. Я думаю, что это у вас в крови – вызов, пренебрежение к смерти, непокорность по отношению ко мне. Я привел вас сюда, чтобы задать вопрос: что мне делать с этой вашей непокорностью? Как мне погасить тот огонь, который может снова разгореться?

Тида взглянула на него:

– Но почему именно нас, мой король?

– Потому что ваши мужчины поклоняются вашей красоте, вашей мудрости. Это поклонение отразилось в резьбе по камню. Они охраняют свои храмы вашими изображениями, так что у вас должно быть больше достоинств, чем кажется с первого взгляда.

– Мы, мой король, – сказала Тида, – можем быть…

– Десять моих воинов сегодня утром были найдены мертвыми! – внезапно выкрикнул Индраварман, и от этого громогласного вопля Воисанна ощутила боль в ушах. – У всех у них было перерезано горло, поэтому я и говорю о непокорности! Потому что, когда я нахожу трупы десяти моих воинов, плавающих во рву, я понимаю, что ваши мужчины не такие смиренные, какими кажутся. И этот скрытый огонь пугает меня. Он достаточно силен, чтобы охватить мою страну.

Воисанна подумала, что он и сам похож на неуправляемый огонь, который сжигает все без разбора, но опять промолчала. А его массивное тело в сочетании с охватившей его яростью затмило собой даже высокую статую Вишну. Из этих двух фигур Индраварман сейчас выглядел гораздо внушительнее.

– Раз наши с тобой игрушки вдруг проглотили свои языки, что ты мне посоветуешь? – спросил Индраварман, обращаясь к Асалу.

– Убейте десять кхмеров, мой король. Десять ваших пленных. И пусть об их участи узнают все.

– Десять воинов?

– Да.

– Ты считаешь, глупец, что людям, которые построили такой храм, есть дело до судьбы десяти каких-то воинов? – прокричал Индраварман. – Твоя рука в бою может быть крепка, Асал, но твои советы просто призывают наших недругов восстать вновь. Если хочешь оставаться моим приближенным, лучше научись делать так, чтобы люди меня боялись.

Асал поклонился:

– Простите меня, о великий король. Я только хотел…

– Выведи во внутренний двор храма десять кхмерских семей, чтобы все это видели. И казни их там. Мужчин, женщин и детей.

– Нет! – воскликнула Воисанна, падая перед ним на колени. – Прошу вас, не нужно…

Индраварман схватился за рукоятку своей сабли, но Асал оказался проворнее и опередил его, пнув ее ногой в живот.

– Молчать, женщина! – крикнул он.

Задыхаясь, ловя ртом воздух, Воисанна упала набок; в глазах ее стояли слезы. Индраварман рассмеялся.

– Она все-таки умеет говорить, – сказал он. – Причем смеет говорить тогда, когда ее никто не спрашивает.

– Я разберусь с ней, о великий король, – пообещал Асал. – И она еще пожалеет об этом.

– Так и сделай.

Воисанна начала плакать, представив себе, как будут убивать детей. Она думала о своих братьях и сестрах и о том, как их прекрасные жизни были так внезапно и легко прерваны жестокими чужеземцами.

Воисанна продолжала рыдать, а Асал тем временем задавался вопросом, как он может спасти жизни ни в чем не повинных людей.

– О великий король!

– Да?

– Вы говорили про огонь, который может разгореться.

– Он теплится.

– Но смерть детей может раздуть его, помочь ему разгореться быстрее.

– Так что же ты предлагаешь мне делать? Десять моих людей мертвы! Убиты прямо перед моим дворцом!

Асал учтиво поклонился:

– Убейте десять священников, мой король. Устройте публичную казнь. Десять их самых высокопоставленных священнослужителей. Смерть десяти духовников сломит их дух. Смерть же детей только воспламенит его.

Индраварман заворчал и потер кусочек железа у себя на животе. Хотя он и опасался навлечь на себя гнев богов, обрекая на смерть священников, понимал, что Асал все-таки прав: лучше убить стариков, чем молодых.

– Но тела их брось в ров, Асал. И сделай так, чтобы все кхмеры знали: я сделаю его воды красными от крови, если на моих людей еще раз нападут.

– Да, о великий король.

– Причем от крови их детей!

Асал кивнул, а Индраварман развернулся и пошел прочь. Тида последовала за ним. Хотя Асалу хотелось помочь Воисанне подняться на ноги и сказать ей, что он ударил ее, чтобы спасти ей жизнь, он не мог сделать ни того ни другого. Более того, он прикрикнул на нее, чтобы она шла за ним, а когда девушка замешкалась, рывком поднял ее и потянул за собой. Она, продолжая голосить, тащилась за ним.

Индраварман проревел, чтобы Асал поторапливался, и тот подтолкнул Воисанну вперед. Она дала ему сильную пощечину и ударила бы его и второй раз, если бы он не перехватил ее руку. Он был рад, что она продолжает сопротивляться ему, потому что провести Индравармана было не так просто: если бы о сочувствии Асала к кхмерке стало известно, ее бы тут же убили.

Опасаясь коварства хитрого Индравармана, Асал осыпал Воисанну проклятьями, таща ее за собой по длинному коридору. По пути на стенах встречались резные изображения улыбающихся женщин, выглядевших умиротворенными. В памяти всплыло далекое воспоминание детства – он увидел улыбку своей матери. Ему хотелось смотреть и смотреть на нее, но Индраварман снова громко окликнул его, и видение исчезло.

* * *

Джаявар заметил, что уровень воды в реке после пика сезона муссонов сильно упал. Близлежащие заросли бамбука, возвышавшиеся сейчас над водой на пять футов, совсем недавно служили своеобразной сеткой, вылавливавшей мусор, плывший по поверхности реки. Между очень плотно стоявшими стеблями застряли листья, ветки, старая веревка.

Оглядывая песчаный берег, Джаявар искал плоский камень размером с ладонь. Вскоре он обнаружил то, что требовалось, поднял свою находку и аккуратно поместил ее на верх столбика из камней, который он уже сложил. Ему были нужны еще два камешка поменьше, и за ними он зашел в воду.

В законченном виде сложенный столбик был чуть выше его колена. Джаявар прикасался к камням, отполированным временем и водой. Каждый из них был по-своему прекрасен. Джаявар надеялся, что этот знак останется стоять нетронутым до следующего сезона муссонов. Тогда уровень реки повысится, вода дойдет до нижнего из камней, потом будет подниматься все выше, пока весь столбик не скроется под водой. Он распадется, однако камни останутся лежать рядом друг с другом недвижимо, возможно, на долгие столетия.

Над головой его прокричал гиббон. Джаявар запрокинул голову, ища глазами эту обезьяну. Он ничего не увидел, только падавшие сверху листья, парившие, точно птичьи перья. Некоторые из этих листьев приземлились на воду и были немедленно унесены течением – зеленые кораблики, которым, возможно, суждено доплыть до самого моря. Джаявар вдруг осознал, что его младшие дети никогда не были на побережье, не видели моря, и сердце его заныло от жалости и тоски. Он планировал свозить их туда, любоваться, как они бегают на мелководье голубых лагун, слушать их радостный смех, когда они будут плескаться в воде и гоняться за крабами по пляжу.

Его глаза влажно заблестели, но ни одна слеза не скатилась по щекам. Рядом были Аджадеви и небольшой отряд воинов, и он не хотел, чтобы кто-то видел его тоску и мучения. Они ехали сквозь джунгли все утро, и чем ближе они подъезжали к Ангкору, тем, казалось, все больше их охватывали возбуждение и надежда. Всех – но только не его. Хотя Джаявар часто говорил со своими людьми о будущем, он чувствовал, что все больше отдаляется от своих детей, как будто уже окончательно распрощался с ними.

– Ты использовал одиннадцать камней.

Удивившись, он обернулся и увидел, что позади него всего в нескольких шагах стоит Аджадеви. Он в жизни не встречал никого, кто мог бы передвигаться так же скрытно. Она будто была частью этого девственного леса. Хотя с ним его жена всегда была разговорчива, в присутствии посторонних она в основном молчала, предпочитая погружаться в свои мысли.

– По одному камню за каждого твоего ребенка? – спросила она.

Он взглянул на свой столбик.

– Да.

– Пойдем. Хочу тебе кое-что показать.

Под звонкий стрекот невидимых цикад он следовал за ней вдоль берега реки вверх по течению. Сделав шагов двадцать, она показала ему на лужу, отделенную от русла. Там плавало шесть или семь рыб размером с руку Джаявара. Это были окуни – одна из самых вкусных рыб, каких можно было поймать в окрестностях Ангкора. В луже этой была также большая черепаха с мягким панцирем размером с боевой щит. Джаявар подумал, что оказавшаяся в западне рыба, видимо, не знает, что свобода так близка. Вскоре лужа пересохнет, а когда это случится, окуни будут съедены черепахой, аллигаторами или муравьями.

– Ты должен освободить их.

– Почему?

– Потому что отпускать на свободу – это хорошо.

Он внимательно смотрел на рыбин, которые метались по луже в поисках пути спасения.

– Думаешь, я должен отпустить своих детей? Что я слишком крепко держусь за них?

– Мне очень жаль, любовь моя, но да, ты должен отпустить свое прошлое. Ты должен отпустить самого себя.

– Так ты считаешь, что я в ловушке? Как эти рыбы?

Она вздохнула и прикоснулась к ране на его бедре, которая благодаря ее стараниям быстро заживала.

– Твоя привязанность к прошлому делает более слабой твою связь с настоящим. И в этом смысле ты в ловушке.

– Но мое прошлое определяет меня сегодняшнего.

– А твое настоящее будет определять будущее твоего королевства.

Он отвернулся от нее.

– Ты требуешь от меня невозможного, у меня сердце живое, а не каменное.

– Но, Джаявар, твои люди видят твое отчаяние. Оно отражается на твоем лице. И ты никогда не освободишь свой народ, не отпустишь воспоминания о своих детях, если будешь сеять зерна отчаяния. А ты должен взращивать то, что будет расти, а не увядать.

– Ты сама не знаешь, о чем говоришь! Не знаешь, как велика моя утрата!

– Потому что… потому что я не мать?

– Моя связь с прошлым всегда будет частью меня. И оно будет влиять на меня в большей степени, чем настоящее и будущее. – На руку Джаявара сел комар, и он прибил его ладонью. – Ты слишком давишь на меня, Аджадеви. Ты хочешь, чтобы я отказался от надежды, когда я тянусь к ней, словно это последний глоток воздуха, который я могу сделать в этой жизни. И пока мы не доедем до Ангкора, пока я не узнаю, какова судьба моих детей, я буду держаться за эту надежду. А если мои люди видят мое отчаяние, они также должны видеть, что я остаюсь верным своему долгу даже перед лицом такого горя.

Аджадеви прикусила губу.

– Они ведь и мои дети тоже. У нас с ними разная кровь, но я всегда считала их своими детьми; ты и представить себе не можешь, как мне больно. Но я прячу свою боль, Джаявар. Прячу, потому что должна прятать. Никто не видит моих слез, никто не слышит моих рыданий – только я сама. Поэтому не нужно вести себя так, будто тебе достались все страдания. Я ведь потеряла своих родителей, братьев и сестер и еще… наших детей. Я даже не надеюсь уже когда-нибудь услышать голоса своих сестер – голоса, заставлявшие меня улыбаться, но наверняка умолкшие для меня навсегда из-за того, что я нахожусь с тобой. Я, как и многие другие, тоже страдала, и тем не менее все мы живем дальше и движемся вперед. И не потому, что мы так хотим, – мы должны это делать.

Джаявар протянул к ней руку, но она развернулась и пошла вдоль берега вниз по течению реки. У столбика из камней она остановилась и, встав перед ним на колени, закрыла лицо руками. Ему показалось, что плечи ее содрогаются от плача, и он бросил взгляд на заросли бамбука – нет ли там его людей. Не увидев никого, он вновь перевел свой взгляд на нее и следил за нею, пока она не взяла себя в руки. К его удивлению, она начала строить свой столбик из камней рядом с его. Делала она это очень усердно и даже ни разу не взглянула в его сторону.

Только после того, как Аджадеви закончила, он переключил свое внимание на рыб. Через неделю или две вода в луже высохнет. И хотя он знал, что никогда не отпустит своих детей и никогда не смирится с их судьбой, он все же нагнулся и начал рыть мокрую землю между лужей и рекой. Он работал очень сосредоточенно, все время поглядывая на рыбин и желая побыстрее освободить их. Вскоре он прорыл канал. Достаточно углубив его, он встал и пошел на другую сторону лужи, чтобы гнать сбившихся там окуней. Они быстро проплыли канал, а оказавшись в реке, тут же исчезли. Хотя он не был уверен, что черепаха нуждается в его помощи, он поднял ее и перенес в реку.

Аджадеви все это время оставалась у двух столбиков из камней. Впервые за несколько дней Джаявар подумал о том, что потеряла она. Некоторые из ее близких могли быть еще живы, но большинство из них наверняка погибли, и он корил себя за то, что был таким эгоистичным. Иногда ее сила была настолько очевидна, что он забывал о ее горе.

Пройдя дальше вверх по течению, Джаявар направился к фиговому дереву, упавшему в воду. На его гниющем стволе цвели десятки фиолетовых орхидей. Оторвав несколько из них от мокрой древесины, он оборвал лепестки и пустил их по воде в сторону Аджадеви; теперь они напоминали Джаявару цветы лотоса во рву, окружающем Ангкор. Заметив лепестки, Аджадеви посмотрела на него. Он поклонился ей, тем самым подтверждая, что понимает, как ей больно. Хотя ему хотелось подойти к ней, он все же решил сначала проявить к ней уважение в этот момент скорби.

– Прости меня, – прошептал он.

После этого он развернулся и пошел в бамбуковую рощу, к людям, которые жаждали, чтобы он возглавил их, повел за собой с верой в будущее. Ему необходимо было найти вдохновение в жене и похоронить свое горе как можно глубже, где его никто не сможет видеть.

Во мраке ночи он будет вспоминать своих близких. Но при свете дня он станет почитать живущих, прежде всего тех, кто сейчас едет рядом с ним. И кто очень скоро будет сражаться за их светлое завтра.

* * *

Вторая половина дня прошла для Асала быстро. До него дошли слухи, что Джаявар собирает свою армию к северу от Ангкора, и он, взяв с собой сотню отборных воинов, прочесал эту большую территорию. Его люди обнаружили там несколько десятков разрозненных кхмерских солдат, с которыми произошли очень короткие схватки. Однако никто из них не знал, где находится принц. Все кхмеры верили, что Джаявар жив и обязательно вернется, но создавалось впечатление, что джунгли просто поглотили его и он исчез без следа.

Асал испытал на себе гнев Индравармана из-за неудачи этого рейда. Король устал от слухов. Ему нужны были факты. А так как Асал не смог предоставить ему этих фактов, Индраварман с досадой ударил кулаком по помосту и взмахом руки отослал всех своих советников. Асал поклонился и пошел искать десять индуистских священников для казни – выполнять задачу, которую Индраварман поставил перед ним.

Хотя сам Асал не был глубоко верующим человеком, его отец был очень религиозным, поэтому ему не хотелось убивать священнослужителей. Утешало только то, что благодаря его плану спасены жизни детей, но он все равно чувствовал пугающую пустоту в душе, взбираясь по ступеням на вершину храма, где собирались старейшие жрецы и священнослужители. Остановившись, он посмотрел на север, туда, где находилась его родина. Внезапно он заскучал по морю. Он родился в деревне на побережье и хорошо помнил, как охотился на мелководье за мечехвостами[3]3
  Мечехвост – морское членистоногое; тело (длиной до 90 см) состоит из головогруди, брюшка и длинного хвостового шипа.


[Закрыть] вместе со своими братьями. Мать всегда готовила их на углях, запекая целиком, и угощала своих детей их яйцами с острым вкусом в качестве особого лакомства.

Из всех его близких ее смерть причиняла ему больше всего боли, потому что мать была свидетельницей того, как умирали ее дети, и горю ее не было конца. Она была не в состоянии защитить их от холеры, и это чувство убивало ее быстрее любой болезни. Она думала, что Асал тоже умрет, и поэтому до последнего своего вдоха прижимала его к груди и напевала ему его любимую песенку.

Асал пролежал рядом с ее телом два дня, прежде чем начал выздоравливать. Тогда он оттащил тела членов своей семьи на берег, откуда было видно море. По обычаю своего народа он не закопал и не сжег их, а оставил лежать на открытом месте, чтобы ничто не мешало их пути к возрождению в новой жизни.

Размышляя здесь, на вершине храма Ангкор-Ват, о смерти своей семьи, Асал подумал о священнослужителях, которым суждено умереть, об их воспоминаниях и сожалениях. Он не хотел, чтобы они были казнены, и теперь ломал голову, как помочь им спастись, выполнив при этом свой долг. В конце концов ответ пришел сам собой, и он разыскал старого жреца. Поговорив немного шепотом, они понимающе кивнули друг другу и произнесли слова молитвы. После этого Асал вернулся в королевский дворец, где приказал одному из своих людей привести к нему Воисанну.

Сидя в своей комнате, он смотрел на блюда, приготовленные для него рабом. Как и все высокопоставленные вельможи во дворце, он ел из золотых тарелок и чаш. В чашах были рис, кусочки манго и рыбный соус. На тарелках лежали восемь пар поджаренных на вертеле лягушечьих лапок. Чтобы защитить все это от мух, еда была накрыта куском красного шелка.

В ожидании Воисанны Асал потягивал из серебряной бутыли рисовое вино через тонкую бамбуковую трубочку. Пил он нечасто, в основном после битвы. Спиртное притупляло боль при воспоминании о тех, кто погиб под его саблей, и позволяло ему заснуть и проспать хотя бы половину ночи. В очередной раз отобрав чью-то жизнь, он всегда, чтобы успокоиться, просил принести ему рисового вина. В этой своей практике он был не одинок.

Асал видел, что еды и питья хватало и для Воисанны. Будучи голодным, он не обращал внимания на пищу, продолжая терпеливо ждать прихода девушки. Ему хотелось извиниться перед ней за то, что ударил ее ногой, за то, что грубо тащил ее за собой по тому длинному коридору. Его человек, должно быть, с большим трудом разыскал ее среди пяти тысяч наложниц, находящихся в королевском дворце, потому что ко времени, когда она наконец появилась, еда остыла. Она бросила на него быстрый взгляд, когда он поблагодарил воина, который тут же закрыл за собой тиковые двери комнаты.

Обед был накрыт на ротанговой циновке, и Асал жестом предложил Воисанне сесть. Несколько биений сердца она неподвижно стояла на месте, а потом отошла от него к дальнему краю циновки и опустилась на колени. Он спросил, голодна ли она, и предложил поесть. Но она не пошевелилась даже после того, как он шепотом извинился перед ней, объяснив, что испугался, что Индраварман может убить ее из-за открытого неповиновения.

Она не обращала внимания на его слова, и тогда он начал есть, используя для этого свою правую руку. Несколько раз он полоскал пальцы в золотой чаше с водой. Он всегда ел медленно, а в ее присутствии двигался как дым – плавно и грациозно. Вставив в рот бамбуковую трубочку, он снова отпил из серебряной бутыли с рисовым вином.

– Вы – королевство убийц, – сказала она, нахмурив брови и так сжав кулаки, что костяшки пальцев побелели. – Все вы только убивать и можете! Теперь вы сидите в нашем дворце, пользуетесь нашей посудой и шелками. Молитесь в наших храмах. Вы спите с нашими женщинами! Вы ведете себя как стая диких собак!

Асал ополоснул руку.

– Не все из нас…

– Нет, все! Все до одного! Вы убили мою семью, вы забрали все, что было у меня в этом мире. И не имеет значения, что теперь ты сидишь здесь и ешь как принц. Никакой ты не принц. А король твой – никакой не король, а просто муха на куче навоза!

– Говори потише.

– Ты не можешь приказывать мне!

– Не могу, но я заставлю тебя замолчать, если будет необходимо.

Воисанна бросила на него гневный взгляд, и капелька пота скатилась со лба ей на нос.

– Я не боюсь тебя. И не собираюсь трепетать перед тобой, как ты дрожишь перед своим королем.

– Потому что я не злой и не страшный, – тихо произнес Асал.

– И все же ты убиваешь. Десять священников, каждый из которых сейчас так же ни в чем не повинен, как в день, когда он появился на свет, будут казнены.

– Лучше уж десять священников, чем десять семей. Я пытался защитить…

– Лучше, чтобы никто не погиб!

Асал сделал еще один глоток рисового вина, благодарный ему за тот успокаивающий эффект, который оно на него оказывало.

– Ты набрасываешься на меня, а ведь ты меня совсем не знаешь.

– Я знаю, что ты – трус! Что, отличая хорошее от плохого, ты тем не менее ничего не делаешь, чтобы предотвратить последнее!

– Послушай, – шепнул Асал, наклоняясь к ней. – Послушай меня.

– Почему я должна слушать труса?

– Прошу тебя.

– Ты скажи – почему?

– Потому что сегодня я попытался. Попытался сделать что-то хорошее. – Когда она ничего не ответила, он поставил на пол бутыль. – Я пошел в ваш храм. Я нашел там старейшего жреца, и мы с ним вместе помолились. Я рассказал ему, что мне нужны десять жизней, и о том, что эти смерти должны погасить ярость Индравармана.

– И что?

– И я попросил его помочь мне выбрать десять священников, которые больны, которые и так в ближайшее время могут покинуть свое тело. Он согласился. А позднее сам добровольно вызвался стать одним из этих десяти.

Воисанна вздохнула.

– Меньшее из зол… все равно остается злом.

– Это верно. Поэтому я попросил жреца распустить слух, что эти десять жизней могут стать последними жертвами. Если на чамов не будут нападать в пределах Ангкора, если нас не будут убивать здесь, не будет и казней кхмеров. Я просил Индравармана пообещать мне это. И он пообещал.

– Для любого короля обещание – пустой звук. Особенно для демона, который носит вашу корону.

– Пожалуйста… потише.

– Когда вы, чамы, напали на нас, были нарушены тысячи обещаний. Обещания между мужьями и женами, матерями и дочерьми.

– Да, и я очень сожалею об этом. Но всегда приходит новый день. И назавтра обещания могут быть и выполнены.

Она хотела что-то сказать, но запнулась.

– Тогда что обещаешь ты? Что ты обещаешь мне?

– Я, пожалуй, пока повременю с обещаниями.

– Почему?

– Потому что я тебя не знаю. Как я могу обещать что-то важное, когда даже не знаю, что для тебя имеет самое большое значение?

Воисанна заерзала на циновке. Асал внимательно рассматривал ее лицо: своей красотой она напоминала ему женщин-стражниц, вырезанных в камне на стенах Ангкор-Вата. Однако большинство тех женщин улыбалось, а ее улыбки он не видел никогда.

– Это ты убил мою семью? – вдруг спросила она.

– Что?

– Я должна знать, ты ли убил мою семью.

– Я воин, а не убийца. В тот день, когда Ангкор пал, я был под этими стенами и сражался с людьми вашего короля.

Она кивнула, и он удивился, как быстро ее глаза наполнились слезами.

– Они… они не должны были умереть, – прошептала она. – Твои слова для меня ничего не значат, потому что они не должны были умереть.

– Мне жаль.

– Можно я пойду? Пожалуйста, отпусти меня!

Асал взглянул на дверь, потом на ее лицо. Слезы катились по ее щекам и падали на грудь. Она казалась такой юной и уязвимой, словно была ребенком, а не женщиной. Он подавил желание протянуть руку к ней, чтобы как-то успокоить ее. Несмотря на то что ему очень хотелось сделать это, он знал, что она не хочет, чтобы он прикасался к ней, поэтому не стал даже пытаться.