Текст книги "Поправки"

У нее были сложности с мужчинами, сказала Джулия, а все потому, что она росла без них. Отца – он торговал лодками и страдал маниакально-депрессивным синдромом – она видела лишь раз в жизни и предпочла бы обойтись без этого воспоминания. Мать, служившая в косметической фирме, подкинула Джулию собственной матери, а та упекла ее в католическую школу для девочек. Впервые Джулия всерьез столкнулась с мужчинами в колледже. Переехав в Нью-Йорк, она словно задалась целью переспать со всеми лживыми, склонными к садизму, совершенно ненадежными и невероятно роскошными парнями на Манхэттене. К двадцати восьми годам похвастаться ей было нечем, за исключением внешности, квартиры и стабильной работы (которая, впрочем, сводилась к приему телефонных звонков). Вот почему, познакомившись в клубе с Гитанасом, который отнесся к ней очень серьезно, в скором времени преподнес довольно-таки крупный бриллиант в оправе белого золота и вроде любил ее (не говоря уж о том, что чувак был самым настоящим послом в ООН, она ходила послушать, как он лопочет что-то на своем балтийском наречии на Генеральной Ассамблее), Джулия была просто обязана вознаградить его чувства. Она во всем шла ему навстречу и не стала разочаровывать Гитанаса, хотя задним числом ей казалось, что уж лучше бы сразу разочаровала. Гитанас был значительно старше, в постели очень деликатен (ну, конечно, не как Чип, поспешно добавила она, но все-таки он совсем не плох). Он твердо решил жениться, и в один прекрасный день Джулия об руку с ним переступила порог мэрии. Она бы согласилась даже именоваться «миссис Мизевичюс», если бы это имя не звучало так глупо. Выйдя замуж, Джулия обнаружила, что мраморные полы, черная лакированная мебель и обилие толстого дымчатого стекла в резиденции посла на Ист-Ривер вовсе не так «забавно» вульгарны, как ей думалось. Эта обстановка страшно угнетала, и Джулия уговорила Гитанаса продать квартиру (ею с радостью завладел глава парагвайской делегации) и купить апартаменты, поменьше и более стильные, на Гудзон-стрит, поблизости от хороших клубов. Она подыскала Гитанасу знающего парикмахера и приучила его носить одежду из натуральных тканей. Все шло прекрасно, но, похоже, на каком-то этапе они с Гитанасом не вполне поняли друг друга, ибо, когда его партия (VIPPPAKJRIINPB17, Единственная истинная партия, бестрепетно преданная реваншистским идеалам Казимира Жямайтиса и «независимого» плебисцита 17 апреля) проиграла сентябрьские выборы и отозвала Гитанаса в Вильнюс, чтобы он присоединился к парламентской оппозиции, он, оказывается, ничуть не сомневался, что Джулия поедет вместе с ним. Джулия, конечно, сознавала, что муж и жена одна плоть и что жене должно прилепиться к мужу своему и так далее, однако Гитанас, описывая постсоветский Вильнюс, нарисовал совершенно безотрадную картину: постоянные перебои с отоплением и электричеством, замерзающий водопровод, перестрелки, а из еды чуть ли не сплошная конина. И Джулия обошлась с Гитанасом просто ужасно, так скверно она ни с кем в жизни не поступала. Согласилась поехать с ним в Вильнюс и вроде как села на самолет вместе с ним, в первом классе, а потом украдкой сбежала из самолета, сменила номер домашнего телефона и попросила Иден сказать Гитанасу, когда тот позвонит, что Джулия, мол, исчезла. Через полгода Гитанас вернулся на уик-энд в Нью-Йорк, и тут уж Джулия до конца осознала свою вину. Спору нет, поступок был дурной. Но Гитанас обозвал ее очень грубыми словами и даже ударил, довольно сильно. В результате они пришли к выводу, что не смогут в дальнейшем жить вместе, однако Джулия продолжала пользоваться квартирой на Гудзон-стрит и за это оставалась женой Гитанаса на случай, если ему срочно потребуется убежище в Соединенных Штатах – дела в Литве явно шли все хуже.

Такова была история ее замужества, и Джулия надеялась, что Чип не очень рассердится.

А Чип и не сердился. Напротив, поначалу он не только не огорчился, он был в восторге. Обручальное и венчальное кольца Джулии приводили его в восторг, он настаивал, чтобы она не снимала их в постели. В кулуарах «Уоррен-стрит джорнал», где он порой чувствовал себя недостаточно трансгрессивным, будто в глубине своего существа так и остался благовоспитанным мальчиком со Среднего Запада, Чип отводил душу, намекая на некоего европейского политика, которому он-де «наставляет рога». В диссертации («Стоит ли Он: переживания вокруг фаллоса в елизаветинской драме») Чип подробно писал о рогатых мужьях, под маской современной ученой критики теша себя концепцией брака как собственности, прелюбодеяния как воровства.

Однако в скором времени упоение браконьерством в охотничьих угодьях литовского дипломата сменилось буржуазными фантазиями, в которых Чип самого себя воображал супругом Джулии, ее господином и повелителем. На него накатывали приступы ревности к Гитанасу Мизевичюсу, этому драчуну-литовцу – тот как-никак добился успехов на поприще политики, и Джулия вспоминала о нем с уважением и чувством вины. В новогоднюю ночь Чип напрямую заговорил о разводе, но Джулия ответила, что ее вполне устраивает квартира («аренда была бы мне не по карману!») и не хочется прямо сейчас подыскивать что-то другое.

После Нового года Чип вернулся к черновому наброску «Академического пурпура», который в состоянии эйфории забивал в компьютер сразу по двадцать страниц, и обнаружил серьезные изъяны. Нет, это не сценарий, а какая-то неуклюжая халтура. Целый месяц Чип расточительно праздновал завершение работы, уговаривая себя, что кой-какие шаблонные элементы – заговор против главного героя, аварию, зловещих лесбиянок – можно будет убрать, не повредив удачному сюжету. Однако без этих шаблонных элементов сюжет попросту разваливался.

Во имя своих творческих и интеллектуальных амбиций Чип добавил длинный теоретический монолог, настолько неудобоваримый, что всякий раз, включив компьютер, принимался его править и нередко весь рабочий день уходил на очередной сеанс маниакального переписывания этого монолога. Когда сокращать дальше стало невозможно, так как пришлось бы пожертвовать основными темами, Чип принялся за поля и переносы, с тем чтобы монолог непременно уложился в шесть первых страниц, не расползаясь на начало седьмой. Он выгадал четыре знака, заменив «возобновлять» на «начинать», что позволило в «акты / трансакции» поставить знак переноса после второго «к» и вызвало целую лавину столь же изобретательных переносов. Потом ему взбрело в голову, что глагол «начинать» сбивает ритм, а «акты / трансакции» ни в коем случае не подлежат разбиению на слоги, в результате пришлось выискивать в тексте другие длинные слова и заменять их более короткими синонимами, попутно он изо всех сил уверял себя, что звезды и продюсеры в костюмах от Прады охотно прочтут шесть (но не семь!) страниц напыщенной академической чуши.

Очень давно – Чип был еще ребенком – произошло полное солнечное затмение, которое наблюдали на Среднем Западе, и одна девочка из какого-то захолустного городка на том берегу реки, несмотря на все предостережения, осталась на улице и следила за убывающим солнечным серпом, пока не обожгла сетчатку глаз.

«Было вовсе не больно, – рассказывала ослепшая девочка репортеру «Сент-Джуд кроникл». – Я вообще ничего не почувствовала».

Изо дня в день, прихорашивая труп давно скончавшегося монолога, Чип платил за квартиру, еду и развлечения большей частью деньгами младшей сестры. И все же, пока деньги водились, он не испытывал острой боли. Один день потихоньку перетекал в следующий. Чип редко вставал с постели до полудня. Вволю ел и пил, одевался вполне прилично, чтобы убедиться, что пока не похож на трясущееся бланманже; четыре вечера из пяти ему удавалось упрятать подальше тревогу и дурные предчувствия и хорошо провести время с Джулией. Сумма, которую он задолжал Дениз, намного превышала заработки корректора, но по голливудским стандартам была ничтожной, а потому Чип все реже появлялся в конторе «Брэг Нутер и Спей». Жаловаться ему было не на что, разве только на здоровье. Летом, когда вся работа сводилась к перечитыванию безнадежно испорченного первого акта, Чип иной раз выходил глотнуть свежего воздуха, шел по Бродвею, устраивался на скамейке в Бэттери-парке. Ветерок с Гудзона забирался под воротник, над головой неутомимо фырчали вертолеты, издали, из Трайбеки, квартала миллионеров, доносились вопли малышни, а Чипа с головой накрывала вина: он так здоров, так крепок и при этом – ни то ни се! И крепкий сон по ночам, и отсутствие болезней – он благополучно избегал даже простуды – не помогают ни завершить работу, ни полностью предаться каникулярному настрою, ни флиртовать с девушками, ни закладывать за воротник «маргариты». Лучше бы сейчас, в эту полосу неудач, занедужить и умереть, а здоровье и избыток сил сохранить на потом, когда (немыслимая перспектива!) он станет на что-то способен. Сколько же растрачено зря – деньги Дениз, благосклонность Джулии, собственные способности и образование, возможности, предоставленные самым продолжительным в истории Америки экономическим бумом, – но более всего здесь, у реки, под теплыми лучами солнышка, Чипа угнетало это никчемное, нелепое здоровье.

В июле, однажды в пятницу, деньги кончились. Выходные с Джулией обходились минимум в пятнадцать долларов (буфет кинотеатра), так что Чип сгреб с полок марксистов и отволок в «Стрэнд»[25]25
  «Стрэнд» – букинистический магазин в Нью-Йорке.


[Закрыть] две тяжеленные сумки. В совокупности эти книги стоили 3900 долларов, сохранились и переплеты, и суперобложки. Приемщик в «Стрэнде» небрежно пролистал товар и объявил: «Шестьдесят пять».

Чип одышливо рассмеялся, уговаривая себя не спорить, но ведь только новехонькое британское издание Юргена Хабермаса[26]26
  Хабермас Юрген (р. 1929) – немецкий философ-постмодернист и социолог.


[Закрыть] («Структурные перемены общественности») – книга оказалась слишком трудной, он так и не прочел ее и уж тем более не законспектировал – обошлось в 95 фунтов! Он не удержался и указал приемщику на это обстоятельство.

– Обратитесь в другой магазин, – сказал тот, и рука его замерла над кассовым аппаратом.

– Нет-нет, вы правы, – сдался Чип. – Шестьдесят пять, отлично.

Было до слез очевидно, что он рассчитывал выручить за свои сокровища несколько сотен. Чип отвернулся от укоризненных корешков, припоминая, как эти книги манили его в книжный магазин обещанием радикального разбора позднекапиталистического общественного устройства и с какой радостью он нес их домой. Но Юрген Хабермас не обладал длинными, прохладными, точно ствол грушевого дерева, ногами Джулии; от Теодора Адорно[27]27
  Адорно Теодор (1903–1969) – немецкий философ, социолог, музыковед и композитор.


[Закрыть] не веяло виноградным ароматом распутной уступчивости; Фред Джеймисон[28]28
  Джеймисон Фредерик (р. 1934) – американский философ, автор марксистской концепции постмодернистской культуры.


[Закрыть] не умел так работать языком. К началу октября, когда Чип отослал Иден Прокуро законченный сценарий, он избавился от своих феминисток, формалистов, структуралистов и постструктуралистов, от фрейдистов и квир-теоретиков. Деньги на ланч для родителей и Дениз он мог добыть, только продав любимых культурологов и полного арденовского Шекспира в твердом переплете, но поскольку в Шекспире таилась какая-то магия – одинаковые тома в бледно-голубых суперобложках складывались в архипелаг укрытых от бурь островов, – Чип отправил в сумки Фуко, Гринблатта, хукс[29]29
  Гринблатт Стивен (р. 1943) – американский литературовед, представитель «нового историзма»; белл хукс (р. 1952) – американская писательница и критик, пишет свое имя со строчной буквы.


[Закрыть] и еще кой-кого и оптом сдал их букинисту за 115 долларов.

Шестьдесят долларов ушло на стрижку, кой-какие сласти, пятновыводитель и пару рюмашек в «Сидар таверн». В августе, приглашая родителей, Чип рассчитывал, что к их приезду Иден уже прочтет сценарий и выплатит аванс, но теперь стало ясно, что придется довольствоваться домашним ланчем. Он отправился в один из ист-виллиджских гастрономов, где продавали очень даже неплохие тортеллини и хлеб с хрустящей корочкой. Деревенский ланч по-итальянски, без особых расходов. Увы, гастроном приказал долго жить, плестись за десять кварталов в пекарню, славившуюся хорошим хлебом, не было охоты, и Чип наугад побрел по Ист-Виллидж, заглядывая в фальшиво-привлекательные продуктовые магазинчики, взвешивая на ладонях сыры, отвергая хлеб, присматриваясь к плохоньким тортеллини. В итоге он оставил затею с итальянским ланчем и сосредоточился на единственной альтернативе – салате из дикого риса, авокадо и копченой индюшачьей грудки. Как на грех, спелые авокадо не попадались. Во всех магазинах Чип натыкался либо на полное отсутствие авокадо, либо на твердые, точно орех, плоды. В конце концов спелые авокадо нашлись, но размером не превосходили лайм, а стоили по 3,89 за штуку. Он долго стоял с пятью плодами в руках, соображая, как быть. Положил их на прилавок, снова взял, снова положил и никак не мог решиться. Его охватил приступ судорожной ненависти к Дениз: какого черта она, играя на его чувстве вины, заставила пригласить родителей на ланч! Можно подумать, Чип всю жизнь питался исключительно салатом из дикого риса и тортеллини, но больше ничего в голову не приходило – ни одного рецепта!

Около восьми вечера он вошел в «Коммерческий кошмар» («Всё по шикарной цене!») на Гранд-стрит. Испарения дымкой затянули небо, тяжелый, горячий ветер дул со стороны Байонны[30]30
  Байонна – город в Новой Англии.


[Закрыть]. Элита Сохо и Трайбеки потоком вливалась в обрамленные полированной сталью двери «Кошмара». Мужчины выглядели по-разному, зато женщины, как на подбор, сплошь худощавые и тридцатишестилетние, многие ухитрялись сочетать худощавость с беременностью. После стрижки под воротником зудело, и Чип чувствовал себя неловко в толпе изысканных дам. Однако прямо за дверью «Кошмара» он углядел коробку с зеленью: «Щавель из Белиза, 99 центов».

Он вошел в супермаркет, взял корзину, бросил в нее пучок щавеля. Девяносто девять центов. Над стойкой кофейного бара бежали по экрану данные: ОБЩАЯ ВЫРУЧКА ЗА ТЕКУЩИЙ ДЕНЬ, ПРИБЫЛЬ ЗА ТЕКУЩИЙ ДЕНЬ, ПЛАНИРУЕМЫЕ ВЫПЛАТЫ ДИВИДЕНДОВ ЗА КВАРТАЛ (неофициальная, не влекущая за собой обязательств оценка по результатам минувшего квартала, только для общего сведения), а также ПРОДАЖА КОФЕ ЗДЕСЬ. Лавируя среди тележек и антенн сотовых телефонов, Чип добрался до рыбного отдела, где, словно дивный сон, его дожидался ДИКИЙ НОРВЕЖСКИЙ ЛОСОСЬ, ПОЙМАННЫЙ НА БЛЕСНУ, по разумной цене. Чип ткнул пальцем в средних размеров филе, а на вопрос продавца «Что еще?» ответил резко, даже заносчиво: «Это все».

Филе в красивой бумажной обертке, как гласила наклейка, стоило 78,40. К счастью, это открытие поразило Чипа настолько, что он даже не стал протестовать, с опозданием сообразив, что цены в «Кошмаре» указывали за четверть фунта. Два года назад, да что там, два месяца назад он бы так не вляпался.

– Ха-ха! – сказал он, покачивая филе за семьдесят восемь долларов на ладони, словно бейсбольную перчатку. Отошел в сторонку, присел на корточки, якобы поправляя шнурки, запихал лосося под кожаную куртку и свитер, а свитер заправил в брюки и выпрямился.

– Папочка, я хочу рыбу-меч! – послышался за спиной тоненький голосок.

Едва Чип сделал шаг, как тяжелая рыбина выскользнула из-под свитера в штаны, прикрыла пах, точно гульфик.

– Папа!!! Рыбу-меч!!!

Чип прижал ладонь к промежности. Филе болталось между ног, словно переполненный, отсыревший подгузник. Он подтянул его ближе к пупку, понадежнее подоткнул свитер, застегнул молнию на куртке до самого горла и целенаправленно устремился сам не зная куда. К стеллажу с молочными продуктами. На банках с французской сметаной значилась цена, предполагавшая доставку на сверхзвуковом самолете. Подойти к более доступной отечественной сметане мешал парень в бейсболке, во всю глотку оравший в сотовый телефон, меж тем как девочка – его дочь, скорее всего – обдирала фольгу, которой были запечатаны полулитровые упаковки французского йогурта. Уже пять или шесть обезглавила. Чип наклонился, пытаясь дотянуться до полки за спиной парня, но мешало брюхо-филе.

– Извините! – сказал он.

Человек с телефоном отошел походкой лунатика.

– К черту! Я сказал: к черту! Мать его так! Нет, сделка не завершена! Ничего не подписано! Я этого засранца еще на тридцать пунктов опущу, вот увидишь! Лапочка, не обрывай, за них платить придется. Я сказал: завтра цена еще упадет. Никаких сделок, пока рынок не рухнет! Ничего не покупать! Ничего! Ничего! Ничего!

Приближаясь к кассам, с четырьмя правдоподобно выглядевшими предметами в корзине, Чип издали заметил волосы, блестевшие, точно новенькая монета, – это могла быть только Иден Прокуро, худощавая, тридцатишестилетняя, лихорадочно энергичная. Ее маленький сынишка Энтони сидел на магазинной тележке спиной к горе омаров, сыров, копченостей и икры – наберется сумма с тремя нулями. Иден склонилась над Энтони, малыш тянул за серовато-коричневые лацканы ее итальянского костюма, сосал блузку, а Иден на ходу листала сценарий – только бы не «Академический пурпур»! Пойманный на блесну норвежский лосось размяк, от соприкосновения с телом застывший жир, придававший рыбе твердость, растаял и начал просачиваться сквозь упаковку. Чип спешил покинуть «Кошмар» и при таких обстоятельствах был совершенно не готов обсуждать сценарий. Он быстро свернул в отдел мороженого, где громоздились простые белые коробки с мелкими черными надписями. Мужчина в костюме сидел на корточках перед маленькой девочкой, чьи волосы отливали медью. Эйприл, дочка Иден. И муж Иден, Дуг О’Брайен.

– Чип Ламберт! Какими судьбами? – воскликнул Дуг.

Пожимая широкую ладонь Дуга, Чип скромно прикрылся корзинкой.

– Эйприл выбирает сладкое к обеду, – пояснил Дуг.

– Три сладких, – уточнила Эйприл.

– Верно, три десерта.

– Это что? – пальцем показала девочка.

– Шербет из гранатового сиропа с настурциями, солнышко.

– Я его люблю?

– Не знаю, солнышко.

Дуг, уступавший Чипу и возрастом, и ростом, так упорно (причем без малейшего признака иронии или снисходительности) восхищался могучим интеллектом Чипа, что Чип в конце концов поверил в искренность Дугова восхищения. Но почему-то от этих восторгов было гораздо хуже, чем от любого унижения.

– Иден говорит, ты закончил сценарий, – произнес Дуг, ставя на место опрокинутые Эйприл упаковки. – С ума сойти, а? Феноменальный проект.

Эйприл прижимала к вельветовому сарафанчику три заиндевевшие коробки.

– Что выбрала? – спросил ее Чип.

Эйприл преувеличено, еще неумело, пожала плечами.

– Беги к маме, лапочка. Мне надо поговорить с Чипом.

Эйприл устремилась к выходу.

«Каково это – быть отцом, – подумал Чип, – чтобы в тебе всегда кто-то нуждался, а не ты – в других?»

– Вот что я хотел спросить, – начал Дуг. – Минутка найдется? Допустим, тебе предлагают сменить личность – ты бы согласился? Допустим, говорят: «Я проведу полный апгрейд вашего жесткого диска – того, что в мозгах, – в соответствии с вашими пожеланиями». Ты бы стал за это платить?

Влажная обертка лосося прилипла к потному телу и внизу начала рваться. Не самое подходящее время для интеллектуальной беседы, которой жаждет Дуг, но ведь необходимо, чтобы Дуг и впредь оставался столь же высокого мнения о нем и уговорил Иден купить сценарий. Чип поинтересовался, с какой стати Дуг об этом спрашивает.

– Ко мне на стол попадает много безумных проектов, – продолжал Дуг. – Особенно теперь, когда капитал возвращается в Америку. Через интернет-компании, само собой. Мы по-прежнему лезем из кожи вон, чтобы убедить среднего американца с радостью приложить руку к собственному разорению. Но биотехнологии меня просто потрясают. Я кучу проспектов прочел о генетически измененных кабачках. Похоже, люди здесь едят куда больше кабачков, чем я подумал, и эти кабачки подвержены множеству заболеваний, хотя с виду такие крепыши. Либо в этом дело, либо… «Южный Кукумтек» идет по тридцать пять долларов за акцию, цена явно завышена. Неважно. Но этот фокус с мозгами – вот что заставило меня призадуматься, Чип. Чудно уже то, что об этом можно болтать направо и налево. Сведения не засекречены. Разве не чудно?

Чип старался не сводить с Дуга якобы заинтересованного взгляда, но глаза его, словно непослушные ребятишки, дергались то вправо, то влево. Он был на пределе.

– Ага, чудно.

– Идея в том, чтобы полностью переинсталлировать мозги. Наружные стены и крыша все те же; внутренние перегородки, сантехнику и прочее – заменить. Убрать этот никому не нужный кухонный уголок. Поставить современные электрические пробки.

– Угу.

– Ты сохраняешь свой красивый фасад, – рассуждал Дуг. – Выглядишь все таким же серьезным интеллигентом, со слегка нордической внешностью. Ученым, сдержанным. Но внутри становишься поживее. Большая гостиная с видео– и аудиоцентром. Кухня просторнее и удобнее. Электрическая мусородробилка, конвекционная печь. На двери морозильника – автомат для льда.

– Я сам себя узнаю?

– А тебе это надо? Все остальные узнают, по крайней мере внешне.

Огромные светящиеся цифры ОБЩАЯ ВЫРУЧКА ЗА ТЕКУЩИЙ ДЕНЬ на миг застыли на 444 447,41 и вновь рванули вверх.

– Внутренняя обстановка – это и есть моя личность, – возразил Чип.

– А если осуществлять апгрейд постепенно? Допустим, все делается очень аккуратно. Вечером, когда ты возвращаешься с работы домой, твои мозги чистят и прибирают, в выходные тебя, согласно местным правилам и условиям договора, никто не беспокоит. Перемены происходят мало-помалу, ты, так сказать, срастаешься с ними или они с тобой. Никто не заставляет тебя покупать новую мебель.

– Все это гипотетические рассуждения.

Дуг назидательно поднял палец.

– Одна проблема: не обойтись без металла. Возможно, детекторы в аэропорту начнут срабатывать, когда ты проходишь мимо. Или ты, сам того не желая, будешь принимать какие-то радиочастоты. Нельзя пить «гейторейд»[31]31
  «Гейторейд» – фирменное название напитка, восполняющего потерю минеральных веществ.


[Закрыть] и другие напитки с электролитами. Так что скажешь?

– Это же шутка, верно?

– Загляни на сайт. Я дам адрес. «Последствия внушают тревогу, однако остановить новую мощную технологию невозможно». Девиз нашего времени, тебе не кажется?

Лососевое филе свернулось в штанах у Чипа словно большой, теплый моллюск, а виной всему конечно же плохая работа мозга, целый ряд неверных решений. Логика подсказывала, что рано или поздно Дуг отцепится, у Чипа появится шанс улизнуть из «Кошмара», в туалете какого-нибудь ресторана извлечь рыбу из брюк и восстановить умственные способности, – да-да, наступит миг, когда он уже не будет торчать с оттаявшей рыбой в штанах возле дорогих замороженных десертов, и этот грядущий миг будет полон небывалого облегчения и счастья, но пока что Чип застрял в куда менее приятном настоящем и готов был хоть на полную замену мозга, если она сулила выход из данной точки во времени.

– Десерты в фут высотой! – воскликнула Инид (безошибочный материнский инстинкт подсказывал, что пирамидами креветок Дениз не прошибешь). – Необычайно изысканно. Ты когда-нибудь видела что-то подобное?

– Наверное, было неплохо, – согласилась Дениз.

– У Дриблетов всегда такая роскошь! В жизни не видела десертов такой высоты. А ты, Дениз?

Едва заметные признаки нетерпения – Дениз задышала чуть глубже, с преувеличенной аккуратностью положила вилку, отпила глоток вина и поставила бокал на стол – обижали Инид больше, чем открытое негодование.

– Я видала высокие десерты, – сказала Дениз.

– Их, наверное, ужасно трудно готовить?

Сложив руки на коленях, Дениз медленно выдохнула.

– Похоже, праздник был замечательный. Рада, что ты получила удовольствие.

Да, Инид получила удовольствие, побывав на новоселье у Дина и Триш, и ей бы хотелось, чтобы Дениз сама побывала там, убедилась, насколько изысканно все было организовано. Вместе с тем Инид опасалась, что Дениз отнюдь не сочла бы этот прием изысканным, она бы разбирала каждую подробность, и в конце концов осталась бы лишь заурядная сердцевина. Вкус дочери был для Инид словно бельмо на глазу, словно черная дыра, куда в любую минуту могли кануть все ее маленькие радости.

– О вкусах не спорят, – чопорно произнесла она.

– Безусловно, – согласилась Дениз. – Правда, некоторые вкусы все же предпочтительнее.

Альфред низко склонился над тарелкой, чтобы кусочки лосося и зеленая фасоль не упали с вилки на скатерть, однако прислушивался к разговору.

– Довольно! – оборвал он.

– Все так думают, – не унималась Инид. – Каждый свой вкус хвалит.

– И большинство заблуждается, – отпарировала Дениз.

– Каждый имеет собственный вкус, – продолжала Инид. – В этой стране у каждого есть право голоса.

– К сожалению.

– Прекрати, – одернул Альфред дочь. – Все равно проиграешь.

– Ты рассуждаешь как сноб, – упрекнула Инид.

– Мама, ты все время твердишь, что обожаешь хорошую домашнюю пищу. Я тоже ее люблю. По-моему, десерты высотой в фут – что-то вульгарное, вроде «Диснейленда». Ты готовишь гораздо лучше…

– Нет-нет-нет, – покачала головой Инид. – Я никудышная кухарка.

– Неправда! Откуда же я…

– Не от меня, – перебила Инид. – Не знаю, от кого мои дети унаследовали свои способности, но только не от меня. Кухарка из меня никакая. Никакая! (Почему эти слова доставляли ей такое удовольствие? Словно она ошпарила кипятком ожог от ядовитого сумаха.)

Дениз выпрямилась, снова поднесла к губам бокал. Инид, всю жизнь невольно подмечавшая, как подвигаются дела на чужой тарелке, обратила внимание, что Дениз съела три малюсеньких кусочка лосося, чуточку салата и крошку хлеба. Рядом с нею Инид чувствовала себя обжорой. Тарелка дочери быстро опустела, и она явно не собиралась брать себе добавку.

– Это – весь твой ланч? – захлопотала Инид.

– Да. Весь мой ланч.

– Ты похудела.

– Вовсе нет.

– Не вздумай еще худеть! – Легким смешком Инид прикрыла серьезную тревогу.

Альфред нес ко рту кусочек лосося в щавелевом соусе. Еда упала с вилки в тарелку, развалилась на куски.

– Чип вкусно приготовил, – похвалила Инид. – Правда же? Сочная, нежная рыба.

– Чип всегда хорошо готовил, – сказала Дениз.

– Ал, тебе нравится? Ал!

Пальцы Альфреда, сжимавшие вилку, ослабили хватку. Нижняя губа отвисла, в глазах читалось угрюмое подозрение.

– Ал, тебе нравится ланч? – повторила Инид.

Левой рукой Альфред обхватил запястье правой, стиснул покрепче. Сцепленные кисти продолжали трястись, а он не отрывал глаз от подсолнухов на столе. Усилием воли разгладил печальную складку губ, отогнал паранойю.

– Это все Чип приготовил? – спросил он.

– Да.

Альфред покачал головой, словно не в силах вынести всего разом – Чип приготовил им ланч, Чип куда-то ушел и его здесь нет.

– Замучила меня эта болезнь, – сказал он.

– У тебя очень легкая форма, – напомнила Инид. – Нужно только подобрать лекарство.

– Хеджпет сказал, развитие непредсказуемо, – упрямо возразил Альфред.

– Главное – быть чем-то занятым, – сказала Инид. – Двигаться, не засиживаться на месте.

– Нет. Ты не слушала. Хеджпет ничего не обещал, ничего.

– Судя по тому, что я читала…

– Плевать мне на твои журнальные статейки! Я болен, и Хеджпет это признал!

Напряженно вытянув руку, Дениз снова отставила бокал с вином.

– Что ты скажешь насчет новой работы Чипа? – жизнерадостно спросила Инид.

– То есть?

– Ну, в «Уолл-стрит джорнал».

– На сей счет у меня нет никакого мнения, – проворчала Дениз, не отводя взгляда от скатерти.

– Потрясающе, правда?

– У меня нет никакого мнения.

– Как ты думаешь, он работает на полной ставке?

– Нет.

– Я не совсем понимаю, какая у него должность.

– Мама, я понятия об этом не имею.

– А юриспруденцией он по-прежнему занимается?

– Ты имеешь в виду вычитку договоров? Да.

– Значит, он работает в той юридической фирме.

– Он не юрист, мама.

– Я знаю, что Чип не юрист.

– Но ты говоришь «занимается юриспруденцией», «работает в фирме» и рассказываешь об этом своим приятельницам, так ведь?

– Я говорю, что Чип работает в юридической фирме, вот и все. В нью-йоркской юридической фирме. Он же в самом деле там работает.

– Ты сознательно вводишь людей в заблуждение, – вставил Альфред.

– Наверное, я вообще должна молчать!

– Просто говори правду, – посоветовала Дениз.

– По-моему, Чипу следовало стать юристом. Это самое лучшее для него. Ему нужна стабильная профессия, твердая опора в жизни. Папа всегда считал, что из Чипа выйдет отличный адвокат. Я-то думала, врач, ведь он интересовался науками, но папа всегда видел в нем юриста. Верно, Ал? Ты же надеялся, что из Чипа выйдет прекрасный адвокат? Он так хорошо умеет говорить.

– Слишком поздно, Инид.

– Я думала, раз мальчик теперь работает на фирму, может, он заинтересуется и продолжит образование.

– Уж для этого и вовсе поздно.

– Ведь у юриста столько возможностей, Дениз! Он может руководить компанией. Может стать судьей! Может преподавать или заняться журналистикой. Чип мог бы выбрать себе любую дорогу в жизни.

– Чип поступит так, как ему вздумается, – сказал Альфред. – Я никогда его не понимал, но другим он не станет.

Он пробежал два квартала под дождем, прежде чем нашел исправный автомат. В первых двух будках-близнецах у одного аппарата была срезана трубка, цветные проводки торчали из обрывка шнура, а памятником второму служили четыре отверстия в стене, где прежде крепились болты. Из двух телефонов на следующем углу один поперхнулся жевательной резинкой, а у второго отсутствовал гудок. Нормальный человек, попав в такую ситуацию, дал бы выход своему гневу, треснул бы трубкой по рычагу так, чтоб осколки во все стороны полетели, но Чип слишком спешил. В трубке автомата на углу Пятой авеню слышался гудок, но на прикосновение к кнопкам телефон не реагировал и не вернул четвертак ни когда Чип бережно опустил трубку, ни когда он, снова сняв трубку, опустил ее с размаху. У второго телефона тоже имелся гудок, и он охотно принял монету, но механический голос «Бэби белл»[32]32
  Шуточное прозвище семи региональных телефонных компаний США, возникших в 1982 г., когда согласно антитрестовским законам было упразднено монопольное положение корпорации «А. Т. Т.» («Американ телефон энд телеграф»), основы которой заложил еще в xix в. изобретатель А. Белл.


[Закрыть] упорно не желал узнавать набранный номер. И эту монету ему не вернули. Чип попытался еще раз и лишился последнего четвертака.

Он усмехнулся, глядя на автомобили, которые, то и дело притормаживая, еле ползли под дождем. В этом районе дворники утром и вечером поливали дорожки из шлангов, трижды в неделю на уборку улиц выезжали машины со щетками, похожими на усы городских полицейских, но в Нью-Йорке от вандализма и грязи никуда не уйдешь. Название улицы «Пятая авеню» скорее можно было прочесть как «Пятно авеню». Мобильные телефоны уничтожали общественные автоматы. В отличие от Дениз, которая считала сотовые телефоны вульгарной цацкой вульгарных людишек, в отличие от Гари, который не только сам обзавелся модной штучкой, но и всех троих сыновей ими снабдил, Чип ненавидел мобильники главным образом потому, что сам не имел такого.

Он пересек улицу – зонтик Дениз от дождя толком не укрывал – и вышел к гастроному на Юниверсити-плейс. Поверх коврика для ног у дверей бросили коричневую картонку, но картон пропитался водой, расползся, его клочья напоминали выброшенные на берег водоросли. Заголовки газет в проволочных корзинках возле двери сообщали о вчерашнем экономическом крахе в еще двух южноамериканских странах и об очередном падении акций на ключевых рынках Дальнего Востока. Позади кассового аппарата висел рекламный плакат лотереи: «Главное не победа, а забава».