Текст книги "Сорос о Соросе. Опережая перемены"

Идеально изменяемое общество, кажется, трудно себе представить. Безусловно, общество должно иметь постоянную структуру и общественные институты, поддерживающие его стабильность. Иначе каким образом может оно поддерживать сложные взаимоотношения, возникающие в рамках цивилизации? Однако идеально изменяемое общество можно не только провозгласить, оно уже глубоко изучалось в теории совершенной конкуренции. Совершенная конкуренция предоставляет экономические элементы, а также вариативные ситуации, которые лишь частично хуже реально существующих. Если бы произошло небольшое изменение в существующих обстоятельствах, все было бы готово к действию; пока же их зависимость от существующей ситуации сохраняется на минимальном уровне. Результатом является идеально изменяемое общество, которое может не изменяться вообще.

Я фундаментальным образом не согласен с теорией совершенной конкуренции, но я должен использовать ее в качестве начальной точки, поскольку она соотносится с концепцией идеально изменяемого общества.

Теория предполагает, что существует большое количество единиц, каждая из которых обладает совершенным знанием и мобильностью. Каждая единица имеет свою собственную шкалу предпочтений и сталкивается с данным набором возможностей. Даже поверхностная оценка показывает, что эти предположения являются совершенно нереалистичными. Отсутствие совершенного знания является одной из отправных точек настоящего исследования, а также научного метода в целом. Совершенная мобильность отрицает наличие основного капитала и специализированных навыков, в то время как обе эти категории неотъемлемо присущи капиталистическому способу производства. Причина, по которой экономисты соглашались со столь неприемлемым предположением в течение столь длительного периода времени, заключается в том, что это приводило к результатам, которые считались чрезвычайно желательными со многих точек зрения. Прежде всего, это давало экономике статус науки, сравнимый со статусом физики. Сходство между статическим равновесием совершенной конкуренции и ньютоновской термодинамикой не является простым совпадением. Во-вторых, это доказывало утверждение, будто совершенная конкуренция максимизирует благосостояние.

В жизни условия приближаются к условиям совершенной конкуренции только тогда, когда новые идеи, новые продукты, новые методы, новые предпочтения удерживают людей и капитал в движении. Мобильность не является совершенной: изменение стоит определенных затрат. Но люди тем не менее находятся в движении; их привлекают лучшие возможности или они перемещаются вслед за меняющимися обстоятельствами. И как только они начинают двигаться, то направляются к наиболее привлекательным возможностям. Они не имеют совершенного знания, но, будучи в движении, узнают о большем числе возможностей, чем если бы они занимали одну и ту же позицию на протяжении всей своей жизни. Они возражают, если другие занимают их место, но при наличии столь многих возможностей их привязанность к существующей ситуации становится менее жесткой, и они с меньшей вероятностью откажут в поддержке другим, которые находятся или потенциально могут оказаться в той же самой ситуации. По мере того как люди перемещаются все чаще, им становится легче приспосабливаться, что снижает ценность специализированных навыков, которые они могли приобрести. То, что мы можем назвать эффективной мобильностью заменяет нереальную концепцию совершенной мобильности, а критический способ мышления занимает место совершенного знания. В результе появляется не совершенная конкуренция, как ее определяют экономисты, а состояние, которое я бы назвал эффективной конкуренцией. Она отличается от совершенной конкуренции ценностями и возможностями, которые являются далеко не фиксированными, а напротив – постоянно изменяются.

Если бы когда-либо было достигнуто состояние равновесия, условия эффективной конкуренции перестали бы существовать. Каждая единица заняла бы конкретную позицию, которая была бы менее доступной для остальных по той простой причине, что она боролась бы и защищала свое место. После того как человек развил бы некоторые специальные навыки, перемещение стало бы ему в ущерб.

Он противостоял бы любому малейшему изменению. В случае необходимости он скорее готов был бы получать меньшую оплату, чем предпринимать какие-то шаги, особенно если бы в этом случае ему пришлось бороться с чужими жизненными интересами. Ввиду его прочной позиции и жертв, которые он готов будет принести для того, чтобы защищать ее, пришелец извне будет считать конкуренцию слишком сложной. Вместо практически неограниченных возможностей каждый участник затем станет более или менее привязан к существующей ситуации. И не обладая совершенным знанием, участники могут даже не осознавать, какие возможности они теряют. Сколь далеко это от совершенной конкуренции!

Стоит рассмотреть отличия классического исследования совершенной конкуренции. В некоторой степени я уже сделал это в Алхимии финансов, но я не представил достаточных обоснований своего аргумента, как следовало бы. Я не настаивал на том, что ошибка заключается в самих основаниях экономической теории: она предполагает, что кривые спроса и предложения являются независимыми, но это не обязательно так. Форма кривой спроса может быть изменена с помощью рекламы, еще сильнее на нее может повлиять изменение цен. Это происходит главным образом на финансовых рынках, где следующие за тенденцией спекуляции достигают огромных масштабов. Люди приобретают фьючерсные контракты не потому, что хотят купить ту или иную продукцию, на которую выписаны эти контракты, а потому, что хотят получить на них прибыль. То же самое может быть верно по отношению к акциям, облигациям, валютам, недвижимости и даже произведениям искусства. Возможности получения прибыли зависят не от внутренней ценности самих объектов, а от намерений других людей в отношении покупок и продаж, выражаемых изменением цен.

Согласно экономической теории цены определяются спросом и предложением. Что происходит с ценами, когда спрос и предложение сами находятся под влиянием изменения цен? Ответ заключается в том, что они вовсе не являются определенными. Ситуация является нестабильной, а в нестабильной ситуации спекуляции, следующие за тенденцией, часто являются лучшей стратегией. Более того, чем больше людей используют ее, тем выгодней это становится, поскольку тенденция движения цен действует как еще более важный фактор в определении динамики цен. Процесс изменения цен сам себя подпитывает до тех пор, пока цены не станут абсолютно несоотносимы с реальной ценностью объектов. В конце концов, тенденция становится необоснованной, наступает кризис. История финансовых рынков богата последовательными сменами подъемов и спадов. Это область далека от состояния равновесия, здесь размыто отличие между фундаментальными ценностями и оценками, здесь правит нестабильность.

Очевидно, утверждение, будто спрос и предложение определяют цены, не основано на фактах. При более внимательном рассмотрении это утверждение оказывается самоподпитывающейся иллюзией, поскольку широкое согласие с этим утверждением может помочь установить стабильность. Как только признается иллюзорность этого утверждения, задача поддержания стабильности на финансовых рынках может стать бесконечно сложной.

Ясно, что нестабильность является глубинной проблемой рыночной экономики. Вместо равновесия свободная игра рыночных сил приводит к бесконечному процессу изменений, в котором избыток одного рода сменяется избытком другого рода. При определенных обстоятельствах, особенно если в ситуации участвует кредит, дисбаланс может накапливаться до тех пор, пока не будет достигнута кризисная точка.

Это заключение открывает «ящик Пандоры». Классический анализ целиком основан на предположении об эгоистических интересах; но если преследование эгоистических интересов не ведет к стабильной системе, возникает вопрос, достаточно ли следовать эгоистическим интересам для выживания системы. Ответ – твердое «нет». Стабильность на финансовых рынках может быть сохранена только с помощью некоторой формы регулирования. И как только мы делаем стабильность политической целью, для этого выявляются иные основания. Безусловно, в условиях стабильности необходимо также сохранить и конкуренцию. Общественная политика, направленная на сохранение стабильности и конкуренции и многого другого, полностью противоречит принципу свободы действий. Кто-то должен ошибаться.

XIX в. можно считать веком, в котором была широко принята политика свободы действий, и она была основным экономическим порядком в большей части света. Очевидно, этому веку не было присуще равновесие, провозглашаемое экономической теорией. Это был период быстрого экономического роста, в течение которого изобретались новые методы производства, возникали новые формы экономической организации и границы экономической деятельности расширялись во всех направлениях. Старые рамки экономического контроля были сломлены; прогресс был столь стремительным, что не было времени для его планирования. Изменения были столь новаторскими, что не существовало способа их контролировать. Государственный механизм был неадекватен для решения новых, дополнительных задач; он едва был в состоянии поддерживать закон и порядок в быстрорастущих городах и на расширяющихся границах.

Как только скорость роста замедлилась, механизмы государственного регулирования стали поспевать за возложенными на них требованиями. Собирались статистические данные, взимались налоги, и некоторые из наиболее очевидных аномалий и злоупотреблений свободной конкуренции корректировались. По мере того как новые страны вступали на путь индустриализации, они все больше смотрели на примеры других. Впервые государство смогло осуществлять эффективный контроль над экономическим развитием, и людям предоставлялся реальный выбор между политикой свободы действий и планированием. Случилось так, что это ознаменовало конец «золотого века» политики свободы действий: сначала пришел протекционизм, а за ним последовали иные формы государственного контроля. К началу XX в. государство уже могло диктовать правила игры, и, когда нестабильность финансовых рынков привела к общему кризису банковской системы, вызвав Великую депрессию 1930-х г., государство было готово заполнить образовавшуюся нишу.

Принцип свободы действий пережил сильнейшее возрождение в недавние годы. Президент Рейган обращался к «волшебной силе» рынка. Маргарет Тэтчер поощряла принцип выживания сильнейших. И вновь мы живем в период быстрых изменений, инноваций и нестабильности. Но принцип свободы действий содержит все ту же ошибку, что была в нем и в XIX в.

Фактически каждая социальная система, каждая человеческая конструкция содержит ошибку, и недостатки нашей организации не должны быть использованы для оправдания их достоинств. Люди часто совершают ошибку, поступая таким образом. Один из основных уроков, которые необходимо извлечь из недавнего опыта, заключается в том, что следование узким эгоистическим интересам не предоставляет адекватного набора ценностей для решения тех политических вопросов, с которыми нам приходится сталкиваться сегодня. Нам необходимо обратиться к более широкому спектру ценностей, которые относятся к выживанию всей системы, а не только к процветанию ее отдельных участников. К этому моменту я должен буду вернуться при рассмотрении вопроса о ценностях.

Эффективная конкуренция не приводит к равновесию, но она максимизирует свободу индивидов, сокращая их зависимость от существующих взаимоотношений. Свобода обычно рассматривается как право или набор прав – свободы слова, перемещения или религии, – защищаемый законом или конституцией. Это слишком узкий взгляд. Я предпочитаю придавать этому слову более широкое значение. Я рассматриваю свободу как доступность возможностей. Если возможности намного хуже некоторой текущей ситуации или если изменение требует значительных усилий и жертв, люди продолжают оставаться зависимыми от существующей ситуации и подвергаются разного рода ограничениям, оскорблениям и эксплуатации. Если у них есть иные возможности, которые ненамного хуже, они свободны от этого давления. В случае давления они просто уходят. В этом смысле свобода зависит от способности людей отказаться от существующего положения. Когда иные возможности ненамного хуже, свобода становится максимальной.

Эта точка зрения весьма отлична от точки зрения на свободу, которой люди придерживаются обычно. Свобода обычно рассматривается как идеал, а не как факт. В качестве идеала свобода обычно ассоциируется с жертвами. На самом деле она состоит в возможности делать то, что человек хочет, без необходимости приносить жертвы.

Люди, которые верят в свободу как в идеал, могут страстно отстаивать ее, но они не обязательно понимают ее смысл, поскольку она служит им в качестве идеала, они стремятся рассматривать ее как абсолютное благо. На самом деле свобода совсем не лишена неприятных аспектов. Когда жертвы приносят свои плоды и свобода действительно достигается, это может казаться более очевидным, чем когда свобода была простым идеалом. Аура героизма спадает, а солидарность, основанная на общем идеале, распадается. И тогда остается лишь множество людей, каждый из которых следует своим интересам так, как он их понимает. Они могут совпадать или не совпадать с общественным и интересами. Это свобода, которую можно найти в открытом обществе, и это может разочаровать тех, кто боролся за нее.

Свобода, как она определена здесь, распространяется не только на людей, но и на все средства производства. Земля и капитал также могут быть свободны в том смысле, что они не привязаны к конкретному использованию, но на них распространяются некоторые постепенно расширяющиеся возможности. Это основное требование института частной собственности.

Факторы производства всегда используются совместно с другими факторами, поэтому любое изменение в использовании одного должно затрагивать другие. Вследствие этого богатство не является абсолютно частным; оно затрагивает интересы других. Эффективная конкуренция ослабляет зависимость одного фактора от другого, и в условиях нереального давления совершенной конкуренции зависимость полностью исчезает. Это освобождает владельцев от любой зависимости по отношению к другим участникам и предоставляет теоретические основания для того, чтобы рассматривать частную собственность как фундаментальное право.

Можно видеть, что для обоснования концепции частной собственности нужна теория совершенной конкуренции. При отсутствии нереальных предположений об идеальной мобильности и совершенном знании, собственность несет с собой не только права, но и обязанности по отношению к человеческому сообществу

Эффективная конкуренция также благоприятствует частной собственности, но более приемлемым образом. Социальные последствия индивидуальных решений размыты, а негативный эффект смягчается способностью затронутых факторов превращаться в альтернативы. Социальные обязательства, связанные с богатством, плохо понятны и являются слишком обобщенными. И еще многое можно сказать о собственности, находящейся в частном владении и управлении, особенно потому, что иная возможность – общественное владение – имеет еще худшие недостатки. Но, в противовес классическому анализу, право частной собственности не считается абсолютным, поскольку конкуренция не является совершенной.

Когда свобода является фактом, характер общества полностью определяется решениями его членов. Точно так же, как в органическом обществе позиция его членов может быть понята только в отношении к социальному целому, в этом случае целое само по себе лишено значения и может быть понято только с точки зрения решений индивидов. В свете использования термина «открытое общество» значение этого противопоставления недооценивается. Общество такого рода должно быть открытым также и в обычном смысле, имея в виду, что люди могут входить в него и покидать его по своему желанию, но это значение вторично по отношению к тому, в котором я использую это понятие.

В цивилизованном обществе люди участвуют во многих взаимосвязях и ассоциациях. В то время как в органическом обществе эти связи определяются традицией, в открытом обществе они зависят от решений соответствующих частных лиц: они регулируются письменными и устными контрактами. Контрактные связи занимают место традиционных.

Традиционные взаимоотношения становятся закрытыми в том смысле, что их условия и обстоятельства находятся вне контроля заинтересованных сторон. Например, наследование земли является предопределенным, точно так же как и взаимоотношения между крепостным крестьянином и землевладельцем. Взаимоотношения являются закрытыми также и в том смысле, что они относятся только к тем лицам, кто напрямую в них участвует, и не затрагивают никого больше. Контрактные взаимоотношения являются открытыми в том смысле, что их условия обсуждаются заинтересованными сторонами и могут быть изменены по взаимному соглашению. Они также являются открытыми и в том смысле, что договаривающиеся стороны могут быть заменены другими участниками. Контракты часто открыты для ознакомления общественности, и явные отклонения одних договоренностей в сравнении с аналогичными другими договоренностями исправляются благодаря конкуренции.

В некотором смысле, различие между традиционными и контрактными взаимоотношениями соотносится с различием между конкретным и абстрактным мышлением. В то время как традиционные взаимоотношения относятся только к тем, кто участвует в них напрямую, условия контракта могут иметь в известном смысле универсальное применение.

Если взаимоотношения определяются самими участниками, то членство в различным организациях, составляющих цивилизованное общество, также должно определяться контрактом. Именно этот способ рассуждения привел к концепции «социального контракта». В том виде, в каком ее первоначально высказал Руссо, эта концепция не имела ни теоретической, ни исторической ценности. Определять общество с точки зрения контрактов, свободно заключаемых абсолютно независимыми индивидами, было бы неверно; и относить историческое происхождение общества за счет такого контракта было бы анахронизмом. Тем не менее концепция Руссо определяет основные моменты открытого общества так же ясно, как аллегория Менения Агриппы определяет органическое общество.

Открытое общество можно рассматривать в качестве теоретической модели, в которой все отношения являются по сути контрактными. Существование институтов с принудительным или ограниченным членством не мешает такому подходу. Индивидуальная свобода обеспечивается, пока существует несколько различных институтов, приблизительно одинаковых по своей сути и открытых для каждого индивида, так что он может выбрать, к какому из них принадлежать. Это верно, даже если некоторые из этих институтов, такие, как государство, способны принуждать применять силу, а иные, такие, как общественные клубы, ограничивают членство. Государство не может подавлять частных лиц, поскольку они могут расторгнуть контракт с ним и эмигрировать; социальные клубы не могут унизить частных лиц, поскольку они могут подписать контракт с другими.

Открытое общество не обеспечивает всем рапных возможностей. Напротив, раз капиталистический способ сочетается с частной собственностью, должно существовать значительное неравенство, которое, предоставленное самому себе, растет, а не уменьшается. Открытое общество не обязательно является бесклассовым; фактически достичь этого очень трудно – хотя и вообразить его таким тоже невозможно. Как можно примирить существование классов с идеей открытого общества? Ответ прост. В открытом обществе классы являются лишь обобщением социальных слоев. При высоком уровне социальной мобильности не может быть классового сознания, о котором говорил Маркс. Эта концепция относится только к закрытому обществу, и я хотел бы обсудить ее более подробно в следующей главе.

Разрешите мне попытаться привести концепцию открытого общества к логическому заключению и описать, на что может быть похоже идеально изменяющееся общество. Во всех сферах существования есть различные возможности: в личных отношения, во мнениях и идеях, в производственных процессах и материалах, в социально-экономической организации и т.д. В этих обстоятельствах индивид занимает чрезвычайно важную позицию. Члены органического общества вообще не обладают независимостью; в неидеально изменяющемся обществе установленные ценности и взаимоотношения все еще ограничивают поведение людей; но в идеально открытом обществе ни одна из существующих связей не является окончательной и отношение людей к стране, семье и друзьям полностью зависит от их Собственных решений. Глядя на оборотную сторону медали, мы понимаем, что это означает уничтожение постоянства общественных взаимоотношений;

органическая структура общества дезингтегрирована до такой степени, когда ее атомы, то есть индивиды, свободно плавают без каких-либо ограничений.

Каким образом частные лица выбирают из доступных им вариантов, изучает экономика. Экономический анализ, следовательно, предоставляет удобную начальную точку. Необходимо лишь расширить предмет этого анализа. В мире, где каждое действие является вопросом выбора, экономическое поведение пронизывает все сферы деятельности. Это не обязательно означает, что люди уделяют материальным благам больше внимания, чем художественным или моральным ценностям, это значит лишь то, что ценности могут быть представлены в денежном выражении. Это позволяет применять принципы рыночного механизма по отношению к таким далеким областям, как искусство, общественная жизнь, политика или религия. Не все, имеющее ценность, можно купить или продать, поскольку существуют ценности, обмен которыми не может быть произведен (например, материнская любовь), и иные ценности, которые теряют свою ценность при обмене (например, репутация), а также ценности, обмен которыми физически невозможен или является незаконным (например, погода или политические договоренности). Тем не менее в идеально изменяющемся обществе сфера действия рыночного механизма расширяется до предельных границ. Даже в том случае, когда действие рыночных сил регулируется законодательством, законодательство само по себе является процессом, родственным экономическому поведению.

Различные варианты возникают даже в тех случаях, которые невозможно было бы вообразить ранее. Эвтаназия, генная инженерия и «промывка мозгов» становятся возможными практически. Наиболее сложные функции человека, такие, как мышление, могут быть разделены на составные части и искусственно воспроизведены. Все кажется возможным, пока не доказано обратное.

Вероятно, наиболее удивительной чертой идеально изменяющегося общества является распад личных отношений. Взаимоотношения являются личными, поскольку они связаны с конкретным лицом. Друзья, соседи, мужья и жены становятся если не взаимозаменяемыми, то по крайней мере легко заменяются лишь немного худшим (лучшим) вариантом. В условиях конкуренции они также становятся предметом выбора. Считается, что родители и дети остаются связаны друг с другом, но и их связи могут стать менее значимыми. Личные контакты в целом могут потерять свое значение, точно так же как более совершенные средства коммуникации сокращают необходимость физического присутствия.

Появляющаяся постепенно картина является не очень приятной. В жизни открытое общество может оказаться гораздо менее желательным, чем оно кажется тем, кто рассматривает его в качестве идеала. Для того чтобы рассмотреть перспективы событий, следует напомнить, что любая социальная система становится абсурдной, если доводится до своего логического завершения, будь то утопия Мора, воображаемые страны Дефо, Чудный новый мир Хаксли или ]984 Оруэлла.