Текст книги "Революция на газоне. Книга о футбольных тактиках"

По правде говоря, футбол уже никогда не будет таким. Гуттманн больше, чем кто-либо другой после Чепмена, развивал культ тренера. Человеком, продолжившим его дело, стал Эленио Эррера, чье видение игры было почти таким же. Ушли все романтические идеи забить на один гол больше соперника – им на смену пришел цинизм и «катеначчо» с его теорией на один гол меньше пропустить.

Глава 7
Укрощение карнавала

Джаз вместо симфонии. Происхождение бразильского футбола

Когда Бела Гуттманн и «Гонвед» приехали в Бразилию в 1956 году, она была далека от тактической темноты, которую ей приписывают. Естественно, там поощрялись индивидуальная техника и импровизация, но, несмотря на то, что «дубль-вэ-эм» добралась туда довольно поздно, тактическая схема 4–2–4 уже широко использовалась – произошло это, скорее всего, потому, что жесткость «дубль-вэ-эм», с ее четко определенной структурой, трудно приживалась из-за местных потребностей в самовыражении и интуитивном восприятии.

Если верить легенде о происхождении бразильского футбола – а не доверять ей у нас нет причин – этот спорт попал в Бразилию вместе с Чарльзом Миллером. Будучи сыном отца-англичанина и матери-бразильянки, членов кофейного бизнеса элиты Сан-Паулу, за образованием он отправился в Англию. Там он учился играть в футбол в школьной команде, продолжил заниматься в Гемпшире, сыграв несколько игр за «Сент-Мэрис», будущий «Саутгемптон». Когда в 1894 году он вернулся в Сан-Паулу, то привез с собой два спортивных снаряда. Легенда гласит о том, что он вышел на берег, держа в каждой руке по футбольному мячу.

«Что это такое, Чарльз?» – будто бы спросил его отец.

«Моя степень, – ответил тот. – Твой сын получил футбольное образование».

Истины в этой легенде ни на грош, но легко понять, почему она получила такое развитие. Здесь с самого зарождения бразильский футбол был веселым, дерзким и неучтивым к власти.

Спорт быстро распространился как среди английской элиты, так и среди коренного населения. Начиная с 1902 года в Сан-Паулу была процветающая лига, тогда как в Рио-де-Жанейро игру привез другой англо-бразилец, Оскар Кокс, который научился ей во время учебы в Швейцарии. Он со своими друзьями основал «Флуминенсе», однако, как и при появлении клубов в Голландии и Дании, это было больше пародией на некую «английскость», со всеми этими шляпами и усами, проявлениями мужества и криками «ура».

Миллер являлся ярым сторонником дриблинга, поэтому нет причин полагать, что игра в обществе эмигрантов как-то отличалась от английской в то время. Вскоре среди англо-бразильских клубов, как, впрочем, и везде, дриблинг уступил дорогу игре в пас. Джок Хэмилтон, бывший одним из многих шотландских тренеров, взятых на работу в «Фулхэм» Генри Брэдшоу (первое, хотя и слабое, звено в цепи между Джимми Хоганом и Бразилией), был назначен в «Паулистано» и признавался, что «был удивлен, найдя их футбол довольно неплохим… а их комбинационная игра и вправду умна». Она стала умной благодаря влиянию «Уондерерс», команды шотландских эмигрантов, основанной в Сан-Паулу в 1912 году. Они использовали экспериментальный подход, который, непонятно почему, получил название «systema ingleza» – «английская система».

Самым заметным игроком «Уондерерс» был Арчи Маклин, левый полузащитник, который провел два сезона в «Эйр Юнайтед» во втором шотландском дивизионе. «Он был артистом, достойным представителем шотландской школы, – писал Томас Маццони в своей истории бразильского футбола в 1950 году. – Его научный футбол стал более выразительным, когда он получил поддержку на левом фланге от своего соотечественника Хопкинса». Пара позже перешла в «Сан-Бенту», где их уловка с быстрым обменом короткими пасами стала известна как «tabelinha» («учащенный пульс»).

Как заметил Айдэн Хэмилтон в «Совсем другой игре», британское влияние в игре бразильцев прослеживалось намного дольше, нежели в Уругвае или Аргентине. Маццони говорил о Гарри Уэлфере, центральном нападающем, который играл в «Ливерпуле» до того, как дать свое согласие на роль наставника в Рио-де-Жанейро, «адаптируя» к «нашему стилю игры» после перехода во «Флуминенсе» и распространяя собственные идеи. Макс Валентим в «О футболе и технике» писал, что в клубе «Уэлфер учил крайних нападающих, как играть с проникающими передачами, и описывал две своих техники дриблинга: «Это остановка или движение корпусом, которое англичане называют «увиливание», и прыжок в сторону во время движения с мячом».

Настоящее отклонение от модели началось тогда, когда в игру стало включаться коренное население. Огражденные от «Флуминенсе», они наблюдали за игрой англо-бразильцев с крыш и видели спорт, который постичь и повторить было намного легче, чем крикет. На улицах, в дружеских буцканиях мяча, часто сделанного из лохмотьев, зарождалась абсолютно иная концепция игры. Она была основана на нетрадиционных и личных навыках, требующихся для выживания в таких условиях, и – самое главное – не существовало никаких запретов на хвастовство. Маклина это не радовало. «Там были великие игроки, – говорил он о футболе в Сан-Паулу, – но они были ужасно недисциплинированны. В Шотландии их выкрутасов никто бы не потерпел».

Множество параллелей было проведено между бразильским футболом и самбой – бразильские фаны во время празднования первой победы на чемпионате мира 1958 года пели «Самба, самба». Саймон Купер в «Футболе против противника» сравнил Пеле с капоэристом, представителем боевых искусств, завезенных ангольскими рабами, которые притворялись танцорами, чтобы одурачить своих хозяев.

Антрополог Роберт Даматта предложил теорию «jeitinho» («маленький путь»), чтобы объяснить изобретательность, которой так гордятся бразильцы. Дело в том, что законы и нормы поведения в Бразилии, даже после отмены рабства в 1888 году, разрабатывались с целью защитить только богатых и властных людей. Остальным личностям нужно было искать различные изощренные средства для жизни в таких условиях.

«Jeitinho, – писал он в книге «Что делает Бразилию Бразилией», – это личное посредничество между законом, ситуацией, в которой он должен действовать, и людьми, вовлеченными в ситуацию, что уже ничего не меняет, кроме разве что еще большего пренебрежения законом как таковым… Например, в США, Франции и Англии существующим законам подчиняются. В этих обществах хорошо известно, что никто не будет устанавливать закон, не отвечающий общему благу или другим законам общества, создавая таким образом возможности бюрократической коррупции и подрывая веру к государственной власти. Поэтому… американцы, французы и британцы перед знаком «Стоп» остановятся, что для нас, в свою очередь, будет являться логически и социально нелепым».

Бразильцы, наоборот, ищут пути обхода таких запретов; они привыкли больше полагаться на самих себя, нежели на какие-либо инстанции. Легко заметить, что изобретательность, которая исторически характеризует весь бразильский футбол – это еще одно выражение этой характерной черты. Личности ищут их собственный путь для создания ситуаций, вот откуда берется и высокий уровень изобретательности, и недоверие к командной игре.

Большая часть работы Даматто основывается на размышлениях Жилберто Фрейре, социолога, который начал писать в конце 30-х годов. Фрейре был среди первых, кто стал описывать расовое разнообразие как позитив, ставя в пример такую личность Кариоки, как «malandro» (примера типичного обманщика и мошенника, в крови которого текла кровь нескольких рас), который использовал свою смекалку, чтобы обманывать тех, кто имел власть над ним. «Наш стиль игры в футбол, – писал Фрейре в 1938 году, – отличается от европейского комбинацией количества сюрпризов, злобы, хитрости, быстроты и вместе с тем блеском и индивидуальной непредсказуемостью… Наши пасы… наши финты, наши росчерки мячом по полю, прикосновения танца и разрушения, отличающие бразильский стиль, демонстрируют психологам и социологам очень интересные стороны мошенничества и расцвета мулатов, с которыми сейчас ассоциируется Бразилия.

Для писателей того времени дух malandro нашел отображение в двух величайших бразильских игроках 30-х годов – центральном нападающем Леонидасе и защитнике Домингосе да Гия. Домингос, не скрывая, заявлял, что его творческие способности и техническое мастерство, позволявшие ему отодвигать мяч от своей штрафной, корнями уходили в инстинкт самосохранения. «Когда я был еще ребенком, я боялся играть в футбол, – рассказывал он, – потому что часто видел, как били темнокожих игроков за то, что они нарушили правила, а иногда и не только за это… Мой старший брат всегда говорил мне, что кот всегда приземляется на лапы… Ты же хорошо танцуешь? Я танцевал хорошо, и это помогло мне в футболе. Я часто вращал бедрами. Ту короткую обводку я придумал, имитируя «miudinho», один из видов самбы».

Бразильский стиль

И все-таки это произошло: в 1919-м появился собственный бразильский стиль игры, что и подчеркивалось в ноябрьской статье под заголовком «Бразильское изобретение» в первом издании журнала «Sports», издаваемого в Сан-Паулу. «В противовес британской школе, которая говорит о том, что мяч должен быть доставлен нападающими в непосредственную близость к воротам, откуда следует наносить удар, бразильская школа утверждала, что удары могут наноситься с любой дистанции – самым главным в ударе была точность, а не близость к воротам во время его нанесения». Дальше говорилось о том, что коллективное превосходство в нападении необязательно, достаточно всего двух или трех игроков, оторвавшихся с мячом, которые своей скоростью и внезапностью дезориентируют защитные построения соперника. Предчувствие, что британский футбол был недостаточно нацелен на ворота, подтверждалось странным образом тем, что британские комментаторы стали намного более критичными в свете усовершенствования центральноевропейского футбола. Возможно, это произошло потому, что любые вещи рано или поздно случаются, а возможно, шотландские эмигранты, игравшие в «Уондерерс», делали слишком много передач и этим вызвали возмущение, или, может быть, британская игра в то время, за шесть лет до изменения правил определения офсайда была более сложной, чем стала после. Какой бы ни была правда, становится ясно, что бразильский стиль делал ставку на индивидуальное мастерство, а не на командное.

Футбол в Бразилии в то время был где-то на таком же уровне, как и в регионе Ла-Плата. Их первые десять международных встреч – все против Аргентины, Уругвая или Чили – принесли всего три победы, а в 1917-м в розыгрыше Кубка Америки они уступили четыре раза – и снова в матчах против Аргентины и Уругвая. В 1919-м у них получилось намного лучше – они выиграли турнир, во многом благодаря уловке, в которой один защитник выполнял чисто оборонительные функции, в то время как другой имел право подключаться к атакам. До изящества было еще далеко, но все же это был первый раз, когда Бразилия осознала необходимость оборонительных построений.

Несмотря на тот успех, до континентального доминирования было еще далеко. Бразилия выиграла всего шесть из двадцати матчей, сыгранных против Аргентины до 1940 года, и пять из тринадцати против Уругвая. В 1922-м они вновь победили в Кубке Америки, но лишь в 1949 году им удалось это сделать в третий раз (удивительно, но только пятый свой титул в 1997 году Бразилия выиграла не у себя дома).

Внутренние споры внутри федерации привели к тому, что на чемпионате мира в 1930 году Бразилия была представлена только игроками «Кариоки». Свою стартовую игру против Югославии они проиграли со счетом 1:2 («Бразилия была умнее индивидуально, но слабее коллективно», – писал Глэнвилл) и, несмотря на уверенную победу над сборной Боливии 4:0, вылетели из турнира.

С 1933 года бразильские футболисты официально стали профессионалами, что помогло хотя бы убеждать их возвращаться домой после европейских турне, однако потребовалось время, пока это повлияло на результаты сборной и стиль их игры.

Вылетев с чемпионата мира 1934 года после поражения 1:3 от Испании, сборная Бразилии взяла курс на Белград, где сыграла товарищеский матч против сборной Югославии, в котором была раздавлена со счетом 8:4. Это была команда с такими звездами, как Домингос, Леонидас и Валдемар де Брито, но тактически они были ужасно беспомощны, даже еще больше, чем четыре года назад в Монтевидео. «Было много пространства между линиями, – объяснял футбольный историк Иван Сотер. – Югославы были способны этим воспользоваться, показывая недочеты старомодной системы». Было ясно – что-то нужно менять.

Дори Киршнер – венгр в Бразилии

Первую попытку адаптировать «дубль-вэ-эм» в Бразилии сделал Жентил Кардосо, но у него было две проблемы: практически не было футбольного опыта и он был темнокожим. Кардосо был чистильщиком сапог, официантом, водителем трамвая и пекарем, а затем присоединился к торговому флоту. Это позволило ему часто бывать в Европе, где все свое свободное время он проводил на футболе. Он стал ярым фанатом английской игры и позже утверждал, как наблюдал зарождение системы «дубль-вэ-эм» в «Арсенале» Герберта Чепмена. «Он был необычайным человеком, – вспоминал Сотер, – любившим порассказать истории своих путешествий». Часто они были приукрашены, но была очевидной его способность к тактическому анализу. Он видел «дубль-вэ-эм», осознавал ее возможности и понимал, что, хоть она и очень отличается от того, что было в бразильском футболе, за этой системой будущее.

Кардосо выпала возможность попробовать себя на тренерском мостике в 30-е годы, когда он делил время между морем и футболом. Он внедрял «дубль-вэ-эм» в маленьком клубе из Кариоки «Сириу Либаньес», где следил за становлением Леонидаса. «Это был полностью бразильский игрок, – писал о нападающем драматург Нелсон Родригес. – Он был полон фантазии, импровизации, ребячества и чутья, которое отличало всех великих бразильских футболистов». Другими словами, он не был одним из тех форвардов, которых англичане предпочитали использовать в «дубль-вэ-эм». Форму можно было скопировать, но вот с адаптацией стиля игры могли возникнуть проблемы.

«Сириу Либаньес» был слишком маленьким для клуба, способного осилить изобретение Кардосо, и даже после того, как он перешел в клуб побольше – «Бонсусессо» – и взял Леонидаса с собой, его идеи мало кто разделял. Он записывал для цитирования во время разговоров с командой Сократа, Цицерона и Ганди и расширил бразильский футбольный словарь – «змея» означало хороший игрок, а «зебра» использовалось для описания шокирующего результата, однако, как замечал Сотер, «люди его всерьез не воспринимали как тактика».

Понадобился европеец, Дори Киршнер, чтобы окончательно внедрить «дубль-вэ-эм» в Бразилии, несмотря на то что венгр умер, не дождавшись, пока его идеи воплотятся. «Когда Киршнер приехал в Бразилию, Жентил много говорил о «дубль-вэ-эм», – делился в интервью с Айдэном Хэмилтоном предшественник и последователь Киршнера Флавио Коста, – но ему никогда не хватало доверия, чтобы внедрить ее. Именно Киршнер был тем, кто попытался внедрить футбольную систему».

Киршнер стал мистической фигурой в Бразилии – мудрец с далеких земель, принесший великое знание, и, как все великие пророки, ушел непризнанным при жизни. Его изображают как евангелиста без истории, как человека из ниоткуда. «Мы даже не знаем, был он венгром, румыном или богемцем…» – говорил Роберто Ассаф, телевизионный мудрец и великий хроникер «Фламенго». Смущение понятно. Через некоторое время «И» и «Р» в фамилии поменялись местами, в Бразилии фамилию «Киршнер» произносили как «Кришнер»; а любой, кто будет искать «Кришнера», ничего не найдет. Как писал в своем предисловии к «Футболу» Алекс Беллос: «Бразилия небогата на факты… Это страна, построенная на историях, легендах и слухах».

Это объясняет загадочную ауру Киршнера, но не объясняет, почему президент «Фламенго» Хосе Бастос Падилья положился на него как на человека, способного обеспечить доминирование «Кариоки», выделив даже деньги на строительство нового стадиона. Чем бы он ни руководствовался, но при его назначении он получил тренера с отличным послужным списком в дунайском футболе и, более того, прямой выход на Джимми Хогана. Хогана регулярно провозглашали отцом венгерского, австрийского и немецкого футбола, что позволяет сделать вывод, что он также являлся дедушкой футбола бразильского.

Киршнер родился в Будапеште и, будучи игроком, разделил успех с «МТК», выиграв чемпионство Венгрии в 1904-м и 1908 годах, а также заработав несколько вызовов в сборную. Левый полузащитник, который при надобности мог сыграть и в центре, он умел держать мяч и отмечался хорошей игрой головой. В последние годы карьеры игрока его тренировал Хоган, а в 1918 году он стал его преемником на посту тренера «МТК». Киршнер добыл чемпионство, но через год уехал в Германию.

Там у него были более скромные успехи со «Штутгартер Кикерс», чемпионство Германии с «Нюрнбергом» и памятный этап в мюнхенской «Баварии». С этой командой Киршнер разделил чемпионство с «Гамбургом» в так называемом «вечном финале». В начале карьеры Киршнер, как и Гуттманн, нигде подолгу не задерживался: он работал в «Айнтрахте» (Франкфурт), потом в «Базеле» (Швейцария), с которым в первый же год добился повышения в классе. После этого он сразу ушел и присоединился к Хогану и еще одному англичанину, номинальному главному тренеру, Тедди Дакворту, для подготовки сборной Швейцарии к Олимпийским играм в Париже. Там они достигли величайшего успеха в истории швейцарского футбола, дойдя до финала, пусть и проиграв там действующим чемпионам – сборной Уругвая.

Киршнер вернулся в Германию, в «Шварц-Вайс Эссен», после чего в 1925 году стал тренировать «Грассхоперс» (Цюрих). Там он провел свои следующие девять лет, выиграв три чемпионства и четыре Кубка, пока его место не занял Карл Раппан. Остался ли он в Германии или же вернулся обратно в Венгрию, где в ходу все еще была классическая «дунайская» расстановка 2–3–5, мы точно не знаем, однако создается впечатление, что именно в Швейцарии Киршнер убедился в достоинствах системы «дубль-вэ-эм» или, по крайней мере, ее вариантов. Поэтому, когда в 1937 году ему поступило предложение от Падильи, в Рио-де-Жанейро он взял с собой расстановку, которая положила начало революции в бразильском футболе.

Сравнение бразильского футбола того времени с тлеющими углями еще довольно мягкое, потому что в консервативности он мало чем отличался от английского. Когда Киршнер пришел в команду, в центре поля там играл Фаусто дос Сантос, «Черное чудо», рекордсмен по количеству проведенных матчей. В бразильском футболе существовала четкая иерархия, где наверху были полузащитники, а внизу крайние защитники, и дос Сантос говорил Киршнеру, что не могло быть и речи о том, чтобы он возвращался в защиту. Мнения фанатов и журналистов по этому поводу разделились, и все вопросы уладил Падилья, вмешавшись, выгнав Фаусто и сказав тому, что он еще и остался должен клубу. По крайней мере, эта легенда характеризует Киршнера как непреклонного реформатора, который не обращал внимания ни на традиции, ни на личности игроков.

Хотя не все было так гладко. Идеи редко реализуются так, как их задумывает создатель, и в этот раз обстоятельства сыграли свою роль. Глядя на Ассафа, Киршнер был поражен состоянием медицинских учреждений, которые он нашел в клубе, и его первым решением, далеким от тактической теории, было отправить всех игроков на медицинское обследование. Фаусто, как выяснилось, страдал туберкулезом на ранней стадии, и это могло бы убить его через пару лет, поэтому решение отодвинуть его глубже к воротам было принято не только из побуждений идеологии, но и по причине его ухудшающегося самочувствия. Трудно предположить, что произошло бы, если бы Фаусто был здоров – может быть, команда стала бы играть привычную схему 2–3–5, или его перевели бы на край полузащиты, а защитные функции заставили исполнять другого игрока.

Представление о системе «дубль-вэ-эм» Киршнера сильно отличалось от принятого в Британии. Будучи венгром, пускай и прошедшим школу швейцарского футбола, он бы не стал строить игру со стоппером в стиле Герби Робертса, или в центре поля, или где-нибудь еще. А даже если и стал бы, то Фаусто дос Сантос был абсолютно неподходящей для этого фигурой. То, что Киршнер и бразильцы называли «дубль-вэ-эм», было больше похоже на метод Витторио Поццо, т. е. больше походило на систему «дубль-вэ-дубль-вэ», где центральный полузащитник действовал немного глубже крайних полузащитников, но перед своими защитниками. Как замечал Сотер, хотя в бразильском футболе того времени эта система и казалась чрезвычайно оборонительной, она и близко не была такой уж жесткой и нерезультативной.

Хоть его биография не настолько туманна, как кажется, однако факт остается фактом – однажды Киршнер просто исчез. Флавио Коста, которого он сменил у руля клуба, был бывшим игроком «Фламенго» и остался при нем ассистентом, потому что тот не знал португальского. При каждом удобном случае Коста пытался дискредитировать его, выражая презрение к системе «дубль-вэ-эм» и занимая сторону Фаусто во время споров. Результаты были удручающими. Несмотря на забитые восемьдесят три мяча в двадцати трех играх, «Фламенго» финишировал вторым в Кариоке сразу за их вечными соперниками, «Флуминенсе», после чего методы Киршнера были высмеяны в местных СМИ. В первой игре чемпионата 1938 года «Фламенго» играл против «Васко да Гамы» и потерпел поражение 0:2. Досады добавляло еще и то, что это была первая игра клуба на новом стадионе «Эстадио да Гавеа». После этого Киршнера уволили, а его место занял Флавио Коста.

Практически непонятый и непопулярный Киршнер, скорее всего, хотел вернуться в Европу, но, вероятно, боялся возвращения антисемитского режима в Будапешт, где Миклош Хорти объявил о заключении союза с нацистской Германией. Поэтому он остался в Рио. В 1939 году его назначили тренером в «Ботафого», но в следующем году он уволился, а в 1941-м умер от загадочного вируса.

Со всеми подозрениями, которые к нему были, Киршнера попросили быть советником тренера национальной сборной Бразилии Адемара Пименты на чемпионате мира 1938 года, проходившем во Франции. До начала турнира Томас Маццони, тогда работавший газетным репортером, посетил матч Франции и Англии на стадионе «Коломб» в Париже. Англия была очень убедительна и выиграла со счетом 4:2, после чего шокированный Маццони написал, что они играли с тремя защитниками. Такая игра, резюмировал он, никогда бы не прижилась в Бразилии.

Все-таки вещи менялись, и Бразилия на том турнире играла с Мартимом Силвейрой на позиции центрального полузащитника, два крайних нападающих, Ромеу и Перасио, были отодвинуты, и получилась схема, которая стала известна как ponta da lanca («острие копья»), определяя процесс, продолжавшийся еще некоторое время. К концу 30-х даже те страны, которые будто бы играли по схеме 2–3–5, поняли, что пять нападающих, растянутых в один ряд, это слишком. Маттиас Синделар сократил переднюю линию, добавив австрийцам гибкости, в то время как в Аргентине и Уругвае общим местом была атака крайних нападающих из глубины. Силвейра был куда более атакующим игроком, нежели Луисито Монти, и поэтому схема бразильцев в 1938-м немного отличалась от Италии, игравшей по методике Поццо.

Очевидно, это помогло, потому что Бразилия добралась до полуфинала, хотя в поздней стадии турнира Жоао Салданья, журналист, ставший в 1969 году тренером национальной сборной, критиковал их, говоря, что с третьим защитником они слишком далеко зашли. Он был прав, потому что бразильцы пропустили 10 мячей в пяти играх (3 из них с пенальти) – в этом он находил доказательства ужасной паники в защите при давлении на нее.