Текст книги "За стенами собачьего музея"

Джонатан Кэрролл
За стенами собачьего музея

Моему брату ДЭВИДУ КЭРРОЛЛУ, с самого начала помогавшему мне строить жизнь.

Представься мне такая возможность, то, вместо избитой «признательности», я бы отблагодарил следующим образом: экслибрисом из бетона и стекла – моего редактора и друга ПИТЕРА ЛЭЙВЕРИ за его доброе отношение и поддержку на протяжении многих лет пожизненным запасом «Нозерн Лайте».

САНДРУ НЬЮФЕЛЬДТ, великодушно подарившую мне некоторые из встречающихся в романе историй.

Мы не можем приблизиться к Небу ни на шаг. Перемещаться в вертикальном направлении не в наших силах.

Но, если долго смотреть в небеса, приходит Господь и забирает нас наверх. Ему-то нас легко поднять.

Симона Вейль note 1Note1
  Симона Вейль (1909-1943) – мистик, философ-эклектик, общественный деятель, активистка французского Сопротивления во Вторую мировую войну; ее посмертно опубликованные труды значительно повлияли на развитие общественных наук во Франции и Англии. Социальную озабоченность начала проявлять с самого раннего возраста: в пять лет отказалась от сахара, поскольку его были лишены французские солдаты на фронтах Первой мировой. В шесть лет цитировала драматического поэта XVII века Жана Расина. В 1930-е гг. преподавала философию в ряде французских лицеев, но была вынуждена часто менять место работы, поскольку участвовала в акциях протеста, пикетах, публиковалась в левых журналах, а также голодала, отказываясь есть больше, чем безработные на пособии. Чтобы изучить психологические последствия тяжелого физического труда на промышленном производстве, поступила на автозавод и 1934-1935 гг. жила в рабочем общежитии. Наблюдение духовного омертвения, вызванного работой на конвейере, заставило С. Вейль отказаться от мыслей о социальной революции, а заболевание плевритом – уйти с завода. В 1936 г. присоединилась – в качестве повара, так как придерживалась пацифистских убеждений – к бригаде испанских анархистов, проходившей военное обучение под Сарагосой. Сильно обварившись кипящим маслом, уехала поправлять здоровье в Португалию, где вскоре имела первый мистический опыт (в церкви, во время приступа мигрени, под звуки григорианского хорала) и стала расценивать социальную теорию и практику, которой прежде отдавала себя с таким пылом, как «эрзац богословия». Будучи еврейкой, высказывала в своих сочинениях резко парадоксальные взгляды, граничившие, по мнению некоторых критиков, с антисемитизмом, – однако в католицизме также усматривала духовный гнет и тяготела к экзистенциальному христианству, по образцу Серена Кьеркегора (1813-1855). Когда в начале Второй мировой войны немецкие войска оккупировали север Франции, С. Вейль перебралась в Марсель, где писала для журналов, связанных с движением Сопротивления, работала на окрестных фермах, а также продолжала занятия философией и санскритом. В 1942 г. уехала с родителями в США, но затем перебралась в Англию, где активно сотрудничала с французским Сопротивлением, чье руководство, однако, категорически возражало против подготовки С. Вейль к засылке на оккупированную территорию. Ее ранняя смерть (от туберкулеза, после трех месяцев в легочном санатории) была квалифицирована как самоубийство – фактически Симона Вейль уморила себя голодом, выражая солидарность с французским народом, страдающим под гнетом оккупации. Основные посмертные публикации в английских переводах: «Илиада, или поэма силы» (1945), «В ожидании Бога» (1951; духовная автобиография), «Тяготение и благодать» (1952; развивает мысль, что все в мире приземлено, принижено словно силой тяжести и может быть возвышено только с помощью небесной благодати), «Потребность в корнях» (1952; на основе заводских впечатлений), двухтомные «Записные книжки» (1956), «Предвестники христианства в Древней Греции» (1957).


[Закрыть]

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ

Я предпочел бы создавать свою душу, нежели украшать ее…

Монтень note 2Note2
  В первом – английском – издании данного романа первая часть предварялась эпиграфом не из Монтеня, а из песни Билли Джоэла «I Go to Extremes» («Во все тяжкие») 1989 года: Out of the darkness, into the light Leaving the scene of the crime Either I'm wrong or I'm perfectly right every time… («Из тьмы на свет // покидая место преступления // либо я не прав, либо каждый раз абсолютно прав… «)


[Закрыть]

В тот самый момент, когда снова позвонил Господь Бог, я как раз укусил длань, меня кормящую. Тряся укушенной левой рукой, Клэр сняла трубку. Спросив, кто звонит, она сделала большие глаза и со словами: «Опять твой Бог», – протянула трубку мне. Одна из ее шуточек. Султана звали Мохаммед, и, в некотором смысле, он действительно воплощал Господа Бога – для полутора миллионов жителей расположенной где-то в районе Персидского залива республики Сару.

– Алло, Гарри?

– Рад слышать ваш голос, сэр. Ответ по-прежнему отрицательный.

– Кстати, вы знаете представительство «Мерседес-Бенц», что на бульваре Сансет? Вот здание, которое мне по-настоящему нравится!

– Еще бы. Его проектировал Джо Фонтанилья note 3Note3
  Джо Фонтанилья – калифорнийский архитектор. В настоящее время сотрудничает с «RTKL Associates» – одной из крупнейших в мире архитектурных фирм. Однако представительство «Мерседес-Бенц» на бульваре Сансет не строил; более того, на бульваре Сансет и в ближайшей окрестности Лос-Анджелеса что-либо подобное отсутствует. Это – плод воображения Дж. Кэрролла.


[Закрыть]. Он работает в фирме «Нейдел и партнеры». Вот ему и звоните.

– О нем в «Тайм» не писали.

– Ваше Высочество, вы хотите прибегнуть к моим услугам исключительно потому, что меня угораздило попасть на обложку этого журнала. По мне, так это вовсе не лучший повод нанимать исполнителя миллиардного проекта.

– На прошлой неделе было объявлено, что Прицкеровской премии note 4Note4
  Прицкеровская премия по архитектуре учреждена в 1979 г. семейством американских промышленников Прицкеров, известных филантропической деятельностью (в начале девяностых годов на различные филантропические цели ими тратилось до полутора миллионов долларов ежегодно). Лауреат получает грант на 100 тыс. долларов, диплом и бронзовую медаль (до 1987 г. вместо медали выдавалась статуэтка работы Генри Мура (1898-1986)). Первая Прицкеровская премия была присуждена Филиппу Джонсону (р. 1906). Основателем «империи» Прицкеров явился Абрахам Николас Прицкер (1896-1986), сын киевского еврея, эмигрировавшего в 1881 г. в Чикаго.


[Закрыть] за этот год удостоен некий американец по имени Гарри Радклифф. А ведь для архитектора она равнозначна Нобелевской.

– Снова вы об этой статейке…

– И еще мне страшно нравится кофейник, сделанный по вашему эскизу. Знаете что, Гарри? Приезжайте-ка ко мне в отель, я хочу подарить вам машину.

– Вы уже подарили мне машину, сэр. На прошлой неделе. Как это ни печально, но больше чем с одной мне просто не управиться. К тому же, ответ все равно будет нет. Я не проектирую музеи.

– А у меня здесь, между прочим, одна ваша знакомая. Фанни Невилл.

Тем временем, другая моя знакомая, Клэр Стенсфилд, повернувшись ко мне изящной обнаженной спиной, стояла у балконной двери и созерцала раскинувшийся внизу Лос-Анджелес.

Клэр – здесь, Фанни – у султана. Соль и перец на мои свежие раны, ей-Богу!

– И какими судьбами? – Я постарался сформулировать вопрос как можно более неопределенно, дабы у Клэр не возникло подозрений.

– Ну, я просто предложил вашей подружке взять у меня интервью.

Больше всего на свете Фанни Невилл обожает две вещи: власть и фантазию – хорошо бы и то, и другое сразу, но в крайнем случае может удовольствоваться чем-либо одним. Я воплощал для нее фантазию. Познакомились мы года два назад в Нью-Йорке, когда она брала у меня интервью для журнала «Искусство в Америке». Я умею давать неплохие интервью, вернее, умел до того, как у меня поехала крыша и я на некоторое время вообще выпал из жизни.

Теперь я вроде бы вернулся, но по-прежнему бездельничаю, переключаюсь с одной замечательной женщины на другую, которые, кстати, будто сговорившись, в один голос твердят, что мне пора оторвать задницу от стула и заняться чем-нибудь серьезным.

– А нельзя ли с ним поговорить?

– С ним? Вы хотите сказать – с Фанни? Прошу.

Наступила пауза, затем она взяла трубку:

– Привет. Ты у Клэр?

– Да.

– Не знаю почему, но мне от этого всегда становится как-то… уютно, что ли. Интересно, а когда ты звонишь ей от меня, у тебя такой же голос?

– Да.

– Сволочь ты, Гарри. Ты почему мне не сказал, что султан хочет, чтобы ты построил ему музей?

– Потому что я отказался.

– Но ведь ты принял от него машину.

– Ну и что? Это же подарок.

– Ага, подарок. В сорок тысяч долларов.

– Он только что посулил мне еще одну.

– Да уж, слышала… – Она фыркнула, как ворчливая старая дева. – Приедешь ко мне ужинать?

– Ага.

Клэр обернулась. На фоне яркого солнца, бьющего ей в спину, ее нагота была как-то незаметна. Подойдя ко мне, она сделала быстрое движение ножкой, и телефон замолк. Не сразу я сообразил, что она сделала – выдернула вилку из розетки.

– Еще наговоришься, когда будете трахаться.

Перед тем как нанести визит Фанни и султану, я решил заехать на свою любимую автомойку в западном Голливуде. Голубые, что ее держат, обслуживают красиво и со вкусом.

Вообще мне лучше всего думается именно на автомойках. Почему-то. Несколько минут под сумасшедшими потоками воды среди мелькания желтых щеток, влияют на некую отдаленную, но очень важную часть моего мозга так, что из этого рукотворного шторма я выныриваю бодрым и полным свежих идей. Знаете «Андромеда-центр» note 5Note5
  «Андромеда-центр»… в Бирмингеме, в Англии– очередная шутка Кэрролла. В Бирмингеме действительно есть «Андромеда», только это, вопреки сказанному далее, вовсе не «сорокаэтажный центр», а книжный магазин, специализирующийся на фантастике. С одним из владельцев магазина, Роджером Пейтоном, Кэрролл поддерживает близкие приятельские отношения и даже посвятил ему (в числе прочих) роман «Свадьба прутьев» («999), а также дал его имя эпизодическому персонажу романа „Дитя в небе“ (1990) – точнее, рассказа „Мистер Фидцлхэд“, опубликованного годом раньше и затем включенного составной частью в роман.


[Закрыть] – тот, что в Бирмингеме, в Англии? Который принес мне такую бешеную славу лет десять назад? Ну так вот, я придумал его как раз в автомойке. Помню, пялюсь я тогда на шуршащие полукружия, рисуемые на лобовом стекле дворниками моей машины, и уже вот-вот отключат насосы, как мне в голову вдруг ударяет та самая идея насчет взаимопересекающихся арок, ставших доминирующим элементом этого пользующегося заслуженной известностью здания.

Вот и сейчас я сидел в голливудской автомойке и наблюдал за тем, как мой новый «лотус» со всех сторон окатывают водяные струи. Знаменитость, которая совершенно не у дел. Дважды за свою жизнь я был разведен, моя первая супруга была буквально помешана на всевозможных диетах, а творческие способности ее проявлялись лишь в том, что она писала свое имя с двумя «д»: Анддреа. Она обожала заниматься любовью по утрам, а остаток дня посвящала нескончаемому нытью. Наш брак слишком затянулся, и, в конце концов, Анддреа ушла от меня к гораздо более приятному, чем я, человеку.

Меня же приятным никак не назовешь. От других я всегда жду хорошего отношения, но не испытываю ни малейшего желания платить тем же. К счастью, почти всю мою сознательную жизнь очень влиятельные люди постоянно называли меня гением, поэтому изрядная толика грубости, безразличия, да и просто дурных манер всегда сходила мне с рук. Кстати, совет: если когда-нибудь вам представится возможность осуществить одно-единственное желание, пожелайте, чтобы мир признал вас гением. Гениям дозволено буквально все. Пикассо, например, вообще был порядочной сволочью, Бетховен никогда не выносил за собой ночной горшок, а Фрэнк Ллойд Райт note 6Note6
  Франк Ллойд Райт (1867-1959) – наиболее знаменитый американский архитектор XX века. Будучи фактически самоучкой, спроектировал около 800 зданий (380 были построены, 280 сохранились). Выдающийся теоретик архитектуры и педагог, человек драматической судьбы. Считал, что при проектировании здания конструктивный метод и проработка деталей должны естественным образом вытекать из того или иного общего принципа («органическая архитектура»). Наиболее известные сооружения: дом Роби в Чикаго (1909), дом Кауфмана («Над водопадом») в Бер Ране (1936), лаборатория компании «Джонсон» в Расине (1949), и музей Гуггенхейма (музей современного искусства) в Нью-Йорке (проект 1943-1946, строительство 1956-1959).


[Закрыть] обирал своих клиентов и спонсоров почище любого вора. Но им все сходило с рук, поскольку они были «гениями». Может, конечно, они и были гениями, и я, возможно, тоже гений, но вот что я вам скажу: гений – это лодка, свободно носящаяся по волнам. Основная ваша задача состоит лишь в том, чтобы оказаться на борту– а уж все остальное приложится. Я, к примеру, никогда не корпел над проектами долгие месяцы и годы, придумывая, как должны выглядеть мои самые известные здания. Их формы всегда являлись мне из ниоткуда – оставалось только перенести их на бумагу. Поверьте, я вовсе не скромничаю. Идеи всегда врываются в окно подобно дуновениям ветерка, главное – уловить этот ветерок. Брак note 7Note7
  Жорж Брак (1882-1963) – французский художник, стоявший с Пабло Пикассо (1881-1973) у истоков кубизма перед Первой мировой войной. В 1961 г. явился первым живописцем, чьи работы были выставлены в Лувре при его жизни. Писал преимущественно натюрморты. Дважды – в 1923 и 1925 гг. – исполнял декорации для балетов Сергея Дягилева (1872-1929).


[Закрыть] говорил: «Стиль человека– это в каком-то смысле его неспособность поступать иначе… Форма ваших мазков практически предопределена вашим физическим обликом». Он был совершенно прав. А все эти страдания, «мучения» над чистым листом бумаги или холстом – чушь собачья… Если мучаешься над своей работой, ты уже не гений. Да и вообще, любой, кто мучается, чтобы заработать на жизнь, просто идиот.

Приблизительно на середине второго ополаскивания (следующая операция – моя самая любимая: сушка; это когда машина оказывается в объятиях коричневого лоскутного занавеса, который чувственно проходится по всем изгибам кузова), все вдруг замерло. Мой великолепный новый синий «лотус» (спасибо султану!) застыл на месте, истекая водой. Бросив взгляд в зеркало заднего вида, я заметил, что двигающаяся за мной машина тоже остановилась. Водитель поймал мой взгляд в зеркале и недоуменно пожал плечами.

Угораздит же застрять в автомойке у голубых! Несколько мгновений я просидел, барабаня кончиками пальцев по рулю. Справа рысцой промчались двое рабочих и исчезли в открытых воротах. Я снова глянул в зеркальце, парень за мной опять пожал плечами. Тогда я вылез из машины и, посмотрев в сторону выхода, заметил, что там царит какая-то суматоха. Я направился прямиком туда. – Ну и тачка!

– Хрен с ней, с тачкой, Лесли! У нас водила концы отдал, а ты!..

Коричневая машина (как сейчас помню, я еще подумал: вот здорово, а ведь она одного цвета с сушильными тряпками) стояла в нескольких футах от ворот. Вокруг нее крутились несколько человек, заглядывая в салон. Дверца водителя была открыта, и возле нее на корточках сидел управляющий. Он взглянул на меня и спросил, не врач ли я случаем – мол, у парня то ли сердце прихватило, то ли еще что, короче, он умер. Мне страшно захотелось посмотреть, и я тут же заявил: ага, самый что ни на есть врач. Подойдя к управляющему, я тоже присел на корточки рядом.

Хотя машина только-только прошла мойку, в салоне воняло окурками и каким-то сырым тряпьем. На руле, навалившись грудью, неподвижно застыл водитель – мужчина средних лет. Припомнив, что в подобных случаях обычно делают виденные мной по телевизору врачи, я приложил руку к его шее, пытаясь нащупать пульс. Но под колючей, небритой кожей ничего не дрогнуло.

– Готов. «Скорую» вызвали?

Управляющий кивнул, и мы одновременно встали.

– Доктор, скажите, что, по-вашему, с ним случилось?

– Скорее всего, инфаркт. Но точный диагноз поставит только «скорая».

– Надо ж было так помереть, а? Ну ладно… Лесли, Карим, помогите-ка мне откатить ее в сторонку, а то остальным не выехать. Спасибо, доктор. Извините за беспокойство.

– Ничего страшного.

Я повернулся и двинулся было обратно, к своей машине.

– Нет, это ж надо…

– Извините? – Я взглянул на него.

– Ну, то есть, я ведь здесь вроде как за главного… Вот я и подумал, каково это, умереть в какой-то автомойке– особенно если ты человек известный! Представляете некролог: «Грэм Гибсон, известный актер, в четверг был найден мертвым в „Эйфелевой бане“. Скорее всего, смерть явилась результатом обширного инфаркта миокарда». – Он взглянул на меня и криво усмехнулся. – Замыт до смерти.

– О, как я вас понимаю…

Тот еще ответ… «Многозначительный» такой. Кто-то спит и видит собственное имя на обложках журналов, кто-то грезит о бронзовых дощечках на стенах зданий. Я тоже поначалу грезил о том же, но только до тех пор, пока это не произошло со мной на самом деле. После чего я начал прикидывать, как будет выглядеть мой некролог. Где-то я читал, что журналист, сочиняющий некрологи для «Нью-Йорк Тайме», пишет их заранее, еще до того как человек умрет (разумеется, это касается только известных людей), а потом, когда знаменитость даст дуба, лишь доводит уже готовые материалы до ума, вставляя мелкие подробности. В общем-то, подобная метода вполне понятна и, с моей точки зрения, совершенно логична – разве что немного коробит момент «доведения до ума». Допустим, ты прожил долгую, замечательную жизнь, многого достиг и пользовался заслуженной известностью. И что потом? А потом, если ты по несчастливому стечению обстоятельств приказываешь долго жить, подавившись пробкой от бутылки, или случайно подставляешь голову под обломившийся сук, который отправляет тебя в вечный нокаут, то можешь считать, что свой жизненный путь ты завершил как полный идиот. Но ведь Теннеси Уильяме note 8Note8
  Теннеси Уильяме (1911-1983) – знаменитый американский драматург, автор пьес «Стеклянный зверинец» (1944), «Трамвай „Желание“ (1947), „Татуированная роза“ (1951), „Кошка на раскаленной крыше“ (1955), „Сладкоголосая птица юности“ (1956), „Ночь игуаны“ (1959) и др., романа „Римская весна миссис Стоун“ (1950), нескольких сборников рассказов и стихов. Длительное время страдал от лекарственной зависимости, особенно в последние годы жизни; „Воспоминания“ (1975) демонстрируют преобладающие мотивы вины, гнева, поражения, также свойственные персонажам Уильямса.


[Закрыть] действительно подавился пробкой, а Одэна фон Хорвата note 9Note9
  Одэн фон Хорват (1901-1938) – венгерский писатель и драматург, едва ли не наиболее многообещающий немецкоязычный драматург тридцатых годов и один из первых антифашистских авторов Германии. Настоящее имя – Эдмунд Йозеф фон Хорват (Одэн – детское прозвище). Сын венгерского дипломата; учился в Будапеште, Вене, Мюнхене, прежде чем окончательно поселиться в Германии. Основные произведения: пьесы «Итальянская ночь» (1930), «Сказки венского леса» (1930), «Развод Фигаро» (1933), «Последний день» (1936); роман «Молодежь без Бога» (1937). После прихода Гитлера к власти уехал в Австрию, которую покинул в 1938 г., когда туда были введены немецкие войска. Погиб в Париже – действительно от удара ветки, обломившейся на Енисейских полях во время грозы.


[Закрыть] и впрямь зашибло упавшей веткой. Правда, об этом Одэне я не знаю почти ничего, кроме того, что он был писателем и умер именно так: гулял себе по Парижу, гулял и вдруг – хлоп сук на голову. И что будут говорить потом? А говорить потом будут нечто вроде: «Да я об этом Гарри Радклиффе почти ничего и не знаю. Помню только, он вроде архитектор и умер от инфаркта в какой-то там автомойке». Да ладно бы автомойка приличная была – но «Эйфелева баня»!..

Возвращаясь к машине, я напомнил себе, как бездарно провел последние годы своей жизни. Так что, если бы это я дал дуба в той коричневой тачке, вся моя жизнь выглядела бы довольно бессмысленной.

– Что там такое? – Водитель следующей за мной машины наконец соизволил вылезти наружу.

– Ничего особенного. Одного типа хватил инфаркт, и он умер.

– Здесь! — Парень недоверчиво покачал головой и улыбнулся.

Но я-то знал, о чем он думает, а потому впал в еще большее уныние: Боже мой, это ведь действительно смешно. Расскажи вы кому-нибудь, что сегодня, мол, были на автомойке и во время последнего ополаскивания один из клиентов умер, – вряд ли ваш собеседник удержится от улыбки. И улыбнется он точно так же, как этот парень. А потом начнется одна из полушутливых-полуопасливых застольных дискуссий по поводу сравнительных достоинств и недостатков того или иного способа протянуть ноги.

Как, бывало, говаривал Венаск note 10Note10
  Венаск – происхождение этого имени долгое время составляло для читателей мучительную загадку, пока в одном из интервью Кэрролл наконец не сжалился: это название «замечательного» (по его выражению) городка на юге Франции, где он провел несколько месяцев в начале восьмидесятых годов и где писал роман «Голос нашей тени» (1983). К слову сказать, Венаск может похвастать баптистерием эпохи Меровингов – одним из немногих сохранившихся во Франции архитектурных памятников этой франкской династии V-VIII вв.


[Закрыть], все мы в глубине души сознаем собственную ущербность, а поэтому тратим чересчур много усилий на то, чтобы сей факт скрыть или доказать обратное – причем, притворяемся-то, в основном, перед самими собой. «Но затем, оказавшись на смертном одре, – обычно продолжал Венаск, – человек вдруг остро осознает, что может закончить свои дни еще глупее, чем жил. Причем, покойнику-то уже все равно, он-то своих похорон точно не увидит, но нет, нам даже после смерти хочется выглядеть как можно лучше, А иначе, разве пользовались бы такой популярностью дорогостоящие гробы и пышные похороны? Это лишь результат того, что мы, даже лежа в могиле, тщимся произвести впечатление на окружающих».

Через пять минут, остановившись перед светофором на бульваре Сансет, я бросил взгляд налево, и как вы думаете, кого я узрел за рулем соседней машины? Ну конечно же, Маркуса Гебенстрайта собственной персоной!

Этот архитектурный критик, подвизающийся в журнале «Эл-Эй-Ай», был моим злейшим, самым давним врагом. Он один написал о моих проектах больше гадостей, чем все остальные критики вместе взятые. Чем более знаменит я становился, тем сильнее его душила злоба и тем яростнее он брызгал во все стороны своей ядовитой слюной.

– Маркус!

Он медленно повернул голову и бросил на меня взгляд, исполненный истинно арийского высокомерия. Однако, когда наконец до него дошло, кто возник перед его светлыми очами, презрительное выражение лица мгновенно сменилось гримасой жгучей ненависти.

– А, Радклифф… Небось, катишь домой с очередного сеанса электрошока?

– Вот и не угадал, Маркус. Я только что получил новый миллиардный заказ! Мне предложили построить музей стоимостью в целый миллиард долларов. Притом, никаких условий. Единственное требование, чтобы это был подлинный Гарри Радклифф. Видишь, Маркус, как бы ты меня ни честил, всегда найдутся люди, готовые доверить мне деньги! Ну что, отсосал, мудак нацистский?

Ответить я ему не дал. Врубил скорость и рванул с места, кипя от радостного возбуждения, словно восемнадцатилетний подросток.

Поговаривали, будто султан Сару является полноправным владельцем отеля «Уэствуд-мьюз». Если так, то вполне понятно, почему во время своих визитов в Лос-Анджелес, которых приходилось по пять или шесть на год, он со всей своей свитой неизменно останавливался именно здесь. Отель был спроектирован и построен в тридцатые годы одним из учеников Петера Беренса note 11Note11
  Петер Беренс (1868-1940) – влиятельный немецкий архитектор, один из основоположников промышленного дизайна. В 1907 году Эмиль Ратенау, генеральный директор крупного промышленного концерна AEG (Allgemeine Elektrizitaetsgesellschaft), назначил его «советником по художественным вопросам», причем в сферу компетенции Беренса входила вся продукция концерна. Он разработал характерную шестиугольную эмблему AEG, проектировал конторское оборудование, вентиляторы и уличные фонари, здания заводов и магазинов, в 1909-1912 гг. выстроил комплекс зданий AEG. Под его началом работали такие впоследствии знаменитые архитекторы, как Вальтер Гропиус (1883-1969), Людвиг Мис ван дер Роэ (1886-1969) и Ле Корбюзье (1887-1965). Поздние проекты Беренса отличает нарочитая тяжеловесность – например, здание немецкого посольства на Исаакиевской площади Санкт-Петербурга, выстроенное незадолго до Первой мировой войны (в советское время там размещался Интурист).


[Закрыть] и больше смахивал на одну из тех миленьких фабрик, которые Беренс в свое время создавал в Германии. В общем-то, необычность отеля мне даже нравилась, вот только я никак не мог взять в толк: с чего султану, который с легкостью мог бы приобрести тот же «Беверли-Хиллз» и всю недвижимость на десять миль вокруг, взбрело в голову покупать именно этот шедевр?

Когда я подрулил к центральному входу, у машины тут же возникла необычайно высокая негритянка в голубино-сизых рубашке и слаксах. Она открыла мне дверцу. Я, как всегда, окинул девушку исполненным восхищения взглядом. Неотразима, просто неотразима.

– Привет, Лючия.

– Привет, Гарри. Что, неужели снова пригласил?

– Скорее, призвал.

Лючия понимающе кивнула, я вылез, и она скользнула на мое место. Девушка и машина идеально подходили друг другу. По всем статьям – и по экстерьеру, и по цвету– машине следовало бы принадлежать ей. Но – увы. Лючия была всего лишь одной из легиона очаровательных калифорнийских неудачниц, волею судеб обреченных парковать чужие машины.

– Так он все еще хочет, чтобы ты отгрохал ему музей?

– Угу.

– А ты, значит, все упираешься?

Ее длинные шоколадного цвета руки изящно покоились на руле. Лючия одарила меня улыбкой, которая хоть кого свела бы с ума.

Я подумал, что бы ей ответить, но вместо этого неожиданно спросил:

– Слушай, а кем бы ты хотела стать, когда вырастешь? Не понимая, шучу я или спрашиваю всерьез, она склонила голову набок и промолвила:

– Когда вырасту? Актрисой, а что?

– То есть ты хочешь, чтобы на твоей могиле написали: «Лючия Армстронг, актриса»? Так?

– Была бы просто без ума от счастья. А ты-то, Гарри? Тоже, наверно, непрочь удостоиться чего-нибудь вроде: «Гарри Радклифф, великий архитектор»?

– Не-а, слишком уж банально. Лучше так: «Человек, Построивший Собачий Музей».

Эта идея, неожиданно обретшая словесную форму, вдруг захватила меня с головой. Я двинулся по засыпанной мелким гравием дорожке ко входу в отель, на полпути остановился и обернулся, вспомнив, что не попрощался с Лючией, но она уже отъезжала. И тогда я крикнул вслед удаляющейся синей машине:

– Да, это было бы чертовски удачной эпитафией! Сам не знаю, что на меня так подействовало: то ли смерть того несчастного на автомойке, то ли возможность утереть нос Гебенстрайту. А может, во всем виновато видение могильной плиты с выбитой на ней надписью «Человек, Построивший Собачий Музей»? Как бы там ни было, входя в холл «Уэствуд-мьюз», я твердо знал, что султан получит свой музей. Даже несмотря на то, что столько месяцев я как попугай твердил «нет».

Оставалось лишь убедить султана в том, что уломать меня было не просто удачей, а самым настоящим счастьем, и постараться выбить из него как можно больше денег – и для себя, и на осуществление проекта. «Как можно больше» – это еще мягко сказано. От моих запросов даже ему икнется.

– Каковы ваши самые ранние воспоминания?

Этот вопрос Фанни Невилл задала мне прямо с порога – в тот самый день, когда мы впервые встретились с ней несколько лет назад. Она даже не дала мне возможности усесться обратно в кресло, после того, как я впустил ее.

– Спутник и Ракета Монро в Луксорских банях в Нью-Йорке, – не задумываясь ответил я.

– И сколько вам тогда было?

– Думаю, года три.

– А кто такие Спутник и Ракета Монро?

– Профессиональные рестлеры.

Мой отец, Де Саль «Сынок» Радклифф, происходил родом из небольшого луизианского городишки под названием Безил. Еще в раннем детстве он научился ловить каймановых черепах, очаровывать женщин и делать деньги. А также мой папаша любил повторять, что все эти три занятия во многом схожи, потому, мол, он так и преуспел в жизни.

Сочным южным акцентом он поучал меня:

– Если хочешь поймать каймановую черепаху, Гарри, то вся штука в том, чтобы сунуть ногу в мягкий придонный ил и очень-очень осторожно пошарить вокруг.

Будь хоть одна из этих обжор поблизости, она непременно вцепится в тебя. И вот тогда уж тебе потребуется все твое терпение. Понимаешь, она ведь попросту не будет знать, что ей с этой твоей ногой делать. Что может решить какая-то там черепаха, у которой в башке нет ничего, кроме ила? Поэтому ты просто затаи дыхание и жди. Само собой, больше всего на свете тебе захочется выдернуть ногу и рвануть куда глаза глядят, но только ты об этом и думать забудь. Потерпи, сынок, и тебе воздастся сторицей. Ну, а с женщинами и деньгами то же самое: они только и ждут, чтобы в тебя вцепиться и утянуть за собой. Но стоит только чуть-чуть подождать, и они обязательно разожмут челюсти.

Еще папаша очень любил, чтобы вечерами кто-нибудь составлял ему компанию у телевизора. Обычно этой «компанией» оказывался я, поскольку мать телевизор на дух не выносила.

Особенно ему нравился рестлинг – «здорово расслабляет», мол. Передачи по пятому каналу из «Юлайн-Арены» или из «Коммака», что на Лонг-Айленде.

– Как сейчас помню, сижу это я у отца на коленях, а он мне показывает: «Смотри, Гарри, это Папашка Си-ки». Или Бразилец Бобо, Джонни Валентайн, Мохнатый Купидон. Я тогда был от горшка два вершка, и мне казалось, что это имена из какой-то волшебной сказки, вот я и запомнил их на всю жизнь. А Спутник и Ракета Монро были самыми страшными из всех. У обоих – длинные черные волосы с белесыми прядями, в общем, вид – как у самых отпетых негодяев.

Фанни наклонилась вперед и ткнула в мою сторону своими сложенными очками.

– Так вот, значит, откуда берутся названия для вашей коллекции?

– Именно.

– То есть вы называете мебель в честь профессиональных рестлеров?

– Ага. Правда, потом эту идею украл у меня Филипп Старк note 12Note12
  Филипп Старк (р. 1949) – французский дизайнер, знаменитый своей плодовитостью и разносторонностью (бытовая техника, мебель, транспорт, сантехника, интерьер клубов и отелей). Начинал с интерьерного дизайна и привлек внимание еще в семидесятые годы, оформив ряд парижских клубов; в 1982 г. президент Франции Франсуа Миттеран поручил Старку оформить свою квартиру на Елисейских полях. Старк очень любит фантастику и в названиях своих работ использовал имена персонажей произведений Филиппа К. Дика (1928-1982). С середины девяностых годов известность Старка приобрела несколько скандальный оттенок, и его резко критические высказывания о роли дизайна в современном мире неизменно призваны эпатировать коллег. Одна из статей, приуроченных к его пятидесятилетнему юбилею, была озаглавлена следующим образом: «Если Филипп Старк – самый плодовитый дизайнер в мире, то почему никто не принимает его всерьез?»


[Закрыть]. Начал называть свои работы в честь героев какого-то научно-фантастического романа. Понимаете, на мой взгляд, люди чересчур серьезно относятся к дизайну. Вот я и решил давать своим творениям имена, забавные имена – надеялся, люди наконец увидят вещи в истинном свете. Ведь человек, готовый выложить за стул целых пять тысяч долларов, явно не понимает, что творит.

Она снова – кажется, уже в четвертый раз – нацепила очки. Тонкое овальное лицо и крупные темные губы, сложенные в форме розового бутона… Квадратные очки в черной оправе от Кларка Кента note 13Note13
  Кларк Кент– скромный репортер, под личиной которого скрывается Супермен; носит очки в тяжелой черной оправе. Комикс «Супермен», выпускавшийся с 1938 года Джерри Сигелем (1914-1996) и Джо Шастером (1914-1992), возник по отдаленным мотивам повести Филиппа Уайли (1902-1971) «Гладиатор» (1930) и породил множество продолжений в мультипликации, кинематографе и т. д., вплоть до настоящего времени.


[Закрыть] создавали впечатление, что она очень старается выглядеть серьезной.

– Но тогда, мистер Радклифф, что заставляет вас назначать по пять тысяч долларов за какой-то там стул под названием «Бразилец Бобо»?

– В следущий раз, мисс Невилл, лучше готовьтесь к интервью. Я не назначаю цен на мебель, которую проектирую, – это делает компания. Да и они спрашивают цену вовсе не за стул и не за лампу – нет, это цена моего имени. К тому же, поверьте, я еще довольно дешев – например, Нолл за каждый стул Ричарда Мейера note 14Note14
  Ричард Мейер (р. 1934) – американский архитектор и дизайнер, для которого характерны утонченные вариации на тему принципов классического модернизма (простота материалов, открытое пространство, отказ от декора). Наиболее известные сооружения: музей современного искусства во Флоренции (1974), подростковый центр в Бронксе (1976), муниципалитет и центральная библиотека в Гааге (1986), музей современного искусства в Барселоне (1988), музей этнологии во Франкфурте (1989). Возглавляет фирму «Richard Meier and Associates». Лауреат Прицкеровской премии 1984 года.


[Закрыть] запрашивает по десять тонн.

– А вам не кажется все это просто аморальным? Ведь столько людей в мире испытывают сейчас лишения…

– А вам не кажется аморальным писать для журнала псевдоинтеллектуалов да богачей, которым ровным счетом наплевать на бедняков?

– Туше. И что вы делали в Луксорских Банях?

– Отец обожал турецкую баню и частенько брал меня с собой. Он вообще считал, что можно позволить себе буквально все: залпом выпить бутылку бренди, прокуролесить всю ночь напролет, – если только на следующий день сходить в турецкие бани и выпарить все последствия своих эскапад.

– Эскапад? – Она впервые улыбнулась.

– Я вообще верю в слова, где больше одного слога.

– То есть вам нравится язык?

– Я верю в него. Ведь это единственное, что нас связывает.

– А то, чем вы занимаетесь? Разве человечество не находится в полной зависимости от своих сооружений?

– Верно, но если оно окажется не в состоянии объяснить, что ему требуется, то и построить ничего не сможет. Даже самую примитивную травяную хижину.

– Но что лично вы думаете о своей работе, мистер Радклифф?

Не моргнув глазом и не испытывая ни малейших угрызений совести, я снова слизал у Кокто note 15Note15
  Жан Кокто (1889-1963) – едва ли не наиболее разносторонняя творческая личность XX в., прославился как художник, поэт, писатель, драматург, сценарист, эссеист, постановщик театра, балета и кино. «Дневники» Кокто, под редакцией и в переводе Уоллеса Фаули, вышли на английском в 1964 году. Это издание включает отрывки из семи книг Кокто, призванные продемонстрировать его эстетические и моральные воззрения плюс отношения с литераторами Гийомом Аполлинером (1880-1918) и Марселем Прустом (1871-1922), художниками Пабло Пикассо (1881-1973) и Амедео Модильяни (1884-1920), а также Сергеем Дягилевым (1872-1929), авиатором Роланом Гарросом и др.


[Закрыть]. Только на сей раз заменил всего одно слово – вместо «писатель» вставил «архитектор».

– Я знаю, что каждое из моих творений могло бы прославить любого архитектора.

– От скромности вы явно не умрете. Теперь настала моя очередь податься вперед:

– Значит, по-вашему, есть кто-то лучше меня?

– Хотя бы Альдо Росси note 16Note16
  Альдо Росси (р. 1931) – итальянский архитектор и дизайнер; один из немногих мастеров, чьи теоретические работы повлияли на развитие архитектуры после Второй мировой войны. Лауреат Прицкеровской премии 1990 года. Один из основателей группы «Тенденца», которая объединила архитекторов-неорационалистов северной Италии и южной Швейцарии. Росси утверждает аналогичность здания и города: здание должно содержать элементы, аналогичные улицам, площадям, памятникам. Его архитектура нарочито вневременна, лишена стилистических указателей. Работает преимущественно в Милане, также построил земельную библиотеку в Карлсруэ, здание архитектурного факультета университета Майами (Корал-Гейблс, Флорида) и др.; привлек значительное внимание проектом кладбища в Модене (1974).


[Закрыть].

Я презрительно отмахнулся:

– Его удел – кладбища.

– Тогда Кооп Химмельблау note 17Note17
  «Кооп Химмельблау» – Coop Himtnelblau– группа архитектурного авангарда, образованная в Вене в 1968 году Вольфом Дитером Приксом (р. 1942), Гельмутом Свичински (р. 1944) и Райнером Михаэлем Хольцером, который покинул группу в 1971 году. Название фирмы переводится как «Кооператив Синее Небо». Иногда в слове «химмельблау» вторая буква «л» заключается в скобки – Himmelb(l)au, – и «химмельбау» можно перевести как «строительство неба» («небострой»). Организация труда налажена в группе весьма своеобразно: Прикс и Свичински устраивают «мозговой штурм», по результатам которого делается набросок, а в точности по наброску – модель и чертежи. Творчество группы отличают спонтанность, асимметрия, визуальная дерзость. Первоначально творческая концепция формулировалась следующим образом: «Кооп Химмельблау – это не цвет, а идея; идея архитектуры с фантазией, архитектуры летучей и переменчивой, словно облака». На первом этапе, для которого характерно широкое использование пневматических конструкций, можно выделить следующие проекты: «Город с пульсирующей системой пространственных координат» (1966), «Городская проза» (1967) и «Городская поэзия» («которую, – предупреждают авторы, – иногда путают с фантастикой»), «Вертикальный город» (1968), «Вилла Роза» (1968), «Облако» (1968-1972), «Вибрирующий город с обратной связью» (1971). В ответ на неожиданно агрессивный прием, который встретили некоторые их проекты и хэппенинги, группа изменила подход, и с середины семидесятых годов в творчестве «Кооп Химмельблау» стали преобладать мотивы разрушения, огня: «… архитектура не должна исключать тревожного элемента. <… > Нам нужна архитектура, которая бы кровоточила, изнуряла, вихрилась и даже ломалась. Архитектура должна пылать» (1980). Неудивительно, что стадии практической реализации достигли буквально считанные проекты: «Райс-бар» (Вена, 1977), шансон-кафе «Красный ангел» (Вена, 1980-1981), сеть австрийских обувных магазинов «Гуманик» (1979-1981). Положение изменилось с середины восьмидесятых годов. В 1988 г. фирма открыла филиал в Лос-Анджелесе. Наиболее известные сооружения последнего времени: киноцентр студии UFA (Дрезден, 1993-1998), высотный жилой дом SEG (Вена, 1994-1998), ресторанный комплекс «Моску» в Гвадалахаре (Мексика, 1999), научный комплекс в Вольфсбурге (Германия, 2000).


[Закрыть].

– Они проектируют самолеты, а не здания.

– Слушайте, неужели вы и вправду считаете, что лучше вас никого нет?

Я на мгновение задумался. – Да.

– Ничего, если я процитирую это в статье? Стараясь, чтобы мои слова звучали как можно более омерзительно, я перешел на протяжный луизиано-безилский выговор своего отца:

– Да ладно вам, Фанни! Неужто вы и впрямь думаете, что это мне повредит? В каждом интервью это цитируют. Ну и что? Я получаю все больше заказов! Люди предпочитают нанимать человека, который уверен в себе. Особенно когда речь идет о сотнях миллионов долларов!

И это было чистой правдой. Я беседовал с Фанни Невилл, а на моем письменном столе валялись сразу три проекта, которые я тогда обдумывал: аэропорт для германского города Аахена, Центр искусств для университета Рутгерса, что в Нью-Джерси, и дом, который я собирался построить в Санта-Барбаре для себя и Бронз Сидни.

Примечание: Бронз Сидни – это моя вторая жена. Бронвин Сидни Дэвис. Бронз Сидни. Начали мы как партнеры, затем поженились, но очень скоро поняли, что в качестве коллег функционируем куда лучше. Последовал мирный развод. Мы по сию пору остаемся добрыми друзьями и партнерами.

И аахенский и рутгерский проекты появились на моем столе исключительно по одной причине: я сумел убедить кого надо в том, что я – лучше всех. Их завоевала моя уверенность в себе, а уж потом и мои предложения. Вряд ли я добился бы своего с помощью одних лишь эскизов, хотя, на мой взгляд, они были весьма неплохи и отвечали всем требованиям.

Спросите кого угодно, какой период в своей жизни он считает кульминационным. Что бы вам ни сказали, готов биться об заклад: речь пойдет о работе, о делах. Лично я так уверенно ответил на вопрос Фанни именно потому, что в то время представлял собой настоящий ураган по имени Г. Радклифф, Один из Виднейших Американских Архитекторов. Я чувствовал себя тропическим штормом, из тех что зарождаются в Мексиканском заливе и наводят ужас на людей – особенно когда диктор в прогнозе погоды зловеще объявляет: «Ураган Гарри по-прежнему копит силы, растет и крепнет. Советую вам покрепче запереть ставни, друзья. Похоже, это действительно будет нечто! Этим „нечто“ был я – и становился все мощнее благодаря зданиям, которые мы строили. Затем – известность, кучи денег, предложения проектировать все, что моей душе угодно. Конечно, мы с Бронз Сидни вкалывали как проклятые, но это также давало восхитительное ощущение полноты жизни. Даже отправляясь вечером в постель, мы никак не могли остановиться: трахались часами, чтобы хоть немного разрядиться, сбросить переполнявшие нас электричество, волнение, возбуждение, предвкушение… которые накапливались в нас на протяжение всего дня.

А затем и впрямь грянула буря, только основной ее удар пришелся не, по побережью, а по мне.

Через несколько месяцев, после того как я был удостоен Прицкеровской премии (причем, да будет мне позволено отметить, я оказался вторым по молодости лауреатом за всю ее историю), ко мне пришла настоящая слава. Меня пригласили на празднование семьсот пятидесятой годовщины основания Берлина. Дабы как следует отметить юбилей, отцы города приняли более чем разумное решение пригласить самых выдающихся архитекторов со всего мира и предложить спроектировать несколько зданий, которые обновили бы лицо этого столько пережившего, но все еще крайне нервного города.

Сам же мегаполис конца двадцатого века торчал подобно какому-то строгому и внушительному маяку на самой границе коммунизма. Мне еще пришло в голову, что он такой благородный и утопичный, какими нам вряд ли когда-нибудь удастся стать.

Меня попросили спроектировать одно из зданий Берлинского технического университета. Уже час спустя я знал решение: разве можно себе представить что-либо более подходящее для технического университета, чемробот в семь этажей ростом? У меня на рабочем столе располагалась целая коллекция игрушечных роботов, и все мои друзья, увидев где-нибудь очередного оригинального робота, непременно привозили его мне.

Чуть ли не двое суток я провел в запертой комнате – все глядел и глядел на причудливые фигурки, ярко освещенные настольной лампой. Даже на телефон не отвечал. Наконец я принялся набрасывать на бумаге здание – адская смесь русского конструктивистского коллажа, сексапильной девушки-робота из «Метрополиc» note 18Note18
  «Метрополис» (1926)– знаменитый фильм немецкого режиссера Фрица Ланга (1890-1976), классическая антиутопия, проникнутая атмосферой экспрессионизма. Роли «девушки-робота» и ее реального прототипа исполняет Бригитта Хельм.


[Закрыть] Фрица Ланга и куклы из «Повелителей вселенной» note 19Note19
  «Повелители вселенной» (1987)– фильм Гэри Годдарда с Дольфом Лундгреном в главной роли, связан с телесериалом «Химан и повелители вселенной», транслировавшимся с 1983 года. Преподносился как первый игровой фильм, основанный на игрушках (куклах). Данный рыночный феномен обеспокоил многих родителей, и в некоторых странах запрещают показ фильмов и телесериалов, фактически являющихся рекламой, ориентированной на самую младшую аудиторию (другой аналогичный пример – «Трансформеры»).


[Закрыть]. То, что постепенно вырисовывалось, было довольно оригинально, но не более того. Требовались какие-то дополнительные стимулы.

В Лос-Анджелесе на Мелроуз-авеню есть магазинчик, торгующий исключительно резиновыми пауками, японскими роботами, масками героев фильмов ужасов и проч. Этакий типичный, чересчур дорогой рай детского китча, где резиновая куча собачьего дерьма, которую ты еще ребенком приобретал за сорок девять центов, стоит аж семь долларов. На это заведение я ухлопал кучу времени и денег – шел туда каждый раз, когда нужно было подыскать решение для очередного проекта. И каждый раз возвращался домой с обошедшейся мне в тридцать или сорок долларов объемистой сумкой – светящиеся в темноте клыки оборотня, зелененькие ластики-автомобильчики, какие-то игры-головоломки… все это, разбросанное на моем столе, как ни странно, помогало. Совершенно непонятно почему. Малларме note 20Note20
  Стефан Малларме (1842-1898)– французский поэт-символист. В романе «Кости Луны» (1987) Кэрролл цитирует его стихотворение «Ветер с моря».


[Закрыть] черпал вдохновение в океане. Тогда как Гарри Радклиффа вдохновлял вид искусственной мухи в кубике псевдольда.

В магазинчике, когда бы я ни пришел, меня приветствовали наисердечнейшим образом. Может, конечно, местные хозяева – просто очень любезные люди, однако я уже оставил у них столько денег, что трудно сказать наверняка: мне или моему бумажнику они так симпатизировали. Правда, бумажник привлекает лишь до тех пор, пока в нем водятся купюры.

– Есть что-нибудь новенькое?

– Буквально на днях мы получили то, что вам наверняка очень и очень понравится.

Один из хозяев, поманив меня за собой, двинулся вглубь магазинчика. Когда я подошел, он, нагнувшись, уже рылся в какой-то коробке.

– Вот, взгляните.

Он выпрямился и протянул мне две пригоршни ярко раскрашенных крошечных предметов размером в четыре-пять дюймов. Я взял одну игрушку и вдруг в изумлении воскликнул:

– Да это же египетский Сфинкс!

– Именно. А вот Эмпайр Стейт Билдинг, Сиднейский оперный note 21Note21
  Сиднейский оперный театр, открывшийся в 1973 г., был построен по новаторскому проекту датского архитектора Йорна Утцона (р. 1918), который выиграл конкурс, объявленный в 1955 году. Театр – точнее, культурный центр, вмещающий концертный зал – для сиднейского симфонического оркестра, театр оперы и балета, драматический театр, кинозал, а также репетиционные и звукозаписывающие студии, – расположен на берегу бухты и с трех сторон окружен водой. Ввиду сложности конструкции (основа здания – система железобетонных оболочек-парусов) строительство длилось очень долго и потребовало значительных затрат, но оперный театр сразу стал считаться одним из символов Сиднея.


[Закрыть], Букингемский дворец… короче говоря, точилки для карандашей в виде всех самых известных сооружений мира! Разве не здорово? Получили на этой неделе из Тайваня. Правда, похожи на жевательную резинку?

Я запустил обе руки в коробку и начал отбирать по одному экземпляру каждого вида. Кобальтово-синяя Пизанская Падающая Башня, ярко-красная Статуя Свободы, зеленый римский Колизей. Сооружений оказалось удивительно много. Я взял наугад несколько зданий, отнес в торговый зал, туда, где света побольше, и, разложив на прилавке, принялся внимательно разглядывать. Точные копии оригиналов – до последней детальки. Великолепно.