Текст книги "Сорос о Соросе. Опережая перемены"

10. Власть и миф

БВ – Многое в вашей жизни произошло за те 25 лет, на протяжении которых мы с вами знакомы. Но, вероятно, наиболее значительным изменением стало обретение вами столь весомого личного влияния. Как это изменило вашу жизнь?

ДС – В лучшую сторону. Это имело некоторые негативные аспекты, но в целом похоже, что мои желания сбылись. Я всегда хотел получить аудиторию для выражения своих идей. Но большую часть жизни мне это не удавалось. Только после кризиса фунта стерлингов я стал общественной фигурой, и это реально изменило мое положение в мире. Сейчас я постоянно задаю себе вопрос – соответствуют л и мои идеи уровню моей аудитории.

БВ – Я помню, как в начале 1990 г. мы с вами говорили о том, что вам не удается убедить Министерство финансов США и МВФ прислушаться к некоторым вашим идеям, касающимся Восточной Европы. Я говорил вам, что Вашингтон смотрит на вас как еще на одного человека, заработавшего огромные деньги и желающего стать важной фигурой. Тогда мы говорили о том, что вам необходимо больше открытости, больше внимания прессы для того, чтобы вас услышали. Вы начали настоящую кампанию по расширению контактов с общественностью для того, чтобы добиться того влияния, которым вы сейчас пользуетесь. Вы никогда не делали этого раньше, но это очевидно пошло вам на пользу.

ДС – Это не совсем так. Я не проводил кампании по расширению контактов с общественностью. Я лишь перестал избегать прессы, как я делал это до 1989 г. Я точно помню, когда наступил поворотный момент. Это произошло в октябре или ноябре 1989 г., когда я хотел встретиться с президентом Бушем и обсудить с ним новый подход к еще существовавшему тогда Советскому Союзу и мне не удавалось связаться с ним. Я дошел до Ларри Иглбергера, который был заместителем госсекретаря, но я не смог продвинуться дальше. Именно тогда я решил написать книгу. Но еще раньше я попытался добиться встречи с британским премьер-министром Тэтчер, поскольку я хотел, чтобы она выступила в качестве спонсора плана Тэтчер для Советского Союза. Я чувствовал, что она была тогда единственным человеком, который мог вести мир в правильном направлении, поскольку она пользовалась доверием как в США так и в Европе. Но мне не удалось добраться до нее. Я смог передать ей несколько записок, но встретиться ней не удалось. Она позвонила мне, только когда вышла в отставку. Она хотела посоветоваться насчет организации фонда. Я также не смог встретиться с Горбачевым. Он избегал меня, поскольку боялся обсуждения экономических вопросов. Поэтому, несмотря на то что я был довольно активной и влиятельной фигурой, я не имел всех возможностей, которые хотел бы иметь. Парадоксально, что я получил признание не благодаря своей философской работе или филантропической деятельности, а благодаря своей способности делать деньги. Ведь именно игра против фунта стерлингов сделала меня широко известным. Я думаю, что это многое говорит о ценностях нашего общества.

БВ – Сочетание успеха в операции с фунтом стерлингов с вашей доступностью прессе действительно позволили вам построить свой общественный имидж и в результате увеличить ваши возможности и вашу власть.

ДС – Мне трудно понять, что все это значит. Все говорят, что я обладаю значительной властью. Но из чего она состоит? Могу ли я влиять на ход событий на рынках? Вероятно, да, если только я правильно определю направление, в котором стремятся двигаться рынки. Если мои догадки оказываются ложными, моя голова с летите плеч. Могу ли я влиять на правительства? У меня начинает появляться такая возможность, но только благодаря репутации, которую я себе создал.

БВ – Ваши возможности основаны на вашей известности, а не наоборот, но известность приходит благодаря прессе.

ДС – Но я не заигрывал с прессой. Единственное, что я сделал, – это дал телеинтервью в передаче Адама Смита Мир денег (Money World) по поводу кризиса фунта стерлингов. Эта программа, а также британская телепрограмма представили меня как Человека, который разрушил Bank of England. Если бы я был более доступен, я думаю, пресса попыталась бы разрушить мой имидж намного раньше. Именно потому, что я не стремился получить внимание прессы, она интересовалась тем, что я говорил. Однако не я выбирал тему разговора. Журналисты стремились беседовать со мной о финансовых вопросах, но в большинстве случаев я не отвечал. Но я могу сказать вам, что до 1992 г. мне с трудом удавалось получить место для независимой заметки в Wall Street Journal или The New York Times.

БВ – Вы упомянули, что пресса недавно стала отворачиваться от вас.

ДС – Практически я получал отличные отзывы в прессе в большинстве западных стран значительно дольше, чем можно было надеяться. Они начали искать недостатки только после того, как всем наскучило слушать про мои восхитительные добрые дела. Поэтому я не очень огорчаюсь. Но существует нечто иное, что меня действительно беспокоит. Вследствие своих широких возможностей я стал мишенью для современной версии антисемитской теории тайного заговора. Если и существует человек, полностью совпадающий со стереотипом еврея-плутократа-большевика, мирового заговорщика-сиониста, то это я. Именно так фактически меня сегодня изображают в Восточной Европе, а также в некоторых европейских странах, в меньшей степени в Америке. Это прекрасный пример, подтверждающий, что добрые дела не остаются безнаказанными. Моей первоначальной целью при открытии Фонда открытого общества (Open Society Foundation) было создание общества, в котором подобная теория тайного заговора не могла бы распространиться; но в ходе пропаганды открытого общества я накопил своего рода волшебную силу, что на практике вызвало распространение теории тайного заговора. Видите, какая ирония?

БВ – Интересно было бы узнать, не является ли это чем-то большим, чем то, что происходит, когда человек достигает определенного уровня известности? Вначале вы становитесь героем новостей, и пресса стремится писать о вас, поскольку вы добились успеха. Но после того, как все о вас все узнали, единственный интерес состоит в попытке найти причину атаковать вас. Поэтому я думаю, что это просто исходит от определенных стран. Я не думаю, что здесь кроется нечто более глубокое.

ДС – Это потому, что вы – американец и не прислушиваетесь к мифам, которые живут в Европе, особенно в Восточной Европе. Антисемитизм имеет очень глубокие корни. Он намного старше Гитлера. Его корни лежат в погромах прошлого века и даже еще глубже. Он скрывается в глубине умонастроений людей и прорывается в периоды трудностей, изменений и замешательства.

БВ – Повлияло ли ваше еврейское происхождение на развитие ваших идей?

ДС – В огромной степени. Поставьте себя на мое место. Я столкнулся с угрозой уничтожения, когда мне было 14 лет, потому что был евреем. Неужели на вас это не произвело бы впечатления? Именно тогда эта проблема встала передо мной в полный рост, но на втором плане моего сознания она существовала всегда, с момента моего рождения. Прошла большая часть жизни, прежде чем я смог примириться с ней.

БВ – Есть ли связь между вашим еврейским происхождением и вашей приверженностью концепции открытого общества?

ДС – Безусловно здесь есть определенная связь. Если проанализировать то, каким образом евреи отвечают на преследования, то можно заметить, что они стремятся следовать одному из двух основных путей к спасению. Они либо стремятся выйти за рамки своей проблемы, обращаясь к чему-то универсальному, или отождествляют себя со своими угнетателями и пытаются уподобиться им. Я происхожу из ассимилированной семьи, и я выбрал первый путь. Второй путь – это сионизм, создание государства, в котором евреи составляют большинство.

БВ – Вы против сионизма?

ДС – Мне он не кажется привлекательным. Я интересуюсь состоянием человеческого общества в целом. Но я никогда активно не выступал против него. Я чувствовал, что не имею права становиться в оппозицию государству Израиль, даже если я не стал его гражданином. Я убежден в том, что если бы я переехал туда, то почти все время был бы в оппозиции, как очень многие израильтяне. Сложилось так, что я просто не сделал этого. Вероятно, я просто не хотел брать на себя ответственности.

Недавно я посетил Израиль и понял, что полностью поддерживаю примирение, которого пытается достичь правительство Рабина-Переса. Единственная сложность заключается в том, что они имеют дело не с той стороной. Арафат в значительной степени потерял поддержку арабского населения; вот почему он пожелал заключить соглашение. Я подозреваю, что для реального успеха мирного процесса в него необходимо будет привлечь Хамас. Я рассказал Пересу о встрече с Ярузельским, которая произошла перед подписанием перемирия, приведшим Солидарность к власти в Польше. Ярузельский рассказал мне, что готов был заключить соглашение с кем угодно, кроме Солидарности, поскольку члены Солидарности были предателями. Я сказал ему тогда, что он совершает большую ошибку, поскольку лидеры Солидарности были патриотами и желали заключить соглашение, даже если оно подорвет основу их влияния. Их сила основывалась на тяжелой про-мышленности, которая будет разрушена экономическими Реформами. Как я узнал позднее, мой аргумент произвел на Ярузельского впечатление. Я не могу сказать того же о Пересе, но тогда Солидарность была намного более приятной группой, чем Ха-мас.

БВ – Является ли ваше происхождение причиной того, что вы столь подозрительно относитесь к любого рода национальным чувствам?

ДС – Я не возражаю против национальных чувств. Я возражаю лишь против национализма, который утверждает: «Это моя страна, прав я или нет». Иногда это отношение более свойственно людям диаспоры, чем тем, кто живет в этих странах. Диаспора создает значительные проблемы в таких странах, как Ирландия, Греция или Прибалтийские государства, не говоря уже об Израиле. Что касается всего остального, я считаю чувство национальной или этнической принадлежности ценным аспектом открытого общества, благоприятным источником разнообразия.

БВ – Как вы относитесь к тому, что принадлежите к еврейскому народу?

ДС – Я горжусь тем, что я еврей, хотя, я должен признать, что мне потребовалась почти вся жизнь, чтобы прийти к этому заключению. Я страдал от низкой самооценки, это – общая доля ассимилированных евреев. Это была тяжелая ноша, сбросить которую я смог, только когда признал свой успех.

Я вижу сходство в принадлежности к еврейскому народу с принадлежностью к национальному меньшинству. Я полагаю, что такая вещь, как еврейский гений, существует; стоит только взглянуть на достижения евреев в науке, экономической жизни, в искусстве. Все это – результаты стремления евреев выйти за рамки своего статуса национального меньшинства, добиться чего-то универсального. Евреи научились обдумывать каждый вопрос со многих позиций, даже если эти позиции максимально противоречат друг другу. Тот факт, что евреи составляют национальное меньшинство, практически заставляет их прийти к критическому мышлению. Если во мне и есть что-то от того самого еврейского гения, так это лишь способность мыслить критически. В этом смысле еврейство – важный элемент моей личности, и, как я уже сказал, я горжусь этим.

Я также осознаю, что моему мышлению в некоторой степени присущ свойственный евреям утопизм. Я со своими фондами как бы продолжаю традицию. Вот почему меня так восхищает идея Европейского союза. В таком союзе каждая нация попадет в положение меньшинства, и именно это делает подобную концепцию такой привлекательной.

Человеку всегда свойственно строить проекции от личностного к универсальному. Большинство людей приходит к своим убеждениям на основе личного опыта, и я не являюсь исключением. Поэтому я должен утвердительно ответить на ваш первый вопрос о том, связаны ли мои взгляды с моим еврейским происхождением. Но что тут плохого?

БВ – В Восточной Европе это, несомненно, будет использовано против вас.

ДС – Это правда. Но я полагаю, что концепция открытого общества должна или сломаться, или пережить это испытание. Евреи – это не только национальное меньшинство. В большинстве обществ мнение меньшинства стало бы мнением большинства, если бы люди защищали свои взгляды, когда они были в меньшинстве.

БВ – Как вы реагируете на антисемитские выпады из Восточной Европы?

ДС – Невозможно напрямую бороться с антисемитизмом; невозможно заставить его исчезнуть с помощью запретов; этим можно лишь загнать его в подполье. Лучший способ борьбы с ним – образование. Антисемитизм -это утеха невежд. Если вы сумеете вывести его на поверхность, выставить на дневной свет, он завянет. Как сказал Джастис Брандейс: «Солнечный свет – это лучшее дезинфицирующее средство». Именно так и случилось в Венгрии. Там существовала крайне правая группа, которая совершала выпады, помимо всего прочего, и против моего фонда, и против меня лично за распространение «антивенгерских» идей. Но они совершили ошибку, открыто заявив о своих идеях. Общественное мнение осудило: они не получили мест в Парламенте.

БВ – Не оскорбили ли вас эти нападки?

ДС – Совсем нет. Я не отношу их к себе лично. Я был рад возможности побороться с ними и сумел им противостоять. Это было что-то вроде изгнания нечистой силы; в любом случае я смотрю на это именно так.

В этом контексте меня очень беспокоит таинственность, которая окружает мою деятельность на финансовых рынках. В некотором смысле финансовые рынки, безусловно, представляют собой нечто таинственное, и даже я не вполне их понимаю. Сейчас я понимаю, что сам не сознавал своего влияния. Я могу привести пример. Мы сделали предложение о покупке обанкротившейся сети отелей в Италии, CIGA, но более высокую цену предложил Sheraton. Они даже не смогли купить контрольный пакет, поскольку акционеры были согласны на покупку новых акций только при условии, что я тоже приобрету эти акции. Я думаю, что с тех пор моя репутация несколько поблекла. Я хочу сказать, что мое влияние на финансовых рынках не является пустым вымыслом; напротив, оно возникло каким-то совершенно алхимическим путем. А алхимия прекрасно вписывается в менталитет, который порождает теории тайных заговоров.

Вы не можете себе представить, какие сумасшедшие небылицы способны выдумать восточноевропейские журналисты. Они привыкли к самым грязным инсинуациям. Бороться с ними с помощью фактов практически невозможно. Но некоторая часть западной прессы – ничуть не лучше.

БВ – Пресса обычно подозрительно относится к мотивам ваших действий. Они просто не могут поверить, что все, что вы делаете, вы делаете из чисто альтруистических побуждений. Это практически уникальный случай в истории человечества. Обычно люди всегда имеют скрытые намерения, и пресса стремится выяснить, каковы же ваши намерения.

ДС – Я не виню их. Я тоже относился бы к этому с подозрением. Я понимаю, что нахожусь в очень необычном положении. Фактически я приобрел значительные возможности, особенно в некоторых странах, где у меня есть фонды. Только недавно я понял, почему это произошло. У меня был диалог с Бранко Червенковским, премьер-министром Македонии. Было сказано, что государства имеют только интересы, но не имеют принципов. Тоже самое можно сказать и о государственных деятелях. Но как государственный деятель без государства я занимал иную позицию. У меня есть только принципы, но нет интересов. Вот что дает мне мою власть. Это странное положение для игрока на фондовом рынке, но оно чрезвычайно лестно. Я не хотел бы отказаться от него ни за что на свете. Но даже если бы у меня были скрытые цели, я не мог бы себе позволить воплощать их. Я не ожидаю, что пресса поймет это; я и сам этого не понимал еще до недавнего времени.

Я не хочу строить из себя альтруиста. Я не верю, что возможно действовать без личной мотивации. Случилось так, что я нахожусь в очень привилегированной позиции, поскольку я заработал больше денег, чем мне требуется. Если бы у меня не было этого избытка, я бы не был филантропом. Я хочу напомнить, что не занимался филантропической деятельностью, пока не разбогател. Это просто старый фокус со сложными процентами – если вы получаете 30 или 40 % годовых на протяжении 25 лет, то у вас в итоге появляется очень много денег, даже если вы начинаете с очень небольшого капитала. Поэтому сумма денег, которую я накопил, является просто огромной. Основная разница между мной и другими людьми, которые имеют столько же денег, заключается в том, что я главным образом интересуюсь идеями и мне лично не нужно так много денег. Но мне не хочется думать о том, что было бы, если бы я не заработал этих денег. Мои идеи услышали бы немногие.

БВ – Все уделяют основное внимание вашим фондам. Существует ли иная филантропическая деятельность, которую вы поддерживаете, помимо ваших фондов? Поддерживаете ли вы художественные организации? Предоставляете ли вы средства на проекты, в которых не принимаете прямого участия?

ДС – В очень незначительных размерах. Мои фонды оказывают поддержку другим фондам, преследующим подобные цели, но я ограничиваю поддержку своими фондами. В действительности я довольно жестко подхожу к этому, поскольку, если я начну делать исключения, этому не будет конца. Например, я отказался вносить средства в университетские попечительские советы; я не поддерживаю оперных или симфонических оркестров.

БВ – Материальные предметы никогда не доставляли вам значительного удовольствия. Вы ничего не коллекционируете?

ДС – Нет. Я обнаружил, что коллекционирование абсолютно чуждо моей природе, поскольку я обладаю абстрактным мышлением, а коллекционирование – это наиболее конкретная вещь, какую только можно себе представить. Это не просто вопрос покупки определенного количества картин или хранения некоторого количества бутылок с вином в вашем подвале, а также необходимость запоминать все их названия. Я нахожу это очень утомительным.

БВ – То, как вы относитесь к деньгам, действительно удивительно. Вы однажды сказали мне, что я был достаточно умен для того, чтобы стать богатым, но, кажется, я не стремился получить так много денег. Что вы имели в виду?

ДС – Бизнес вовсе не так сложен. Многие люди, обладающие весьма средними интеллектуальными способностями, зарабатывают достаточно. Действительно умные люди могут получить настоящее богатство, если они действительно посвятят себя этому. Ваша проблема заключается в том, что вы хотите делать интересную работу Человеку, который хочет разбогатеть, все равно, что он делает. Он думает лишь о конечной прибыли. Весь день он думает о том, как ему больше заработать. Если это означает установку большего количества стоек для чистки обуви, то он занимается именно этим.

БВ – Хорошо, но что же доставляет вам удовольствие?

ДС – Будучи студентом, я прочел книгу, которая называлась Приключения идей. По-моему, ее написал Альфред Норт Уайтхед. Я бы сказал, что меня привлекают приключения идей. Вообще говоря, мышление является наиболее важным аспектом моего существования. Я в значительной степени созерцатель, мне нравится понимать. В молодости я много занимался философскими рассуждениями. Я потратил значительную часть своей юности, пережевывая некоторые идеи. Затем я обнаружил, что, действуя, можно узнать намного больше, чем с помощью созерцания. Поэтому я стал активным мыслителем, и мое мышление играло важную роль при принятии решений о том, какие действия предпринять, и мои действия играли важную роль в улучшении моего мышления. Это двустороннее взаимодействие между мышлением и действием стало основной сутью моей философии и основной сутью моей жизни.

БВ – Какие материальные выгоды вы получили из того, что стали миллиардером?

ДС – Вероятно, наиболее осязаемая выгода состояла в том, что я научился хорошо играть в теннис. Я получил также и некоторые другие преимущества. Конечно, способность встречаться с интересными людьми ценится очень высоко, но, хотя сейчас меня всюду приглашают, у меня нет времени никуда ходить. Но иногда я участвую в некоторых интересных событиях. Меня можно назвать «историческим наркоманом», поскольку я очень хочу оказать влияние на ход истории. Интересно, что я начинаю излечиваться от этой своей «мании». Раньше я был готов практически на все, чтобы оставить след и ощутить собственную значительность. Но по мере того, как я действительно начинаю оставлять след, я все более и более отстраняюсь и все менее хочу, чтобы мое влияние ощущалось. Я думаю, что это делает меня более эффективным, поскольку я больше не спешу участвовать в различных опасных ситуациях. Я держу определенную дистанцию, я не продвигаю свои идеи. Я жду, пока меня спросят, вместо того, чтобы пытаться влиять на других людей. Без сомнения, мне очень хотелось бы быть одним из актеров на исторической сцене, но я больше не хочу чувствовать свою значительность.

БВ – Каким вы видите свое место в истории?

ДС – Весьма неоднозначным. Я заготовил для себя место на горе Рашмор в качестве финансового менеджера, и мало вероятно, что я его потеряю, что бы ни случилось. Я также с помощью своих фондов оказал реальное влияние на страны, где они действуют. Но оставили ли след мои идеи? Научился ли я формулировать их и правильно излагать? Являются ли они сколь-либо ценными? Это имеет для меня большее значение, и в этом отношении я чувствую себя менее всего уверенным. Одни и те же идеи служили мне и при зарабатывании денег, и при расходовании. Они были правильными для меня, но это не означает, что мои идеи имеют универсальную ценность. Напротив, в некотором отношении я являюсь исключением. Заработав больше денег, чем мне необходимо, я избавился от закона «тяготения»: я могу позволить себе выступать за абстрактные принципы. Но я не могу требовать, чтобы другие делали то же самое. Я не делал этого, пока не разбогател, если бы защищал эти принципы ранее, я мог бы и не разбогатеть вообще. Вот что беспокоит меня в отношении открытого общества как политической цели. Могут ли люди позволить себе защищать его?

БВ – Вы можете. Вы находитесь в уникальном положении. И именно это может быть вашей ролью в истории.

ДС – Именно так я ее и представляю. И это дает мне приятное чувство. Возникающие у меня трудности связаны с переходом отличного к универсальному Абстракции очень много для меня значат;

в них заключено много эмоций и личного опыта. Могут ли они быть столь же значимы для остальных? Мне хотелось бы это знать. Но если люди, как правило, не считают открытое общество целью, за которую стоит бороться, как может выжить вся наша глобальная система? Это проблема, с которой сталкивается мир, и я не знаю ответа. Здесь я захожу в тупик. И я полагают, что мы все заходим здесь в тупик.

БВ – Не обескуражила ли вас сложность мировых проблем?

ДС – Это определенно так. Видите ли, человеческие возможности ограничены. В течение первых 60 лет моей жизни я в основном сталкивался с внешними препятствиями. Но по мере того, как я приобретал власть и влияние, я все больше узнавал о своих внутренних ограничениях. Существуют ограничения на степень моего эмоционального участия. По мере того как я сталкиваюсь с наиболее ужасающими проблемами человечества – Босния, Чечня, – они оставляют на мне некоторый болезненный след. Мне неприятно признавать это, но это так. И я все более начинаю сознавать, что такое интеллектуальные ограничения. Я раньше думал, что вношу позитивный вклад в решение мировых проблем. Я всегда знал, что многие проблемы не имеют решений, но я думал, что смогу привнести новый взгляд на них. Я продолжаю так считать. Но некоторые ситуации меня обескураживают. Я понял, что такие вопросы, как мировые проблемы, вопросы мирового порядка и реформа ООН, являются практически неразрешимыми.

БВ – По мере того как вы все больше занимаетесь геополитическими вопросами, не чувствуете ли вы, что иногда упускаете более детальную информацию?

ДС – Не совсем. Но я уже не помню все так хорошо, как раньше. Это одно из преимуществ старения. Многие люди беспокоятся о том, что теряют свою память. Это приносит им страдания. Я не беспокоюсь по этому поводу. Прежде всего, у меня есть помощники, которые могут мне напоминать. Во-вторых, люди соглашаются с тем, что я могу думать о более важных вещах, а не запоминать имена и другую фактическую информацию. Потеря памяти является проблемой, только если вы об этом беспокоитесь. Однако я по-прежнему четко понимаю современные идеи, а также их историческую соотнесенность.

БВ – Ну что же, Джордж, вы совершили невероятную одиссею. Интересно, есть ли у вас какое-нибудь представление о том, как далеко вы собираетесь зайти?

ДС – В юности у меня, безусловно, были некоторые сверхчеловеческие фантазии. Я говорил о том, что время от времени у меня возникали идеи о бо-гоподобности и мессианстве. Чем ближе я приближаюсь к их реальному воплощению, тем больше я понимаю, что я – просто человек. Но вспоминая свои непомерные амбиции, я иногда все еще удивляюсь тому, чего мне в действительности удалось добиться. Это особенно верно в отношении моей филантропической деятельности. Путешествуя по миру и видя результаты, я понимаю, что они просто огромны и очень меня удовлетворяют.

БВ – Как вы воспринимаете свой общественный имидж, как вас воспринимают другие?

ДС – Это – не я. Я понимаю, какое положение занимаю, и пытаюсь жить в соответствии с ним, но оно не соотносится с моим представлением о себе. Я не могу сказать, что точно знаю, кто я в действительности. Но я знаю другое: хотя я понимаю, что мой общественный имидж – это не я, что это что-то внешнее, но он реально влияет на меня. Он заставляет меня быть другим. Существует двустороннее рефлексивное взаимодействие между моей личностью и моим общественным имиджем. Очевидно, я играю определенную роль в формировании этого имиджа, но этот имидж также оказывает на меня влияние. Я вижу, как он на меня повлиял. И я должен сказать, что в целом эффект был весьма позитивным. Я стал счастливее. Я стал лучше, более гармоничным, более удовлетворенным человеком, чем раньше. Иными словами, я себе нравлюсь. Я сам создал свою личность и горжусь ею. Это значительное изменение по сравнению с тем, что я думал о себе раньше, в течение наиболее продуктивного периода моей деловой карьеры. По некоторым причинам я стыдился себя, теперь я просто перерос это. Я был очень изолирован, а сейчас я участвую очень во многом. По этому в общем и целом этот общественный образ сделал меня более счастливым.

БВ – Не совсем понятно, что стоит за словами «частное лицо». Мне кажется, что очень многое из того, что доставляет вам удовольствие, – это то, что вы переживаете самостоятельно. Получаете ли вы удовольствие благодаря общению с другим людьми – вашей семьей и друзьями?

ДС – Да. Но я должен признать, что я – самый строгий критик самого себя. И моя самооценка для меня важнее, чем мнение других людей. Меня одинаково смущают как благодарность, так и лесть. Тем не менее я довольно хорошего мнения о себе сейчас, когда я могу согласиться с тем, что другие хорошо отзываются обо мне, и иногда я получаю значительное удовлетворение оттого, что другие люди позитивно ко мне относятся. И воплотив в столь полной мере свои надежды, я сейчас могу уделить некоторое время семье и друзьям.

БВ – В вашей жизни также важную роль играет спорт – лыжи, теннис. Хотели бы вы, чтобы у вас было больше времени для спорта?

ДС – Нет. Я думаю, что у меня столько времени, сколько я хочу. Мои возможности заниматься спортом сейчас несколько ограничены. Я регулярно играю в теннис. Я увлекался лыжами, но сейчас я очень устаю от них. Поэтому мне кажется, что я занимаюсь спортом как раз столько, сколько могу Я не уверен, что хочу дальше отвечать на эти личные вопросы.

Мне как человеку уделялось слишком много внимания. Эта тема интересует меня. Я мог бы продолжать говорить на эту тему без конца, поскольку меня занимает, каким образом конфликт между моими отцом и матерью – что безусловно производило на меня огромное впечатление в детстве – продолжает разворачиваться внутри меня, хотя они давно уже умерли. Но интерес к себе начинает давать и некоторый негативный побочный эффект. Я стал общественным деятелем для того, чтобы пропагандировать определенные идеи. Сейчас у меня и у моих последователей возникает вопрос: не служит ли создание фондов и всего, что я делаю, моему самовозвышению? Это очень серьезный вопрос. Я не застрахован от обвинений в том, что строю культ своей личности, поскольку я сам обвиняю себя именно в этом. Я думаю, что достиг той точки, когда должен подавлять свое стремление к самораскрытию. Эта книга должна быть последней, где я так глубоко раскрываю свою личность. Я надеюсь, что мне хватит сил и впредь следовать этому решению.