Электронная библиотека » Джонатан Литэм » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Помутнение"


  • Текст добавлен: 19 апреля 2022, 03:39


Автор книги: Джонатан Литэм


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Джонатан Литэм
Помутнение

Jonathan Lethem

A gambler’s anatomy

Copyright © 2016 by Jonathan Lethem

© Алякринский О., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Посвящается Биллу Томасу



Книга первая

Один
I

Оно было, когда он проснулся. Вероятно, оно возникло, когда он спал. Мутное пятно перед глазами. Стоя в одиночестве на корме полупустого парома на Кладов, укрытого, к счастью, армированным стеклом от зябкого вечернего бриза с озера, Александер Бруно не мог не замечать теперь уже постоянно застившее зрение расползшееся пятно, от которого удаляющийся берег казался размытым. Из-за этого пятна он напрягал зрение, пытаясь скосить взгляд и разглядеть очертания особнячков и пивных садов, полоску песка на старинном пляже и крытые брезентом яхты на причалах. Двумя неделями ранее он прибыл в Берлин, облетев половину земного шара, сам толком не зная зачем: чтобы увернуться от судьбы или ввериться ей.

Он предавался безделью в Шарлоттенбурге, завтракал в тихих кафе, лениво наблюдая, как удлиняются дни, случайно подслушивая английскую речь – чаще, чем хотелось бы, – и спуская последние деньги. Его выходной костюм – смокинг, белая рубашка и брюки со стрелкой – оставался в портпледе, его чемоданчик с комплектом для триктрака был заперт на оба замка. И все это время мутное пятно было где-то внутри головы, ничем не выдавало своего тайного присутствия. И Бруно носил его в себе, даже не догадываясь об этом. Он пронес его через таможню с беззастенчивостью невольного контрабандиста: «Нечего декларировать». И только после того, как он наконец позвонил по номеру, данному Эдгаром Фальком, и согласился отправиться в дом одного богача в Кладове, когда открыл портплед и смахнул пыль с чемоданчика с триктраком, только проснувшись наутро, он уже не мог игнорировать это мутное пятно. Оно было как старый друг, с которым никогда раньше не встречался, но сразу узнал.

С чего это он так переполошился? А вдруг он умирает?

Плавное скольжение городской электрички по бесконечной череде станций от Вестэнда до Ванзее показалось охваченному внезапным страхом смерти Бруно таким же долгим, как перелет из Сингапура в Берлин. Этот немецкий город, с его граффити на стенах, с многочисленными стройплощадками, лентами парковых зон и торчащих над землей розовых водопроводных труб, гигантским овалом распластался по земле. Берлин неторопливо плелся сквозь время, занимаясь своими делами. В ванзейской электричке высокие девушки в черных легинсах с велосипедами и беспроводными наушниками – в Шарлоттенбурге и Митте такие встречались на каждом шагу – вышли из вагона, и их сменили хмурые прусские бизнесмены и любопытные бабули, возвращавшиеся домой с портфелями и набитыми сумками из супермаркета. На пароме мало что могло разрушить навязчивую иллюзию, будто город был только что завоеван и нарезан на сектора и что его тягостное безмолвие и сумрачность порождены совестливым раскаянием и нищетой, поразившими город не семьдесят лет тому назад, а совсем недавно – примерно когда появились высящиеся повсюду горы щебня.

Когда Бруно позвонил пригласившему его человеку и поинтересовался, как добраться до Кладова, тот посоветовал сесть на вечерний паром через озеро – мол, это незабываемое путешествие. Он посоветовал Бруно глядеть в оба и не пропустить две главные достопримечательности: справа – Страндбад Ванзее, старый пляж, а слева – некую виллу. Как объяснил Бруно консьерж отеля, там проходила Ванзейская конференция, на которой был представлен план «окончательного решения». Разумеется, ища взглядом знаменитую виллу, Бруно понятия не имел, как распознать ее среди множества одинаковых особняков, выстроившихся на западном берегу озера, к тому же все они проваливались в мутную яму, образовавшуюся в центре его поля зрения.

Сколько Бруно уверял себя, будто это пятно – всего лишь внезапно проявившееся помутнение стекловидного тела или досадный признак его невнимания к своему здоровью? Ведь глупо было не связывать это пятно с преследовавшими его в последнее время головными болями – такими, что, когда он шагал от Ванзейского вокзала под горку через парк по направлению к паромному причалу, эта боль вынудила его нащупать во внутреннем кармане смокинга коробочку с парацетамолом, британским вариантом аспирина, на котором он вырос и от которого зависел. Он проглотил пару таблеток, хотя запить их было нечем – кроме переливающейся поверхности озера, никакой воды не было. Он бы согласился с любым дурацким диагнозом, если бы парацетамол мог восстановить нормальное зрение. Если бы окружающий мир, который сейчас представлялся ему в виде бублика с мутным провалом посередине, мог превратиться в кекс. Он поднял руку. Из-за мутного пятна ладонь была размыта, как раньше берег озера. И тут Бруно заметил, что потерял запонку.

– Прошу прощения, – обратился он к высокой девушке в черных легинсах – она ехала с ним в электричке от фешенебельного Митте до конечной станции и села на тот же паром. Девушка вкатила свой велосипед в рамку паромной велопарковки, а сама встала рядом на застекленной корме. Бруно извинился за то, что нагнулся перед ней, и стал шарить пальцами по полу, надеясь, что запонка упала прямо под ноги. Безнадежная попытка – как в том анекдоте про пьяного, который, забредя ночью в переулок и обнаружив, что потерял ключи от дома, начинает искать связку не где ее выронил, а под фонарем – просто потому, что там светло.

Этот анекдот пришел ему на ум, потому что девушка тоже нагнулась и принялась помогать ему в поисках, даже не зная, что он ищет. В том анекдоте пьяному вызвался помочь полицейский, который подошел и тоже стал искать потерянные ключи под фонарем. Когда пассажирка нагнулась и Бруно рассмотрел ее получше, он понял, что слово «девушка» к ней вряд ли применимо. Ее исчерченное морщинками лицо было одновременно грубоватым и привлекательным. В Берлине многие женщины имели стройную спортивную фигуру и были одеты в полуспортивные костюмы, так что, если судить по внешности, определить их возраст было невозможно.

– Kontaktlinsen?[1]1
  Контактные линзы (нем.).


[Закрыть]

– Нет-нет…

В массе своей берлинцы говорили по-английски, и даже те, кто не говорил, могли понять смысл сказанного. Вот в Сингапуре чужие его слуху китайский, малайский и тамильский языки позволяли ему счастливо пребывать в непроницаемом коконе непонимания. Решила ли она, что у него проблемы со зрением, потому что он, точно слепой, шарил по полу?

– Kuffenlinksen[2]2
  Бруно придумывает немецкое слово «запонки» по образцу английского cufflinks. – Здесь и далее прим. перев.


[Закрыть]
– произнес он наобум, похлопав себя ладонью по манжету рубашки.

Вряд ли это слово что-то значит на каком-либо языке. Кроме того, я, вероятно, очень скоро умру, добавил он мысленно, переходя на телепатическую коммуникацию, просто чтобы проверить, слышит ли она его. Но она ничем не выдала, что сумела прочитать его мысли. Ему полегчало. Александер Бруно много лет назад, в начале пубертатного периода, перестал практиковать передачу мыслей на расстоянии. Но все же решил не расслабляться.

– Англичанин? – предположила пассажирка.

Бруно понравилось, что его приняли за британца. Он был рослый, с высокими скулами, и ему говорили, что он похож на Роджера Мура или на бас-гитариста «Дюран Дюран». Впрочем, она скорее всего имела в виду английский язык.

– Да, – ответил он. – Я уронил ювелирное изделие. Извините, я не знаю, как это сказать по-немецки. Мужское украшение. – С этими словами он продемонстрировал ей оставшуюся запонку, поцарапанную и слегка сплющенную от частой глажки в гостиничных прачечных. Пусть поглядит.

Бруно знал точно, что секрет его привлекательности – поблекший лоск. Его шея и линия челюсти, которые он недавно рассматривал в зеркале, навеяли ему мысли об отце, которого он никогда не видел. Кожа на подбородке натягивалась, как когда-то в юности, но только после того, как он слегка выпячивал челюсть и откидывал назад голову – вставая в позу, которую считал типичной для тщеславного мужчины среднего возраста. Он частенько ловил себя на том, что принимал ее.

Но теперь-то он смотрел не в зеркало, а в лицо потенциальной спасительницы его несуществующих контактных линз. Седоватые пряди волос вперемешку с соломенными. Аппетитные губы, обрамленные глубокими складками, – с точки зрения Бруно, весьма выразительными, хотя ее они, скорее всего, огорчали. Два взрослых, давно переживших пору расцвета, но не сдающихся. Ему пришлось скосить взгляд, чтобы хоть как-то ее разглядеть, и от этого он, вероятно, мог показаться ей более застенчивым, чем на самом деле.

– Неважно, – заметил Бруно. – Наверняка я потерял ее в электричке.

Цель флирта была непринужденно достигнута – благодаря упоминанию об электричке. И не имело смысла уточнять, что за электричка. Обоим и так было ясно. Они приехали сюда в одном поезде и теперь оказались на одном пароме. Хотя тысячи таких же, как она, за последние две недели могли прошагать мимо окна его кафе в Шарлоттенбурге, но конечная станция, куда направлялись они оба, внесла свою крошечную магическую лепту в успех флирта. К тому же оба высокого роста. Этих мелочей было достаточно, чтобы оправдать похоть судьбой.

Бруно не раз представлял себе день, когда он избавится от своего почти патологического внимания к женскому полу. Однако с приближением пятидесятилетнего возраста окно его интереса распахивалось все шире и шире. Женщины, которые оставались для юного Бруно в слепой зоне, внезапно стали пламенеть в его воображении. Это внимание было не чисто эротического свойства. Бруно все еще был способен испытывать желание к женщинам значительно моложе себя, которые – по большей части – никак не реагировали на его страстные взгляды. Но женщины его возраста, чью неизбывную готовность к страстным игрищам он научился распознавать, в последнее время привлекали его куда сильнее – мощной аурой не то слепого вожделения, не то полного безрассудства. Неужели когда-то наступит момент, когда его станут привлекать даже бабушки? Возможно, к этому времени помутнение в глазу обернется полной слепотой, которая дарует ему полную свободу.

Они стояли в неловком молчании.

– Я Александер, – представился он, протянув руку.

Она ее пожала.

– Мэдхен.

Он вновь задался вопросом, на каком языке им продолжать испытывать свою судьбу. На английском или… Но только не на немецком, которого Бруно совсем не знал. На английском или на безъязыком языке, который он предпочитал. Он заговорил медленно и уверенно, но стараясь при этом, чтобы ни у кого из них не создалось ощущения идиотизма происходящего.

– У меня встреча в Кладове. В частном доме. Меня там ждут одного, но хозяин, безусловно, обрадуется, если я приду туда с вами в качестве гостьи.

– Прошу прощения, – она улыбнулась. – Вы хотите…

– Я надеюсь, вы составите мне компанию, Мэдхен.

– На ужин, ja? Простите мой плохой английский.

– Это я должен просить у вас прощения. Я гость в вашей стране. Это не совсем ужин. Это… встреча. – И он приподнял оформленную в виде чемоданчика доску для триктрака. Если она приняла его за портфель с деловыми бумагами, то не совсем ошиблась. Там лежал инвентарь для его бизнеса. – И если вы голодны, что-то поесть нам наверняка предложат. Или сходим поужинаем после.

Я не стану тебя обманывать, пообещал он безмолвно, снова надеясь, что она его услышит. В жизни Бруно довелось встретить очень немногих, кто обладал способностью к телепатии, которую сам он давно отверг. Впрочем, никогда не знаешь…

– Это очень мило, что вы меня попросили, но, думаю, я не смогу.

– Вам будут очень рады.

– Это связано с вашей работой?

– Я профессиональный игрок, – произнес он. – И вы будете моим талисманом.

Настойчивость и уверенность – старые испытанные методы Бруно. Он не позволит помутнению сетчатки заставить себя суетиться.

Она ничего не сказала, но снова улыбнулась, на сей раз смущенно.

– Вы красивая, – продолжал он.

Какая жалость, что на этом пароме нет бара и что этот паром не пересекает океан. Путешествие заканчивалось. Паром обогнул островок и вошел в гавань Кладова. Пассажиры столпились у дверей салона.

– Или я мог бы, – он не хотел упускать свой шанс, – позвонить вам, когда закончу. – Он махнул рукой на объятый сумерками городок за паромным причалом. – У вас есть здесь любимое местечко для вечернего бокала?

– В Кладове? – Похоже, его вопрос развеселил Мэдхен.

Она приподняла переднее колесо велосипеда, чтобы выкатить его из парковочной рамки.

Он вынул телефон из внутреннего кармана смокинга.

– Дайте мне свой номер!

Она подняла брови, поглядела в сторону. Потом взяла телефон из его ладони и, сосредоточенно нахмурившись, торопливо ввела вереницу цифр, после чего вернула ему гаджет. Паром быстро опустел. Кормовой отсек подняли, пассажиры гуськом прошли по короткому пирсу, где уже выстроилась очередь желающих отправиться на том же пароме в обратный рейс. Под причалом Кладова покачивалось на волнах лебединое семейство. А дальше, за пришвартованными судами, он заметил ныряющего баклана. Вид птицы вызвал у Бруно какие-то невнятные воспоминания, которые никак не хотели обрести четкие очертания.

Он скользнул взглядом по набережной в поисках машины, которую богач обещал за ним прислать. Представший его взору пейзаж подтвердил мощь парома в функции машины времени, которая перенесла их из фешенебельного Митте, вальяжного космополитичного Берлина в прижавшийся к склонам холма Старый Кладов, который скорее смахивал на сонную деревушку XIX века. Возможно, именно здесь и можно было обнаружить истинную немецкую жизнь со старинными каминами, упрямо остающимися достоянием истории.

Только теперь Бруно осознал, чем так развеселило Мэдхен его предложение зайти куда-нибудь выпить попозже. Хотя вдоль берега виднелись уютные пивные садики, он бы удивился, узнав, что в среду все они не закрылись сразу после заката. Пассажиры парома, опустив головы, гурьбой брели мимо массивных деревянных дверей пивных садиков, самозабвенно торопясь поскорее пересечь финишную линию своего маршрута и очутиться дома.

– Вы здесь живете? – спросил он.

Она покачала головой.

– Я приезжаю как… киндерситтер. Сижу с дочкой моей сестры.

– С вашей племянницей.

– Да.

Они перешли на противоположную сторону улицы. Мэдхен катила велосипед, придерживая его одной рукой. Они миновали рабочего, который стоял на коленях среди груды квадратных камней и один за другим вбивал их киянкой в землю, выкладывая из них сетчатый узор, знакомый Бруно по мощеным берлинским тротуарам. Бруно до сей минуты никогда не видел рассыпанные по земле камни брусчатки. Они были похожи на кости триктрака – и напомнили ему о цели приезда сюда. Тротуары Берлина были выложены бесчисленными игральными костями без цифр, накрепко забитыми деревянными молотками.

Когда несколько машин, дожидавшихся пассажиров парома, уехали, а толпа пешеходов разбрелась кто куда по городку на холме, Бруно заметил автомобиль, который он ожидал увидеть, – его прислали за ним. «Мерседес-Бенц», двадцатилетний, но в безупречном состоянии. Еще один результат действия машины времени. Шофер, с короткой стрижкой, с толстой шеей, просканировал Бруно, чей вид в точности соответствовал описанию, которое он дал богачу, с той только разницей, что сейчас он был не один. Бруно поднял палец, тот понимающе кивнул и поднял свое стекло. Мэдхен проследила за взглядом Бруно.

– Мэдхен… – Он осторожно зажал ее подбородок большим и указательным пальцами, точно выравнивал висящую на стене картину. Чем ближе он придвигал ее лицо к своему, тем меньше ему мешало пятно. Такое было впечатление, что он приглашает ее заглянуть внутрь, за мутную занавеску.

– Один поцелуй, на удачу.

Она закрыла глаза, а он наклонился к ней вплотную и слегка провел своими губами по ее. Бруно ощутил странную бесчувственность своих губ. Он и не заметил, как ему стало холодно. Тебя, Мэдхен, поцеловал призрак в смокинге. Хотя и не столь хорошо сохранившийся, как присланный за ним автомобиль.

– Я позвоню, когда закончу. – Он подумал о данном ей обещании. Одно подкрепляло другое.

Мэдхен сделала шаг назад, одарила его напоследок удивленной улыбкой, потом оседлала велосипед и исчезла, сначала провалившись в мутное пятно в его глазах, а потом взлетев по дороге вверх по склону. Когда Бруно опустился на заднее сиденье автомобиля, ее уже не было видно. Он снова обернулся на берег, оглядел плавающих в гавани лебедей и подпрыгивающего на волнах бесстрашного баклана и кивнул шоферу. «Мерседес» стал карабкаться вверх по склону, по той самой дороге, по которой она уехала, – единственной, ведущей в Старый Кладов.

II

Вольф-Дирк Кёлер, богач, сам открыл дверь своего кабинета. Шофер провел Александера Бруно в дом, в шикарный вестибюль, купающийся в приглушенном свете, и тихо постучал в дверь, которая сразу открылась, выпустив волну света, тепла и дымного аромата горящих поленьев. В камине полыхал огонь. Кёлер, которого Эдгар Фальк назвал «сказочно жирным китом»[3]3
  На сленге профессиональных игроков прозвище «кит» имеет примерно тот же смысл, что в русском языке «дойная корова». Аналогично «акула» – это прикидывающийся простаком умелый игрок.


[Закрыть]
, едва доходил Бруно до подбородка. А он давно уже привык ничему не удивляться. Наивные простофили, страдающие гемофилией транжиры, азартные игроки с непомерным тщеславием – за долгие годы все эти типажи прошли перед ним разноликой чередой. Кит мог напоминать кита – или кильку. Истинный размер тела Кёлера демонстрировал его роскошный особняк. А истинную одежду – его деньги. Бруно приехал сюда, чтобы по возможности раздеть его за один вечер. Деньги не могут никого облагородить, за исключением тех ситуаций, когда ты в них сильно нуждаешься. А после всего, что случилось в Сингапуре, после его бегства в этот город, представлявший собой сомнительное убежище, Бруно отчаянно нуждался в деньгах.

– Эдгар обожает тайны, – заявил Кёлер на безупречном английском. Он протянул руку и улыбнулся, этакий лысеющий домовой в синем бархатном пиджаке. – Я мечтал встретиться с вами. Вы же настоящий король триктрака, так утверждает Эдгар. Прошу, входите!

– Фарт – наш король, – произнес Бруно. – А я лишь его слуга.

Он не в первый раз употреблял эту фразу – в разных вариантах: фарт – повелитель, фарт – господин, фарт – чародей, калиф, самурай или брамин, а он, Бруно, – лишь его лакей, ученик, паломник…

– Ха-ха! Отлично! Полагаю, вы выиграли первое очко. Входите же, входите!

Кабинет был заставлен шкафами с книгами в кожаных переплетах, мягкой мебелью, стены обшиты дубовыми панелями, в воздухе витал дух старины и легкий сигарный аромат. Бруно заметил сервировочный столик на колесиках, на котором стоял оловянный поднос с хрустальными штофами, наполненными янтарной жидкостью, стаканами и ведерком со льдом. Взгляд Бруно скользнул к столу, на нем лежала раскрытая доска для триктрака, отделанная сукном и кожей. У стола стояли два удобных стула.

– Вы принесли свою доску, – заметил Кёлер, подняв брови. – Очаровательно.

– Она всегда при мне. Никогда не знаешь, когда может понадобиться. Но я с удовольствием сыграю на вашей.

– Играть только на своей доске – суеверно.

– В этом нет необходимости, – уклончиво сказал Бруно.

Он, разумеется, предпочитал свою доску, ее изящные инкрустированные треугольники пунктов, простые деревянные фишки, покрытые светлым и темным лаком. Все очень скромно: ни фишек из слоновой кости или фарфора, ни суконной обивки и кожаной отделки доски – всего того, что придает игре фальшивый лоск или комфорт. Сухой стук фишек на простой деревянной доске в напряженной тишине был музыкой честных намерений и аккомпанировал прихотливому выбору судьбы, повинующейся числу точек на игральных костях. Всю жизнь игра в триктрак была для Бруно синонимом честности, и кости не столько определяли судьбу игрока, сколько выявляли его характер.

Деревянная доска Бруно служила базовым рубежом, защитой. Любая другая, вроде обшитой кожей и сукном роскошной игрушки этого немецкого бизнесмена, была эвфемизмом истинной реальности. А его доска, просто находясь рядом с ним в этой комнате, служила талисманом.

– Я больше не могу играть со своими знакомыми, – признался Кёлер. В его голосе послышалась сладострастная интонация. Эта жадность его сегодня и погубит. – Дело не в ставках. Хотя в отсутствие их все мы быстро теряем интерес к игре.

– Да, я вас понимаю, – заметил Бруно с деланым сочувствием. – Обычно в таких ситуациях люди прибегают к моим услугам.

Он не стал добавлять, что знал нескольких праздных джентльменов, которые переоценили свое мастерство, достигнутое в играх с приятелями, и не обладали уровнем, необходимым, чтобы продержаться весь вечер, играя с Александером Бруно. Они навсегда оставили игру в триктрак. Освобождать таких людей от иллюзий – вот в чем заключались услуги Бруно.

Предсказуемость Кёлера лишь укрепила его уверенность. Черт с ним, с помутнением сетчатки.

– Какая ставка вас может заинтересовать? – произнес Бруно будничным тоном. Тут ему самому придется держать себя в узде: он уже учуял запах крови. – Начнем с сотни евро за очко?

Бруно не располагал начальным капиталом для игры, в кармане у него было меньше шестидесяти евро. Ему кровь из носу надо было выиграть первую партию, а потом и все остальные.

– Лучше поставим тысячу, если не возражаете.

Такая ставка должна была больно кольнуть богача, но не до крови. Пока нет.

– Вы торопитесь! – Но Кёлер явно воодушевился. – Хотите выпить? Могу предложить вам великолепный скотч, у меня тут несколько сортов, или сами выберите себе выпивку.

– Я буду то же, что и вы.

– Тогда присядьте, – Кёлер указал на стул перед камином.

Выходит, он предпочел играть черными фишками, которые двигались по часовой стрелке. Это было очередным признаком его уязвимости. За исключением деревянной доски, которую Бруно аккуратно поставил на пол рядом со своим стулом, он сознательно избегал любых предпочтений.

Скотч был хорош. Бруно вертел в руке стакан, не поинтересовавшись ни названием виски, ни сроком выдержки. Он выиграл первые три партии, откинувшись на спинку стула, позволив языкам пламени в камине плясать на кромке мутного пятна, застившего ему зрение, и наблюдая, как отблески огня озаряют дугообразный край склоненной головы противника. Бруно в основном играл блиц, просто набирая очки и не стремясь делать праймы[4]4
  Позиция в триктраке, когда игрок заблокировал соседние пункты 2–6, а одна или более фишек противника оказались вне последнего пункта.


[Закрыть]
, и так выиграл у богача три раза подряд, но не на поле, а используя преимущество удваивающего кубика[5]5
  Удваивающий ставки кубик имеет на своих гранях шесть чисел: 2, 4, 8, 16, 32 и 64. В романе главы нумеруются в соответствии с этими числами.


[Закрыть]
. Бруно предлагал повысить ставки, когда его собственная позиция вовсе не казалась многообещающей, и «делал бобра» – то есть моментально учетверял ставку, чтобы перехватить инициативу, – всякий раз когда Кёлер решался использовать удваивающий кубик.

Кёлер был, что называется, бесхитростным игроком. Он азартно продвигал фишки на свободные треугольники и пытался их там прикрыть, стараясь делать праймы с несокрушимой целеустремленностью, присущей тем, кто уверен, что постиг тайную систему или взломал секретный код. Бруно сразу догадался об этой черте его характера, окунувшись в вязкую атмосферу ритуальности и фетишизма, царящую в кабинете богача. Он судил по тому, как педантично ровно были расставлены книги на полках, по хрустальным, без единой пылинки, штофам с выдержанными виски, по тяжелым портьерам, благодаря которым сумрачная комната выглядела надежным убежищем. Он мог бы догадаться об этом уже при виде автомобиля Кёлера, если бы уделил больше внимания ему, а не удаляющемуся велосипеду своей попутчицы.

Этот стиль пережил свой апогей где-то в 1970-е. Сам Бруно отказался от него в возрасте семнадцати лет. Возможно, бесхитростная игра была вполне хороша для Кёлера, привыкшего обдирать своих богатых соотечественников по вечерам в клубе, где витали ароматы сигар и скотча. А может быть, и в этом самом кабинете. Бруно мог бы удивиться, но он уже отвык от этого. Уровень игроков в Берлине едва ли мог сравниться с таковым в Сингапуре, или Лондоне, или Дубае, хотя Бруно не мог придумать причину, почему это могло быть так. Может быть, соотечественники Кёлера все как один болваны или Кёлера просто перепугала перспектива оказаться за одной доской с таким игроком, как Бруно. А возможно, этот Кёлер просто мазохист. Пока что, во всяком случае, он играл как снулая рыба. Кёлер еще не слишком щедро наполнил карман Бруно, чтобы оправдать репутацию «сказочного кита».

– Мальчики! – торжествующе воскликнул Кёлер, выбросив две шестерки, хотя никакой выгоды ему это не принесло. Потом он воскликнул: – Девочки! – когда выпали две пятерки. – Я танцую, – печально изрек он, когда ему не удалось снять фишку с бара[6]6
  Бар – бортик в центре доски для триктрака, разделяющий ее на две половины.


[Закрыть]
. Этот толстосум обожал жаргон. А как же иначе, коли он назубок знал полный набор этих выражений и на английском, и на немецком. Первые две партии он не закрывал рта ни на секунду. Он знал, в чем разница между «игрой сзади»[7]7
  «Игра сзади» – тактика проигрывающего игрока, когда он продвигает свои фишки в глубь «дома» противника, чтобы затем ударить по его фишкам с заднего фланга.


[Закрыть]
, когда его фишки занимали множество пунктов в «доме» противника, и «игрой на удержание», когда занятые его фишками пункты оказывались далеко на внешнем поле – впрочем, это знание не давало ему никакого преимущества в игре против Бруно. Незащищенную фишку, стоящую в одиночестве на треугольном поле, Кёлер называл «блот». Этот термин был известен любому игроку в триктрак, и Бруно не раз слышал его из уст ближневосточных шейхов и панамских наркобаронов, то есть тех, кто не знал, как сказать по-английски «спасибо» или «твою мать!». И разумеется, для Бруно теперь этот термин обрел еще одно значение[8]8
  Непереводимый каламбур: английское слово blot означает «блот» – и незащищенную фишку в триктраке, и мутное пятно на сетчатке глаза, которое возникло у героя романа.


[Закрыть]
. Он, кстати, никогда не уснащал свою игру словесными побрякушками, популярными в игорных клубах или на состязаниях по триктраку. Этот жаргон с наступлением эпохи онлайн-игр стал своего рода эсперанто игорных сайтов. Но он ничего не сообщал об истинном опыте игрока, сидящего перед тобой.

К концу третьей партии немец погрузился в молчание. А в четвертой он, к немалому изумлению Бруно, отказался от логичного признания поражения. Бруно с помощью кубика довел ставки до восьмикратных значений и начал играть, при этом богач-немец явно полагал, что вот теперь-то он сможет быстро сбросить свои фишки. Но Бруно стал недосягаем для противника. Либо Кёлер надеялся на несколько дублей подряд, что могло бы оправдать его решение, либо же он просто плохо считал очки и не мог точно предугадать, сколько ему еще надо набрать для победного хода. Впрочем, сам Бруно уже перестал вести счет очкам. Ему было достаточно одного взгляда на кости. Тем не менее, после того как Кёлер согласился на повторное удвоение ставок, Бруно пришлось-таки слегка повертеть головой, чтобы оценить общую позицию на доске вокруг «блота» – незащищенной фишки. Он хотел быть уверен, что ничего не проморгал, настолько слабеньким было тактическое решение Кёлера. Нет, ничего он не пропустил.

Бруно продолжал кидать кости и набирать очки, позволяющие ему снять с доски свои последние фишки – конечно, он выкинул несколько дублей, – пока неудачная игра его противника не привела к ожидаемому итогу: Кёлер с досадой крякнул и резко встал из-за стола. Его небольшая голова теперь казалась слишком узкой – точно его череп сжали в тисках.

– Сколько я вам должен?

– Двадцать восемь тысяч евро, – без колебаний ответил Бруно, понимая, что еще больнее оскорбит немца, если попытается смягчить удар. – Я надеюсь, Эдгар предупредил вас, что я предпочел бы получить выигрыш наличными. Я недолго пробуду в Берлине. – По правде сказать, Бруно еще не решил, куда он отправится дальше и когда. – Я не имею обыкновения обналичивать крупные чеки.

– Я всегда выплачиваю проигрыши.

– Мне очень жаль, что приходится об этом говорить.

– Нет, нет! – воскликнул Кёлер, снова впав в свойственную ему экзальтацию. – Вы меня обставили вчистую! Поглядим, что с этим можно сделать.

Он налил себе второй стакан скотча и добавил Бруно.

– Не возражаете, если я включу музыку?

Немец подошел к инкрустированному секретеру и поднял крышку, под которой обнаружился старинный фонограф.

– Конечно, нет.

– Шеллачные грампластинки на семьдесят восемь оборотов, – объявил Кёлер. – Я их коллекционирую. С их звучанием ничто не сравнится.

– Вы коллекционируете какой-то конкретный жанр? Или просто старинные грампластинки?

– Я считаю, что джаз умер вместе с Чарли Паркером. Он был революционером, чьи инновации следовало бы решительно запретить.

– И с чем бы мы остались?

– О! Да вы верите в прогресс!

Бруно просто произносил первое, что приходило на ум. Он понятия не имел, что нового привнес в джаз Чарли Паркер, да это его и не интересовало. Если Кёлер предложил послушать музыку из стратегических соображений, в надежде, что музыка вкупе с виски отвлечет соперника от игры, то Бруно и бровью не повел. С тех пор как в шестнадцать лет он открыл для себя триктрак, эта игра служила ему лучшим способом сфокусировать внимание, позволяя отвлечься от всех тайн и соблазнов мира вне доски с фишками и треугольными полями-пунктами. Хотя, скорее всего, прослушивание граммофонных пластинок было для Кёлера очередным проявлением – наряду с дорогим скотчем, бурбоном и жаргоном – склонности к тяжеловесной атмосфере роскоши.

Бруно решил проиграть следующую партию. С двойной целью: во-первых, чтобы дать Кёлеру небольшую отсрочку перед опустошительным набегом на его кошелек и, во-вторых, немного выждать, когда немец расслабится, чтобы в этот момент и нанести ему сокрушительный удар. Бруно играл беспечно и безрассудно, применяя свою излюбленную тактику намеренных промахов: он заманивал противника в сети. Этим вечером он явно был королем фарта. Кёлеру выпадали очень неудачные комбинации, и ему не удалось побить ни одну из незащищенных фишек Бруно. Довольно скоро Бруно выставил три фишки Кёлера на бар и сделал прайм. Во время блица Бруно удваивающий кубик лежал нетронутым, но теперь он предложил противнику применить его, надеясь, что тот откажется и партия быстро сведется к милосердному финалу. Однако Кёлер согласился и продолжал играть.

После следующего броска костей у Бруно выпало две четверки, и он смог закрыть последнее поле в своем «доме». Если бы он так не сыграл, противник сразу бы это заметил и воспринял бы как проявление даже не жалости, а чего-то более обидного. Презрения. И Бруно передвинул половину своих фишек, а затем открыл для запертой фишки Кёлера путь к спасению. Джазовая пьеса давно уже закончилась, но черная пластинка продолжала крутиться вхолостую, и иголка фонографа скрипела и подпрыгивала на последней бороздке. На этом фоне тихое кряхтение Кёлера звучало особенно громко всякий раз, когда он, надеясь на чудо, кидал кости. Но чуда не происходило. Бруно закончил сбрасывать фишки с доски до того, как последняя фишка Кёлера перекочевала в его «дом».

«Знаю: я играл как последний болван». Бруно направил Кёлеру мысленный луч, хотя едва ли в мире нашелся бы менее подходящий кандидат для восприятия телепатического дара Бруно, который, впрочем, он давненько не практиковал. Кёлер был неуязвим в святилище своего «я». «По правде сказать, я старался вам подыгрывать. Но кости всячески мне препятствовали. Вы им не слишком нравитесь».


Страницы книги >> 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации