Текст книги "Всевластие любви"
Автор книги: Джорджетт Хейер
Жанр: Исторические любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
– О нет, конечно, я не стал этого делать! Да он и не послушался бы. Я просто сказал ему, что он хочет сбежать, поскольку боится, что не сможет второй раз обыграть меня! Этого было достаточно, чтобы Торкил забыл обо всем на свете, кроме желания доказать обратное!
Кейт засмеялась:
– Вы, должно быть, мастерски играли, если Торкилу удалось выиграть первую партию! Вы ведь играете гораздо лучше его.
– Я действительно играл мастерски, – сказал Филипп, невесело усмехаясь. – Требуется большое мастерство, чтобы каждый раз промахиваться на волосок! Гораздо большее, скажу я вам, чем нужно, чтобы просто победить подозрительного юнца! А эта дубина Делаболь прямо-таки заставил его предложить мне третью партию, попытавшись – или сделав вид, что пытается, – загнать его спать. – Филипп вытащил табакерку из кармана, раскрыл ее и в задумчивости взял щепотку. – Все, что он говорил, словно специально было им придумано, чтобы разозлить Торкила. То ли это очередная его бестактность, то ли очень грубая работа. Я тоже внес свою лепту, сказав, что не хочу больше играть, и Торкил преисполнился решимости настоять на третьей партии. Он был бодр и жаловался только на жару и жажду. Делаболь воспользовался этим и напоил его своим снадобьем. Во всяком случае, Торкил почти сразу же сделался сонным, начал совершать ошибки и в конце концов отшвырнул кий и, пошатываясь, побрел к себе. Тут Делаболь развлек меня бойким объяснением его поведения. Уж лучше бы он молчал! По его словам, он опасался, что у Торкила солнечный удар, ни более ни менее! Сегодня за завтраком он изложил ту же версию в более развернутом виде. Я не претендую на понимание его профессионального жаргона – он не очень-то и хотел, чтоб я понял, – но суть его рассуждений сводится к тому, что у Торкила настолько хилое здоровье, что малейшее возбуждение или переутомление приводит его в лихорадочное состояние. – Филипп защелкнул табакерку, снова сунул ее в карман и сказал, снимая пушинку с сюртука: – Он мог бы не тратить столько усилий, объясняя, что не хотел вчера вечером выпускать Торкила из дому не потому, что боялся потерять над ним контроль, а чтобы он не простудился, выйдя из жаркой комнаты на ночной воздух.
– Я полагаю, это вполне разумное объяснение, – рассудительно сказала Кейт. – В Англии все люди боятся ночной прохлады, и, если Торкил слаб здоровьем, в поведении доктора нет ничего удивительного – он опасается, что любая простуда может перейти в воспаление легких и тому подобное.
– Я бы скорее сказал, что Торкил на удивление крепок здоровьем, коли он выжил после всех своих болезней.
– Он очень много болел?
– О, он переболел буквально всем на свете, включая оспу!
– Оспу? Но у него нет оспинок! Наверное, он перенес ее в легкой форме!
– По-видимому, так, но не советую говорить это Минерве. Она и Сидлоу выхаживали его, и именно смертельная опасность, которая, по ее мнению, угрожала Торкилу, послужила ей основанием вызвать Делаболя и отказать доктору Огборну, бывшему прежде семейным врачом.
– О, Филипп, Филипп! – взмолилась Кейт. – Как вы можете такое говорить! Если Торкил подвержен болезням, разве удивительно, что она держит доктора Делаболя в Стейплвуде! И сэр Тимоти тоже! Нет, это несправедливо, я не желаю вас слушать! – Она бросила взгляд на каминные часы и вскочила. – Боже правый, уже почти одиннадцать, а я сказала шеф-повару, что буду у него не позже пол-одиннадцатого! Он желает получить мои распоряжения на сегодня. Я надеюсь, от меня потребуется только взглянуть на счета покупок и одобрить его действия; иначе я изобрела бы какую-нибудь мигрень и послала бы сказать, что не в состоянии выходить из комнаты.
Кейт направилась к дверям, но Филипп забежал вперед и загородил проход, положив руку ей на предплечье.
– Подождите! – сказал он. – Вы считаете, что я несправедлив. Но поверьте хотя бы, что то, о чем я вам говорил, проистекает не от предвзятости! Если бы я мог доказать, что ошибаюсь, я бы сделал это с радостью, уверяю вас!
Она трепетно улыбнулась ему и сказала просто:
– Я верю. А теперь пустите меня! Если Гастона заставить еще ждать, его чувства снова будут оскорблены, и он опять вознамерится немедленно покинуть Стейплвуд!
Филипп убрал свою руку и отворил дверь. Лицо его было сурово, и глаза выражали тревогу. Заметив это, Кейт поцеловала свои пальцы и быстрым движением, проходя мимо, коснулась ими его щеки. Его суровость исчезла, он даже улыбнулся, но тревога в глазах осталась.
Глава 18
Когда Кейт закончила длительные переговоры с шеф-поваром, еще более длительные с экономкой и вытерпела медлительную болтливость старшего садовника, было уже далеко за полдень, и она почувствовала, что вполне готова к полднику. Она уныло подумала, что нет ничего на свете более изматывающего, чем обязанность выслушивать бесконечные бессвязные монологи, притом абсолютно не представляющие интереса. Шеф-повар, не удовлетворившись одобрением его обеденных раскладок, представил ей на выбор несколько вариантов; при этом он с таким энтузиазмом описывал свои методы приготовления различных блюд и зашел при этом так далеко, что даже не скрыл, какую траву он использует для придания особого нежнейшего аромата соусу собственного изобретения. Миссис Торн с равным энтузиазмом описывала со множеством жутких подробностей все болезни, которыми она страдала; а Рисби, садовник, увидев, что Кейт направилась в розарий с корзинкой в руке, пошел следом, неотступно наблюдая за ней подозрительным взглядом и бормоча, что негоже срезать цветы в самую жару. Он долго ходил за ней, утомительно живописуя правила ухода за садом, с экскурсами в различные методы выращивания растений, которые, по его мнению, отличаются особой нежностью и чувствительностью. Избавившись от него наконец, Кейт подумала, что эти потоки красноречия обрушились на нее потому, что леди Брум никогда не позволяла слугам говорить с ней ни о чем, кроме их непосредственных обязанностей, – никому, даже миссис Торн, которая перешла в Стейплвуд из дома Молвернов и была ей рабски предана. Все слуги испытывали перед ее светлостью постоянный ужас, и единственной, к кому леди Брум проявляла снисходительность, была Сидлоу.
Пеннимор встретил Кейт, входящую в дом, известием, что мистер Филипп повез сэра Тимоти покататься в тильбюри. Он просто сиял от радости, и Кейт сказала:
– Что ж, я очень рада! Сэру Тимоти это пойдет на пользу!
– Да, мисс, это пойдет ему на пользу, я так и сказал Тенби, а то он сомневался, по силам ли поездка сэру Тимоти. «Если сэру Тимоти взаправду захотелось покататься, – сказал я, – это ему не повредит!» На что ему нечего было возразить, потому что он не хуже моего знает, что мистер Филипп будет за дядей смотреть и сразу повернет назад, если заметит, что сэр Тимоти утомился. Удивительное дело, как хозяин взбадривается, когда приезжает мистер Филипп! Словно заново рождается, можно сказать! А теперь, мисс Кейт, если вам будет угодно отдать мне вашу корзинку, я поставлю цветы в кувшин с водой, пока вы будете в столовой. Полдник ждет вас в Алом салоне.
Доктор Делаболь также дожидался Кейт. Он с видимым наслаждением поедал клубнику и не замедлил порекомендовать это блюдо Кейт, говоря, что ягоды были собраны утром и еще хранят солнечное тепло. Поскольку солнце буквально лилось во все окна, слова доктора не казались особенно удивительными, но доктор продолжал болтать, расписывая, насколько полезнее ягоды, только что собранные и съеденные прямо с грядки, по сравнению с купленными в Лондоне, а также обращая внимание Кейт на особенные качества клубники, выращенной в Стейплвуде.
– Я никогда не едал ничего вкуснее! – с искренним чувством говорил он. – Впрочем, в Стейплвуде все необычайно вкусное! Талант ее светлости, который так ярко проявляется в устройстве цветников, радующих взор, не мешает ей заботиться и о пище для бренного тела. Это потрясающая женщина, и я убежден, что вы со мной согласитесь. Просто потрясающая! Под ее надзором находится абсолютно все! Она указывает даже, какие овощи надо выращивать, а уж фруктовые деревья, вы сами знаете, здесь необыкновенно разнообразны.
– А как тетушка чувствует себя сегодня? – спросила Кейт, колеблясь в выборе между ветчиной и холодной говядиной.
– Не так хорошо, как мне бы хотелось, – отвечал Делаболь, – но лучше, решительно лучше! Как я и предсказывал, сегодня с утра она настроилась вставать. И сразу захотела повидаться с вами! Ни с кем другим я бы ей говорить не разрешил, но вам, я знаю, можно доверить ее здоровье и нервы. Возможно, вам кажется, что я устраиваю много шума из ничего; ее светлость в этом просто уверена! Но правда такова, – хотя она растерзала бы меня за эти слова! – что она еще не вполне пришла в себя. Эти желудочные симптомы – не шутка. А у нее был особенно жестокий приступ: честно скажу, я был чрезвычайно встревожен!
У Кейт было ощущение, что доктор действительно тревожится больше, чем следовало, но прежде чем она успела уверить его, что постарается не волновать тетушку, появился Пеннимор с блюдом, которое он поставил перед Кейт, говоря, что осмелился предложить шеф-повару идею поджарить для Кейт яйцо.
– Которое, мисс, он с удовольствием приготовил, поскольку нам известно, что вы в завтрак съедаете только лепешечку с чашкой чая.
– О, вы оба так добры! – воскликнула Кейт. – Пожалуйста, скажите Гастону, что это именно то, чего мне хотелось!
– А также именно то, что я порекомендовал бы, если бы меня спросили! – с чувством заметил доктор. – Но мы всегда можем положиться на доброго старого Пеннимора!
Пеннимор был так возмущен этим игривым замечанием, что внезапно словно оглох, и удалился, ни единым движением век не выдав, что слышал его.
Нисколько не смутившись, доктор лукаво продолжил:
– Вас можно поздравить, мисс Кейт! Вы снискали всеобщую любовь, от сэра Тимоти до кухарок! Такое впечатление, что вы всю жизнь только и делали, что управляли большим хозяйством.
– Не надо преувеличивать, сэр, – холодно ответила Кейт. – Я ни разу не общалась с кухарками и очень мало управляла хозяйством.
Она видела, что у него наготове очередной двусмысленный комплимент, и поспешила сменить тему:
– Как чувствует себя сегодня Торкил? Его ведь пришлось вчера отправить в постель?
– О, это пустяки, небольшой солнечный удар плюс переутомление. Вы правы, ночью его немного лихорадило, но сегодня ему гораздо лучше. Я надеюсь, он сможет выйти к обеду. Лучше бы, конечно, мистер Филипп Брум не выходил вчера на террасу, и вы не позвали бы его играть в кольца вместо вас! Не то чтобы я вас упрекаю, нет! Вряд ли вы осознаете, какое воздействие оказывают на Торкила визиты мистера Брума! Как ни печально это говорить, но состояние Торкила всегда ухудшается, пока его кузен пребывает в Стейплвуде.
Доктор вздохнул и покачал головой.
– Торкил легко возбудим, ему так хочется соперничать с мистером Брумом! Это вполне естественно, как естественно и то, что мистер Брум одобряет его. Это даже великодушно с его стороны. Но он не может оценить, насколько важно, чтобы Торкил не напрягался свыше своих сил! Да и удивительно было бы, если б он смог! Молодые люди крепкого сложения редко понимают, как мало надо, чтобы выбить из колеи такого хрупкого мальчика, как Торкил. – Кейт ничего не ответила, и после паузы доктор продолжил с коротким смешком: – А теперь мне говорят, что мистер Брум повез сэра Тимоти кататься в тильбюри! Несомненно, с самыми благими намерениями… но как опрометчиво! Я бы очень не хотел, чтобы у меня на руках вместе с ее светлостью оказался еще и сэр Тимоти!
Кейт заклинала себя хранить строгое молчание, но это было уже слишком. Она подняла глаза от тарелки и, глядя на доктора в упор, спросила недоуменным тоном:
– Как, сэр, разве не вы советовали сэру Тимоти выезжать на прогулки?
– Ах да, но не в тильбюри же, а в ландо! Старому человеку, знаете ли, нужно много усилий, чтобы вскарабкаться в спортивный экипаж!
Она поднялась, оттолкнув свой стул, и сказала;
– Я уверена, что сэр Тимоти получил всю необходимую для этого помощь. Прошу прощения, но я нарезала для тетушки свежих роз, и мне надо расставить их в вазы. Вы разрешите мне самой отнести их, или, может быть, тетушку не стоит беспокоить?
– О, конечно, конечно! – воскликнул доктор, торопясь открыть перед ней двери.
Кейт вышла, и через двадцать минут она уже поднималась по парадной лестнице, неся стеклянную вазу, в которую была поставлена дюжина полураскрывшихся роз. Наверху она встретила Сидлоу, ожидавшую ее в верхнем холле.
– Готова ли ее светлость принимать гостей? – спросила Кейт как можно более приветливо. – Доктор Делаболь сказал, что мое посещение для нее не опасно. Я так рада, что ей полегчало!
Сидлоу фыркнула при упоминании имени доктора и сказала ворчливо:
– Она пошла на поправку, но до полегчания еще далеко! Я решила, что мне следует вас предупредить, поэтому я взяла на себя смелость перехватить вас здесь.
– Не стоило хлопот, – обронила Кейт. – Доктор уже предупредил меня, чтобы я щадила ее нервы.
– Доктор! – передразнила Сидлоу. Ее лицо подергивалось; она заговорила со сдержанной страстью, стискивая костлявые руки: – Он ничего не понимает! Никто не понимает, кроме меня! Ее светлость измучили несчастья, это они довели ее до болезни! Она никому никогда не признается, и ни одна душа не знает, какого труда ей стоит поддерживать свой дух. Вся жизнь ее – сплошные несчастья! Она могла бы стать законодательницей мод! Какая она была элегантная! Все у нее всегда было по высшему разряду! И какая красавица!
– Она до сих пор очень красива, – сказала Кейт, надеясь прервать этот поток странного красноречия.
Но Сидлоу, очевидно, слишком долго сдерживала свои чувства и продолжала, словно не слыша слов Кейт:
– Ей надо было выйти замуж за придворного вельможу – за одного из тех, что задавали тон в свете двадцать лет назад! И они за ней увивались, потому что она сияла как звезда, клянусь вам! Она была рождена, чтобы стать герцогиней, я всегда это говорила! А вместо этого она повесила себе на шею сэра Тимоти, который ей в отцы годится! – Сидлоу с трудом перевела дыхание и, сделав над собой усилие, наконец умолкла. Бросив на Кейт недобрый взгляд, она сказала сквозь зубы: – Мне не следовало так много говорить. Просто не знаю, что на меня нашло, мисс.
– Ничего страшного, – ответила Кейт. – Я знаю, как вы тревожились за тетушку во время ее болезни, как самоотверженно за ней ухаживали. Вы просто устали… вам приходилось мало спать! Отнесите ей, пожалуйста, эти розы и посмотрите, можно ли мне войти? Я не хочу тревожить ее, если она спит.
– Спит! – пренебрежительно фыркнула Сидлоу. – Последние недели ей совсем не спится!
Она взяла вазу из рук Кейт, бормоча, что молодой мисс не мешало бы побольше уделять внимания тетушке, чем только розочки нарезать, и проследовала по галерее к спальне леди Брум.
Минуту спустя она вернулась, неся вазу с увядшими цветами, и хмуро бросила Кейт, что она может войти и посидеть у миледи.
– И помните, пожалуйста, мисс, что она очень больна!
– Я буду помнить, – пообещала Кейт. Сидлоу со стуком поставила вазу и прошла вперед, чтобы открыть перед ней дверь спальни.
– Мисс Кейт, миледи!
– Входи, Кейт! – отозвалась леди Брум. – Спасибо, Сидлоу, вы свободны!.. Подойди, дитя мое, сядь здесь, чтобы я тебя видела!
Она протянула руки, и когда Кейт взяла их в свои, притянула ее и поцеловала в щеку.
Она полулежала в большом кресле эпохи Карла II, стоявшем рядом с ее кроватью с пологом на четырех столбах. Леди Брум была одета в одно из своих элегантных домашних платьев. С первого взгляда Кейт показалось, что тетушка вовсе не выглядит больной, но, присмотревшись внимательнее, разглядела заострившиеся черты лица и напряженность во взгляде. Показывая на розы, поставленные возле нее на маленьком столике, леди Брум с улыбкой сказала;
– Я и без Сидлоу знала, кто каждый день срезает для меня свежие цветы! Спасибо, дорогая моя! Их запах так освежает! И подобраны они с таким вкусом!
– Розы всегда хороши, как их ни подбирай! – ответила Кейт, усаживаясь на низкую скамеечку возле тетушкиного кресла. – Вам лучше сегодня, мэм? После такого тяжелого приступа, я думаю, вам непросто прийти в себя.
– Ты права, – призналась леди Брум. – Это мне наказание за то, что я хвасталась своим здоровьем! Сегодня я еще полежу, но завтра буду вставать. Вот уж я тебе удружила! Боюсь, тебе пришлось нелегко, бедное дитя.
Кейт недоуменно посмотрела на нее.
– Господи Боже, мэм, о каких трудностях вы говорите?
– Юная девушка в роли хозяйки в доме, где одни мужчины? Ай-яй-яй! – игриво погрозила пальцем леди Брум.
– Но один из этих мужчин – сэр Тимоти, – напомнила Кейт.
Леди Брум рассмеялась:
– О да, конечно! Если б он знал, что выступал в роли дуэньи! Но боюсь, что он об этом не догадывался. Можно было бы ожидать, что у Филиппа хватит такта покинуть дом, хозяйка которого лежит больная… Впрочем, не знаю, с чего мне вздумалось этого ожидать! Он никогда не считается ни с кем, кроме собственной персоны! Когда он собирается уезжать? Он ничего не говорил?
– Я об этом ничего не знаю, мэм. – Произнося это, Кейт встала и, подойдя к окну, немного задернула тяжелую парчовую штору. Полуобернувшись, она спросила:
– Так лучше, мэм?
– Кейт, милая! – вздохнула ее светлость. – Какая ты всегда чуткая, какая внимательная! Мне действительно свет бил в глаза. Известно ли тебе, что с тех пор, как ты появилась в Стейплвуде, я забыла, что у меня нет дочери? Ты точно такая, какой я хотела бы видеть свою дочь! Иной раз я ловлю себя на мысли, что считаю тебя своей дочкой… как и сэр Тимоти, насколько мне известно! Делаболь рассказал мне, что ты справлялась с ведением хозяйства, как прирожденная леди!
Кейт в замешательстве ответила не сразу:
– У меня было не так много забот, мэм. Мне бы даже хотелось, чтобы их было больше! Я очень глубоко чувствую, как я вам обязана!
– Тем не менее ты отказалась сделать единственную вещь, о которой я тебя просила! – с меланхолической усмешкой произнесла леди Брум.
Кейт собиралась снова усесться на свою скамеечку, но при этих словах она застыла на месте и сдержанно проговорила:
– Если вы имеете в виду, мэм, как я догадываюсь, что я отказалась выйти замуж за Торкила, то умоляю вас, не надо больше об этом! Вы просите слишком многого!
– В самом деле? Я просила тебя хорошенько обдумать мое предложение, но, мне кажется, ты этого не сделала. Ты обдумала недостатки такого замужества, но не его преимущества. А они, поверь мне, весьма реальны! Ты уже не девочка, мечтающая о принце, ты наверняка задумывалась о своем будущем, ибо тебе нельзя отказать в здравом смысле. Сядь!
– Тетя Минерва, умоляю вас… не говорите ничего больше! – воскликнула Кейт.
– Не спорь со мной, дитя! – резко сказала леди Брум. – Сядь! – Она с видимым усилием взяла себя в руки и выдавила улыбку. – Подойди, мне нужно тебе кое-что сказать… Об этом я не говорила никому, даже Делаболю!
Миледи подождала, пока Кейт неохотно вернулась на свое место, а затем, как бы заглаживая свою резкость, положила руку ей на плечо.
– Не обижайся на меня! – ласково сказала она. – Это разобьет мое сердце, потому что я действительно люблю тебя всей душой, ты же знаешь. – Она крепко взяла Кейт за руку и слегка встряхнула. – Ну же! Вот так-то лучше! Ты мое единственное утешение, дитя мое, моя последняя надежда! Тебе кажется, что я счастливая женщина? Это не так. Судьба была ко мне сурова: мне было отказано во всем, чего я больше всего желала. Я не знаю, за какие грехи Господь наказывает меня так жестоко!
– Не надо так говорить, мэм! – прервала ее Кейт. – Вы просто еще не пришли в себя! Это все болезненные фантазии!
Леди Брум тяжко вздохнула и покачала головой.
– Увы, это не фантазии, а жестокая правда. Я делаю хорошую мину при плохой игре, но мне не удалось ничего из того, что я ставила своей целью. Желаю тебе никогда не узнать, как это горько!
– Не знаю, как бы мне вам объяснить, не выходя из рамок приличий, что вы говорите чепуху? – иронически промолвила Кейт. – Если это мой визит вверг вас в такое уныние, то доктор Делаболь, да и Сидлоу тоже, разорвут меня на кусочки и не разрешат больше и близко к вам подходить! Ну скажите, ради Бога, разве вам не удалось украсить Стейплвуд?
– Ах, ты не понимаешь! – сказала леди Брум. – Я занималась этим только потому, что, когда мне пришлось расстаться со всем, что я любила, я поняла, что, если я не найду себе хоть какое-нибудь занятие, я затоскую до смерти! Ты помнишь, наверное, что я была совсем еще молодой, когда мне сказали, что я должна привезти сэра Тимоти сюда, и не просто с визитом, а на всю оставшуюся жизнь. Это был жестокий удар. Я постепенно привыкла, но вначале я ненавидела деревню. Твой отец, возможно, говорил тебе, что я была весьма честолюбива, но главная моя амбиция состояла не в том, чтобы выйти замуж за герцога, а в том, чтобы вырваться из невыносимой тоски родного дома! Мой отец – твой дед, дитя мое, – был весьма далек от общества. Правду сказать, он был исключительно неприятный человек и держал в страхе мою несчастную мать. Если бы не его сестра, я бы очень скоро обнаружила себя замужем за каким-нибудь мелкопоместным сквайром, не успев даже одним глазом взглянуть на Лондон! Тетушка предложила взять меня к себе и вывозить в свет в течение одного сезона. Она была замужем за знатным и богатым человеком и вращалась в самых высоких кругах. Она выдала своих дочерей замуж за состоятельных и значительных особ и говорила, что устроит и для меня то же самое. Но она забыла об одном – что я была бесприданница!
Кейт заморгала глазами:
– Но как же, мэм… ведь, когда дедушка вычеркнул моего отца из завещания, вы же остались единственной наследницей!
– Осталась, да что из того! Он никогда не был богат и притом неудачно играл на бирже. Я считала его невероятным скрягой, пока матушка не объяснила мне, в чем дело. Но речь о другом, а упомянула я об этом только для того, чтобы тебе стало ясно, почему я вышла замуж за сэра Тимоти. У меня было много поклонников, но предложения я получала только от тех, к которым относилась недостаточно хорошо, чтобы выйти за них замуж. Тетушка говорила, что я слишком хороша для лондонского общества, и я знала, что она уже не пригласит меня провести еще один сезон на Маунт-стрит. Она и в самом деле вскоре сказала, что если я и впредь намерена разбрасываться удачными партиями, то она умывает руки. А я прекрасно понимала, что если я вернусь в конце сезона домой, то никогда больше не увижу Лондона. Я была в таком отчаянии, скажу я тебе, что готова была выйти за любого претендента, который предоставит мне положение в обществе и средства, чтобы жить соответственно этому положению! И тут сэр Тимоти предложил мне руку и сердце, и мы с ним обручились. – Миледи заметила, что ее рассказ не вызывает желаемого отклика, и сжала руку Кейт, говоря с легкой улыбкой: – Ты, наверное, считаешь, что я была весьма расчетлива? Жаль, что ты не видела сэра Тимоти двадцать лет назад: это был один из самых обаятельных мужчин, каких только можно себе представить! И красив в придачу! Он влюбился в меня с первого взгляда. Это было в Опере. Он зашел в ложу моей тетушки и попросил, чтобы его мне представили.
– А вы, мэм? Вы тоже влюбились?
– Нет, нет! Он мне очень понравился, но у меня и в мыслях не было, что он сделает мне предложение. Он был на двадцать лет старше меня, как тебе известно, и казался мне стариком. Однако я его очень уважала и с благодарностью приняла его предложение. Тетушка сказала мне, что неприлично выказывать такую откровенную радость на помолвке, но сэр Тимоти так не думал: он был счастлив моей радости, потому что боялся, что окажется слишком стар, чтобы сделать меня счастливой. Семейство Брумов считало, что я вскружила ему голову. Его сестра Мария – весьма одиозная женщина! – сказала ему, что он скоро станет рогоносцем, если женится на девушке, которая ему в дочери годится. Какая вульгарность! Я всегда радуюсь, что она не умерла раньше, чем смогла убедиться в моей порядочности и была вынуждена признать, что судила обо мне злобно и несправедливо. Но они все не любили меня, а уж Филипп – так положительно меня ненавидел! Он был весьма неприятный мальчишка – такой же самодовольный, как и теперь! Но я наперекор всему вышла замуж за сэра Тимоти и искренне к нему привязалась. Он мечтал о наследнике, и, когда родился Торкил, его благодарность не знала границ. Его первая жена была равнодушна к лондонской жизни, поэтому городской дом Брумов был продан, но, зная мою любовь к Лондону, он купил для нас дом на Беркли-стрит. Как я была тогда счастлива!.. Целых три года! Один сезон в Лондоне; затем Брайтон; затем снова в Лондон на несколько недель; визиты к нашим близким знакомым, большие домашние приемы, не просто так! Все мы были театралы: я помню спектакль «Кто последний?» в театре «Прайори», в Станморе, где леди Кэйр играла главную роль, – очень смешной фарс, и прекрасно поставленный! Мы устраивали вечеринки и здесь – обычно во время охотничьего сезона. Однажды я устроила здесь рождественский вечер. Это был триумф, просто триумф! А еще…
– А где же был Торкил? – прервала ее Кейт. – Вы брали его с собой?
– Боже правый, конечно нет! Одно время я оставляла его в Лондоне, но там он все время болел, и сэр Тимоти стал бояться, что мы его потеряем. Тебе, наверное, говорили, что все его дети от первого брака умерли. Поэтому я отправила Торкила вместе с кормилицей сюда.
– Как вы могли выдержать расставание с ним! – воскликнула Кейт, не успев себя сдержать.
– Милое дитя, я никогда не скрывала, что не отношусь к числу тех женщин, которые кудахчут над своими детьми! По чести сказать, я нахожу их невыносимо скучными! Они вечно причитают, распускают слюни, жалуются на болезни! Притом кормилица управлялась с ним гораздо лучше, чем смогла бы я… если бы у меня было на это время. Роль хорошей хозяйки салона требует массу сил и времени, скажу я тебе. А я была хорошей хозяйкой. И вдруг все это кончилось…
Леди Брум замолчала, предоставляя Кейт возможность выразить сочувствие. Кейт была в замешательстве: сама она никогда не страдала подобными амбициями, а немеркнущая память о матери, которая никогда не смогла бы покинуть ни мужа, ни дитя, мешала ей оценить, что значило для тетушки вынужденное расставание с великосветской жизнью. То, что это значило очень много, можно было прочитать в ее лице. Леди Брум вглядывалась в прошлое застывшими, горестными глазами, сурово сжав губы. В отчаянии Кейт пробормотала:
– Должно быть, вам пришлось трудно, мэм. – Ее слова вернули леди Брум из забытья. Она перевела взгляд на Кейт и произнесла с пренебрежительным смешком:
– Хм, трудно! Нет, тебе этого не понять!
– Видите ли, я, наверное, не смогла бы получать удовольствие от той жизни, которую вы описываете, – извиняющимся тоном сказала Кейт. – Поэтому я не способна разделить ваши чувства. Но я понимаю, конечно, что поселиться здесь навсегда, оставив то, что вам так дорого, было, наверное, большой жертвой с вашей стороны.
– Никто не знает, чего мне это стоило. Никто, даже Сидлоу! Но при всех моих грехах я никогда не принадлежала к числу женщин, которые способны только рыдать и жаловаться на судьбу, впадать в летаргию и наводить на всех окружающих уныние своим несчастным видом! И никто – даже Мария! – не мог упрекнуть меня, что я пренебрегала своими обязанностями по отношению к больному мужу! Я продала городской дом; я взвалила на свои плечи заботы, с которыми сэр Тимоти по слабости здоровья не мог управиться; я посвятила себя Стейплвуду, зная, как он им дорожит! До той поры я не вникала в родословную Брумов, но ради его удовольствия начала изучать их семейные записи и приводить их в порядок. Я думала поначалу, что это будет нудное занятие, но потом заинтересовалась, и сейчас, я полагаю, знаю о Брумах больше самого сэра Тимоти, а иногда мне даже кажется, что мне до их рода гораздо больше дела, чем ему! Но один вопрос его всегда волновал, хотя он не говорил об этом со мной. Я однажды нашла их генеалогическое древо на дне старого бюро, набитого пожелтевшими письмами, счетами и забытыми распоряжениями, и обнаружила, что на протяжении двух столетий поместье и титул Брумов переходили от отца к сыну, и эта цепь ни разу не прерывалась! Много ли других семейств могут этим похвастать? Я поняла, почему сэр Тимоти так тревожился, когда Торкил подхватывал всякие детские болезни, и осознала определенно, что это будет не по моей вине, если Торкил рано сойдет в могилу, подобно детям сэра Тимоти от первого брака.
Кейт, которая слушала эту речь со все возрастающим беспокойством, почувствовала, что ее начинает мутить, и поэтому ухватилась как за соломинку за почти фанатический блеск в глазах леди Брум и за слабую торжествующую усмешку, тронувшую ее губы. Доктор, подумалось ей, был определенно прав, когда говорил, что тетушка еще нездорова: ее, очевидно, лихорадило.
– Но ведь этого не случилось, не правда ли? – сказала Кейт. – Вот вам еще одна цель, которой вы достигли! Тетушка, дорогая, вы мучаете себя фантазиями, которые просто-напросто результат вашей слабости после лихорадки! Пожалуй, мне стоит сейчас уйти. Доктор Делаболь предупреждал меня, что ваше состояние хуже, чем вам кажется, и я вижу, что он прав! У вас в голове полный сумбур, и с моей стороны было бы неосмотрительно принять за чистую монету хоть что-нибудь из того, что вы здесь наговорили! Я не очень сильна в медицине, но понимаю, что люди, только что перенесшие тяжелую лихорадку, не могут полностью отвечать за свои слова, сказанные в период упадка сил и душевной депрессии. – Говоря это, Кейт собралась встать со скамейки, но ее остановило движение леди Брум, которая резко откинулась назад в своем кресле и отчеканила, едва сдерживая бешенство:
– Хватит притворяться глупее, чем ты есть! Сиди смирно!
Она отшвырнула мягкую шаль, которой были укрыты ее ноги, встала с кресла и принялась мерить комнату шагами с нервозностью, сильно встревожившей Кейт. Через некоторое время, сумев справиться со своей неожиданной вспышкой гнева, леди Брум произнесла с волевым спокойствием:
– Я не собиралась возвращаться к этому вопросу так скоро, но меня к этому вынудило то, что произошло в день, когда я заболела. Кейт, если ты чувствуешь ко мне хоть какую-нибудь благодарность, хоть малейшую привязанность, – выйди замуж за Торкила, прежде чем вся округа узнает о его безумии! Стейплвуд должен иметь – и будет иметь! – наследника по прямой линии!
Ее неестественно горящий взгляд отметил резкую бледность лица Кейт и в ужасе расширившиеся глаза. По-своему истолковав эти знаки, леди Брум воскликнула:
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.