Текст книги "Потерянный Ван Гог"

32

Ты смотришь на здание, на пятый этаж, где горит свет, и ты знаешь, что она дома, знаешь, где она была, тебе даже удалось немного с ней позабавиться, жаль, что маловато.

Ты закуриваешь сигарету, затягиваешься, тебе надоела эта слежка, вообще, зачем он тратит на это мое время. Может, он пытается занять тебя ерундой, убрать с поля? Он ведь знает, что слежка – это не твой уровень, ты его коллега в главном и партнер во всех смыслах этого слова. Но ты проглотишь и это, ты сделаешь все, о чем он просит, потому что у тебя есть цель.

Бросив взгляд в другую сторону, ты видишь Крутого Перца, и он тоже тебя видит, но это не имеет значения. Он тебя не знает. Ты идешь ему навстречу, даже решаешься взглянуть ему в лицо, проходя рядом, ваши взгляды на мгновение встречаются, хотя он тебя не видит, смотрит куда-то в себя и даже напевает, вставив в уши наушники. Он счастлив. Недолго ему осталось радоваться. Ты идешь дальше, оборачиваешься и видишь, как он отпирает входную дверь. Ты отмечаешь время и отсылаешь сообщение, что он дома, что они оба дома и останутся на ночь.

Ты возвращаешься на свое место на тротуаре и поднимаешь глаза, представляя, как они целуются, раздеваются, и чувствуешь легкое возбуждение и зависть, даже, пожалуй, ревность.

Хватит на сегодня слежки. Пора домой, у тебя своих забот полно.

33

В лофте Люка не было места, которое принадлежало бы исключительно ей, и Аликс устроилась на кожаном диване в смежной гостиной. Вот почему она, несмотря на расходы, сохранила за собой квартиру в Мюррей-Хилл.

Во всяком случае, сегодня утром она на несколько часов осталась одна: Люк ушел читать свои лекции. Аликс нравилось быть здесь одной, хотя она уже не представляла себе жизни без Люка. Поэтому нужно было сказать ему правду. Аликс упрекала себя за то, что не сказала ему прошлой ночью, не смогла подобрать слов. Но она скажет, обязательно.

Прикинув, что в Амстердаме рабочий день уже близится к концу, Аликс перечитала заготовленный текст, вычеркнула одно предложение, заменила пару слов и набрала номер музея. Когда ей ответили, она попросила соединить ее с Финном де Йонгом. Он ответил практически сразу.

– Алексис, как приятно вас слышать!

– Я не была уверена, что вы меня помните, мистер де Йонг.

– Не помнить вас? Это невозможно! Но почему «мистер»? Зовите меня просто: Финн. Я вас очень прошу. Хотя, между прочим, для многих уже «доктор».

Аликс начала излагать заготовленную речь: хотелось бы обсудить кое-что в связи с Ван Гогом, ей попала в руки картина, похожая на его поздний автопортрет и, кажется, подлинник. Все это Аликс проговорила очень быстро.

– Я понимаю, что это, должно быть, звучит надуманно. Если бы кто-нибудь обратился ко мне с такой историей, я бы, наверное, рассмеялась.

– Я не смеюсь, – сказал де Йонг.

Аликс сказала, что уже за одно это ему благодарна, но повторила, что картина может оказаться подделкой, и именно поэтому она к нему обратилась.

– Вы хотите, чтобы я ее аутентифицировал? – спросил он, и Аликс подтвердила.

– Я понимаю, что это процесс длительный, но…

– Естественно, мне нужно будет ее увидеть, – ответил де Йонг. Аликс сказала, что приедет в Амстердам и покажет ему фотографии картины – особо подчеркнув, что именно фотографии, а не саму картину.

– Да это же чудесно! Я покажу вам наш город. Весной здесь прекрасно!

Он произнес это так, словно она назначила ему свидание. Неужели он не воспринял ее слова всерьез? Аликс вновь перевела разговор на картину, и когда де Йонг попросил прислать фотографию, она выбрала несколько, в том числе одну из тех, где портрет был виден полностью, и отправила ему.

Де Йонг замолк, Аликс расслышала только его вдох «на том конце провода». Она спросила, получил ли он фотографии, и он ответил, что да.

– Я понимаю, что поверхность плохо видно, но посмотрите на детали, там можно разобрать мазок и почерк. Видите?

– Да.

– И?

– Пока не могу точно сказать.

Аликс попросила его поделиться хоть какими-нибудь соображениями.

– Ну, первой мыслью было, что это, наверное, подделка, но, конечно, мне нужно будет посмотреть непосредственно картину, – заговорил де Йонг и рассказал о других поздних автопортретах, одном в похожем пиджаке и жилетке, и другом Винсенте без бороды, которые он лично аутентифицировал для музея в Осло.

– Я знаю эту картину, – сказала Аликс. – Винсент подарил ее своей матери. А что вы думаете про письмо Эмиля Бернара, в котором упоминается предпоследний автопортрет?

– Письмо, написанное убитым горем молодым человеком сразу после похорон друга, не может считаться доказательством существования картины.

Может быть, и так, хотя Аликс знала, что некоторые искусствоведы согласны с ней в том, что второй автопортрет существовал и исчез. Но она не стала спорить. Ей нужна была помощь Финна, требовался его опыт.

– Мы сможем обсудить это подробнее, когда вы приедете в Амстердам. – Де Йонг сделал паузу. – Я хочу вам кое-что показать… – Он замолчал, и когда Аликс спросила его, что именно, ответил, что даст ей знать, когда увидит ее картину.

Она уже собиралась рассказать ему остальную часть истории и признаться, что картины у нее нет, когда он вдруг спросил:

– Скольким людям ты рассказала о картине?

– Кроме моего парня, никто ее не видел, – ответила она. Правда ведь, видели только она и Люк.

– Твой парень. Я понимаю. Он тоже приедет в Амстердам?

– Да, но он будет занят встречами с галеристами. Он художник, у него скоро важная выставка и… – Аликс замолчала, почувствовав, что говорит лишнее.

– Хорошо. Лучше, если это останется между нами, по крайней мере, пока.

– Да, – с готовностью согласилась она. Вообще-то, она сама хотела попросить, чтобы он держал эту новость при себе. Но почему он это сказал?

34

Амстердам, Музей Ван Гога

Увеличив фотографии пальцами, Финн де Йонг еще раз просмотрел их. Хотя так, по снимкам, трудно было судить определенно, было невозможно просто отмахнуться ни от них, ни от Алексис Верде. Аспирантка престижного Нью-Йоркского института искусств, женщина с наметанным глазом, к тому же красавица. Его жена, с которой он собирался разводиться, обвиняла его в том, что он позволил сексу управлять своей жизнью и разрушил их брак. Он действительно пытался затащить в постель каждую встреченную хорошенькую женщину, это факт.

Финн отогнал соблазнительные фантазии с участием Алексис Верде, заполонившие его разум, вздохнул и мысленно вернулся к состоявшемуся разговору. «Первой мыслью было, что это, наверное, подделка», – сказал он ей. Соврал он ей.

Он ввел свой пароль на сайте музея, набрал в поиске имя Эмиля Бернара и прочитал письмо, которое Бернар написал другу после похорон Винсента, в частности, описание последних полотен художника, включая два автопортрета, один из которых исчез после похорон.

Финн просмотрел фотографии, присланные Алексис Верде, сравнивая их с описанием Бернара. Несколько недель назад он, возможно, отмахнулся бы от них, но не сейчас, не после встречи с Оливье Туссеном и просмотра его эскиза.

Они познакомились на недавней конференции по сохранению произведений искусства в Париже – обычная тусовка с произнесением докладов, включая его собственный, с которым он уже больше года выступал на разных мероприятиях. Финн собирался уходить, когда к нему подошел Туссен, сообщив, что хочет показать ему что-то важное. Конечно, какой-нибудь хлам, обнаруженный на чердаке или в чулане, решил Финн и пытался отделаться от Туссена, но тот настаивал, объясняя, что проделал долгий путь из своего родного города Овер-сюр-Уаз, чтобы найти опытного реставратора. Де Йонг нехотя прошел за ним в конец коридора, где Туссен развязал портфель и достал небольшой эскиз на плотном картоне. Увидев этот карандашный рисунок, Финн похолодел.

– Вы согласны, что набросок нуждается в консервации? – спросил Туссен.

– Да, – выдавил из себя Финн, обретя дар речи, и указал на несколько трещин и осыпающийся край. – Я могу вам с этим помочь.

Обратив внимание на то, что мужчина скрытничает, он спросил, не краденая ли это вещь. Туссен отшатнулся.

– Нет, месье! Я просто хочу сохранить это в тайне. – Туссен объяснил, что эскиз долгие годы хранился в его семье, как подарок художника его прадедушке.

Подарок от самого художника! Стараясь сдержать волнение, де Йонг представил себе, что это может означать: ранее неизвестный Ван Гог, крупное открытие и крупная распродажа. Если это подлинник, надо убедить владельца расстаться с ним.

– Понятно, – сказал Финн, – Мне нужно будет проверить эскиз на подлинность.

– Это подлинник, месье, я гарантирую. И могу это доказать, у меня дома хранится дневник моего прадеда.

Финн медленно кивнул, а Туссен продолжал рассуждать о том, как бы ему найти специалиста, который взялся бы произвести консервацию эскиза.

– Может быть, вы?

– Да! – решительно ответил Финн, хотя не мог выполнить эту работу сам. Но он знал реставратора, с которым уже много лет вел дела – свободный художник, который не задавал лишних вопросов. Еще раз взглянув на набросок, Финн поднял телефон, чтобы сфотографировать его, но Туссен остановил его.

– Нет! Я не хочу, чтобы о картине знали – меня начнут уговаривать продать ее, и что еще хуже, могут попытаться украсть.

Финн пообещал, что никому не скажет и что сделает всю работу сам.

Это было меньше недели назад. Финн не сидел сложа руки. Он связался со своим независимым реставратором и дал знать об эскизе одному деловому партнеру. Первый был готов выполнить работу, а второй согласился внести аванс на покупку эскиза, как только тот будет аутентифицирован, чем Финн и занимался профессионально, публично, а иногда и в частном порядке.

Де Йонг откинулся на спинку стула, вспоминая набросок Туссена – он был почти идентичен картине на снимках Алексис Верде! Очевидно, рисунок был подготовительным наброском к картине – если, конечно, они оба настоящие. Но это как раз не было проблемой. Финн мог бы подтвердить подлинность обоих, а его деловой партнер – продать.

Беглый просмотр последних аукционных цен показал, что портрет доктора Гаше работы Ван Гога был продан в 1990 году на аукционе за 83 миллиона долларов. В 2022 году на аукционе Christie’s выставили картину Ван Гога, которая была продана за 117 миллионов долларов. Работы Ван Гога, сделанные за последние два года его жизни, продавались по высокой цене почти на каждом аукционе. Финн попробовал представить, сколько стоили бы вместе на аукционе последний автопортрет художника и сделанный к нему эскиз. Наверное, где-то порядка двухсот миллионов.

Он предложит Туссену несколько миллионов долларов. От такого человек из среднего класса в маленьком французском городке не сможет отказаться. Нужно только заручиться согласием коллеги.

Де Йонг посмотрел на часы. Он уже опаздывал на обязательный инструктаж технологической компании, которая сотрудничала с музеем Ван Гога, чтобы подсолнухи Винсента и остальные его творения не выцвели. Звонок партнеру придется отложить.

Пригладив руками волосы и поправив галстук, Финн прошел через помещения для консервации – столы для обработки, помещения для хранения инструментов и оборудования. Он на секунду остановился посмотреть на работу реставратора, который снимал пожелтевший лак с натюрморта. Это делается тщательно и медленно, как и все в консервации. Ошибиться нельзя: снимешь краску вместе с лаком, и все пропало.

Этот реставратор проработал в музее целую вечность: хороший исполнитель, который ничем другим не занимался. В отличие от Финна, который в свои тридцать шесть был самым молодым членом команды реставраторов и дослужился до административной должности. Коллеги ехидничали: это потому, что специалист из него никудышный, и его пришлось повысить в должности, чтобы он не портил произведения искусства. А Финна все устраивало, ему не хотелось тратить свою жизнь на кропотливую и низкооплачиваемую работу.

Он прошел в лекционный зал: тихо, но так, чтобы его появление было замечено – и сел в заднем ряду, где стал просматривать фотографии Алексис. Инструктор что-то бубнил о новых методах консервации и оборудовании, но они не представляли для де Йонга никакого интереса.

Через десять минут он выскользнул из дома и быстро зашагал через Музейную площадь – обширную лужайку, по краям которой стояли три главных музея. Но там было слишком много туристов, чтобы спокойно поговорить по телефону. Финн прошел между двумя рядами цветущих вишневых деревьев; они роняли лепестки, которые он, не замечая, давил ботинками. На улице он нашел уединенное место и, наконец, позвонил, рассказал своему коллеге о картине Алексис Верде и поразительно похожем на нее эскизе Туссена, затем отправил ему одну из фотографий. Партнер неожиданно равнодушно отнесся к этой находке, хотя и готов был приобрести обе работы.

Получив добро, Финн позвонил Туссену и сообщил ему, что приедет в Овер-сюр-Уаз для начала консервации. Затем он направился обратно в свой офис. Открывавшиеся возможности: совершить две крупные сделки и затащить Алексис Верде в постель – подняли ему настроение. Ничто так не нравилось ему, как совмещать приятное с полезным.

35

Итак, дело сдвинулось с мертвой точки. Никаких фактов Смиту не предоставили, просто сказали прийти на условленное место и встретиться с каким-то человеком.

Он поднялся по бетонным ступенькам на углу Двадцать Восьмой улицы и Десятой авеню. Пару десятилетий назад этот район кишел проститутками и наркоторговцами, но сейчас Хай-Лайн стал вполне приличной туристической достопримечательностью.

Наверху перед ним открылась широкая полоса голубого неба; некогда заброшенная линия железной дороги превратилась в общественный парк, окаймленный рекой с одной стороны и городом с другой. Некоторые здания стояли так близко, что Смит видел людей, которые лежали в постели или готовили кофе у себя на кухне – мало кто загораживал шторами или жалюзи желанный вид на реку.

Смит присоединился к потоку людей, направляющихся на юг, как ему было велено, и попытался расслабиться, но у него это не получилось, несмотря на располагающую обстановку: прохладный ветерок с реки, круизные лайнеры и парусные лодки на воде, красивые, как на открытке.

Смит посмотрел на центр города, затем на новый небоскреб Хадсон-Ярдс, город в городе, самодостаточный город-государство, жителям которого не нужно было выходить за его границы.

Пройдя еще немного, он оказался в назначенном месте – возле фрески художника Джордана Кастила, изображавшей две человеческие фигуры во всю стену. Смит сделал вид, что читает пояснительную табличку. Вскоре рядом с ним остановился какой-то мужчина и произнес:

– Впечатляющая картина.

– Э-э, да. А вы… любитель искусства? – произнес Смит условную фразу.

– Только в случае необходимости, – прозвучал отзыв.

– Давайте пройдемся, – предложил мужчина, и они влились в людской поток.

Взглянув на мужчину искоса, Смит решил, что тому далеко за сорок, и он, скорее всего, руководитель среднего звена Интерпола. Короткая стрижка выдавала в нем бывшего военного.

– Мне сказали, что вы подходите для этой работы, но вы не обязаны соглашаться на нее сразу. Это опасная работа.

– Мне объяснили про опасность.

– Да что они знают про опасность… Вы служили в армии?

– Не имел удовольствия, – ответил Смит и тут же упрекнул себя за иронию. Собеседник посмотрел на него с подозрением.

– Я был морским пехотинцем. Восемь лет. До сих пор храню парадную форму.

Верю, подумал Смит, представляя, как тот время от времени достает форму и надевает ее. Вот только пуговицы, должно быть, трудно застегивать из-за отросшего брюшка.

– Я не так давно в организации, – признался агент. – Знаете, здесь более пятисот разновидностей растений и деревьев. – Он указал на гроздья маленьких белых цветов. – Дикий молочай, Euphorbia corollata, произрастает в Нью-Йорке и является фаворитом парка Хай-Лайн.

– Что вы говорите…

– Серьезно. Протяженность парка составляет ровно 1,45 мили, от Вашингтон-стрит до Тридцать Четвертой. Вы знаете, как раньше называли Десятую авеню?

Смит покачал головой. Он что, должен был знать?

– Авеню смерти. Товарный поезд, который раньше проезжал по Десятой авеню, погубил сотни пешеходов. Если бы не общественный резонанс, он все еще ездил бы здесь и сбивал людей. Общественный резонанс – мощный инструмент… – заметил бывший морской пехотинец и указал на другое растение. – Северный девичий папоротник. Вам нравится это название?

– Э-э, да, конечно, – ответил Смит.

Агент наклонился ближе и заговорил тише:

– Данный субъект десятилетиями избегал ареста, перемещая свою штаб-квартиру из одного европейского города в другой, каждый раз на шаг опережая полицию. Согласно нашим агентурным данным и информации технических средств, сейчас он действует в Амстердаме, но это только местоположение. Нам нужно доказать, чем он занимается… Вот тут-то и вступаете вы. – Агент сделал паузу. – Если вы готовы взяться за это задание.

Смит кивнул. Он готовился к этому весь год.

– Вы войдете с ним в контакт, чтобы заманить в ловушку.

– Как девочка-барабанщица?

– Кто?

Смит начал объяснять, что это роман Джона Ле Карре, а также фильм, даже два фильма, даже телесериал, но бывший морпех перебил его.

– Вы будете отчитываться перед национальной и муниципальной полицией, местными правоохранительными органами в Амстердаме. В операции будет участвовать еще один член нашей организации. Команда небольшая, уровень секретности максимальный. Руководитель команды – независимый, но опытный человек. Они сами выйдут с вами на связь. – Агент указал на другую группу цветов и принялся перечислять их названия, давая Смиту время подумать. Задание прояснялось: Смиту предстояло проникнуть в логово преступников высокого уровня, с высокой степенью риска.

– А картина? – спросил он. – Она у них?

– Вам все объяснят. Но ваша задача – получить картину и публично вернуть ее законным владельцам.

«Значит, это пиар-схема Интерпола», – подумал Смит, но вслух сказал только:

– Понятно.

На самом деле понятного было мало; ему сказали не так уж много.

Какое-то время они шли молча. По реке проплывал экскурсионный катер, монолог экскурсовода из громкоговорителя гулко, но невнятно разносился над водой.

– Мы ждем ваш ответ через двадцать четыре часа.

– Я уже согласился на эту работу.

– Это было до того, как вы узнали всю информацию. А теперь?

– Я в деле, – ответил Смит, хотя слова о «всей информации» были очень большим преувеличением. Он давно подписался на это: перестать быть кабинетным работником, стать действующим агентом, игроком, войти в руководство Интерпола, в конце концов.

– Сработайте как следует, и это не останется незамеченным.

– Можете не уговаривать. Я уже согласился.

– Кто-нибудь знает, что вы все еще работаете на нас?

– Нет. Все думают, что я частный детектив.

Агент кивнул, а потом заговорил так тихо, что Смиту пришлось чуть ли не прижаться к нему, чтобы расслышать.

– Понимаете, Интерпол не может позволить себе огласку в случае провала. Если что-нибудь пойдет не по плану, нам нужно будет дезавуировать любую связь с этой операцией, поскольку наша организация так не работает.

– Что я должен сказать Перроне и Верде?

– Они нашли картину случайно. Они в этом деле лишние.

– Но что я им скажу? Они мои клиенты.

Бывший морской пехотинец опустил очки и посмотрел на Смита, прищурившись.

– У вас нет клиентов, аналитик Смит. Вы не настоящий частный детектив, значит, они для вас ненастоящие клиенты. Избавьтесь от них.

Смит сделал глубокий вдох.

– А что с Талли?

– Его клиент и есть ваш объект. Можно сказать, что он оказался не в том месте в нужное время. Ему повезет, если он выкарабкается из этого дела живым. Но это не наша забота, да и не ваша. Он выполнил свою задачу. Как и ваши клиенты. – Подняв темные очки на лоб, бывший морской пехотинец посмотрел на реку. – Красивый вид, не правда ли?

36

В булочной на Мэдисон толпились молодые мамаши из Верхнего Ист-Сайда, няни и яппи, которые не любили готовить, и все они запасались дорогими полуфабрикатами, как и Дженнифер: ее корзинка была наполнена орехами, сыром и рулетиками из индейки, тушеным мясом по-немецки, лососем в глазури и салатом из капусты.

Аника перегнулась через нее, взяла с прилавка пакетик с темно-вишневым печеньем – любимым печеньем Дженнифер.

– Возьмем это или мраморный рулет?

Дженнифер пожала плечами, и Аника положила в тележку и то, и другое. Они поссорились, и Аника хотела помириться. Она оплатила счет до того, как Дженнифер успела достать свою карточку.

За окном послеполуденное небо затянули тучи. Аника подняла воротник своей куртки от Prada и посоветовала Дженнифер сделать то же самое.

– Я не ребенок, – огрызнулась та.

«Разве?» – подумала Аника. Дженнифер казалась ей именно ребенком – почти на двадцать лет младше нее, капризная, раздражительная, а сейчас и раздражающая. Пришлось сдержаться, чтобы самой не застегнуть куртку Дженнифер, которую Аника купила ей в Швейцарии – по баснословной цене, но тогда она была в хорошем настроении после успешно выполненного задания.

Они пересекли Мэдисон, направляясь к парку. Да, и тот склеп в Альпах Аника никогда не забудет: частный самолет, металлическая дверь в гранитной стене пещеры, за ней еще две тяжелые двери, код, сканирование глаз, система распознавания лиц, затем она пробирается по лабиринту вырубленных в скале туннелей. Еще коды, сканирования и тяжелые металлические двери – и вот наконец перед ней добыча, полотна, сложенные вдоль стен: Пикассо, Матисс, Бекман, Мунк, давно потерянный Леонардо да Винчи, обнаженная натура Боттичелли, портрет Рафаэля – сокровища, да и только.

Всего лишь мгновение на эмоции, и сразу за работу: делать снимки, которые будут использованы для поиска владельцев работ, пропавших более восьмидесяти лет назад. Затем она и еще трое из ее команды несли сокровища обратно через туннель к самолету, последний взгляд на гору, которая становилась все меньше… Потом Дженнифер окликнула ее по имени, и Аника поспешила за ней, с удивлением заметив, что они успели пройти дюжину кварталов, до Парк-авеню, на которой была готова зацвести широкая полоса тюльпанов. Она взяла Дженнифер за руку.

– Я же сказала, меня не будет всего несколько дней.

– И что мне нельзя поехать с тобой!

Неужели ей опять повторять эту глупую выдумку: похороны богатой тети, оглашение завещания, двадцать четыре часа в сутки с назойливыми родственниками и адвокатами, и нет времени пообщаться, нет времени показать Дженнифер город.

– В следующий раз. Я заглажу свою вину, – пообещала Аника, хотя не была уверена, что сумеет выполнить обещание.

– Неплохо бы. – Дженнифер закурила.

– Непременно, – Аника не хотела ссориться, у нее на уме были более важные вещи. Например, встреча с Диспетчером. Он уже выехал в Амстердам, а может быть, уже на месте. Хоть один, на кого можно положиться. Про остальных этого не скажешь: голландская полиция просто на подхвате, новый агент, которого дает Интерпол, судя по единственной короткой встрече, вроде бы достаточно крут, но еще зелен…

Вернувшись домой, она ела сыр и пила вино, а Дженнифер капризничала и допрашивала ее.

– Так эта тетя, она по материнской или отцовской линии?

– По материнской.

– Я не знала, что у твоей матери были сестры.

– Откуда бы ты знала? Но это не сестра. Это жена ее старшего брата. – Аника запила свою ложь глотком вина.

– Дети есть?

– Зачем так много вопросов?

– Извини, что интересуюсь твоей жизнью, – язвительно заметила Дженнифер, и Аника извинилась, надеясь закончить разговор, хотя Дженнифер не успокаивалась. – Странно, что ваш рейс утром. Разве не все европейские рейсы вечерние?

– Очевидно, не все, – сказала Аника, сожалея, что упомянула про полет; нужно было и об этом солгать. Потом они обе сделали вид, что помирились, и больше на эту тему не разговаривали. Ван Страатен старалась не думать о том, что она здесь делает и что ее ждет в Амстердаме, о еще не сработавшейся команде и обо всем том, что могло пойти не так. Потом она приняла снотворное, надеясь поспать хотя бы несколько часов.

Дженнифер включила оба крана и вытяжной вентилятор и плотно закрыла дверь ванной рядом со спальней. Впрочем, Аника приняла таблетку и скоро заснет. Прижав сотовый телефон к уху, Дженнифер напряженно вслушивалась.

– Ты же понимаешь, что здесь полночь. Надеюсь, это что-нибудь важное.

– Она говорит, что едет на родину на похороны. Врет, конечно.

– Ты же не думаешь, что ее приезд сюда имеет какое-то отношение ко мне?

– Не знаю.

– А ты там для того, чтобы знать! – У него были предположения, чем занимается Аника помимо аукционов, и он хотел, чтобы Дженнифер проверила эту догадку. Но она подвела его.

«Разве я мало для тебя делаю?» – хотела крикнуть Дженнифер, но взяла себя в руки.

– Я знаю только, что утром она улетает в Амстердам, – тихо произнесла она, и он извинился, сказал, что кожей ощущает опасность, и нервы у него на пределе.

– Все будет хорошо, дорогой. Как обычно.

– Да, наверное. Мне надо успокоиться. Но перебазироваться не помешает.

– Но мне так нравится Амстердам!

– Тебе и Вена нравилась.

– Это верно, – согласилась она и вспомнила офис, где начинала работать два года назад, еще не имея представления, чем он на самом деле занимается. Но она узнала правду, порывшись в его сейфе во время его отъезда и обнаружив свидетельства нелегальных деловых операций. Затем она покопалась еще немного. Дженнифер могла бы его шантажировать; она потратила немало часов, просматривая счета с продаж, и сняла для себя копии. Когда-нибудь она выложит свои козыри. Знание – сила. Но вместо этого она закрутила с ним роман и никому не рассказала о документах; он слыл безжалостным человеком, и страшно было подумать, что он сделает с ней, если узнает. Но теперь она уже не беспокоилась; у них были общие планы на будущее: партнерство, а возможно, и свадьба, так что она была готова ради него на все.

– Время позднее, – сказал он. – Мне нужно хоть немного поспать. Завтра у меня важная распродажа, а потом еще более важные.

– Спокойной ночи. – Она пожелала ему удачи, выключила краны и вентилятор и юркнула в постель.

Дженнифер думала о билете на рейс в Амстердам, который она заказала. Если все пройдет по плану, она сюда больше не вернется.