Текст книги "Битва королей. Книга I"

– Насколько хорошо защищен город?

– Стены там высокие и крепкие, но кто будет стоять на них? Они строят скорпионы и огнеметы, верно, но золотых плащей мало, да и те новички, а других у них нет. Быстрый удар, как делает ястреб, падая на зайца, – и город наш. Если ветер будет попутным, завтра к вечеру ваш король сможет взойти на Железный трон. Карлика мы оденем в дурацкий наряд и будем колоть ему задницу копьями, чтобы он плясал нам, а ваш добрый король, быть может, даст мне на ночь прекрасную королеву Серсею. Я слишком долго живу в разлуке со своими женами, служа ему.

– У тебя нет жен, пират, – только наложницы, и тебе хорошо платят за каждый день твоей службы и за каждый корабль.

– Только на словах. Добрый сир, мне нужно золото, а не слова на бумаге. – Он бросил виноградину себе в рот.

– Ты получишь свое золото, когда мы возьмем казну в Королевской Гавани. В Семи Королевствах нет человека честнее, чем Станнис Баратеон. Он свое слово сдержит. – Что за мир, подумал Давос, где контрабандисты низкого рода должны ручаться за честь королей?

– Да, он говорит то же самое. А я говорю – давайте это сделаем. Даже этот виноград не такой спелый, как тот город, дружище.

Служанка принесла эль, и Давос дал ей медную монету.

– Может, мы и могли бы взять Королевскую Гавань, как ты говоришь, – только вот долго ли мы ее удержим? Известно, что у Тайвина Ланнистера в Харренхолле большое войско, а лорд Ренли…

– Ах да, младший брат. Тут дела обстоят не столь хорошо, друг мой. Король Ренли не сидит сложа руки. Виноват – здесь он лорд Ренли. Столько королей, что язык заплетается. Братец Ренли вышел из Хайгардена со своей прекрасной молодой королевой, великолепными лордами, блестящими рыцарями и большим пехотным войском и идет по Дороге Роз к тому самому городу, о котором мы говорим.

– Он взял с собой жену?!

– Да – только не сказал мне зачем. Может, ему неохота расставаться с теплым гнездышком между ее ног даже на одну ночь, а может, он просто верит в свою победу.

– Надо сказать королю.

– Я уже позаботился об этом, добрый сир. Хотя его милость так хмурится каждый раз, когда видит меня, что я боюсь являться пред его очи. Может, я больше нравился бы ему, если бы носил власяницу и никогда не улыбался? Но я человек откровенный – пусть терпит меня в шелках и парче. Не то я уведу свои корабли туда, где меня больше любят. Этот меч – никакой не Светозарный, дружище…

Внезапная перемена разговора смутила Давоса.

– Меч?

– Ну да – тот, который извлекли из огня. Мне многое рассказывают – людям нравится моя улыбка. На что Станнису обгоревший меч?

– Горящий меч, – поправил Давос.

– Обгоревший – и радуйся, что это так. Знаешь сказку о том, как был выкован Светозарный? Я тебе расскажу. Было время, когда весь мир окутывала тьма. Чтобы сразиться с нею, герою нужен был меч, какого никогда еще не бывало. И вот Азор Ахай, не смыкая глаз, тридцать дней и тридцать ночей работал в храме, закаляя свой клинок в священном огне. Огонь и молот, огонь и молот – и вот наконец меч был готов. Но когда герой погрузил его в воду, сталь разлетелась на куски.

Будучи героем, он не мог просто пожать плечами и утешиться таким вот великолепным виноградом, поэтому он начал снова. На этот раз он ковал пятьдесят дней и пятьдесят ночей, и меч вышел еще краше первого. Азор Ахай поймал льва, чтобы закалить клинок в его алой крови, но меч снова рассыпался на части. Велико было горе героя, но он понял, что должен сделать.

Сто дней и сто ночей ковал он третий клинок, и когда тот раскалился добела в священном огне, Азор Ахай призвал к себе жену. «Нисса-Нисса, – сказал он ей, ибо так ее звали, – обнажи свою грудь и знай, что я люблю тебя больше всех на свете». И она сделала это – не знаю уж почему, – и Азор Ахай пронзил дымящимся мечом ее живое сердце. Говорят, что ее крик, полный муки и радости, оставил трещину на лунном диске, но кровь ее, душа, сила и мужество перешли в сталь. Вот как был выкован Светозарный, Красный Меч Героев.

Понял теперь, к чему я клоню? Радуйся, что его милость вытащил из костра обыкновенный обгоревший меч. Слишком яркий свет ранит глаза, дружище, а огонь жжется. – Салладор Саан, причмокнув, доел последнюю виноградину. – Как ты думаешь, когда король прикажет нам выйти в море, добрый сир?

– Я думаю, скоро – если его бог так захочет.

– Значит, его бог – не твой, дружище сир? Какому же богу молится сир Давос Сиворт, рыцарь лукового корабля?

Давос глотнул эля, чтобы выиграть время. Здесь полно народу, а ты не Салладор Саан, напомнил он себе. Будь поосторожнее с ответом.

– Мой бог – король Станнис. Он создал меня и благословил своим доверием.

– Я это запомню. – Салладор Саан встал из-за стола. – Прошу прощения. От винограда я проголодался, а на «Валирийке» меня ждет обед. Рубленая баранина с перцем и жареные чайки, фаршированные грибами, сладким укропом и луком. Скоро мы будем вместе пировать в Красном замке, а карлик нам споет. Когда будешь говорить с королем Станнисом, будь добр, не забудь упомянуть, что к новолунию он будет должен мне еще тридцать тысяч драконов. Лучше бы он отдал этих богов мне. Они были слишком красивы, чтобы жечь их, и я выручил бы за них приличную цену в Пентосе или в Мире. Ну ладно – я прощу его, если он даст мне на ночь королеву Серсею. – Лисниец хлопнул Давоса по спине и вышел с таким видом, словно гостиница принадлежала ему.

Сир Давос Сиворт еще долго сидел над своей кружкой и думал. Год назад он побывал со Станнисом в Королевской Гавани – на турнире, который король Роберт устроил в честь именин принца Джоффри. Он помнил красного жреца Тороса из Мира и пылающий меч, которым тот орудовал в общей схватке. Жрец представлял собой красочное зрелище в развевающихся красных одеждах и с клинком, объятым бледно-зеленым пламенем, но все знали, что это не настоящее волшебство, – меч в конце концов погас, и Бронзовый Йон Ройс оглоушил Тороса обыкновенной палицей.

«Поглядеть бы на настоящий огненный меч. Но такой ценой…» Думая о Ниссе-Ниссе, Давос представлял себе свою Марию, добродушную толстуху с обвисшими грудями и ласковой улыбкой, лучшую женщину в мире. Он попытался вообразить, как пронзает ее мечом, и вздрогнул. «Нет, не гожусь я в герои», – решил он. Если это цена волшебного меча, ему она не по карману.

Он допил свой эль и вышел, снова потрепав горгулью по голове и пожелав ей удачи. Она им всем понадобится, удача.

Уже совсем стемнело, когда к «Черной Бете» пришел Деван с белым как снег конем в поводу.

– Мой лорд-отец, – сказал мальчик, – его милость приказывает вам явиться к нему в Палату Расписного стола. Садитесь на коня и отправляйтесь сей же час.

Давосу приятно было поглядеть на Девана в пышном наряде оруженосца, но королевский приказ вызвал у него тревогу. «Уж не надумал ли Станнис выйти в море? Салладор Саан – не единственный капитан, утверждающий, что Королевская Гавань созрела для атаки, но первое, чему обучается контрабандист, – это терпение. На победу нам надеяться нечего. Я так и сказал мейстеру Крессену в тот день, как вернулся на Драконий Камень, и ничего с тех пор не изменилось. Нас слишком мало, а врагов слишком много. Для нас весла на воду – это смерть». Тем не менее Давос сел на коня – что ему оставалось?

Из Каменного Барабана, когда он подъехал, как раз вышло около дюжины знатных рыцарей и лордов-знаменосцев. Лорды Селтигар и Веларион коротко кивнули Давосу, остальные же сделали вид, что вовсе его не видят, – только сир Акселл Флорент остановился перемолвиться с ним словом.

Дядя королевы Селисы был толст, как бочка, с громадными ручищами и кривыми ногами. Уши у него торчали, как у всех Флорентов, – больше даже, чем у племянницы, и в них росли жесткие волосы, но это не мешало ему слышать все, что делается в замке. Сир Акселл был кастеляном Драконьего Камня десять лет, пока Станнис заседал в совете Роберта, а теперь сделался самым доверенным лицом королевы.

– Сир Давос, рад видеть вас, как всегда.

– Взаимно, милорд.

– Впрочем, я еще утром вас заметил. Как весело пылали эти ложные боги, правда?

– Ярко горели, спору нет. – Давос не доверял этому человеку при всей его учтивости. Дом Флорентов присягнул Ренли.

– Леди Мелисандра говорит, что иногда Рглор позволяет своим преданным слугам увидеть в пламени будущее. Нынче утром мне показалось, что я вижу в огне танцовщиц, прекрасных дев в желтом шелку, – они плясали и кружились перед великим королем. Мне думается, это правдивое видение, сир. Это одна из картин торжества, ожидающего его милость, когда мы возьмем Королевскую Гавань и трон, принадлежащий ему по праву.

«Такие пляски не во вкусе Станниса», – подумал Давос, но поостерегся перечить дяде королевы.

– Я видел только огонь – притом от дыма у меня глаза заслезились. Прошу прощения, сир, меня ждет король. – Давос прошел мимо, гадая, зачем он понадобился сиру Акселлу. Он человек королевы, я – короля.

Станнис сидел у Расписного стола с кучей бумаг перед собой. За его плечом стоял мейстер Пилос.

– Сир, – сказал король подошедшему Давосу, – взгляните на это письмо.

Тот послушно взял в руки бумагу.

– Написано красиво, ваша милость, – вот кабы я еще прочитать это мог. – В картах Давос разбирался не хуже кого другого, а вот писанину так и не одолел. Зато Деван знает грамоту, и младшенькие, Стеффон и Станнис, тоже.

– Да, я забыл. – Король раздраженно нахмурил брови. – Пилос, прочти ему.

– Слушаюсь, ваша милость. – Мейстер взял у Давоса пергамент и прочистил горло. – «Все знают, что я – законный сын Стеффона Баратеона, лорда Штормового Предела, от его леди-жены Кассаны из дома Эстермонтов. Честью нашего дома клянусь в том, что мой возлюбленный брат Роберт, наш покойный король, законных наследников не оставил. Отрок Джоффри, отрок Томмен и девица Мирцелла суть плоды гнусного кровосмешения Серсеи Ланнистер с ее братом, Джейме Цареубийцей. По праву рождения и крови я ныне требую вернуть мне Железный трон Семи Королевств Вестероса, и пусть все добрые люди присягнут мне на верность. Писано при Свете Владыки, под собственноручной подписью и печатью Станниса из дома Баратеонов, первого этого имени, короля андалов, ройнаров и Первых людей, правителя Семи Королевств». – Пилос с тихим шорохом свернул пергамент.

– Поставь «сиром Джейме Цареубийцей», – хмуро указал Станнис. – Кем бы он ни был, он остается рыцарем. Не знаю также, стоит ли называть Роберта «возлюбленным братом». Он любил меня не больше, чем был обязан, как и я его.

– Это всего лишь вежливый оборот, ваша милость, – заметил Пилос.

– Это ложь. Вычеркни. Мейстер говорит, что у нас в наличии сто семнадцать воронов, – сказал Станнис Давосу, – и я намерен использовать их всех. Я разошлю сто семнадцать таких писем во все концы государства, от Арбора до Стены. Надеюсь, что хотя бы сто из них достигнут своего назначения вопреки бурям, ястребам и стрелам, и сто мейстеров прочтут мои слова стольким же лордам в их горницах и опочивальнях, после чего письма как пить дать отправятся в огонь, а прочитавшие их будут молчать. Все эти лорды любят Джоффри, или Ренли, или Робба Старка. Я их законный король, но они отрекутся от меня, дай им только волю. Поэтому мне нужен ты.

– Я к вашим услугам, государь, – как всегда.

– Я хочу, чтобы ты отплыл на «Черной Бете» на север – к Чаячьему городу, Перстам, Трем Сестрам, даже в Белую Гавань зайди. Твой сын Дейл отправится на «Духе» к югу, мимо Мыса Гнева и Перебитой Руки, вдоль дорнийского побережья до самого Арбора. Каждый из вас возьмет с собой сундук с письмами, которые вы будете оставлять в каждом порту, остроге и рыбацком селении. Будете приколачивать их к дверям септ и гостиниц для всякого, кто умеет читать.

– Таких мало, – заметил Давос.

– Сир Давос прав, ваша милость, – сказал Пилос. – Лучше, чтобы эти письма читались вслух.

– Лучше, но опаснее. Радушного приема эти слова не встретят, – возразил Станнис.

– Дайте мне рыцарей, которые будут их читать, – предложил Давос. – У них это выйдет доходчивей, чем у меня.

Станнису это, видимо, понравилось.

– Хорошо, ты получишь их. Я могу набрать целую сотню рыцарей, которым чтение больше по душе, чем битва. Будь откровенен, когда можно, и скрытен, когда должно. Пусти в ход все свои контрабандистские штуки: черные паруса, потаенные бухты и прочее. Если тебе не достанет писем, возьми в плен пару септонов и засади их за переписку. Твой второй сын мне тоже понадобится. Он поведет «Леди Марию» через Узкое море, в Браавос и другие Вольные Города, чтобы доставить такие же письма тамошним правителям. Пусть весь мир знает о моей правоте и о бесчестье Серсеи.

«Узнать-то он узнает, – подумал Давос, – но вот поверит ли?» Он задумчиво посмотрел на мейстера Пилоса, и король перехватил этот взгляд.

– Мейстер, пора браться за переписку. Нам понадобится много писем – и скоро.

– Слушаюсь, – сказал Пилос и с поклоном удалился. Король дождался, когда он уйдет, и спросил:

– О чем ты не хотел говорить в присутствии моего мейстера, Давос?

– Государь, Пилос неплохой парень, но каждый раз, глядя на его цепь, я не могу не пожалеть о мейстере Крессене.

– Старик сам повинен в своей смерти! – Станнис уставился в огонь. – Я не звал его на тот пир. Он гневил меня, он давал мне дурные советы, но я не хотел, чтобы он умер. Я надеялся, что он хоть несколько лет поживет на покое. Он вполне это заслужил, но… – король скрипнул зубами, – но он умер. И Пилос хорошо служит мне.

– Дело не столько в Пилосе, сколько в письме. Нельзя ли узнать, что говорят о нем ваши лорды?

Станнис фыркнул:

– Селтигар находит его восхитительным. Если б я показал ему содержимое моего судна, он и это нашел бы восхитительным. Другие кивают головами, как гуси, – кроме Велариона, который полагает, что дело решит сталь, а не слова на пергаменте. Как будто я сам не знаю. Пусть Иные возьмут моих лордов – я хочу знать твое мнение.

– Вы пишете прямо и сильно.

– И правдиво.

– И правдиво. Но у вас нет доказательств этого кровосмешения. Их не больше, чем было год назад.

– Доказательство своего рода имеется в Штормовом Пределе. Бастард Роберта. Зачатый в мою свадебную ночь, на постели, приготовленной для меня и моей жены. Делена принадлежит к дому Флорентов и была девицей, когда Роберт взял ее, поэтому он признал ребенка. Его зовут Эдрик Шторм, и говорят, он вылитый отец. Если люди его увидят, а потом посмотрят на Джоффри и Томмена, у них невольно возникнут сомнения.

– Кто ж его увидит в Штормовом-то Пределе?

Станнис побарабанил пальцами по Расписному столу.

– В этом и заключается трудность. Одна из многих. – Он поднял глаза на Давоса. – Ты хотел сказать еще что-то – так говори. Я не для того сделал тебя рыцарем, чтобы ты изощрялся в пустых любезностях. На то у меня есть лорды. Выкладывай, Давос.

Давос послушно склонил голову:

– Там в конце есть одна фраза… как бишь ее? «Писано при Свете Владыки…»

– Да. И что же? – Король сцепил зубы.

– Народу не понравятся эти слова.

– Как и тебе? – резко спросил Станнис.

– Не лучше ли будет сказать: «Писано пред очами богов и людей» или «Милостью богов старых и новых…»

– Ты что, святошей заделался, контрабандист?

– О том же я мог бы спросить и вас, господин мой.

– Вот оно что? Похоже, мой новый бог тебе не больше по душе, чем мой новый мейстер?

– Я не знаю Владыку Света, – признался Давос, – зато богов, которых мы сожгли нынче утром, я знал. Кузнец хранил мои корабли, а Матерь дала мне семерых крепких сыновей.

– Сыновей тебе дала жена. Ей ведь ты не молишься? То, что мы сожгли утром, – всего лишь дерево.

– Может, оно и так – но когда я мальчишкой попрошайничал в Блошином Конце, септоны меня иногда кормили.

– Теперь тебя кормлю я.

– Вы дали мне почетное место за вашим столом, а я взамен говорю вам правду. Народ не станет вас любить, если вы отнимете у него богов, которым он всегда поклонялся, и навяжете им нового, чье имя даже выговорить трудно.

Станнис рывком поднялся на ноги.

– Рглор. Что тут такого трудного? Не будут любить, говоришь? А разве меня когда-нибудь любили? Можно ли потерять то, что никогда не имел? – Станнис подошел к южному окну, глядя на освещенное луной море. – Я перестал верить в богов в тот самый день, как «Горделивая» разбилась в нашем заливе. Я поклялся никогда более не поклоняться богам, способным столь жестоко отправить на дно моих отца и мать. В Королевской Гавани верховный септон все вещал, бывало, что добро и справедливость исходят от Семерых, но то немногое, что я видел из того и другого, проистекало всегда от людей.

– Но если вы не верите в богов…

– …то зачем обременять себя новым? – прервал Станнис. – Я задавал себе тот же вопрос. В божественных делах я мало что понимаю, да и понимать не хочу, но красная жрица имеет силу.

(Да – но что это за сила?)

– Крессен имел мудрость, – сказал Давос.

– Я верил в его мудрость и в твою хитрость – а что я получил взамен, контрабандист? Штормовые лорды отправили тебя несолоно хлебавши. Я пришел к ним как нищий, и они насмеялись надо мной. Ну что ж – я не стану больше просить, а им будет не до смеха. Железный трон мой по праву, а попробуй возьми его! В стране четыре короля, а у трех других золота и людей больше, чем у меня. Все, чем владею я, – это корабли и она. Красная женщина. Известно ли тебе, что половина моих рыцарей даже имя ее называть боится? На колдунью, способную вселить такой страх во взрослых мужчин, нельзя смотреть свысока, даже если она ни на что более не способна. Тот, кто боится, все равно что побит. Но может быть, она способна и на большее – скоро я это узнаю.

Мальчишкой я как-то подобрал раненую самку ястреба, выходил ее и назвал Гордокрылой. Она сидела у меня на плече, летала за мной из комнаты в комнату, брала пищу у меня из рук, вот только в небо подниматься не хотела. Я постоянно брал ее на охоту, но она никогда не взлетала выше деревьев. Роберт прозвал ее Слабокрылой. У него самого был сокол по имени Гром, который бил без промаха. В конце концов наш двоюродный дед сир Харберт посоветовал мне взять другую птицу. С Гордокрылой я только дурака из себя строю, сказал он – и был прав. – Станнис Баратеон отвернулся от окна и от призраков, блуждающих над морем к югу от замка. – Семеро посылали мне разве что воробьев. Пришло время попробовать другого ястреба, Давос. Красного ястреба.

Теон

В Пайке не было безопасной якорной стоянки, но Теон Грейджой хотел взглянуть на отцовский замок с моря – как десять лет назад, когда боевая галея Роберта Баратеона увезла его в приемыши к Эддарду Старку. В тот день он стоял у борта, слушая, как плещут весла и бьет барабан мастера, а Пайк таял вдали. Теперь он хотел видеть, как Пайк приближается, поднимаясь из моря.

«Мириам», послушная его желаниям, обогнула мыс. Паруса хлопали, а капитан проклинал ветер, команду и капризы знатных лордов. Теон, натянув на голову капюшон плаща, ждал, когда появится его дом.

На берегу не было ничего, кроме голых утесов, и замок казался одним из них – его стены, башни и мосты, сложенные из такого же черно-серого камня, омывались теми же солеными водами, поросли той же темно-зеленой плесенью, и те же морские птицы гадили на них. Полоса суши, на которой Грейджои воздвигли свою крепость, некогда вонзалась в океан, как меч, но волны, бившие в нее денно и нощно, раздробили ее еще пару тысяч лет назад. Остались три голых островка да дюжина скал, торчащих из воды, как колонны храма какого-то морского бога, а гневные валы по-прежнему пенились вокруг них.

Темный, мрачный и грозный, Пайк словно врос в эти острова и утесы. Стена, отгораживающая его от материка, смыкалась вокруг большого каменного моста, перекинутого к самому большому острову. Там стоял массивный Большой замок, а дальше – Кухонный и Кровавый замки, каждый на своем островке. Башни и службы, расположенные на скалах, соединялись с ближними утесами крытыми переходами, а с дальними – подвесными мостами.

Морская башня торчала на самом конце сломанного меча, круглая и высокая, самая старая в замке. Волны изглодали скалу, служившую ей основанием. Низ башни побелел от вековой соли, верх оброс толстым одеялом зеленого лишайника, зубчатый венец почернел от копоти сторожевых костров.

Над Морской башней развевалось отцовское знамя. «Мириам» была еще слишком далеко, но Теон и так знал, что на нем изображен гигантский кальмар дома Грейджоев, золотой кракен, раскинувший щупальца по черному полю. Знамя на железном шесте трепетало от ветра, как птица, рвущаяся в полет. Здесь на кракена не падала тень реющего над ним лютоволка Старков.

Ни одно зрелище еще не затрагивало Теона так глубоко. В небе над замком сквозь редкие облака виднелся красный хвост кометы. Маллистеры всю дорогу от Риверрана до Сигарда спорили о том, что она предвещает. «Это моя комета», – сказал себе Теон, просунув руку под плащ на меху. В его кармане, в кошельке из промасленной кожи, лежало письмо от Робба Старка – бумага, чья ценность равнялась короне.

– Узнаете ваш замок, милорд? Он остался таким же, как вам запомнился? – спросила дочь капитана, прильнув к нему сбоку.

– Теперь он кажется меньше, чем был, – признался Теон, – но это, возможно, из-за расстояния. – «Мириам» – пузатая торговая шхуна из Староместа, везущая вино, ткани и зерно в обмен на железную руду, а капитан ее – пузатый южанин. Суровое море, бьющее в подножие замка, заставляет его толстые губы трястись, и он держится от земли дальше, чем хотелось бы Теону. Капитан с островов на своей ладье прошел бы вдоль самых утесов, под высоким мостом, соединяющим воротную башню с Большим замком. Южанин не смог отважиться на такое, остался на безопасном расстоянии, и Теону приходится довольствоваться видом Пайка издали. «Мириам» даже и теперь приходится лавировать, чтобы не угодить на скалы.

– Тут, должно быть, очень ветрено, – заметила дочь капитана.

– Ветрено, холодно и сыро, – засмеялся Теон. – Незавидное место, по правде сказать… но мой лорд-отец говорил мне, что в суровых местах растут суровые люди, а суровые люди правят миром.

Капитан, сам зеленый как море, подошел к ним и спросил с поклоном:

– Можем ли мы теперь идти в порт, милорд?

– Можете, – с легкой улыбкой на губах ответил Теон. Обещанное им золото сделало из южанина льстивого раба. Путешествие получилось бы совсем другим, если бы в Сигарде Теона, как он надеялся, ждала ладья с островов. Железные капитаны горды, обладают несгибаемой волей и к знатности почтения не питают. Острова слишком малы, чтобы поклоняться кому-то, а ладья и того меньше. Если каждый капитан, как принято говорить, – король на своем корабле, неудивительно, что острова называют страной десяти тысяч кораблей. А когда ты видишь, как твой король срет на борт и зеленеет во время бури, тебе трудно преклонять колено и притворяться, что перед тобой бог. «Людей создает Утонувший Бог, – сказал несколько тысяч лет назад старый король Уррон Краснорукий, – но короны создают сами люди».

Притом у ладьи на дорогу ушло бы вполовину меньше времени. «Мириам», по правде сказать, – просто корыто, и Теону не хотелось бы оказаться на ней во время шторма. Впрочем, жаловаться ему особенно не на что. Он жив-здоров, не утонул, и в этом путешествии были свои прелести. Он обнял девушку одной рукой и сказал ее отцу:

– Извести меня, когда придем в Лордпорт. Мы будем внизу, в моей каюте. – И он увел девушку на корму, а отец угрюмо посмотрел им вслед.

Каюта, собственно, принадлежала капитану, но он отдал ее в распоряжение Теона, когда они отплыли из Сигарда. Дочь свою он, правда, гостю не предоставил, но она легла к Теону в постель по доброй воле. Чаша вина, немного тихих слов – и готово. Девица казалась пухловатой на его вкус и вся покрыта веснушками, но ее груди хорошо ложились ему в ладони, и она была девственницей, когда он ее взял. Не совсем обычно в ее возрасте, но хорошо для разнообразия. Капитан этого явно не одобрял, и Теону забавно было смотреть, как тот подавляет свое бешенство, рассыпаясь в любезностях перед знатным лордом. Обещанный кошель с золотом никогда не покидал капитанских мыслей.

Теон сбросил мокрый плащ, и девушка сказала:

– Как вы, должно быть, рады вернуться домой, милорд. Сколько же лет вас не было?

– Десять или около того. Я был десятилетним мальчишкой, когда меня увезли в Винтерфелл и отдали на воспитание Эддарду Старку. – Воспитанник по названию, заложник по сути. Полжизни в заложниках… но теперь этому конец. Он снова распоряжается собственной жизнью, и ни одного Старка вокруг. Он привлек к себе капитанскую дочь и чмокнул ее в ухо. – Снимай плащ.

Она опустила глаза, вдруг засмущавшись, но сделала, как он велел. Когда тяжелый мокрый плащ упал с ее плеч на палубу, она слегка поклонилась Теону и улыбнулась. Улыбка у нее была глуповатая, но Теон никогда не требовал от женщин ума.

– Иди сюда, – приказал он. Она повиновалась.

– Я никогда еще не бывала на Железных островах.

– Считай, что тебе повезло. – Он погладил ее по волосам, темным и тонким, растрепавшимся на ветру. – Это неприветливая, каменистая земля, не обещающая покоя и унылая на вид. Смерть здесь всегда где-то рядом, а жизнь скудна и сурова. Мужчины вечерами пьют эль и спорят о том, кому из них хуже живется – рыбакам, которые бьются с морем, или крестьянам, которые пытаются что-то вырастить на своей тощей почве. По правде говоря, хуже всего приходится рудокопам – они гнут спину под землей, и чего ради? Железо, свинец, олово – вот единственные наши сокровища. Не диво, что островитяне былых времен занимались морским разбоем.

Глупышка будто и не слушала его.

– Я могла бы сойти с вами на берег – если бы вы пожелали…

– Можешь сойти, коли охота, – согласился Теон, тиская ее грудь, – только, боюсь, не со мной.

– Я готова работать у вас в замке, милорд, чистить рыбу, печь хлеб и сбивать масло. Отец говорит, что не едал ничего вкуснее моей похлебки из крабов с перцем. Вы могли бы найти мне местечко у себя на кухне, и я бы готовила вам ее.

– А по ночам согревала бы мне постель? – Он нащупал тесемки ее корсажа и стал развязывать их ловкими, опытными пальцами. – В былые времена я привез бы тебя домой, как трофей, и сделал бы своей женой, хотела бы ты этого или нет. Все Железные люди так поступали. У мужчины была каменная жена, настоящая, уроженка островов, как и он, и были морские жены, взятые в набегах.

Девушка широко раскрыла глаза – но не потому, что он обнажил ее груди.

– Я согласна стать вашей морской женой, милорд.

– Увы, те времена миновали. – Теон обвел пальцем тяжелую грудь, спускаясь к пухлому коричневому соску. – Мы уже не летаем по ветру, неся огонь и меч, и не берем то, что нам хочется. Мы ковыряемся в земле и закидываем в море сети, как все прочие, и почитаем себя счастливыми, если на зиму у нас есть соленая треска и овсянка. – Он взял сосок в рот и прикусил так, что девушка ахнула.

– Можете взять меня снова, если хотите, – шепнула она ему на ухо.

Он оторвался от ее груди, оставив на коже темно-красную отметину.

– Я хочу научить тебя кое-чему новому. Развяжи мне тесемки внизу и поласкай ртом.

– Ртом?

Он легонько провел пальцем по ее пухлым губам.

– Эти губы для того и созданы, милая. Если хочешь быть моей морской женой, делай, как я велю.

Поначалу она стеснялась, но для своего невеликого разума освоилась быстро, к удовольствию Теона. Рот у нее был столь же влажный и приятный, как другое отверстие, и ему не приходилось слушать ее глупую болтовню. «В прежние времена я и правда сделал бы ее своей морской женой, – думал он, запустив пальцы в ее спутанные волосы. – В прежние времена, когда мы еще жили по старому закону – топором, а не киркой, и брали, что хотели, будь то богатство, женщины или слава. Тогда Железные люди не работали под землей – этим занимались невольники, они же копались в земле или выращивали коз и овец. Ремеслом островитян была война. Утонувший Бог создал их для набегов и насилия – они терзали королевства и вписывали свои имена в память живущих огнем, кровью и песнями».

Эйегон Дракон уничтожил старый закон. Он сжег Черного Харрена, вернул его королевство слабосильным речным жителям и превратил Железные острова в заштатную провинцию обширного государства. Но старые кровавые предания еще рассказывались на островах – у костров из плавника, у дымных очагов и даже в высоких чертогах Пайка. Среди титулов Теонова отца числилось «Лорд-Жнец», в то время как девиз Грейджоев гласил «Мы не сеем».

И не столько ради такого пустяка, как корона, поднял свое восстание лорд Бейлон, сколько для того, чтобы вернуться к старому закону. Роберт Баратеон с помощью своего друга Эддарда Старка положил кровавый конец этой мечте, но теперь они оба мертвы. Вместо них правят мальчишки, и государство, выкованное Эйегоном, раскололось на куски. «Сейчас то самое время, – думал Теон, пока дочь капитана водила губами по его плоти, – тот самый год, тот самый день, а я – тот самый человек». Он криво улыбнулся, гадая, что скажет отец, услышав, что Теон, самый младший, мальчуган, заложник, преуспел там, где сам лорд Бейлон потерпел поражение.

Заключительный миг налетел внезапно, как шторм, и семя Теона наполнило рот девушки. Испуганная, она хотела отпрянуть, но Теон удержал ее за волосы. Она поднялась и прильнула к нему.

– Так хорошо, милорд?

– Неплохо.

– Солоно, – пожаловалась она.

– Как море?

Она кивнула:

– Я всегда любила море, милорд.

– Я тоже. – Он покатал ее сосок между пальцами. Это правда. Море для Железных людей – это свобода. Он не вспоминал об этом, пока «Мириам» не отплыла из Сигарда, но вспомнил, услышав поскрипывание мачт и снастей, капитанские команды и гул ветра в парусах – звуки столь же знакомые, как биение собственного сердца, и столь же утешительные. «Больше я их не забуду, – клялся себе Теон. – Никогда больше не стану удаляться от моря».

– Возьмите меня с собой, милорд, – ныла дочь капитана. – Мне не обязательно жить у вас в замке. Я могла бы остаться где-нибудь в городе и быть вашей морской женой. – Она хотела погладить его по щеке, но Теон отвел ее руку и встал с койки.

– Мне место в Пайке, а твое – на этом корабле.

– Я не могу больше оставаться здесь.

Он завязал свои бриджи.

– Почему?

– Из-за отца. Когда вы уйдете, он накажет меня, милорд, будет ругать меня и бить.

Теон накинул плащ.

– Такие уж они, отцы, – согласился он, застегнув серебряную пряжку. – Скажи ему, что он должен радоваться. Я столько раз тебя брал, что ты скорее всего беременна – не каждому выпадает честь растить королевского бастарда. – Она уставилась на него, и он вышел, оставив ее в каюте.

«Мириам» огибала лесистый мыс. Под его поросшими сосной скалами выбирали сети около дюжины рыбачьих лодок. Поодаль от них менял галс большой когг. Теон прошел на нос, чтобы лучше видеть. Первым делом он заметил замок – твердыню рода Ботли. В детские годы Теона замок был слеплен из дерева и глины, но Роберт Баратеон сровнял его с землей, а лорд Савейн после отстроил из камня, и приземистое строение венчало вершину холма. На невысоких угловых башнях висели бледно-зеленые флаги с косяками серебристых рыб.