Текст книги "Поправки"

Неудача

Нетвердой походкой они шли через длинный вестибюль. Инид старалась щадить больное бедро, Альфред нелепо болтал руками, непослушные ноги шлепали по аэропортовскому ковру, оба смотрели в пол прямо перед собой, отмеривая на пугающем пространстве отрезки по три шага. У каждого через плечо сумка «Нордик плежелайнз». Всякий, кто замечал, как поспешно эти двое отводят глаза от пробегающих мимо темноволосых ньюйоркцев, всякий, кому бросалась в глаза мягкая фетровая шляпа Альфреда, маячившая над толпой, или желтые шерстяные брюки, которые обтягивали выпирающее бедро Инид, сразу же понимал, что эти старики со Среднего Запада боятся всего вокруг. Но в глазах Чипа Ламберта, ожидавшего их за линией контроля, они были палачами.

Чип оборонительно скрестил локти на груди, одной рукой теребя в ухе стальную сережку-заклепку. Как бы напрочь не выдрать ее из уха – но даже самой острой боли, какой могли бы отозваться ушные нервы, будет недостаточно, чтобы привести его в чувство. Стоя у металлодетекторов, Чип наблюдал, как девушка с голубыми волосами обгоняет его родителей, девушка с голубыми волосами, студенточка, очень даже соблазнительная незнакомка с пирсингом на губах и бровях. Внезапно ему подумалось: если бы он мог быстренько трахнуть эту девицу, то набрался бы решимости для встречи с родителями, а если бы мог трахать ее каждую минуту, то продержался бы до самого конца их визита. Чип был мужчина высокого роста, накачанный на тренажерах, но возле глаз уже залегла сеточка морщин, маслянисто-желтые волосы поредели; если девушка и обратила на него внимание, то, скорее всего, подумала, что для кожаного костюма он староват. Незнакомка быстро прошла мимо, Чип резче дернул за серьгу, заглушая боль от расставания с этим видением – навеки, – и заставил себя сосредоточиться на отце: лицо Альфреда просияло, в толпе чужаков он наконец-то углядел сына. Отчаянным броском утопающего Альфред ринулся к Чипу, схватил его за руку, будто за спасительную веревку.

– Ну вот! – пробормотал он. – Ну вот!

Следом за Альфредом подковыляла Инид.

– Чип! – воскликнула она. – Что ты сделал с ушами?!

– Папа, мама, – сквозь зубы буркнул Чип, надеясь, что девушка с голубыми волосами уже далеко и ничего не услышит. – Рад вас видеть.

В голове у него мелькнула бунтарская мысль насчет сумок «Нордик плежелайнз» на плечах у родителей: наверно, «Нордик плежелайнз» рассылает такие сумки всем заказавшим круиз, цинично эксплуатируя дешевую ходячую рекламу, либо преследуя чисто практическую задачу – пометить участников круиза и тем упростить высадку-посадку, либо делая это из лучших побуждений – сплотить пассажиров в единую команду; впрочем, возможно, Инид и Альфред специально сохранили свои сумки от прежней поездки с «Нордик плежелайнз» и в очередной раз взяли их с собой из ложно понятой лояльности; так или иначе, Чипа возмутило, с какой готовностью его родители превращаются в носителей корпоративной пропаганды, но уже секунду спустя он повесил обе сумки на свои плечи и вместе с ними взвалил на себя непосильное бремя – созерцать аэропорт «Ла Гуардиа», город Нью-Йорк, а заодно и собственную жизнь, одежду, тело родительскими разочарованными глазами.

Словно впервые, Чип увидел грязный линолеум, водителей – вылитых наемных убийц, – потрясавших картонками, на которых были написаны чужие имена, провода, спиралью свисавшие из дыры в потолке. Рядом отчетливо послышалось непечатное ругательство. Снаружи, за большим окном багажного зала, два бангладешца толкали неисправное такси под аккомпанемент дождя и агрессивных гудков.

– В четыре мы должны быть на причале, – известила Чипа Инид. – Думаю, папа рассчитывал посмотреть твой кабинет в «Уолл-стрит джорнал». Ал! – возвысила она голос. – Ал?!

Даже при теперешней сутулости Альфред сохранял былое величие. Густые белые волосы лоснились, словно шкура полярного медведя, широкие плечи – Чип помнил, как энергично двигались длинные мускулы, когда отец порол кого-то из сыновей, чаще всего самого Чипа, – по-прежнему распирали серый твид спортивной куртки.

– Ал, ты ведь говорил, что хочешь посмотреть, где работает Чип? – прокричала Инид.

Ал покачал головой:

– Времени не хватит.

Багажный транспортер крутился вхолостую.

– Ты принял таблетку? – спросила Инид.

– Да, – ответил Ал. Закрыл глаза и несколько раз медленно повторил: – Я принял таблетку. Я принял таблетку. Я принял таблетку.

– Доктор Хеджпет выписал ему новое лекарство, – пояснила Инид, обращаясь к Чипу.

Втайне Чип был уверен, что отец не выражал ни малейшего желания посетить редакцию. По правде говоря, к «Уоллстрит джорнал» Чип отношения не имел: издание, в котором он печатался (без гонорара), именовалось «Уоррен-стрит джорнал. Ежемесячник трансгрессивного искусства». Кроме того, Чип недавно закончил киносценарий и вот уже почти два года работал (на неполной ставке) корректором в юридической фирме «Брэг Нутер и Спей», с тех пор как вследствие серьезного проступка при соучастии некой студентки лишился должности профессора-ассистента на кафедре текстуальных артефактов в Д-ском университете в Коннектикуте; проступок, граничивший с подсудным делом – родители, разумеется, слыхом об этом не слыхали, – положил конец долгой череде достижений, которыми его мать могла похваляться в родном Сент-Джуде; родителям Чип сказал, что оставил преподавание, поскольку вознамерился писать, а когда сравнительно недавно матери понадобились подробности, он упомянул «Уоррен-стрит джорнал», но Инид послышалось более известное название, и она тут же раструбила об успехе сына своим приятельницам – Эстер Рут, Беа Мейснер и Мери Бет Шумперт, – а Чип, хотя не раз имел возможность поправить мать во время ежемесячных телефонных разговоров, напротив, всячески поощрял ее заблуждение, и в результате ситуация усложнилась: с одной стороны, «Уолл-стрит джорнал» получали в Сент-Джуде, но мать словом не обмолвилась, что ищет и не находит имени Чипа на страницах журнала (а стало быть, какая-то часть ее существа превосходно сознавала, что сын там не работает), с другой же стороны, автор таких опусов, как «Креативный адюльтер» и «Во славу притонов», всячески старался, чтобы мать сохранила именно те иллюзии, которые «Уоррен-стрит джорнал» считал своим долгом подрывать. Вдобавок ему уже сравнялось тридцать девять, и в том, как складывалась его жизнь, конечно же были виноваты родители. Поэтому Чип искренне обрадовался, когда мать оставила наконец опасную тему.

– Тремор заметно уменьшился, – продолжала Инид, понижая голос, чтобы Альфред не расслышал. – Единственный побочный эффект – возможные галлюцинации.

– Ничего себе! Серьезный эффект, – забеспокоился Чип.

– Доктор Хеджпет говорит, у него очень легкая форма, практически полностью поддающаяся лекарственному контролю.

Альфред не сводил глаз с темной пещеры, из которой вот-вот выползет багаж; бледные пассажиры цепочкой выстраивались у ленты транспортера. Линолеум испещрен путаными цепочками следов, серых от грязи, образовавшейся из-за дождя. Освещение цвета морской болезни.

– Нью-Йорк! – буркнул Альфред.

Глянув на Чиповы брюки, Инид нахмурилась.

– Они ведь не из кожи, правда?

– Из кожи.

– Как же ты их стираешь?

– Это кожа, мама. Ее моют, как собственное тело.

– Мы должны быть на причале в четыре, и ни минутой позже, – напомнила Инид.

Пещера отрыгнула несколько чемоданов.

– Помоги мне, Чип, – позвал отец.

Вскоре Чип вышел на ветер и дождь, покачиваясь под тяжестью всех четырех родительских сумок. Альфред по инерции шаркал вперед, боясь остановиться: начать движение вновь ему будет не под силу. Инид чуть приотстала, ее донимала боль в бедре. Она прибавила в весе, а в росте, пожалуй, уменьшилась с тех пор, как Чип видел ее последний раз. Она всегда была красивой женщиной, но Чип воспринимал ее прежде всего как авторитет и, даже глядя на мать в упор, не сумел бы описать ее внешность.

– Это что – ковкая сталь? – поинтересовался Альфред, потихоньку продвигаясь в очереди на такси.

– Да. – Чип потеребил мочку уха.

– На вид точь-в-точь старая четвертьдюймовая заклепка.

– Ага.

– Как это делают? Плющат? Молотом куют?

– Молотом, – ответил Чип.

Альфред поморщился и со свистом втянул воздух.

– Мы едем в круиз «Краски роскошной осени», – защебетала Инид, когда все трое уселись в желтое такси и машина помчалась через Куинз. – Плывем до Квебека, а на обратном пути все время будем любоваться листопадом. Папочке очень понравился наш последний круиз. Правда, Ал? Ты ведь получил удовольствие от того круиза?!

По кирпичным оградам домов, тянувшихся вдоль Ист-Ривер, яростно молотил дождь. Чип предпочел бы погожий день, солнечный пейзаж, голубую воду и чтобы ничего не надо было прятать. В это утро дорога напрочь лишилась всех красок, кроме расплывчатых красных тормозных огней.

– Один из крупнейших городов мира! – взволнованно произнес Альфред.

– Как ты себя чувствуешь, папа? – спросил, наконец, Чип.

– Чуть лучше – и я окажусь в раю, чуть хуже – в аду.

– Мы в таком восторге от твоей новой работы, – вставила Инид.

– Одна из крупнейших газет в стране, – подхватил Альфред. – «Уолл-стрит джорнал»!

– Чувствуете: рыбой пахнет? Океан рядом, – сказал Чип.

– Нет, это от тебя. – Инид нагнулась и ткнулась лицом в его кожаный рукав. – Твоя куртка очень пахнет рыбой.

Он высвободился.

– Мама! Ну пожалуйста!

Беда в том, что Чипу недоставало уверенности в себе. Прошли те денечки, когда он мог позволить себе эпатировать буржуа. Если не считать квартиры на Манхэттене да хорошенькой подружки, Джулии Врейс, не осталось почти ничего, чем он мог бы убедить себя, что является дееспособной особью мужского пола, – никаких достижений, сопоставимых с заслугами брата Гари, банкира, отца троих детей, или сестры Дениз, которая в тридцать два года была замом шеф-повара в новом филадельфийском ресторане, престижном и процветающем. Чип надеялся, что успеет до приезда родителей продать киносценарий, но закончил черновик только к полуночи во вторник, а потом отработал три четырнадцатичасовые смены в «Брэгг Нутер и Спей» – понадобились наличные, чтобы уплатить за август и успокоить владельца квартиры (Чип взял ее в субаренду) насчет квартплаты за сентябрь и октябрь, вдобавок требовалось закупить продукты для ланча, сделать уборку, и лишь нынче под утро он, наконец, проглотил давно припасенную таблетку ксанакса[5]5
  Ксанакс – лекарство от невроза, предназначенное для пожилых пациентов.


[Закрыть]. Без малого неделю Чип не видел Джулию и даже не разговаривал с ней. Множество нервозных посланий, оставленных на ее автоответчике за последние двое суток, – он приглашал ее пообедать вместе с родителями и Дениз у него на квартире в субботу около полудня и просил по возможности не упоминать при стариках, что она замужем за другим человеком, – Джулия оставила без ответа, молчала и по телефону, и по электронной почте, а это и человека более хладнокровного, нежели Чип, могло навести на весьма тревожные мысли.

На Манхэттене дождь лил как из ведра, вода потоком струилась по фасадам домов, пенилась в раструбах водостоков. Подъехав к своему дому на Девятой Восточной улице, Чип принял из рук Инид деньги, через окошечко передал их таксисту, шофер в тюрбане поблагодарил, и тут только Чип сообразил, что чаевые слишком малы. Он вытащил из бумажника две однодолларовые бумажки и помахал ими у плеча водителя.

– Довольно, довольно, – запищала Инид, перехватив его руку. – Он уже сказал «спасибо».

Но деньги уже ушли. Альфред пытался открыть дверцу, дергая рукоятку стеклоподъемника.

– Не эту, папа! – Чип перегнулся через него и распахнул дверцу.

– Сколько же ты ему дал? – спросила Инид у Чипа; они стояли под козырьком подъезда, дожидаясь, пока таксист выгрузит из багажника вещи.

– Около пятнадцати процентов, – ответил Чип.

– По-моему, ближе к двадцати, – заявила Инид.

– Давай поспорим, прямо сейчас.

– Двадцать процентов – многовато, – прогремел Альфред. – Это неразумно.

– Желаю вам всем хорошего дня, – попрощался водитель, похоже, без иронии.

– Чаевые дают за обслуживание, за любезность, – не унималась Инид. – Если обслуживание и обращение особенно хороши, я готова дать пятнадцать процентов. Но если ты раздаешь чаевые автоматически…

– Всю свою жизнь я страдал от депрессии, – послышалось Чипу, или Альфред в самом деле это сказал?

– Что-что? – переспросил он.

– Годы Депрессии все изменили. Изменили стоимость доллара.

– А, так речь об экономической депрессии.

– В таком случае невозможно выразить в деньгах, когда обслуживают действительно хорошо или, наоборот, очень плохо, – продолжала Инид.

– Доллар – тоже деньги, и немалые, – подхватил Альфред.

– Пятнадцать процентов – только за исключительную, да-да, исключительную любезность.

– Хотел бы я знать, почему мы непременно должны обсуждать эту тему, – сказал Чип матери, – именно эту, а не какую-нибудь другую.

– Нам обоим ужасно хочется посмотреть, где ты работаешь, – ответила Инид.

Швейцар по имени Зороастр выбежал навстречу, чтобы помочь с багажом, и проводил Ламбертов в норовистый местный лифт.

– На днях я столкнулась в банке с твоим старым другом Дином Дриблетом, – сказала Инид. – Всякий раз, как встречаю Дина, он непременно спрашивает про тебя. На него произвело впечатление, что ты теперь пишешь.

– Дин Дриблет – всего-навсего одноклассник, а не друг, – заметил Чип.

– Его жена только что родила четвертого. Я тебе рассказывала, они построили огромный дом, за городом, в Парадайз-Вэлли. Ты насчитал у них восемь спален, да, Ал?

Альфред не мигая уставился на жену. Чип нажал кнопку «закрыть двери».

– В июне мы с отцом были у них на новоселье, – сообщила Инид. – Грандиозно! Они заказали еду из ресторана, целые горы креветок. Горы креветок, прямо в панцирях. В жизни не видела ничего подобного!

– Горы креветок! – фыркнул Чип.

Двери лифта наконец закрылись.

– И дом прекрасный, – гнула свое Инид. – По меньшей мере шесть спален, и, похоже, они их все заполнят. Дела у Дина идут невероятно успешно. Сперва он создал компанию по уходу за газонами – когда понял, что похоронный бизнес не для него, ну, ты же знаешь, Дейл Дриблет, его отчим, владеет агентством «Часовня Дриблета», ты же знаешь, а теперь повсюду висят его рекламные щиты, он создал организацию здравоохранения. Я читала в газете, это самая быстрорастущая ОЗ в Сент-Джуде, называется «ДиДиКэр», как и его компания по уходу за газонами, и тоже рекламируется на щитах. Он настоящий предприниматель, вот что я тебе скажу.

– Ме-е-едленный лифт, – протянул Альфред.

– Дом довоенный, – напряженным голосом пояснил Чип. – Чрезвычайно престижный.

– Знаешь, что он собирается подарить матери на день рождения? Для нее это будет сюрприз, но тебе-то можно рассказать. Он везет ее в Париж, на восемь дней. Два билета первого класса, восемь суток в «Ритце»! Такой вот Дин человек, для него семья – всё. Представляешь? Сделать матери такой подарок! Ал, ты ведь говорил, что один только дом наверняка обошелся им в миллион долларов? Ал?!

– Дом большой, но построен кое-как, – с неожиданной энергией возразил Альфред. – Стены тонкие, как бумага.

– Все новые дома так строят, – вступилась Инид.

– Ты спрашивала, какое впечатление произвел на меня их дом. По-моему, это показуха. И креветки – тоже показуха. Никакого вкуса.

– Мороженые, наверно, – предположила Инид.

– Люди с легкостью покупаются на такие штуки, – продолжал Альфред. – Месяцами только и разговоров, что о горах креветок. Сам посуди, – обратился он к Чипу, словно к непредвзятому наблюдателю, – твоя мать до сих пор о них рассуждает.

На миг Чипу показалось, будто отец превратился в незнакомого симпатичного старика, но он знал, что в глубине души Альфред все тот же тиран, горластый и склонный к рукоприкладству. Четыре года назад, когда Чип последний раз навещал родителей в Сент-Джуде, он прихватил с собой тогдашнюю свою подружку Руфи, юную марксистку из северной Англии, и эта крашеная блондинка сперва нанесла целый ряд оскорблений лучшим чувствам Инид (закурила в доме, громко расхохоталась при виде любимых хозяйкой акварелей с видами Букингемского дворца, вышла к обеду без лифчика и отказалась попробовать даже ложечку салата из водяного ореха, зеленого горошка и кубиков чеддера под густым майонезным соусом, который Инид готовила по праздникам), а после подкалывала и провоцировала Альфреда, покуда отца не прорвало: «черные» погубят эту страну, «черные» не способны сосуществовать с белыми, они рассчитывают, что о них будет заботиться правительство, они не умеют вкалывать до седьмого пота, чего у них напрочь нет, так это дисциплины, а кончится все это резней, уличной резней, и ему наплевать, что Руфи о нем думает, она тут гостья – в его доме, в его стране – и не вправе критиковать то, чего не понимает; а Чип, предупредивший Руфи, что его родители – самые консервативные американцы в Америке, исподтишка улыбался ей, как бы говоря: «Ну, всё, как я обещал!» Не прошло и трех недель, как Руфи бросила его, сообщив мимоходом, что он гораздо больше похож на своего отца, чем думает.

– Ал, – сказала Инид, как только лифт остановился, – ты должен признать, что праздник был очень, очень милый и что со стороны Дина было очень мило пригласить нас.

Альфред словно и не слышал.

Возле двери в квартиру торчал прозрачный пластиковый зонтик, в котором Чип с облегчением признал имущество Джулии Врейс. Он выволакивал из лифта родительские пожитки, когда дверь квартиры распахнулась и перед ним предстала Джулия собственной персоной.

– О! О! – возбужденно затараторила она. – Как вы рано!

Часы Чипа показывали 11.35. Фигуру Джулии скрывал бесформенный лавандово-лиловый плащ, в руках она держала большой магазинный пакет. Сырой воздух распушил длинные волосы цвета горького шоколада. Тоном человека, заигрывающего с каким-то крупным животным, она поздоровалась с Альфредом и Инид, с каждым по отдельности. Альфред и Инид пролаяли свои имена и протянули Джулии руки, оттесняя ее обратно в квартиру, где Инид засыпала ее вопросами, в которых Чип, тащивший следом багаж, отчетливо различал намеки и подтексты.

– Вы живете в городе? (Ты, часом, не сожительствуешь с нашим сыночком, а?) – расспрашивала Инид. – Работаете тоже в городе? (Зарабатываешь деньги? Или ты из чуждой нам богатенькой семьи новоанглийских снобов?) – И выросли здесь? (Или ты приехала сюда из-за Аппалачей, из тех мест, где люди добры и близки к земле и где нет евреев?) О, так ваша семья до сих пор живет в Огайо? (А может, твои родители последовали предосудительной моде и развелись?) У вас есть братья и сестры? (Надеюсь, ты не единственный избалованный ребенок и не католичка с миллионом братьев и сестер?)

После того как Джулия прошла вступительный тест, Инид переключила свое внимание на квартиру. Мучаясь от неуверенности в себе, Чип постарался придать жилью презентабельный вид. Купил пятновыводитель и вытравил с красного кресла следы спермы, разобрал бастион винных пробок, который возводил в нише над камином со скоростью полудюжины мерло и пино-гриджио в неделю, снял со стены в ванной увеличенные фотографии мужских и женских гениталий – гордость своей художественной коллекции, – заменив их тремя дипломами, которые Инид давным-давно для него окантовала.

Нынче утром, полагая, что и так уже поступился слишком многим, Чип подправил свой имидж, вырядившись для встречи с родителями в кожаные шмотки.

– Вся комната размером с ванную Дина Дриблета, – объявила Инид. – Правда, Ал?

Альфред вывернул свои дрожащие руки и внимательно изучал их тыльную сторону.

– В жизни не видала такой огромной ванной.

– Инид, ты бестактна, – оборвал ее муж.

Чип мог бы сообразить, что и реплика Альфреда не отличалась деликатностью, поскольку подразумевала, что отец соглашается с замечанием матери насчет квартиры, только считает неуместным говорить об этом вслух. Однако Чип не мог сосредоточиться ни на чем, кроме ручки фена, выглядывавшей из пакета Джулии. До сих пор она держала этот фен в ванной Чипа. Очевидно, Джулия собралась уходить.

– У Дина с Триш есть джакузи, и душевая кабинка, и ванна, все раздельно, – захлебывалась Инид. – Даже раковина у каждого своя.

– Извини, Чип, – сказала Джулия.

Жестом он попросил ее подождать.

– Как только Дениз приедет, сядем за стол, – предупредил он родителей. – Простой домашний ланч. Располагайтесь поудобнее.

– Рада была познакомиться, – сказала Джулия Инид и Альфреду. И, понизив голос, добавила, обращаясь к Чипу: – Дениз скоро приедет. Все будет хорошо.

Она открыла дверь.

– Мама, папа, – пробормотал Чип, – одну минуточку.

Он вышел вслед за Джулией и захлопнул за собой дверь.

– Ты не слишком удачно выбрала время. Совсем неудачно, право же.

Тряхнув головой, Джулия откинула волосы назад.

– А я рада, что впервые в жизни сумела соблюсти в отношениях с мужчиной собственные интересы.

– Отлично. Большой шаг вперед. – Чип вымученно улыбнулся. – Но как насчет сценария? Иден его читает?

– Думаю, прочтет за выходные.

– А ты?

– Я прочла. – Джулия отвела взгляд. – Почти весь.

– Идея в том, – пояснил Чип, – чтобы вначале было это «препятствие», которое зритель должен преодолеть. Отвлекающий момент в самом начале – классический прием модернизма. Зато к концу вовсю нарастает напряжение.

Джулия, не отвечая, повернулась к лифту.

– Ты уже дочитала до конца? – спросил Чип.

– Ох, Чип! – с горечью вырвалось у нее. – Твой сценарий начинается с лекции о проблемах фаллоса в елизаветинской драме – на шесть страниц!

Он это знал. Уже которую неделю Чип почти каждую ночь просыпался задолго до рассвета, чувствуя, как сводит спазмами желудок; он судорожно скрипел зубами, отгоняя граничившее с кошмаром сомнение: уместен ли в первом акте сценария кассового фильма длиннющий академический монолог, посвященный елизаветинской драме? Порой Чипу требовались целые часы, чтобы, встав с постели, побродив по комнате, выпив мерло или пино-гриджио, вернуть себе уверенность в том, что этот глубоко теоретический начальный монолог не только не является роковой ошибкой, а напротив, обеспечивает его работе товарный вид; но теперь, глядя на Джулию, он видел, что ошибался.

От души соглашаясь с ее критикой, Чип приоткрыл дверь квартиры и крикнул родителям:

– Еще минуточку, мама, папа! Одну минуточку! – Но, захлопнув дверь, он вновь припомнил прежние аргументы. – Понимаешь, этот монолог предваряет все развитие сюжета. В зародыше там присутствует буквально каждая тема – пол, власть, личностная идентификация… Дело в том… Погоди, Джулия! Куда ты?

Покорно повесив голову, словно надеясь, что так он не догадается о ее намерении уйти, Джулия отвернулась от лифта, подошла к нему.

– Дело в том, – повторил он, – что девушка сидит в аудитории, в первом ряду, и слушает лекцию. Это ключевой образ. Он ведет дискурс…

– И потом, эти твои рассуждения насчет ее груди, – перебила Джулия, – слишком уж их много, явный перебор.

Это тоже была правда, хотя жестокая и несправедливая с точки зрения автора, который никогда бы не собрался с духом написать сценарий, если б не заманчивая возможность без конца обращаться в мыслях к юным персям своей героини.

– Может, ты и права, – сказал он, – хотя отчасти физиологизм дан намеренно. Ведь в том-то и ирония, понимаешь, что ее привлекает его ум, тогда как его привлекает в ней…

– Но для женщины читать об этом все равно что рассматривать прилавок с птицей, – упрямо возразила Джулия. – Грудка, грудка, грудка, бедро, ножка.

– Кой-какие подробности я могу убрать, – тихо сказал Чип. – И вступительную лекцию могу сократить. Я просто хотел, чтобы вначале было препятствие…

– Ну да, чтобы зритель его преодолел. Остроумная идея.

– Пожалуйста, останься на ланч. Джулия, очень тебя прошу.

Дверь лифта открылась.

– По-моему, для женщины это обидно.

– Но речь не о тебе. Сценарий не имеет к тебе никакого отношения!

– Замечательно! Стало быть, грудь не моя!

– Господи! Погоди минуточку. – Чип вернулся к двери в свою квартиру, распахнул ее и оторопел, лицом к лицу столкнувшись с отцом. Крупные руки Альфреда отчаянно дрожали.

– Папа, еще минуточку!

– Чип! – произнес Альфред. – Попроси ее остаться. Скажи, что мы просим ее остаться!

Кивнув, Чип закрыл дверь перед носом у старика, но за те считаные секунды, что он стоял к Джулии спиной, она успела войти в лифт и уехать. Он нажал кнопку вызова – бесполезно, выбежал на лестницу и помчался вниз по ступенькам. После цикла блестящих лекций, прославляющих необузданную погоню за удовольствиями как стратегию, подрывающую бюрократию рационального разума, БИЛЛА КВЕЙНТЕНСА, молодого привлекательного профессора кафедры текстуальных артефактов, соблазняет красивая поклонница, студентка МОНА. Их неистовый роман только-только начинается, когда брошенная жена Билла, ХИЛЛАРИ, застает влюбленных «на месте преступления». В напряженной конфронтации, символизирующей столкновение терапевтической и трансгрессивной концепций, Билл и Хиллари сражаются за душу юной Моны, которая лежит между ними обнаженная на смятых простынях. Хиллари удается покорить Мону своей крипторепрессивной риторикой, и Мона публично разоблачает Билла. Билл теряет работу, но вскоре обнаруживает в электронной почте послания, свидетельствующие, что Хиллари подкупила Мону, чтобы та разрушила его карьеру. Билл везет своему адвокату дискету с уликами, но его машину смывает с дороги бушующая река Д., дискета выплывает из затонувшей машины, бесконечный, неукротимый поток уносит ее в бушующий океан эроса / хаоса; эту аварию считают самоубийством с использованием транспортного средства, а в финальной сцене Хиллари получает на кафедре место Билла, и мы видим, как она читает лекцию об опасностях необузданной погони за удовольствиями в аудитории, где в первом ряду сидит ее демоническая любовница-лесбиянка Мона. Так выглядела одностраничная заявка, которую Чип составил на основе закупленных оптом пособий для начинающего сценариста и однажды зимним утром отправил факсом проживающей на Манхэттене продюсерше Иден Прокуро. Не прошло и пяти минут, как зазвонил телефон и молодой равнодушный женский голос предупредил: «С вами будет говорить Иден Прокуро». И тут же подключилась сама Иден Прокуро, заверещала: «Мне это нравится, нравится, нравится, нравится, нравится!» С той поры минуло полтора года, заявка на одну страницу разрослась до 124 страниц сценария под названием «Академический пурпур», и теперь Джулия Врейс, шоколадноволосая обладательница того самого равнодушного секретарского голоса, уходила от него, а он, спеша вниз по лестнице в надежде перехватить ее, перемахивая разом через две-три ступеньки, хватаясь на площадках за балясины перил и рывком изменяя траекторию движения, думал только об одном, видел перед собой только одно – фатальные упоминания грудей на 124 страницах фотографически отпечатавшейся в памяти рукописи:

с. 3: припухшие губы, высокая округлая грудь, узкие бедра и

с. 3: на кашемировом свитере, ласкающем ее грудь

с. 4: быстро вперед, ее совершенная девичья грудь с готовностью

с. 8: (созерцая ее грудь)

с. 9: (созерцая ее грудь)

с. 9: (растерянно переводит взгляд на ее совершенную грудь)

с. 11: (созерцая ее грудь)

с. 12: (мысленно лаская ее совершенную грудь)

с. 13: (созерцая ее грудь)

с. 15: (неотрывно созерцая ее совершенную девичью грудь)

с. 23: (объятие, ее совершенная грудь, вздымаясь, прижимается к его

с. 24: обуздывающий бюстгальтер, выпуская на волю ее мятежную грудь.)

с. 28: лизнуть блестящую от пота грудь.)

с. 29: фаллически вздыбленный сосок ее мокрой от пота груди

с. 29: Мне нравится твоя грудь.

с. 30: обожаю твои тяжелые, медовые груди.

с. 33: (груди Хиллари, две гестаповские пули, вероятно

с. 36: колючий взгляд, готовый выпустить воздух из ее груди

с. 44: упоительная грудь, прикрытая пуританским махровым халатом и

с. 45: стыдливо прижимая к груди полотенце.)

с. 76: ее невинные грудки скрывались теперь под армейским

с. 83: я тоскую по твоему телу, я тоскую по твоей совершенной груди, я

с. 117: фары утонувшей машины светятся, точно млечно-белые груди

И наверно таких строк было еще больше! Разве он все упомнит?! И это при том, что первыми, главными читателями станут две женщины! Чипу уже казалось, что Джулия и бросает-то его оттого, что в «Академическом пурпуре» непомерно часто упоминаются груди, а начало завалено. Сумей он внести кой-какие исправления в экземпляр, переданный Джулии, а главное, в тот экземпляр, который старательно распечатал для Иден Прокуро на лазерном принтере, на дорогой матовой бумаге, у него была бы надежда не только поправить свои финансы, но и когда-нибудь снова выпустить на волю и ласкать невинные млечно-белые груди самой Джулии, ведь в последние месяцы именно это занятие, которому он предавался почти ежедневно на исходе утра, оставалось одним из немногих, даривших неудачнику хоть какое-то утешение.

Выскочив с лестницы в холл, Чип обнаружил, что лифт уже дожидается очередной жертвы. В распахнутую входную дверь он увидел, как отъезжает такси. Зороастр подтирал на шахматном полу холла дождевые лужицы.

– До свиданья, мистер Чип, – насмешливо протянул он (очевидно, не в первый раз) вдогонку выбежавшему на улицу Чипу.

Крупные капли дождя стучали по асфальту, наполняя воздух холодной, свежей и чистой влагой. Сквозь завесу воды, падавшей с козырька подъезда, Чип видел, как такси с Джулией притормозило на светофоре. У противоположного тротуара остановилось, выпуская пассажира, другое такси, и Чип прикинул, что мог бы сесть в машину и попросить водителя ехать за Джулией. Идея соблазнительная, но есть сложности.

Во-первых, пустившись догонять Джулию, он повторит худшее из того набора правонарушений, за которые ректорат университета Д-ского университета в истерически ханжеском послании некогда грозил ему гражданским и уголовным судом. В число инкриминированных Чипу преступлений входили мошенничество, несоблюдение условий контракта, похищение, сексуальное домогательство, предусмотренное разделом IX Устава, снабжение несовершеннолетнего учащегося алкогольными напитками, приобретение и распространение подконтрольного препарата, но по-настоящему напугало Чипа обвинение в преследовании – в «непристойных», «угрожающих» и «злонамеренных» звонках, а также в насильственном вторжении в частную жизнь молоденькой девушки. Он до сих пор не оправился от страха.

Вторая сложность, сугубо практическая, заключалась в том, что в кошельке у Чипа было всего четыре доллара и менее десяти – на банковском счету, кредит по карточкам, в сущности, исчерпан, а до вечера понедельника новых договоров на вычитку не дадут. Поскольку же на последнем свидании, шесть дней назад, Джулия усиленно жаловалась, что Чип-де «вечно» предпочитает сидеть дома и есть макароны, «вечно» лезет к ней с поцелуями и требует секса (иногда ей кажется – так она сказала, – что секс заменяет ему наркотики и, наверно, единственная причина, по которой он не подсел на крэк или героин, состоит в том, что секс ему достается даром, а он в последнее время стал сущим жмотом, еще Джулия сказала, что сама сейчас принимает лекарства и временами не может отделаться от впечатления, будто принимает таблетки за них обоих, но это вдвойне несправедливо, ведь тем самым все аптечные расходы ложатся на нее, а таблетки слегка притупляют обычный интерес к сексу, вдобавок Чип, будь его воля, даже в кино перестал бы ее водить, так бы и кувыркались в постели все выходные напролет, опустив занавески на окнах и питаясь в промежутках подогретыми макаронами). Чип имел все основания подозревать, что продолжение разговора с Джулией ему придется оплатить как минимум дорогущим ланчем из зажаренных на мескитных углях осенних овощей и бутылкой сансера, а где взять на это деньги?