Текст книги "1984. Скотный двор. Да здравствует фикус!"

Ни один из этих проектов не осуществится, и ни одна сверхдержава не обретет значительного преимущества перед другими. Самое удивительное, что у всех трех уже есть атомная бомба – оружие гораздо более мощное, чем способны изобрести их сегодняшние ученые. Хотя Партия и приписывает себе ее создание, первые атомные бомбы появились в сороковых годах двадцатого века. Широкое использование началось десятью годами позже, когда сотни бомб сбросили на промышленные центры, в основном в Европейской части России, в Западной Европе и в Северной Америке. Произведенный эффект убедил правящие верхушки всех стран в том, что дальнейшие взрывы положат конец организованному обществу и, соответственно, их власти. В дальнейшем, хотя никакого официального соглашения никто не подписывал, ядерные бомбежки прекратились. Все сверхдержавы продолжают производить и хранить атомные бомбы в ожидании подходящей возможности, которая, по их мнению, рано или поздно непременно представится. Между тем искусство войны за последние тридцать-сорок лет почти не изменилось. Вертолеты теперь используют чаще, чем раньше, самолеты-бомбардировщики постепенно вытесняются баллистическими ракетами, уязвимый подвижный линкор заменила почти непотопляемая плавучая крепость, но в остальном особых перемен нет. Танк, подводная лодка, торпеда, пулемет, винтовка и даже ручная граната все еще в ходу. Несмотря на нескончаемые массовые побоища, о которых сообщает пресса, ожесточенные сражения предшествовавших войн, где за считаные недели гибли тысячи и даже миллионы солдат, отошли в прошлое.

Ни одна сверхдержава больше не проводит маневров, которые грозят серьезным поражением. Любая крупная операция, как правило, представляет собой неожиданное нападение на союзника. Стратегия, которой придерживаются или делают вид, что придерживаются, все сверхдержавы, одна и та же: сочетая боевые действия, переговоры, хорошо выверенные предательские удары, взять соперника в кольцо, а потом подписать договор о дружбе и много лет жить с ним в мире, чтобы усыпить бдительность. Тем временем можно стянуть в стратегически важные места ракеты с атомными бомбами и запустить их одновременно, вызвав разрушения настолько смертоносные, что ни о каком ответном ударе не будет и речи. Далее настанет черед другого противника, с которым также заключается договор о дружбе и готовится очередное нападение. Едва ли стоит говорить, что подобная схема – всего лишь несбыточная мечта, осуществить которую невозможно. Более того, боевые действия ведутся исключительно вдоль экватора и вокруг полюса – никаких вторжений на территорию врага не предпринимается. Именно поэтому границы между сверхдержавами выглядят несколько произвольными. К примеру, Евразия могла бы с легкостью захватить Британские острова, которые с точки зрения географии относятся к Европе, или Океания могла бы передвинуть границу до Рейна или даже до Вислы, однако это нарушило бы негласный, но признаваемый всеми сторонами принцип культурной целостности. Если бы Океания завоевала территории, ранее известные как Франция и Германия, то ей пришлось бы ликвидировать их жителей, что чисто физически весьма затратно, или же ассимилировать население в сто миллионов человек, которое в плане технического развития находится примерно на том же уровне, что и жители Океании. Для сохранения существующего порядка следует исключить всякие контакты граждан с иностранцами, за исключением, в ограниченной степени, военнопленных и цветных рабов. Даже к союзнику всегда следует относиться с подозрением. Не считая военнопленных, обычный гражданин Океании никогда не видит ни евразийцев, ни востазийцев, а владеть иностранными языками ему строго запрещено. Если разрешить контакты с иностранцами, то он узнает, что сходств между ними больше, чем различий, и бо́льшая часть того, что о них рассказывали, ложь. Его замкнутый мирок рухнет, и страх, ненависть, уверенность в собственной правоте, которые определяют его моральный дух, могут испариться. Поэтому все стороны прекрасно понимают: как бы часто Персия, Египет, Ява или Цейлон ни переходили из рук в руки, основные границы не должно пересекать ничто, кроме боеголовок.

В основе этого лежит факт, о котором вслух не говорят, но обязательно учитывают: условия жизни во всех трех сверхдержавах практически одинаковые. В Океании господствует идеология под названием ангсоц, в Евразии – необольшевизм, в Востазии – культ смерти, хотя более точно было бы перевести его с китайского как «уничтожение своего Я». Гражданину Океании не дозволено знать ничего про основные принципы двух других концепций, его учат их презирать, поскольку они суть варварское надругательство над моралью и здравым смыслом. На самом деле все три мало чем отличаются, а социальные системы, которые они поддерживают, вообще идентичны. Везде та же пирамидальная структура, то же поклонение вождю, та же экономика, существующая благодаря непрекращающейся войне и работающая лишь на нее. Отсюда следует, что три сверхдержавы не только не могут завоевать друг друга, но и не получат от этого никаких преимуществ. Напротив, находясь в конфликте, они служат друг для друга подспорьем. Правящие группы всех трех сверхдержав одновременно осознают и не осознают, что творят. Их жизни посвящены завоеванию мира, и в то же время они знают, что война должна продолжаться вечно и без победы. Между тем отсутствие опасности завоевания позволяет отрицать реальность, что является характерной особенностью ангсоца и систем взглядов его противников. Тут следует напомнить о сказанном выше: став непрерывной, война в корне изменилась.

В прошлом война по определению была событием, которое рано или поздно заканчивалось либо победой, либо поражением. Также война выполняла другую очень важную функцию – она помогала обществу поддерживать связь с действительностью. Во все века правители пытались навязать своим подданным ложные представления о мире, но не могли позволить себе поощрять иллюзии, которые способны ослабить военную мощь страны. Поскольку поражение означало утрату независимости или иные нежелательные последствия, меры предосторожности принимались самые серьезные. Игнорировать естественные процессы нельзя. В философии, религии, этике или политике дважды два может равняться пяти, однако если речь идет о проектировании пушки или самолета, то дважды два четыре и только четыре. Отсталые народы рано или поздно подчинялись более технологически продвинутым, ведь технический прогресс с иллюзиями несовместим. Более того, достижения в настоящем невозможны без оглядки на достижения прошлого, и без хорошего знания истории тут не обойтись. Разумеется, газеты и книги всегда приукрашивали события и излагали их необъективно, но они не идут ни в какое сравнение с нынешней тотальной подтасовкой. Война стояла на страже здравого смысла и, насколько это вообще применимо к правящему классу, служила самым надежным его гарантом. Пока войну можно было выиграть или проиграть, ни один правящий класс не мог позволить себе полной безответственности.

Если война становится непрерывной, она перестает быть опасной. Исчезает самое понятие военной необходимости. Технический прогресс может остановиться, самые очевидные факты можно отрицать или игнорировать. Как мы уже видели, так называемые научные исследования еще продолжаются, хотя, по сути, они стали бесполезными мечтаниями, и отсутствие результатов уже не имеет значения. Больше не нужны ни технический прогресс, ни боеспособность армии. В Океании эффективно действует и развивается лишь полиция помыслов. Поскольку ни одну сверхдержаву завоевать нельзя, каждая как бы отдельная вселенная, где с сознанием людей можно смело творить все что угодно. Реальность сводится к необходимости удовлетворять бытовые потребности: есть и пить, спать под крышей и одеваться, не проглотить яд, не вывалиться из окна верхнего этажа – и все в таком духе. Разница между жизнью и смертью, между удовольствием и болью все еще существует, но на том и все. Гражданин Океании отрезан и от внешнего мира, и от прошлого, он подобен человеку в межзвездном пространстве, который не знает, где верх, где низ. Правители такого государства обладают абсолютной властью, даже не снившейся ни египетским фараонам, ни римским императорам. Они обязаны следить за тем, чтобы их подданные не мерли от голода в слишком больших количествах, и поддерживать свою военную технику на том же низком уровне, что и у соперников. Достигнув этого минимума, они могут искажать реальность как им заблагорассудится.

Таким образом, по меркам предыдущих войн, нынешняя война – просто обман. Она подобна поединку между жвачными животными, чьи рога изогнуты под таким углом, что поранить друг друга не могут. Впрочем, при всей своей нереальности война вовсе не бессмысленна: она пожирает избыток потребительских товаров и помогает сохранять особую атмосферу, необходимую для существования иерархического общества. Война, как мы видим, – дело исключительно внутреннее. В прошлом правящие группы всех стран хотя и осознавали общность своих интересов и старались ограничивать степень разрушений, действительно сражались друг с другом, и победитель всегда грабил побежденного. В наши дни правители держав сражаются вовсе не друг с другом. Войну ведет правящая верхушка против своих подданных; цель войны не захватить территорию или предотвратить ее захват противником, а сохранять структуру общества в неизменном виде. Следовательно, само слово «война» вводит в заблуждение. Вероятно, правильнее сказать, что, сделавшись непрерывной, война перестала существовать. Особое давление, которое она оказывала на людей с эпохи неолита и до начала двадцатого века, исчезло, и на смену ему пришло нечто совершенно иное. Если бы вместо того, чтобы друг с другом воевать, три сверхдержавы договорились жить в мире вечно и оставаться каждая в пределах своих границ, эффект был бы тот же самый, ведь в этом случае каждая оставалась бы замкнутой вселенной, навеки свободной от отрезвляющего влияния внешней опасности. Бессрочный мир есть то же самое, что бессрочная война. В этом, хотя большинство членов Партии понимают его весьма поверхностно, и заключен истинный смысл партийного лозунга «Война есть мир».

Вдалеке прогремел мощный взрыв, и Уинстон прервал чтение. Блаженный настрой, который дарило ему уединение с запретной книгой в комнате без телеэкрана, не ослабевал. Одиночество и безопасность воспринимались на уровне физических ощущений, которые смешивались с усталостью тела, мягкостью кресла, легким дуновением ветерка из открытого окна. Книга глубоко поразила Уинстона или, точнее сказать, рассеяла его сомнения. В каком-то смысле она не поведала ничего нового, но это лишь придавало ей очарования. Она выразила то, что сказал бы сам Уинстон, если бы смог привести в порядок свои разрозненные мысли. Она была продуктом ума, сходного с его собственным, только гораздо более мощного, более методичного и менее запуганного. Лучшие книги, считал Уинстон, рассказывают о том, что тебе и самому известно. Он вернулся к первой главе, и тут на лестнице раздались шаги Джулии.

Уинстон поднялся с кресла ей навстречу. Девушка опустила коричневую сумку для инструментов на пол и бросилась к Уинстону. С их последней встречи прошло больше недели.

– Книга у меня! – выпалил Уинстон, едва они разомкнули объятия.

– Да ну? Вот и хорошо, – проговорила Джулия без особого интереса, встала на колени перед конфоркой и принялась готовить кофе.

Они не вспоминали о книге, пока не провели в кровати полчаса. К вечеру стало холодать, пришлось накрыться стеганым одеялом. Снизу доносились знакомая песня и шарканье ботинок по каменным плитам двора. Могучая женщина с красными руками, которую Уинстон заметил в свой первый приход, была почти неотъемлемой частью пейзажа. Такое чувство, что она все дни напролет сновала между корытом и бельевыми веревками, то набивая рот прищепками, то распевая слащавую песню. Джулия улеглась на бок и задремала. Уинстон поднял с пола книгу и сел повыше, прислонившись к спинке кровати.

– Мы обязаны ее прочитать, – сказал он. – Ты тоже. Ее должны прочесть все члены Братства.

– Давай лучше ты, – проговорила Джулия, не открывая глаз. – Читай вслух, заодно и объясняй мне по ходу дела.

Стрелки часов показывали шесть, то есть восемнадцать ноль-ноль. Впереди еще часа три-четыре. Уинстон прислонил книгу к коленям и начал читать:

Глава 1

НЕЗНАНИЕ ЕСТЬ СИЛА

На протяжении всего известного нам времени и, вероятно, уже с конца неолита в мире обитали три группы людей: Высшие, Средние и Низшие. Они подразделялись множеством образов, носили бессчетные наименования, от эпохи к эпохе менялась их относительная численность, равно как и отношения групп между собой, однако сущностная структура общества оставалась неизменной. Даже после самых страшных социальных потрясений и, казалось бы, необратимых перемен восстанавливался и утверждался все тот же порядок – так гироскоп всегда вернется к равновесию, как бы и в какую сторону его бы ни толкали.

– Джулия, ты не спишь?

– Нет, любимый, я слушаю, продолжай. Это поразительно!

Уинстон продолжил:

Цели этих групп абсолютно несовместимы.

Цель Высших – оставаться там, где они есть. Цель Средних – поменяться местами с Высшими. Цель Низших (если она у них вообще имеется, поскольку Низшие всегда слишком задавлены тяжким трудом и редко обращают внимание на то, что лежит за пределами повседневной жизни) – уничтожить все различия и создать общество, в котором все люди равны. Таким образом, на протяжении всей истории человечества идет борьба, в общих чертах повторяющаяся снова и снова. В течение долгого времени Высшим вроде бы удается надежно удерживать власть, но рано или поздно наступает момент, когда они теряют или веру в себя, или способность управлять эффективно, или и то и другое сразу. Тогда их свергают Средние, которые привлекают на свою сторону Низших, придав этому вид борьбы за свободу и справедливость. Достигнув цели, Средние вновь обращают Низших в рабов, а сами становятся Высшими. Вскоре новые Средние отделяются от одной из двух групп или от обеих, и все начинается сызнова. Из всех трех групп лишь Низшие никогда не преуспевают в достижении своих целей, даже временно. Вряд ли будет преувеличением сказать, что на протяжении всей истории человечества не произошло никаких изменений в материальном плане. Даже сейчас, в период упадка, среднестатистический человек живет гораздо лучше, чем несколько веков назад, однако ни рост благосостояния, ни смягчение нравов, ни реформы, ни революции ни на йоту не приблизили человеческое равенство. Для Низших любые исторические перемены заключаются одной только сменой имен их хозяев.

К концу девятнадцатого века повторяемость данной модели стала очевидна для многих наблюдателей. Появились целые школы мыслителей, которые понимали историю как циклический процесс и утверждали, что неравенство есть непреложный закон природы. Разумеется, у этой доктрины всегда хватало последователей, но ныне она претерпела значительные изменения. В прошлом иерархическая структура общества определялась исключительно Высшими. Доктрину проповедовали короли и аристократы, священники, правоведы и иные им подобные паразиты, ее суровость смягчалась обещаниями компенсации в загробной жизни. В ходе борьбы за власть Средние всегда прибегали к идеям свободы, справедливости и братства. Теперь же концепция общечеловеческого братства стала подвергаться нападкам со стороны тех, кто еще не занял ключевые посты, но рвался к ним на всех парах. В прошлом Средние устраивали революции под лозунгом равенства и устанавливали новую тиранию, едва свергнув старую. Новые Средние, по сути, провозгласили свою тиранию заранее. Возникший в начале девятнадцатого века социализм стал последним звеном в цепи идей, восходивших к восстаниям рабов времен Античности, а потому по-прежнему испытывал сильное влияние утопизма прошлых эпох. Однако с начала двадцатого века его разновидности все более открыто порывали с принципами свободы и равенства. Появившиеся в середине века новые движения – ангсоц в Океании, необольшевизм в Евразии и так называемый культ смерти в Востазии – осознанно ставили своей целью увековечить несвободу и неравенство. Разумеется, новые движения выросли из старых и сохраняли некую видимость преемственности как в плане названия, так и в плане идеологии, но их истинной целью было затормозить прогресс и остановить ход истории. Маятник должен был качнуться еще раз и остановиться. Как обычно, Высших сбросили бы Средние, которые затем сами стали бы Высшими, только теперь благодаря осознанной стратегии они смогли бы сохранить свое положение уже навсегда.

Отчасти новые доктрины возникли в результате накопления исторических знаний и роста исторического мышления, которое сформировалось лишь в конце девятнадцатого века. Цикличность истории стала понятной (или казалась таковой), значит, на нее можно влиять. Главная же подоплека заключалась в ином: уже в самом начале двадцатого века всеобщее равенство сделалось технически возможным. Разумеется, люди по-прежнему различались по способностям и разделение функций ставило бы одних в более выгодное положение, нежели других, зато необходимость в различиях классов или уровней благосостояния отпала. В прежние времена классовые различия были не только неизбежны, но и желательны: неравенство являлось платой за цивилизацию. С развитием машинного производства ситуация изменилась. Хотя людям и приходилось заниматься разными видами деятельности, они вполне могли стоять на равных социальных или экономических уровнях. Таким образом, с точки зрения новых групп, собиравшихся захватить власть, человеческое равенство из идеала, к которому следует стремиться, превратилось в угрозу, которую следует предотвратить. В древности, когда построить справедливое и мирное общество было фактически невозможно, верилось в него легко. Идея земного рая, где люди живут как братья, без законов и тяжкого труда, преследовала человечество тысячи лет. И эта фантазия оказывала определенное влияние даже на тех, кто от исторических перемен только выигрывал. Наследники французской, английской и американской революций отчасти и сами верили в свои пустые слова о правах человека, свободе слова, равенстве перед законом и в какой-то мере даже руководствовались ими. Однако к сороковым годам двадцатого века все основные течения политической мысли сделались авторитарными. Идея земного рая была развенчана как раз тогда, когда стала вполне достижимой. Каждая новая политическая теория, как бы она себя ни именовала, снова призывала к иерархии и общественной регламентации. В свете всеобщего ужесточения взглядов, произошедшего к 1930 году, старые методы, позабытые сотни лет назад (помещение в тюрьму без суда и следствия, использование военнопленных в качестве рабов, публичные казни, выбивание признаний под пытками, взятие заложников, насильственное переселение народов) не только получили широкое применение, но и нашли своих защитников и даже сторонников среди тех, кто считал себя людьми просвещенными и прогрессивными.

Лишь спустя десять лет гражданских войн, революций и контрреволюций ангсоц и соперничавшие с ним доктрины полностью сформировались как законченные политические теории. Их предвестниками стали различные системы, которые обычно называют тоталитарными, и родившиеся из всеобщего хаоса основные правила мироустройства, очевидность которых уже давно никто не подвергал сомнению, как и то, кому предстоит этим новым миром управлять. Новая аристократия состояла по большей части из чиновников, ученых, инженерно-технического персонала, профсоюзных деятелей, спецов по связям с общественностью, социологов, учителей, журналистов и профессиональных политиков. Этих выходцев из госслужащих среднего класса и верхнего слоя рабочего класса сформировал и свел воедино стерильный мир монополистической промышленности и централизованного правительства. По сравнению со своими предшественниками они были менее алчными и не так сильно любили роскошь, зато им больше хотелось власти, и что самое главное, они прекрасно понимали, что делают, стремясь сокрушить оппозицию. Последнее отличие оказалось ключевым. По сравнению с нынешними режимами все диктатуры прошлого кажутся малодушными и неэффективными. Правящие группы всегда были в той или иной мере заражены либеральными идеями, на многие проблемы смотрели сквозь пальцы, действовали лишь в случае открытого неповиновения и не интересовались тем, о чем думают подданные. По современным меркам даже средневековая католическая церковь считается терпимой. Отчасти это обусловлено тем, что в прошлом правительство не имело возможности держать граждан под постоянным наблюдением. Впрочем, с изобретением книгопечатания манипулировать общественным мнением стало проще, а кино и радио стали пособниками дальнейшего развития этого процесса. Совершенствование телевидения, создание оборудования, способного одновременно получать и передавать сигналы, прикончили частную жизнь. За любым гражданином или по крайней мере за любым гражданином, заслуживающим внимания, стало возможно вести круглосуточное наблюдение и одновременно пичкать его официальной пропагандой, перекрыв все другие каналы поступления информации. Так впервые реальным стало не только достичь полного подчинения населения воле государства, но и добиться полного единодушия по всем вопросам.

После революционного периода пятидесятых и шестидесятых годов общество, как всегда, разделилось на Высших, Средних и Низших. Однако новые Высшие, в отличие от своих предшественников, действовали отнюдь не по наитию, они прекрасно знали, как им удержать свои позиции. Давно признано, что единственное надежное основание для олигархии – это коллективизм. Богатство и привилегии легче всего защищать, если ими владеют совместно. Так называемое «уничтожение частной собственности», случившееся в середине века, по сути, означало сосредоточение собственности в руках более узкого круга лиц, только теперь новыми владельцами стала группа, а не масса индивидов. Порознь ни один член Партии не владеет ничем, кроме личных вещей. Сообща Партия владеет в Океании всем, потому что контролирует все и вся и распоряжается продукцией по своему усмотрению. После Революции ей удалось занять эту господствующую позицию почти без сопротивления, потому что процесс прошел под видом коллективизации. Всегда считалось, что за экспроприацией собственности у капиталистов неизбежно наступит социализм, и капиталистов лишили собственности. У них забрали все: заводы, шахты, землю, дома, транспорт, – и поскольку все это теперь перестало быть частной собственностью, то якобы перешло в разряд собственности общественной. Ангсоц, выросший из социалистического движения и усвоивший его риторику, осуществил главный пункт программы социалистов с результатом, который предвидел и к которому стремился: закрепить экономическое неравенство навсегда.

Впрочем, проблемы сохранения иерархического общества этим не исчерпываются. Существуют лишь четыре причины, по которым правящая группа лишается власти. Либо государство завоевывают извне, либо управление становится неэффективным и массы поднимают мятеж, либо формируется сильная и недовольная своим положением группа Средних, либо верхушка теряет уверенность в себе и желание править. Эти причины не возникают по отдельности, обычно в той или иной мере наличествуют все четыре. Правящий класс, способный себя от них оградить, останется у власти навеки. По сути дела, определяющим фактором является психологический настрой самого правящего класса.

После середины нынешнего столетия первая опасность фактически исчезла. Каждая из трех сверхдержав, на которые разделился мир, по сути, непобедима и может утратить свою мощь лишь благодаря череде медленных демографических изменений, кои правительство с широкими полномочиями легко предотвратит. Вторая опасность также чисто теоретическая. Массы никогда не восстают сами по себе, тем более из-за того, что их угнетают. Пока не с чем сравнивать, они даже не понимают, что угнетены. В регулярных экономических кризисах прошлого не было никакой необходимости, и ныне их не допускают. Другие потрясения, не менее крупные, случаются и не имеют никаких политических последствий, поскольку выражать недовольство массам не позволяют. Что же касается проблемы перепроизводства, зревшей начиная с перехода от ручного труда к машинному, то она решается с помощью непрерывной войны (см. главу 3), которая также способствует поднятию общественного морального духа до необходимого уровня. Следовательно, с точки зрения нынешних правителей остаются лишь две опасности: формирование новой группы одаренных, недостаточно загруженных и жадных до власти людей и рост либерализма и нигилизма в их рядах. То есть проблема, так сказать, учебно-воспитательная. Она решается постепенной перековкой сознания правящей группы и большой группы исполнителей сразу под ней. На сознание широких масс достаточно воздействовать лишь в негативном ключе.

Исходя из этого, можно вывести общую структуру общества Океании, если кто с ней еще не знаком. На вершине пирамиды находится Большой Брат – непогрешимый и всемогущий. Любой успех, любое достижение, любая победа, любое научное открытие, все знания, вся мудрость, все счастье, все достоинства проистекают исключительно из его мудрого правления. Большого Брата не видел никто. Он лицо на плакатах, голос с телеэкрана. Мы можем быть абсолютно уверены, что он никогда не умрет, хотя есть серьезные сомнения в том, когда именно он родился. Большой Брат – это личина, в которой Партия являет себя миру. Его роль заключается в том, чтобы фокусировать на себе любовь, страх и поклонение масс, ведь эти эмоции легче испытывать к человеку, нежели к организации. Ниже Большого Брата находится Центр Партии числом в шесть миллионов человек, что составляет менее двух процентов населения Океании. Ниже Центра Партии находятся Массы Партии, которые можно приравнять к рукам государства, как Центр – к мозгу. Ниже находится тупая популяция, которую мы привыкли называть пролами, составляющая восемьдесят пять процентов населения. Согласно нашей классификации, пролы – Низшие, поскольку порабощенные жители стран экваториального пояса, переходящие от одного захватчика к другому, не являются постоянным или необходимым элементом структуры.

По замыслу, принадлежность к любой из трех групп не является наследственной. Ребенок родителей из Центра Партии не принадлежит к нему по праву рождения. Вступление в любую из двух частей Партии происходит на основании экзамена, который сдают в шестнадцать лет. Также не существует дискриминации ни по расовому, ни по национальному признаку. Евреи, негры, латиноамериканцы занимают самые высокие посты, а руководящих чиновников в регионах всегда набирают из жителей этих регионов. Ни в одной части Океании у жителей не создается впечатления, что они живут в колонии, управляемой из далекой столицы. У Океании вообще нет столицы, и местонахождение номинальной главы державы не известно никому. Если не считать того, что все говорят по-английски и официальным языком является новослов, государство никоим образом не централизовано. Его правителей связывает не кровное родство, а приверженность общей доктрине. Наше общество действительно стратифицировано, причем весьма жестко, и на первый взгляд расслоение носит наследственный характер.

В отличие от эпохи капитализма или даже доиндустриальной эпохи, переход из группы в группу практически невозможен. Между двумя частями Партии определенный обмен ведется, но лишь для того, чтобы исключать слабаков из Центра и обезвреживать честолюбцев из Масс Партии, позволяя им прорваться наверх. Пролетариев в Партию не принимают практически никогда. Самых одаренных, которые могут в будущем поднять бунт, полиция помыслов выслеживает и уничтожает. Однако такое положение вещей не носит постоянный характер и не является делом принципа. Партия не есть класс в привычном смысле этого слова. По сути, она не стремится передавать власть своим детям: если не сыщется иного способа сосредоточить в высшем эшелоне управления государством самых одаренных, она с готовностью наберет новое поколение функционеров из числа пролетариев. В переломные годы именно отсутствие наследственного преемства помогло Партии нейтрализовать оппозицию. Социалист старой закалки, который привык бороться с классовыми привилегиями, исходил из того, что ненаследственное не может быть бессрочным. Он не понял, что понятие преемственности олигархии не обязательно исходит из естества, он не задумался над тем, что потомственная аристократия всегда оказывалась недолговечна, в то время как адаптивные организации вроде католической церкви сохранялись сотни и даже тысячи лет. Суть олигархического правления заключается не в передаче власти от отца к сыну, а в обеспечении постоянства определенного мировоззрения и образа жизни, навязанного живым мертвыми. Правящая группа остается таковой до тех пор, пока способна назначать преемников. Партия занимается не сохранением крови, а сохранением самое себя. Неважно, кто обладает властью, лишь бы иерархическая структура общества сохранялась неизменной.

Все убеждения, обычаи, вкусы, чувства, образ мышления, которые свойственны нашему времени, на самом деле призваны сохранять мистический ореол Партии и скрывать истинную природу нынешнего общества. Реальный бунт или даже подготовка к бунту в настоящее время невозможны. Пролов бояться нечего. Предоставленные самим себе, они из поколения в поколение, из века в век продолжают работать, плодиться и умирать, не только не испытывая желания бунтовать, но даже не в силах вообразить, что мир вокруг них может быть иным. Они станут опасны, лишь когда технический прогресс потребует, чтобы им дали лучшее образование; однако поскольку военная и торговая конкуренция уже утратила смысл, уровень народного образования снижается. Мнения плебса Партию больше не волнуют. Им дозволена интеллектуальная свобода, потому что интеллекта у них нет. С другой стороны, члену Партии не дозволено даже малейшее отклонение от общей линии по самому незначительному вопросу.

От рождения до смерти член Партии живет под надзором полиции помыслов. Даже в одиночестве он не может быть уверен, что за ним не следят. Где бы он ни был – спит он или бодрствует, работает или отдыхает, моется в ванне или лежит в постели, – за ним будут следить без предупреждения и без его ведома. Партии важно знать все: с кем дружит, как развлекается, как относится к жене и детям, какое у него выражение лица, когда он один, что шепчет во сне, как ходит и двигается – все это пристально изучается. От внимания не ускользнет ни проступок, ни даже самая малая причуда, ни изменение привычек, любые нервные жесты или непроизвольные движения, которые могут свидетельствовать о внутренней борьбе. У члена Партии нет свободы выбора абсолютно ни в чем. С другой стороны, его действия не регулируются законами или более-менее четко сформулированным уставом. Закона в Океании нет. Мысли и действия, которые (если их обнаружат) означают верную смерть, формально не запрещены, и бесконечные чистки, пытки, заключения, казни считаются не наказанием за совершенные преступления, а уничтожением тех, кто способен совершить преступление в будущем. Член Партии обязан обладать правильными взглядами и правильными инстинктами. Многие взгляды и представления, которых от него требуют, никогда не озвучиваются и не следуют напрямую из ангсоца, поскольку ему противоречат. Если партиец прирожденный ортодокс (на новослове «добродум»), то при любых обстоятельствах знает, не задумываясь, какое убеждение верно и какое чувство желательно. Во всяком случае, в результате тщательной психологической подготовки в детстве, сосредоточенной на усвоении понятий новослова вроде «криминалстоп», «черныйбелый» и «двоемыслие», задумываться слишком глубоко он не способен, да и не желает.