Текст книги "Совы во льдах: Как спасали самого большого филина в мире"

10
«Владимир Голузенко»

Утром 10 апреля в избе царил положительный настрой. Мы с Толей быстро уложили сумки и примотали их к желтым саням. Сергей повез нас на север к Адими по тропе, на которой снежная каша чередовалась с грязью той же консистенции. На подъезде к поселку мы заметили огромный грузовик, который стоял с работающим мотором: дальше начинался вахтовый лагерь лесорубов, и частному транспорту въезд на его территорию был закрыт. Я вскарабкался в кузов ожидавшего нас грузовика, а Толя с Сергеем стали по очереди подавать мне сумки. Поскольку я рассчитывал встретиться с Сергеем через неделю в Тернее, наше прощание ограничилось рукопожатием и кивком. Толя забрался по лесенке в грузовик и хлопнул ладонью по металлической крыше кабины, давая водителю знак, что можно трогать. Мы покатили к Адими. Сергей смотрел нам вслед, стоя рядом с облепленным грязью снегоходом и пустыми санями.

Адими напоминал американский приграничный городок XIX века: то же тесное скопление деревянных построек из свежесрубленного леса, протянувшихся вдоль главной дороги с ее непролазной грязью. Работники лесозаготовительного предприятия спешили куда-то по наспех сооруженным деревянным настилам. Грузовик доставил нас к причалу, где оттрубившие многомесячную вахту лесорубы уже закидывали сумки на плечи и выстраивались в очередь, чтобы подняться по трапу на борт «Владимира Голузенко».

Корабль, который показался мне чем-то средним между буксиром и паромом, построили в 1977 году, а в 1990 году он перешел в собственность лесозаготовительной компании. Тесная носовая палуба была беспардонно зажата сзади капитанской рубкой, зато на корме и в салоне под ней было так просторно, что там легко поместилась бы добрая сотня пассажиров, хотя теперь на борт поднялось только человек двадцать. Пассажирское отделение напоминало салон самолета с рядами удобных кресел и двумя проходами между ними. Ближе к корме расположился небольшой кафетерий: титан с горячей водой, чай, растворимый кофе и несколько кабинок со столами и лавками. В переднем углу кают-компании вовсю ревел телевизор – крутили какую-то дурацкую комедию о жизни российской воинской части. Насколько я понял – а я всеми силами старался не обращать внимания на происходящее на экране, – сюжет фильма вращался вокруг компании добродушных, но бесшабашных призывников, которые постоянно ставили в неловкое положение своего командира, тучного офицера в фуражке с высокой тульей. С экрана то и дело неслось его любимое словцо «ё-моё», сопровождаясь сочным шлепком ладони по собственному лбу.

Большинство лесорубов собралось в передней части кают-компании вокруг телевизора, поэтому я выбрал тихое местечко поближе к корме и разложил свои вещи на несколько сидений, чтобы позже было где прилечь. Мне предстояло провести на борту 17 часов, а это немало. После этого я поднялся на палубу, где Толя фотографировал тихоокеанских чаек, висевших в воздухе за кормой, беренговых бакланов, поспешно нырявших при нашем приближении, и стайки морянок, которые покачивались на волнах у нас за бортом.

Как и в Агзу, окружающие проявляли к нам с Толей неподдельный интерес. Адими было уединенным поселением, где все друг друга знали. И вдруг откуда ни возьмись появляются два незнакомца: первый – приземистый, смуглолицый и фотографирует все подряд, а второй – высокий, бородатый и явно иностранец. За долгие 17 часов пути любопытство и скука одолели даже самых стойких лесорубов, и на протяжении всего путешествия к нам то и дело подходили с вопросами о том, кто мы такие и зачем приезжали в Самаргу.

Спустя пять часов после отплытия мы с Толей отправились в кафетерий за кипятком, чтобы заварить чай и перекусить тем, что взяли с собой из Самарги: половиной ненарезанного батона и колбасой, которые мы наспех затолкали в черный полиэтиленовый пакет. За соседним столиком перекусывали двое рабочих: один щуплый, а второй громадный. Увидев нас, они сразу же пересели к нам.

– Ну, рассказывайте, – потребовал великан, который представился Михаилом.

Мы приятно побеседовали о цели нашей поездки в Самаргу и об их работе на лесозаготовке. Михаил – его клетчатая фланелевая рубаха была расстегнута, давая волю буйной, как у йети, растительности на груди, – управлял лесозаготовительной машиной. Он хорошо помнил, с каким ужасом смотрел на вырубленный подчистую лес рядом с поселком Светлая. В России, как правило, применяли выборочную рубку, когда валят отдельные зрелые деревья, но в начале 1990-х годов совместное предприятие с южнокорейской компанией Hyundai рьяно взялось за подступавшие вплотную к Светлой холмы и уничтожило на них все без остатка. Кроме того, Hyundai положила глаз на долину реки Бикин{59}59
  Josh Newell, The Russian Far East. Daniel & Daniel, Pub, Incorporated, 2004.


[Закрыть], такой же оплот удэгейцев, как и Самарга, но из-за протестов местного населения компании не удалось заполучить очередной лакомый кусочек. Вскоре после этого Hyundai и ее российские партнеры обвинили друг друга в коррупции, после чего сотрудничество в Светлой прекратилось.

– А не раздобыть ли нам водочки? – сказал Михаил, улыбаясь во весь рот.

Но тут к нам подошел один из членов экипажа и сообщил, что с нами хочет переговорить капитан. Я с радостью ухватился за счастливую возможность спастись от пьяного водоворота. Стоя на носу корабля, я слушал, как капитан с нескрываемым воодушевлением рассказывал о годах плаваний вдоль побережья Приморского края и называл горы и речные долины, мимо которых мы плавно скользили по безмятежным водам Японского моря. Он говорил о рыбацких поселках{60}60
  Shou Morita, «History of the Herring Fishery and Review of Artificial Propagation Techniques for Herring in Japan,» Canadian Journal of Fisheries and Aquatic Sciences 42 (1985): s222–29.


[Закрыть], которые когда-то усеивали побережье, но бесследно исчезли после того, как 50 лет назад отсюда ушла сельдь. Один из них назывался Канц, сказал он, показывая куда-то в сторону берега.

– А трактор так и стоит, – добавил он с грустью, – только он и остался… Ржавая рухлядь… Торчит среди берез и осин на том месте, где раньше было поле.

Мы подплывали к Светлой, прибрежному поселку лесозаготовителей, о котором ранее упоминал Михаил. Судно сбавило ход и подошло к берегу. Село раскинулось на левом берегу реки Светлой, напротив черного скалистого кряжа, который эбеновым клинком вонзался в Японское море. Высоко на отвесной скале стоял маяк, залитый лучами заходящего солнца, он обозревал останки пирса внизу. Сооружение, вероятно, пострадало во время страшной бури, и теперь волны струились сквозь его костлявые пальцы, вяло ударяясь о валуны под обрывом. Я порадовался, что море спокойно – кораблекрушения здесь казались неизбежностью. Поскольку действующего причала не было, «Владимиру Галузенко» пришлось ждать на рейде, пока со стороны поселка к нам подплывал небольшой катерок с десятком лесорубов, которые тоже направлялись в Пластун. Вместе с капитаном я наблюдал за их посадкой, а когда мы продолжили путь на юг, спустился обратно. Вечерело, и я собирался по возможности вздремнуть.

На борту было около 30 человек, что предполагало наличие примерно 70 свободных мест. Но, вернувшись, я обнаружил, что мое сиденье занял пьяный незнакомец: он растянулся прямо на куртке, которую я разложил, чтобы обозначить свою территорию, и крепко спал. Сделав несколько робких попыток разбудить его, я покинул свой уголок. После этого мне не оставалось ничего другого, как пересесть поближе к телевизору; мои поролоновые беруши уже не спасали от звуковых эффектов, сопровождавших кривляния на экране, где, к моему изумлению, все тот же командир роты в раздражении повторял свое любимое «ё-моё!». Заснуть мне так и не удалось, и к девятому часу нашей поездки я стал прогуливаться по судну, обходя стороной кафетерий. Я не знал, что там происходит, но по доносившимся оттуда оживленным крикам понимал, что и не хочу знать. На корме я наткнулся на Толю. Была полночь, и мы стояли на палубе одни во власти темноты и холодного ветра. Я предположил, что на корабле, вероятно, есть все серии этого ситкома про военную базу, раз их крутят без остановки.

– Ты что, не заметил? – прошептал Толя. – Это одна и та же серия. Они без остановки крутят ее с тех самых пор, как мы поднялись на борт. А иначе зачем бы мне уходить оттуда?

И правда, ё-моё.

Мне удалось поспать несколько часов, и, проснувшись на заре, я увидел знакомый мыс, расположенный чуть севернее Пластуна. Судно зашло в укромную бухту, и мы спустились на берег. Женя Гижко, мой знакомый из Тернея, которому поручили нас встретить, ждал в своем белом «ренджровере», откинувшись в кресле и покуривая под звуки электронной танцевальной музыки.

Самаргинская экспедиция подошла к концу. Я с изумлением понял, что уехал из Тернея меньше двух недель назад. Это был 30-дневный марафон с ледяными преградами и кучей чудаков, и, похоже, организационные вопросы отняли у нас больше времени, чем поиски рыбных филинов. Но начало проекту было положено: полевые исследования на Дальнем Востоке – это всегда компромисс между научной работой, общением с местными жителями и стихией. На следующей неделе предстоял небольшой перерыв; Толя отправлялся со мной в Терней ждать возвращения Сергея из Самарги. После этого мы с Сергеем собирались приступить ко второму этапу нашего исследовательского проекта – поиску кандидатов на отлов среди рыбных филинов, обитающих в бассейнах рек Серебрянка, Кема, Амгу и Максимовка в Тернейском районе. Этот этап, рассчитанный на шесть недель, должен был обеспечить базу для телеметрических исследований.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Рыбные филины Сихотэ-Алиня

11
Голос древнего обитателя лесов

Спустя несколько дней в Тернее мы с Толей начали потихоньку приходить в себя от ледяных вихрей и неурядиц во время нашего пребывания на реке Самарге. Сергей звонил нам от случая к случаю: он пока еще оставался там и выкрикивал новости сквозь треск помех. Рейс грузового корабля, который должен был доставить их с Шуриком на юг, отложили из-за шторма на море, и они застряли в этом продуваемом всеми ветрами прибрежном поселке на пять дней дольше, чем рассчитывали. Хуже того, под одной крышей с ними остановилась делегация чиновников, которые привезли с собой водку, – другого дома для гостей в поселке не было. Сергей страдал, попав в безвыходное положение. Он рассказал о подледной рыбалке в устье реки, о том, как лежал на санях, укрытый своей курткой, изнывая от похмелья и ослепительного солнца, пока его собутыльники как ни в чем не бывало толкались вокруг со своими удочками и курили.

Потом телефон вдруг смолк на несколько дней. И вот наконец мы получили весточку от Сурмача из Владивостока: Сергей с Шуриком отплыли на грузовом корабле, но им пришлось укрыться на две ночи в порту Светлой. Прибрежные воды неистовствовали, всех выворачивало наизнанку, грузы срывались со своих мест и с грохотом проносились по палубе каждый раз, когда корабль швыряло на волнах. Наконец наши коллеги прибыли в Пластун, после чего каждый из них отправился к себе домой, чтобы немного отдохнуть.

Неожиданно у нас с Толей появилось свободное время, и мы занялись поисками филинов в долине реки Серебрянки неподалеку от Тернея. Экспедиция по Самарге научила меня, на что стоит обращать внимание, когда ищешь рыбных филинов, – тип леса, серебристое мерцание зацепившегося за сучок пера, процарапанный в снегу у реки след или характерные вибрирующие звуки в сумерках, – и теперь пришла пора составлять список особей, которых я мог задействовать в своем телеметрическом исследовании. Эти птицы сыграют важную роль на третьем, заключительном, этапе нашего проекта: следующей зимой мы начнем их отлов и сбор данных. Именно информация, собранная нами по этим конкретным филинам, позволит разработать план по их сохранению. И все же меня терзали сомнения: найдем ли мы достаточное количество птиц в окрестностях Тернея. За годы работы в Корпусе мира я много наблюдал за птицами{61}61
  Это были походы с Сергеем Елсуковым из Сихотэ-Алинского биосферного заповедника; он работал там с 1960 по 2005 год (в основном в качестве местного орнитолога).


[Закрыть] и даже сопровождал местного орнитолога в походах по пойменным лесам в долине реки Серебрянки. Именно в таких местах чаще всего обитали рыбные филины: заросшие лесом берега реки со множеством крупных влаголюбивых деревьев, таких как тополь или вяз. Но я никогда не слышал и не видел их там. Я ждал, что удача улыбнется мне на севере, в отдаленных районах, где течет Амгу и куда мы с Сергеем собирались отправиться через пару недель, но обследовать окрестности Тернея все же стоило. Других занятий у меня не было, а тут какая-никакая тренировка.

В основном я вел поиски филинов в компании Толи, но иногда к нам присоединялся живший в Тернее Джон Гудрич, тогдашний координатор проекта «Амурский тигр»{62}62
  Теперь, в 2019 году, Джон является главным научным сотрудником в Международной научной неправительственной организации «Пантера», которая занимается изучением и охраной диких кошек.


[Закрыть] Общества сохранения диких животных (Wildlife Conservation Society). Из десяти лет, что Джон работал в России, мы были знакомы с ним не менее шести. Высокий и светловолосый, он был хорош собой, как киногерой. До такой степени, что в зоопарке Бронкса, нью-йоркской штаб-квартире Общества сохранения диких животных, продавалась шарнирная фигурка, которая, если верить слухам, была сделана по его образу и подобию. В комплекте с ней шел бинокль, рюкзак, снегоступы и маленький пластиковый тигр, чтобы персонаж мог его выслеживать.

Джону отлично жилось в размеренной деревенской обстановке Тернея, он даже в некоторой мере обрусел, что, впрочем, случилось бы с каждым после стольких лет, проведенных в этой стране. Зимой он носил традиционную меховую ушанку, всегда был чисто выбрит и с нетерпением ждал начала ягодно-грибного сезона. Но никакая водка России не могла вытравить из него американского сельского жителя. Он учил местных ловить рыбу нахлыстом, разъезжал летом на своем пикапе по поселку в солнцезащитных очках и футболке без рукавов – чем не картинка, телепортированная с проселочных дорог американского Запада?

Джон с неподдельным интересом относился ко всему, что связано с дикой природой, и, хотя специализировался на тиграх, в свободную минуту с готовностью помогал нам вести наблюдения за рыбными филинами. На Самарге мне так и не удалось записать крики этих птиц, поэтому как-то раз вечером в середине апреля я сам сымитировал их для Джона: дуэт из четырех нот и клич одинокой птицы из двух нот, которым научился у Сергея. Вряд ли я своим грубым подражанием ввел бы в заблуждение рыбных филинов, но главное, что нужно было знать, это ритм и высоту тона – подобных звуков не издавал больше ни один лесной обитатель. Крик распространенной в тех местах длиннохвостой неясыти состоял из трех высоких нот, и другие встречавшиеся там виды совиных – филин, ошейниковая совка, уссурийская совка, иглоногая сова, мохноногий сыч и воробьиный сычик – все имели более высокие и легкоузнаваемые голоса. Ни с кем из них рыбных филинов не спутаешь. Как только Джон понял, на какие звуки следует обращать внимание, мы отправились в путь. Он повез нас с Толей к слиянию рек Серебрянки и Туньши, которое находилось в десяти километрах к западу от Тернея. Дорога здесь разветвлялась надвое вслед за рекой – именно в таких местах с множеством мелководных проток и большими деревьями чаще всего обитали рыбные филины. Благодаря удачному расположению этот район как нельзя лучше подходил для наблюдений за рыбными филинами, если, конечно, нам повезет их там обнаружить.

Такие удачные участки для первичных обследований попадались нечасто. В отличие от Самарги, где нам приходилось долго добираться до замерзшей реки, а потом перемещаться по ней, тут мы просто шагали лесной дорогой параллельно руслу реки, останавливаясь, чтобы послушать, не раздастся ли где характерный крик. Приближаться к реке не требовалось, более того, мы старались этого не делать, поскольку шум водного потока заглушил бы все остальные звуки. Джон высадил нас с Толей у моста, а сам проехал еще пять километров вверх по течению Туньши. Мы договорились, что встретимся у развилки через 45 минут после наступления сумерек. На мне были камуфляжная куртка и штаны, которые я надевал скорее для того, чтобы сливаться с местным населением, чем с природой. Я пошел по дороге в одну сторону, а Толя – в другую. Я проверил карман, чтобы убедиться, что сигнальный факел на месте. Я носил его для защиты: стояла весна и медведи уже вышли из берлог. Мне как иностранцу запрещалось носить огнестрельное оружие, а найти в магазинах спрей от медведей было практически невозможно. Сигнальные же факелы, предназначенные для терпящих бедствие моряков, продавались во Владивостоке свободно. Дернешь шнур, и в небо с оглушительным шумом взметнется метровая струя огня и дыма, которая продержится еще несколько минут. В большинстве случаев такого шокирующего приема хватало, чтобы отпугнуть не в меру любопытного медведя или тигра. Если и это не помогало, факел легко превращался в оружие. Джон Гудрич однажды воспользовался им подобным образом: когда тигр повалил его на спину и вцепился зубами ему в руку, Джон второй рукой вонзил огненный кинжал животному в бок. Тигр убежал, а Джон остался цел.

Пройдя метров пятьсот, я услышал дуэт. Он эхом повторялся где-то далеко, выше по реке – четыре совиных крика примерно в двух километрах от меня. Мне еще ни разу не доводилось слышать их токования так близко и так отчетливо. Я остановился как вкопанный. Некоторые лесные звуки – рев оленя, выстрел и даже птичья трель – такие звонкие, что сразу обращаешь внимание. Дуэт рыбного филина – совсем другое дело. Хрипловатый, низкий, органичный зов пульсировал в воздухе, терялся в чаще скрипучих деревьев, петлял вслед за бурной рекой. Это был голос древнего обитателя этих лесов.

Один из самых надежных способов определить{63}63
  См.: Gary White and Robert Garrott, Analysis of Wildlife Radio-Tracking Data (Cambridge, Mass.: Academic Press, 1990).


[Закрыть] точное местоположение источника звука – триангуляция, простой прием, для которого требуется совсем немного данных и время, чтобы их собрать. Для этого мне нужен был навигатор, чтобы сохранить координаты точки, в которой я услышал крик филина, компас, чтобы определить направление, откуда он доносится (иными словами, запеленговать его), и время, чтобы собрать несколько таких пеленгов, пока филины не перестанут кричать или не перелетят в другое место. Позже мне предстояло перенести координаты перемещений с навигатора на карту и провести через каждую точку прямую, которая соответствует пеленгу. Место, где токует филин, окажется на пересечении этих линий. В целом считается, что трех пеленгов уже достаточно, так как искомая точка располагается в треугольной области на месте их пересечения (отсюда и триангуляция).

Приходилось действовать быстро: токующие филины часто начинают свой дуэт у гнезда, но вскоре улетают оттуда на охоту. Если бы мне удалось собрать три пеленга, то у меня появился бы неплохой шанс найти гнездовое дерево. Я быстро сделал первый замер, сохранил на навигаторе свои координаты и рванул вперед. Через несколько сотен метров я остановился, перевел дыхание и прислушался. Еще один дуэт. Я снова определил направление по компасу, в очередной раз сохранил координаты на навигаторе и понесся дальше. Когда я добежал до третьей позиции, птицы смолкли. Я ждал, напрягая слух, но лес стих. И тут наконец до меня дошло: я столько времени прожил в Тернее рядом с рыбными филинами и ни разу не заметил их присутствия, пока не очутился за городом в сумерках и при удачных погодных условиях. Звуки накладываются один на другой, и я мог не заметить дуэт при малейшем ветре или разговоре по соседству.

Я радовался полученным замерам. Если они окажутся достаточно точными, то приведут меня к гнездовому дереву. Я подождал еще немного, но новых криков так и не услышал, поэтому повернул назад и зашагал по темной дороге, шурша гравием и радуясь находке. Лица Толи и Джона тоже светились улыбками: они оба слышали филинов. Судя по Толиному рассказу, мы с ним обнаружили одну и ту же пару птиц с реки Серебрянки, а вот Джон слышал совсем других филинов: дуэт доносился с противоположной стороны. Всего за час мой список животных для исследования увеличился с нуля до четырех. Но больше всего обнадеживало то, что мы слышали пары, а не отдельных птиц. Одинокая птица может случайно залететь на территорию, а пары живут на ней постоянно. У нас появились первые кандидаты на участие в запланированном на будущий год исследовании.

Ночью я нанес пеленги на карту, а затем ввел координаты их пересечения в навигатор. На следующее утро мы с Толей поехали по пыльной, изъеденной выбоинами дороге назад к реке Серебрянке, в то место, куда указывала серая стрелка на моем навигаторе. Вскоре путь нам преградила широкая бурная река, до которой мы не добрались накануне. Крики филинов, скорее всего, доносились с противоположного берега. Мы втиснулись в болотные сапоги и направились к главному руслу Серебрянки, ширина которого составляла около 30 метров. Выше и ниже по течению глубина реки не позволила бы нам пересечь ее вброд, но здесь было мелко – местами по колено, местами по пояс, – и прозрачный поток бежал по ровным, размером с кулак голышам и камешкам поменьше.

Неглубокие реки Приморья способны обмануть неискушенного путешественника кажущейся легкостью переправы. На самом деле Серебрянка, Самарга и другие водные артерии побережья порой таят в себе опасность. Мы с трудом двигались наперерез стремительному потоку, который норовил стащить нас с переката. Стоило немного замешкаться, обдумывая следующий шаг, как камни начинали уходить из-под ног. Когда мы перебрались на другой берег, то увидели перед собой сеть узких проток, которая разбивала пространство поймы на множество островков с пышными чащами вековых сосен, тополей, вязов и занавесами плакучих ив, окаймлявших топкие берега. Навигатор привел нас на самый крупный из островов, окруженный тихой заводью, напоминающей скорее болото, чем поток. На пригорке возвышалась роща исполинских тополей, которые поднимались над низкой порослью, заслонившей гниющие останки павших под натиском ветра собратьев. Я переводил бинокль с одного чернеющего дупла на другое: потенциальных гнезд здесь было не сосчитать. В самой гуще долговязых деревьев стояла грациозная сосна – красавица в окружении застенчивых поклонников. Воплощение силы и здоровья, с ярко-оранжевой корой на крепком стволе, который убегал ввысь, теряясь в зеленой шапке ветвей. И там я увидел зацепившееся за сук перо рыбного филина, которое чуть заметно трепетало на ветру.

Я подал Толе знак, и мы, как завороженные, направились к сосне. Хотя густые ветви дерева хорошо защищали его основание от осадков, под ним все же виднелась какая-то субстанция, сливающаяся с окружающим тающим снегом. Это был довольно толстый известковый ковер птичьего помета с вкраплениями костей, оставшихся от съеденной жертвы. Мы обнаружили настоящий насест самца. Рыбные филины любят отдыхать на хвойных деревьях вроде сосны, которые обеспечивают им тень во время дневного сна и защиту от ветра, снега и докучливого внимания задиристых ворон. Я сразу заметил, что у рыбных филинов специфические погадки: они не похожи на серые продолговатые катышки отрыжки, которые оставляют другие совы. Поскольку большинство видов совиных питается млекопитающими, их погадки состоят из косточек, заключенных в тугой кокон меха. А когда непереваренные остатки добычи срыгивает рыбный филин, то образуется просто кучка костей. Погадкой ее можно назвать лишь условно.

Воодушевленные находкой, мы с Толей обменялись рукопожатием – русским эквивалентом «дай пять». В отличие от других видов сов, рыбные филины обычно не используют свои насесты постоянно, поэтому наше открытие такого насиженного места можно было считать большой удачей. К тому же оно прямо указывало, что гнездовое дерево рядом: когда самка сидит на гнезде, самец обычно находится где-нибудь поблизости и охраняет ее. Все оставшееся утро мы, запрокинув головы, осматривали дупла, расположенные на высоте 10–15 метров от земли, и искали – правда, без особого успеха – хотя бы какую-нибудь подсказку на гнездовое дерево. Здесь, среди речных островков и топей, мы наткнулись на укромный уголок рыбных филинов, надежно защищенный от посторонних глаз.

Следующие несколько дней мы продолжали поиски рыбных филинов в долинах Туньши и Серебрянки. Мы слышали крики найденной Джоном пары, но так и не обнаружили признаков ее присутствия. Эти неперелетные птицы провели здесь всю зиму, но теперь, когда снег растаял и набухли почки, все труднее было увидеть их следы и перья. А спустя еще пару дней Сурмач вызвал Толю на реку Аввакумовку, что течет в 200 километрах к югу от Тернея: он обнаружил там действующее гнездо рыбного филина с едва вылупившимся птенцом. Сурмач поручил Толе вести наблюдения за гнездом и записывать, сколько еды приносят птенцу родители, какие виды добычи они доставляют и когда птенец оперится. Остаток недели мы с Джоном продолжали поиски рыбных филинов и обследовали реку Шептун, где за несколько лет до этого Сурмач с Сергеем нашли гнездо. Мы с Джоном отыскали то дерево, могучий тополь, только он лежал на земле, поваленный ураганом и скрытый от глаз кустами, которые разрослись после его падения. Рыбных филинов мы там не услышали.

После возвращения из Самарги я гостил у Джона в Тернее. Он жил высоко на холме неподалеку от поселка в уютном, выкрашенном голубой и желтой краской доме с небольшим садиком. Я поселился в совмещенном с баней флигеле для гостей, в затхлой комнатке, вмещавшей кирпичную дровяную печурку, низенький книжный стеллаж и раскладной диван, который на ночь превращался в бугристую постель. У Джона была просторная, возведенная вокруг яблони веранда, откуда открывался вид на приземистые деревянные избы Тернея и Японское море. За прошедшие годы это место успело стать для меня вторым домом: теплыми летними вечерами мы пили здесь пиво и лакомились копченой неркой, не переставая восхищаться красотой пейзажа. Как-то раз в погожий весенний вечер вскоре после Толиного отъезда мы сидели на веранде и ели моллюсков, которых прибило к берегу тем самым штормом, что удерживал Сергея и Шурика в поселке Светлая. Вдруг Джон заговорил про Толю.

– Знаешь, почему Толя не пьет? – спокойно спросил он, пытливо глядя на меня поверх пол-литровой бутылки пива.

Я ответил, что нет. Джон кивнул и продолжил:

– Он рассказывал мне, что несколько лет назад поехал на Алтай навестить родственников и выпил слишком много вина на пикнике. Он лежал на траве, глядя в синее небо, и вдруг ему ни с того ни с сего захотелось, чтобы пошел дождь. К его изумлению, тут же стало накрапывать. Тогда Толя осознал, что может управлять погодой, и решил бросить пить, чтобы держать под контролем такую серьезную ответственность.

Я уставился на Джона, не зная, что сказать.

– Бывает, считаешь человека адекватным, а он возьми да и ляпни что-нибудь в этом роде, – заключил Джон.

Весна в 2006 году пришла поздно, и реки, которые мы рассчитывали перейти в болотных сапогах или рыбацких комбинезонах, всё еще оставались вздутыми от таяния снега и мутными от сточных вод, так что любые попытки пересечь их вброд таили угрозу. Мы с Сергеем посоветовались и решили, что поедем к Толе на юг, на речку Аввакумовку, а после того, как вода спадет, отправимся на север, к Амгу. Я рассчитывал, что мне удастся понаблюдать вместе с Толей за гнездовыми повадками рыбного филина и помочь Сергею в поисках других особей, которых мы позже, возможно, задействуем в нашем телеметрическом исследовании. В конце апреля я купил билет на автобус до Дальнегорска, который располагался в четырех часах езды к югу от Тернея. Там жил Сергей, и мы с ним договорились, что доберемся до Аввакумовки на его пикапе.