Текст книги "Обман"

Глава 3

Два пластиковых мусорных контейнера позади домика оказались пусты. Майло позвонил в санитарную службу, где ему сообщили, что в последние три дня вывоза мусора не было. Еще через десять минут дистанционного блуждания по бюрократическим лабиринтам Стёрджис вышел на связь с начальником городской криминалистической лаборатории. Да, мусор вместе с другими предметами с места преступления поступил к нему на исследование. Нет, он понятия не имеет, когда начнется работа, поскольку пометка о срочности в деле отсутствует.

Майло попытался выяснить, получила ли лаборатория в числе прочего пустые мешки от сухого льда и компьютер Элизы Фримен, и его попросили подождать. Получив ответ через несколько минут, он, заиграв желваками, захлопнул телефон и шагнул к «Шевроле»:

– В настоящий момент эта информация не подлежит разглашению.

Стоило нам сесть в машину, как вернулся капитан Стэнли Крейтон. Галстук распущен, пиджак нараспашку, сотовый телефон у уха.

Мы отъехали. Крейтон продолжал говорить по телефону все более и более возбужденно.

В радиусе пяти километров от дома жертвы обнаружилось целых три места, где можно было купить сухой лед. В двух ближайших вообще не продали ни грамма твердой двуокиси углерода за неделю. Продавцы в обоих заведениях уверяли, что основной спрос на этот товар – летом.

Третьим было «Все для пикника от Гэри – продажа и аренда» в Ван-Найсе. Мускулистый парнишка с несколько одутловатым лицом, тремя колечками в одной из бровей и татуировкой в виде колючей проволоки на бицепсе, глянув на удостоверение Майло, небрежно бросил:

– Был тут один, нехило закупился… Убойный отдел? Так это, типа, убийца?

– Когда он приходил?

– Ну, я бы сказал, в понедельник.

– Время?

– Я бы сказал, часов в семь.

– Утра или вечера?

– Вечера. В восемь мы закрываемся.

– И как со спросом на сухой лед?

– Да не то чтоб очень. В основном берут для пикников, когда народу много ожидается, или в дальнюю поездку. Рассыпным-то мало кто торгует, все больше цельными кусками. Я, типа, спрашиваю его, кусок или россыпью? Он, типа, опять – мне сухой лед, пятнадцать кило. С испанским акцентом. Ну, я и продал ему рассыпной, чтоб не залеживался, все равно его почти никто не берет.

Майло вытащил блокнот.

– Значит, латиноамериканец?

– Ну.

– Возраст?

– А я знаю? Тридцать или там сорок. Типа, один из парней, кто торчит у магазина стройматериалов, авось работенка подвернется. – Взмах рукой куда-то на запад.

– Чем он заплатил?

– Дал три десятки.

– И сколько накупил на тридцать долларов?

– Я ж говорю, пятнадцать кило рассыпного. Его фасуют в такие специальные мешки, чтоб уменьшить сублимацию. В смысле – чтоб не так испарялся. Только даже в мешках и в холодильнике за день теряется процентов десять.

– А у него был переносной холодильник?

– Да не видел я, он мешки взял и отвалил.

– Специфика поведения?

– Это чего?

– Как он себя вел? Нервничал? В друзья набивался?

– Да потерянный он какой-то был. И торопился куда-то.

– Что значит «потерянный»?

– Ну, не понимал ни фига, что покупает, – объяснил парнишка. – Взял россыпью, когда все берут куском. Если в холодильник не влезает, мы можем подпилить под нужный размер.

– Сколько мешков?

– Три по пять. Он чего, правда кого-то убил сухим льдом? Типа, заморозил насмерть? Или ожоги? С этой фигней надо осторожно, тронешь без перчаток – ожог будет еще тот!

– А еще как можно убить?

– В смысле?

– В смысле – сухой лед представляет какую-то опасность, помимо того, что очень холодный?

– Ну, – сказал парнишка после секундного раздумья, – я им муравьев травил. Завелись муравьи в закрытом помещении – бросаешь туда кусок сухого льда. От холода у них организм перестает работать, ну, и вместо воздуха – испарившийся лед, вот они и дохнут. Это ведь углекислый газ, тот, от которого – глобальное потепление.

– Зеленые растения дышат углекислым газом, – сообщил ему Майло.

– Да ладно!.. Хорошо, сталбыть, что муравьи не зеленые, – парнишка хохотнул. – Сестра не знала, как избавиться от муравьев в подвале, я ей бросил туда кусок льда и все щели хорошенько лентой заклеил. Через пару дней там валялся миллион дохлых муравьев, сестра их пылесосом потом собирала, меня от одного вида чуть не стошнило. Так чего этот сделал-то?

– Разбираемся. Его купюры у вас остались?

– Не-а. Инкассаторы вчера приезжали, мы им все сдаем, из сейфа и кассы.

– Давай вернемся к покупателю. Что-нибудь еще заметил?

– Я ж говорю – мексиканец. Лет тридцать или сорок. Плюгавый такой.

– Растительность на лице?

– В смысле – борода? Не, бритый он.

– Почему ты решил, что он из тех, у магазина стройматериалов?

– На нем были такие штаны, как у маляра.

Парнишка сам себе кивнул – дескать, ловко ты, брат, его вычислил. Продетые в бровь колечки тихонько звякнули.

– А рубашку ты запомнил?

– Э-э, щас… Ага, он был в футболке, белая такая, как у студента, Калифорнийский университет где-то там[3]3
  В Калифорнии десять государственных университетов с таким названием, формально объединенных в одну структуру, фактически – самостоятельных. Обычно их различают по местонахождению. Некоторые, в частности Беркли, считаются очень сильными. Калифорнийский университет без уточнения места чаще всего означает UCLA, то есть Калифорнийский университет, Лос-Анджелес.


[Закрыть]. Сильно большая. С таким еще непонятным зверем, типа, крыса с длинным языком.

– Слишком большая для него? – уточнил Майло. – Как уличные бандиты носят?

– Да какой он, на фиг, бандюк? Тату нет, пальцы не гнет… Просто коротышка в малярных штанах, и потерянный весь. Я думал, ему лед по работе понадобился. Муравьев потравить или еще чего.

– В университетской футболке, но не студент?

Парнишка рассмеялся.

– Да он и школу-то вряд ли закончил, раз уж ошивается у магазина.

Когда мы вышли, я просветил Майло:

– Эмблема Калифорнийского университета, того, который в Ирвайне, – муравьед.

– Ну вот, а я уж было подумал, что дискриминации скунсов пришел-таки конец…

Пару кварталов до магазина стройматериалов мы прошли пешком. По дороге то и дело попадались заколоченные наглухо лавчонки и мастерские, да и соседние явно готовы были последовать их примеру. У самого магазина на краю тротуара сидели пятеро искателей работы с выражением тоскливой скуки на лицах. Их унылый вид лишний раз подтверждал, что дела в округе идут не лучшим образом. На всех пятерых были мешковатые белые малярные штаны, на двоих – белые футболки. На одной из футболок красовался логотип Диснейленда; вторая была без рисунка, зато забрызгана краской. Тот, который первым нас увидел, поспешно поднялся на ноги и зашагал прочь.

– Стой! – взревел Майло и, когда это не возымело действия, заорал: – Полиция! Я сказал – полисия, а не миграсия!

Он переговорил с каждым из рабочих, время от времени переходя на урезанную версию испанского, что в ходу у лос-анджелесских полицейских. Сравнительно мягко и без особого давления. Никто не признался в покупке сухого льда; большинство заявили, что вообще впервые о таком слышат.

Глаза у одного все время бегали, так что он был первым, у кого Майло спросил документы. Лет под пятьдесят, длинный, худой, лысеющий, вислые усы. Дрожащей рукой мексиканец протянул калифорнийское водительское удостоверение, на вопрос о других документах только пожал плечами. Майло вручил рабочему свою визитку:

– Амиго, помоги мне, а я помогу тебе.

Взгляд в землю.

– Хочешь что-нибудь рассказать мне про парня, который ходит в футболке Калифорнийского университета, Ирвайн?

– Нет, начальник.

Майло ткнул пальцем в визитку.

– Видишь, что написано? Лейтенант. Это значит – большой начальник, гран патрон. Очень важный начальник.

– О’кей.

– Что «о’кей»?

– Нет, большой начальник.

Фото Элизы Фримен не произвело никакого эффекта – взгляд остался таким же невыразительным. Аналогично и с остальными четырьмя рабочими. Майло раздал пять визиток, сообщив, что помощь, оказанная полиции, приносит удачу. И получил в ответ пять ничего не выражающих взглядов.

Пока мы возвращались к машине, Стёрджис еще раз изучил информацию, которую переписал с водительского удостоверения.

– Эктор Руис, проживает в Беверли-Хиллз, к северу от бульвара Сансет. Это где особняки ценой от миллиона. У парня, который подделывает права, неплохое чувство юмора.

– Может, он живет у своего нанимателя.

– Ага, носит ливрею и откликается на имя Дживс… Лучше попробуй придумать, зачем поденному рабочему понадобилось пятнадцать килограммов сухого льда. По оценке криминалистов, в ванне как раз и было около пятнадцати килограммов.

– Травит муравьев, потому и муравьед на футболке… Если серьезно, я думаю, его кто-то послал за небольшое вознаграждение, чтобы самому не светиться.

– Или тот суетливый маленький мексиканец и есть убийца, – Майло усмехнулся. – Ага, очень правдоподобно.

Телефон лейтенанта заиграл «К Элизе» Бетховена. Черный юмор? Спрашивать все равно без толку.

Последовал двадцатисекундный телефонный разговор, участие в котором Майло ограничилось несколькими «Есть, сэр!». С каждым «сэром» Майло все больше съеживался. Разговор закончился, и он сунул телефон в карман.

– Получено распоряжение явиться на самый верх. Немедленно.

– Желаю хорошо провести время.

– Относится к нам обоим.

– Мое присутствие не возбраняется?

– Твое присутствие обязательно.

Глава 4

Если вообразить себе пустую восточную трассу, то по ней из Ван-Найса в штаб-квартиру шефа полиции на холме Паркер можно долететь с ветерком за двадцать минут. Однако ехать нам пришлось в противоположную сторону и в плотном потоке, и мы час с лишним ползли в облаке выхлопных газов, поминутно останавливаясь.

Гольф-клуб «Калабасас» выглядит как закрытое для посторонних заведение, но на самом деле туда принимают любого, кто в состоянии раскошелиться на недешевый абонемент. Бистро «Дилижанс» удобно расположилось у девятой лунки. Стоило въехать на парковку бистро, как идеальные газоны полей для гольфа и аккуратно подстриженные перечные деревья, вообще-то нелегко переносящие калифорнийский климат, сменились гравием и деревенского вида оградой. Среди немногочисленных машин рядом со входом Майло опознал темно-синий «Линкольн», на котором шеф ездит вне службы. Ни телохранителей, ни машины сопровождения видно не было.

Здание бистро было сложено из бревен и обшито тесом. Меню у входа упоминало повара-француза и описывало кухню как «располагающую к приятному отдыху новотехасско-мексикано-тайскую». Эффектного вида официантка с забранными в хвост волосами провела нас в дальний угол внутреннего дворика к столу из красной секвойи в тени деревьев, хорошо подходящих к общему стилю заведения, – старинных калифорнийских дубов, которые столетиями гнули ветры из Санта-Аны. Шефа полиции мы увидели, только обойдя чудовищных размеров пень, оставшийся, видимо, от дедушки нынешних дубов. Шеф молча, не переставая работать палочками для еды, ткнул пальцем в два меню.

«Располагающая к приятному отдыху кухня» в переводе с новотехасского означала огромные порции. Прямоугольная тарелка, стоявшая перед шефом, была с полметра длиной.

– А вы что заказали себе, сэр?

– Номер шесть.

«Тридцать две сочные креветки из дельты Меконга в густом соусе из спаржи, присыпанные измельченными лимонной травой и диким майораном, на подложке из козьего сыра, украшенной двукратно обжаренными черными бобами и окруженной крепостной стеной из бекона домашнего копчения», – гласило меню.

– Я знаю, что ты у нас – гурман, Стёрджис, – шеф кивнул на меню.

– Спасибо, сэр.

Шеф надвинул пониже серую бейсболку. Вместо обычного черного костюма с галстуком за пятьсот долларов на нем были джинсы и коричневая кожаная куртка до пояса. Козырек и огромные зеркальные солнцезащитные очки закрывали большую часть его нещадно изрытого оспинами лица необычной треугольной формы. То, что осталось, скрывали густые белые усы.

Шеф – один из немногих людей, рядом с которыми Майло смотрится красавцем с идеальной кожей.

Появилась еще одна официантка с забранными в хвост волосами, вооруженная планшетным компьютером.

– Что будете заказывать?

– Номер шесть, – как и ожидалось, заявил Майло. – Я заказал оленину с бизоньим беконом.

– А как же холестерин, доктор Делавэр? – поинтересовался шеф.

– Просто я люблю бизонину.

– «Буффало Билл и индейцы прерий». Похоже, в вашем роду были коренные жители Америки, а?

– В моем роду кого только не было.

– Метис. Прямо как я.

Если то, что я слышал о шефе, правда, он чистокровный ирландец.

– Во мне есть кровь ирокезов, – сообщил шеф. – Во всяком случае, так утверждала моя бабка по отцу. Непонятно только, верить ли ей. Бабка была не дура по части выпивки. – Он повертел палочкой в воздухе. – Вроде вашего родителя.

Я промолчал.

Шеф снял очки. Маленькие черные глазки внимательно изучали мое лицо. Форменный дерматолог в поисках прыщей.

– Выпивка – такое дело, не способствует правильным решениям.

– Говорят, эта проблема иногда передается по наследству, – согласился я.

Шеф повернулся к Майло.

– А ты-то каким местом думал, когда потащил его домой к Фримен без моего разрешения, да еще наплел с три короба Крейтону? Решил, что тот мне не позвонит и не уточнит?

– Я был уверен, что позвонит, сэр.

Шеф швырнул палочку на тарелку.

– И что тогда? Это такой способ послать меня на хрен с моими распоряжениями?

– Нет, сэр. Это способ выполнить работу как можно лучше с учетом всех имевшихся обстоятельств.

– Без него ты не можешь работать? Это называется «психологическая зависимость», да?

– Это называется «решение, основанное на предыдущем опыте», сэр.

– Ни шагу без психиатра?

– Когда дело необычное и доктор Делавэр не занят, его участие помогает в раскрытии. Я думал, вы с этим согласны, поэтому не предвидел возражений.

– А Крейтон тебе что сказал?

– Крейтон – бюрократ.

Шеф снова поднял палочку и принялся с чувством катать ее между пальцами. Черные глазки перебегали с Майло на меня и обратно.

– Значит, ты не предвидел возражений.

– Я исходил из…

– Я уже понял. Все равно оправдание – хреновое. Удивительно, как только доктор тебя терпит.

Шеф дважды приглашал меня на работу в департамент полиции на должности одна заманчивей другой, и я дважды отказывался.

– Я понимаю, Стёрджис, зачем специалист по психам нужен в делах, где пахнет патологией, но что-то я не чувствую никаких сексопатологических ужасов в деле Фримен.

– Тело в сухой углекислоте, непонятная причина смерти и полнейшее пренебрежение надлежащей процедурой расследования. Для меня это означает необычное дело, – не сдавался Майло.

– Вы тоже думаете, что дело необычное, доктор?

– Оно отличается от других.

– Стёрджис объяснил, что ситуация деликатная?

– Да.

– И чем он это объяснил?

– Ваш сын заканчивает Виндзорскую академию и подал документы в Йель.

– Ваше мнение о Йеле?

– Один из лучших университетов.

– Прекрасная репутация, – подтвердил шеф. – Точно такая же, что была до недавнего времени у всех этих чудодейственных инвестиционных банкиров и прочих болванов из ипотечных агентств. Потом они публично обделались – и что же оказалось внутри, стоило их поскрести? Полная пустота!

– Вам не нравится Йель?

– Мне слишком на него наплевать, чтобы он нравился или не нравился, доктор. Все они одинаковые, эти питомники для испорченных богатеньких ублюдков и тех, кто еще только метит в испорченные богатенькие ублюдки. Несколько лет назад гении из приемной комиссии Йеля отклонили тысячи заявлений о приеме от одаренных – и подтвердивших свою одаренность! – молодых американцев, зато зачислили афганца, который чуть ли не официально представлял «Талибан». Готов пари держать, что парень даже не слышал никогда ни о дифференциальном исчислении, ни о культуре политических дебатов. На следующий год те же умники зачисляют на художественный факультет так называемую студентку, чье представление об искусстве сводилось к тому, чтобы забеременеть, после чего сделать аборт и заснять на видео все аппетитные подробности. Дальше она только раз за разом повторяла все то же шоу, и хорошо еще, если научилась имитации вместо реальных абортов. Наш мир и наше искусство давно превратились в пародию, Рембрандт извертелся в гробу!..

– Это точно, – согласился я.

– И у меня нет никаких особых претензий именно к Йелю – все эти богоугодные заведения из Лиги плюща одним миром мазаны. Не понимаю я лишь, почему Чарли так рвется именно в Йель, если его мать окончила Колумбийский университет и защитила диссертацию по правоведению в Пенсильванском, а сам я получил свою дурацкую степень магистра в Гарварде? Два года мотался в Бостон каждую неделю только ради того, чтобы слушать, как надутые болваны часами переливают из пустого в порожнее. Когда закончил, сдуру решил посетить выпускную церемонию. Потащил туда мать и жену, Чарли тогда еще не родился. Выпуск в Гарварде проводят на внутреннем дворе. В восемнадцатом веке, когда Гарвард был всего лишь училищем богословия для кучки богатых юных кретинов, там, наверное, все желающие помещались. Сейчас туда влезает хорошо если четверть тех, кто решит прийти, поэтому места распределяют заранее, да еще с предпочтением к богатым придуркам, от которых можно ждать пожертвований. Матери было восемьдесят семь лет, они с моей женой стояли два часа в очереди на вход на тридцатиградусной жаре, а когда добрались до своих мест, вообще не могли разглядеть сцены, потому что молодняк впереди них поднялся, чтобы лучше видеть, и плевать хотел на тех, кто сзади. Еще на ряд дальше сидели очень милые чернокожие тетушки из Бронкса – их племянница была первой в семье, кто окончил университет, – и они так и не поняли, в чем заключалась церемония. Жена повернулась к ним и объяснила: «Вот такие же гениальные организаторы развязали войну во Вьетнаме». Все они одинаковые, доктор. Высокомерие при полном отсутствии здравого смысла.

– Вся Лига плюща?

– Вообще все «элитные» заведения. Это как в средней школе – бездарные ничтожества могут рассчитывать на популярность, только опустив остальных. – Шеф скорбно покачал головой. – У моего пацана преимущественное право поступления в Колумбию, Пенсильванию и Гарвард, где учились его родители, а ему Йель подавай!

– В его возрасте такое бывает, – заметил я.

– Идиотское упрямство?

– Желание добиться чего-то самостоятельно.

– Опять начинается психология! – шеф поморщился. – Ну да, моя жена говорит то же самое. Дескать, Чарли выпала нелегкая доля – якобы его воспринимают только как сына своего отца, и он должен доказать собственную индивидуальность. Чушь собачья! Я что, кого-то когда-то подавлял? Кого угодно, только не Чарли, слово даю! Да он меня вдвое умней, и еще играет на, мать-его-перемать, виолончели!

Майло не сумел скрыть ухмылки.

– Наслаждаешься, паршивец! Застал меня в ситуации, когда я не могу, как обычно, хорошенько поддать тебе под зад… Я сказал Чарли подавать и в Гарвард, с преимущественным правом туда зачисляют заранее, и это ни к чему не обязывает, если поступишь куда-то еще. А он говорит: «Нет, это нечестно по отношению к выпускникам, которые действительно хотят в Гарвард». Как, по-вашему, какой был конкурс в «большую тройку» в прошлом году? Гарвард, Йель и Принстон? Шестнадцать человек на место, черт бы их всех побрал, а в этом году будет еще хуже, очередной демографический пик. У Чарли, если считать надбавки за факультативы и продвинутые курсы, средний балл даже выше, чем «отлично»; на SAT он набрал тысяча пятьсот сорок с первой попытки! Думаете, его зачислят автоматом? Забудьте!

Я попытался его успокоить:

– Его шансы и сами по себе очень высоки. Ну и то, что он сын своих родителей, тоже пойдет на пользу.

– В каком смысле?

– Вы знамениты.

Шеф ударил себя кулаком в грудь.

– Будь я безмозглой кинозвездой и папашей такого же безмозглого отпрыска, я уж точно сошел бы за знаменитость! Для этих высоколобых болванов я – карьерист, поднявшийся из самых низов, да еще и правых взглядов, – и не надо мне говорить, что политика тут не играет роли! Чарли у меня молодчина, но это даже при самых благоприятных обстоятельствах еще не означало бы, что ему можно заказывать билет в Нью-Хейвен. И тут на тебе! Сначала она записывает идиотское видео, а потом еще и дает себя убить… Да этим болванам сгодится любой повод, чтобы вместо моего Чарли зачислить какого-нибудь инженерного гения из «ХАМАС» и учить его, как лучше делать сраные ракеты!

– То есть, вы не думаете, что это самоубийство? – осторожно уточнил я.

– Тело во льду, а мешки ото льда отсутствуют, компьютер тоже пропал, зато есть запись с предупреждением, что ей угрожает опасность от рук конкретных людей. И я должен надеяться, что это самоубийство? О господи! – Горький смешок. – Вы, дорогие мои самородки, полагали, что я буду давить на следствие, чтобы дело признали самоубийством? По-вашему, я хочу закончить карьеру, как этот идиот Никсон? Да бросьте вы, я какой-никакой, а все-таки выпускник Гарварда.

Он снова взялся за свою еду. «Сэр?» – хотел что-то спросить Майло, но шеф только отмахнулся – дескать, молчи и не мешай.

Майло дал ему пожевать некоторое время и сделал еще одну попытку:

– Сэр, я правильно понял, что могу вести расследование, как считаю нужным?

– Это уже похоже на паранойю, – проворчал шеф. – Может, забрать у тебя дело, а то оно слишком сложное для твоей неустойчивой психики?

– У параноиков тоже бывают враги, – возразил Майло.

– Если они вдобавок еще и мудаки, то неудивительно! – Шеф начал багроветь и собирался еще что-то добавить, однако тут, по счастью, принесли наш с Майло заказ. Мясо оказалось жестковатым, и я вскоре отставил тарелку в сторону. Мой друг же наслаждался жизнью. Очистив полтарелки, он наконец глубоко вздохнул и отложил вилку.

– Сэр, я прошу прощения, все-таки нельзя ли уточнить, что я должен и чего не должен делать?

– Должен, черт побери, закрыть это дело, но при этом действовать со всей возможной деликатностью! Сейчас ты спросишь, что я имею в виду, да? Хорошо, я тебе скажу. Ни слова никому, непосредственно не участвующему в расследовании, не спросив у меня разрешения! Не распускать перья без необходимости, не болтать где попало, что Виндзорская академия есть обитель зла, не вламываться на территорию школы с саблей наголо, никаких угроз по отношению к школьной администрации, учителям, ученикам, черт бы их побрал, уборщицам, белкам на деревьях в школьном парке и птицам в зоне полетов над школой!

– Как насчет тех троих с видео?

– Тебе организуют с ними встречу. Ты уже занялся этим итальянцем, приятелем Фримен?

– Все, что я успел, – осмотреть место преступления и изучить дело. В смысле – изучить все, что нашлось в досье.

– Там достаточно, чтобы взяться за работу. Начни с итальянца. Кто чаще всего убийца, если убита женщина? Правильно, кто-то из ее сексуальных партнеров. Если ничего на него не найдешь, переходи к тем троим; до тех пор – мне не надоедать! Никаких имейлов по этому делу – ни мне, ни кому-либо еще; никаких сообщений на автоответчиках. Вся отчетность – исключительно в досье, и никаких отклонений от правил при заполнении бумаг. Я имею в виду – в письменном виде только факты, никаких догадок. И то же самое – в устном виде со всяким и каждым вне полицейского департамента. Внутри департамента тоже, не считая меня. Все понятно?

– Так точно, сэр.

– Дальше. Все время, когда ты не пишешь указанное дело или не читаешь его, досье лежит запертым в твоем письменном столе. То же относится к твоим блокнотам и любым письменным сообщениям, которые тебе передают. Черт побери, каждый клочок бумаги должен быть заперт в столе! Никакого ксерокопирования, только после того, как я лично просмотрю материалы. – Шеф наколол на палочку одну из последних креветок. – В остальном – все, как обычно.

– Как насчет доктора Делавэра?

– Раз уж ты все равно его впутал, пускай-ка поработает на меня. Думаю, проблем с секретностью не возникнет. Доктор знает, что в его профессии очень косо смотрят на тех, кто болтает лишнее.

Чуть приподняв козырек, шеф подмигнул мне.

– Мы-то с доктором знаем, что он никому не даст повода для косых взглядов.