Текст книги "Великая война и деколонизация Российской империи"

Последние не стали долго выжидать, чтобы закрепить свои весенние достижения. Гинденбург и Людендорф (предсказуемо и вполне оправданно) настаивали на решительном ударе, возможно походе до самого Петрограда. Но Фалькенхайн не менее резонно настаивал на невозможности нанести решающий удар по противнику, у которого есть такое обширное пространство для отступления. В конце концов было решено вернуться к военным планам 1914 года, предполагавшим двойной обхват русских войск в Польше в громадные клещи. В случае успеха этого маневра в окружении оказались бы пять русских армий, или половина русских войск на всем протяжении фронта. Его целью было вынудить Россию подписать сепаратный мир, а не покорить и оккупировать всю страну.

Шансы Германии на успех в 1915 году были выше, чем годом ранее. Прежде всего, ее усилия начали набирать обороты, чему были серьезные причины. У русских, сражающихся на фронте, было неважно со снабжением, а их генералы не слишком умело руководили маневрами. Едва ли существовали предпосылки для изменений в ближайшем будущем. Во-вторых, ценой, которую Австрия заплатила за поддержку Германией своих военных усилий в начале года, стал переход к ней контроля над южным и северным участками фронта. В группировку под командованием Макензена входили 9-я немецкой и 4-я австро-венгерской армии, а в июне Макензен получил 2-ю австро-венгерскую армию, занимавшую позиции на реке Буг. Австрия полностью контролировала только крайний южный участок фронта и действовала менее успешно, чем остальные воюющие стороны в течение лета. По словам генерала Брусилова, австрийцы «почти не причиняли нам беспокойства», отчасти потому, что «почти не применяли артиллерию» [Брусилов 1971 (1930): 167].

Общий план окружения был довольно прост. Макензен должен был совершить фланговый маневр строго к северу со своих позиций вдоль Сана, а немецкие 8-я и 9-я армии – выдвинуться на юг из Восточной Пруссии, чтобы предположительно соединиться либо в Седльце (старая цель 1914 года), либо дальше к востоку в Брест-Литовске. На северной оконечности фронта немецкие 10-я и Неманская армии выдвигались на восток из Восточной Пруссии в Литву (см. карту 5). Если бы русские генералы действовали так, как в Горлицкой кампании, затягивая бои на прорванных передовых позициях, план, вероятно, увенчался бы успехом.

Итак, немецкое наступление поставило верховное командование русских в трудное положение. Нужно было либо сражаться за удержание Польши, рискуя главными силами, либо пожертвовать Польшей, совершив сложное отступление с боями. Угроза была достаточно реальной, и эвакуация Варшавы началась довольно рано, 20 июня (3 июля). Исторические ценности, семьи государственных и военных деятелей, а также все фабрики, непосредственно не обслуживающие потребности города или армии, отправлялись на восток. В Варшаве и на левом берегу Вислы оставлялись месячные запасы продовольствия. Все остальное реквизировалось и переправлялось за реку. 25 июня (8 июля) были сделаны приготовления, чтобы взорвать мосты через Вислу. В сельских районах под Варшавой 2-я армия приступила к реализации планов по массовым реквизициям и уничтожению недвижимого имущества[118]118
  Телеграмма командующего 2-й армией генерал-губернатору Варшавы от 20 июня 1915 г. ГАРФ. Ф. 215. Оп. 1. Д. 174. Л. 304.


[Закрыть].

Несмотря на эту подготовку к отступлению, Ставка по-прежнему отдавала приказы боевым частям держаться и вести бои. На юге Макензен пробился на север, совершенствуя тактику, получившую название «клин Макензена»: ливень артиллерийских снарядов обрушивался на незащищенные, практические не имевшие укреплений русские войска, и в прорыв входила пехота, чтобы закрепиться на новых линиях. На эти линии затем подтягивалась артиллерия, и все начиналось сначала. Андрусов оставил описание результатов этих атак. Его линия войск была прорвана, когда две роты 312-го Васильковского полка, «не выдержав огня, подняли руки вверх и пошли в плен. В образовавшуюся брешь немцы немедленно пустили крупные силы, и через какой-нибудь час они уже заняли город Стрый[119]119
  Андрусов. Рукописные мемуары. БФРЗ. Д. Е-134. Л. 11.


[Закрыть]. Со своей наблюдательной точки в медпункте на высоте, замыкающей линию обороны, Андрусов описывал происходящее далее:

Я видел, как немцы погнали из Братковичей большое стадо скота. Затем провели толпу наших пленных. Вскоре от Братковичей к ближайшей роще начала вытягиваться неприятельская цепь, которая начала перебежками приближаться к Фалишу. Одновременно заговорили молчавшие в последние дни двенадцатидюймовки и по всей деревне начали взвиваться огромные фонтаны земли. Посыпалась кругом земля, дерево и огромные осколки снарядов. Видя, что при таких условиях наш перевязочный пункт здесь никому не нужен, т. к. ни один раненый ко мне не пойдет, я перешел в соседнюю деревню Станков, которая до этого времени совсем не обстреливалась. Однако не успел я придти, как и по этой деревне посыпались снаряды.

Один за другим со страшным воем неслись огромные чемоданы, потрясая землю своими разрывами. Кругом начался настоящий ад, т. к. в этой деревне оставалось до сих пор почти все мирное население. С воем и плачем метались по деревне бабы с детьми, не зная куда бежать; ревел скот[120]120
  Там же. Л. 12-13.


[Закрыть].

Именно так выглядел «клин Макензена» с точки зрения тех, против кого он был обращен в Польше и Украине.

Тактика Макензена, столь часто испытанная на многих фронтах той войны, терпела неудачу там, где имелись множественные и протяженные линии глубоко эшелонированной обороны и происходило быстрое развертывание резервов сразу же после прорыва. Но русские генералы продолжали удерживать передовые позиции, вместо того чтобы укреплять оборону в глубоком тылу. При неизбежном отступлении приходилось отодвигаться на плохо подготовленные позиции. В результате оставалось все меньше людей, которые доживали до отступления. Макензен просто стирал в пыль целые армии – его войска безудержно продвигались вперед в ключевых сражениях.

Карта 5. Линии фронта в Восточной Европе. 1915 год

Армия Буга одержала победу у Хрубешува 8 (21) июля и у Хелма 19 июля (1 августа). 4-я и 9-я армии добились успеха у Красностава 9 (22) июля и у Люблина 23 июля (5 августа) [Ростунов 1976: 256-257]. Некоторые действия приводили к огромным потерям: пленными (15 000 человек за день в сражении при Красноставе), но большей частью – убитыми и ранеными. К концу июля, примерно через месяц после того, как клещи Макензена сместились к северу, сражавшиеся с ним русские армии потеряли 180 000 человек [Stone 1999 (1975): 178]. Макензен, чьи войска были разгромлены при отступлении в самом первом бою той войны при Гумбиннене, теперь получал возможность добиться реванша. Единственным недостатком его тактики, который впоследствии приобрел большое значение, оказалась медлительность.

Отступление из Польши

Войска, которые должны были образовать вторую половину «клещей», были направлены из Восточной Пруссии. Немецкая 12-я армия во главе с генералом Максом фон Гальвицем ударила в самое подбрюшье 1-й и 12-й русских армий 30 июня (13 июля) возле Прасныша. Еще раз командование русских попыталось удержать передовые позиции, и снова тщетно. Взаимодействие между двумя русскими ариями было налажено плохо, они соперничали друг с другом за пополнения и полагали, что безрассудная храбрость может принести победу. Командующий 1-й армией генерал Литвинов приказал «категорически, чтобы все войска удерживали рубежи». У артиллеристов 1-й армии было меньше боеприпасов, чем у частей в Горлице, патроны заканчивались, тысячи пехотинцев нуждались в ружьях [Ростунов 1976: 258]. Большинство погибло, скорчившись в окопах, а еще 24 000 вскоре попали в плен. Через четыре дня, потеряв погибшими 70 % личного состава, обе армии вынуждены были отступить на несколько километров. Командующий фронтом генерал Алексеев отдал приказ отступать к реке Нарев (примерно на 50 километров) [Stone 1999 (1975): 180]. Небольшие немецкие группировки на севере и между двумя оконечностями клещей также получили передышку, чему отчасти способствовали газовые атаки при продвижении войск 25 июня (8 июля)[121]121
  О распространении германцами удушливых газов в районе Гумин-Бержимов:
  РГВИА. Ф. 12651. Оп. 1. Д. 1152. Л. 95-96.


[Закрыть]. Северная группировка к 30 июня (13 июля) подошла почти к самому Ковно.

Хотя позиции вдоль реки Нарев неплохо подходили для обороны, становилось ясно, что тактика «стой на месте и сражайся» вела к катастрофе. В те первые дни июля люди гибли сотнями тысяч, а немцы, казалось, решили прикончить всех до единого. Наконец 9 (22) июля Ставка приказала отступать на восток, к линии с центром в Седльце. Цель, как сказал командующий фронтом М. В. Алексеев генералу Палицыну утром 10 (23) июля, заключалась в том, чтобы «вывести наши войска из котла» [Алексеева-Борель 2000: 387]. Бой у Нарева, начавшийся позднее в тот день, стал, таким образом, в основном акцией прикрытия с точки зрения русских, которые сражались за то, чтобы дать возможность армиям в центре фронта и населению Варшавы эвакуироваться из «польского кармана». Немцы проложили себе путь через Нарев в первый день боев, однако русские армии бились достаточно долго и яростно, чтобы задержать вступление немцев в Варшаву вплоть до 22 июля (4 августа) – к этому времени эвакуация практически завершилась. Этим арьергардным частям были присущи все те же характерные сильные и слабые черты, что и другим русским подразделениям в первый год войны. Они яростно сражались, нанося серьезные потери немецким войскам, но со снабжением дело обстояло плохо. Прапорщик А. И. Тодорский писал в своем дневнике, что через несколько дней отхода с боями у его людей практически закончились патроны, их спасали только своевременная поддержка артиллерии и те винтовочные патроны, которые они собирали с тел погибших товарищей [Тодорскй 2004: 23-24].

Последней надеждой войск, оборонявших русскую Польшу, оставалась линия крепостей: постройка и обслуживание их до войны обходились дорого, а во время войны они получали скудные пополнения людьми и боеприпасами. Но эти крепости оказались не устойчивее карточных домиков. Комендант крепости в Ивангороде просил дополнить крепостной гарнизон пехотным, однако потрясенное и растерянное руководство в Ставке не желало тратить резервы, пока не стало слишком поздно. Солдатам на оборонительных укреплениях не хватало патронов; в одной очень важной бригаде на начало оборонительных действий было всего по 90 патронов на брата. Как только русские укрепили оборону Ивангорода 11 (24) июля, Ставка приказала отступать. 11 дней спустя, в день сдачи Варшавы, немецкие и австрийские войска заняли крепость[122]122
  Генерал-лейтенант А. В. фон Шварц. Ивангород в 1914-1915 годах: из воспоминаний коменданта крепости. Париж: Танаис, 1969. С. 127-166.


[Закрыть]<sup>[123]123
  Большая часть этого раздела написана на основе ранней статьи автора. См. [Sanborn 2005: 290-324].


[Закрыть]</sup>. Другие крепости ждала та же участь. Ковно пал 5 (18) августа, Новогеоргиевск сдался 6 (19) августа, Осовец – 9 (22) августа, Брест-Литовск капитулировал 13 (26) августа. К концу августа правление Российской империи в Польше, начавшееся во времена Екатерины II, закончилось.

Великое отступление означало не только уход войск, но и массовое перемещение гражданского населения[124]124
  Циркуляр министра юстиции окружным прокурорам Варшавской губернии от 6 августа 1914 г. ГАРФ. Ф. 217. Оп. 1. Д. 1147. Л. 50.


[Закрыть]. Как мы видели из главы 1, с самого начала войны имели место как массовые депортации, так и добровольный исход. Объявление закона военного времени способствовало депортациям, поскольку Ставка, приняв управление, уничтожила и без того слабую юридическую защиту Процедуры были упрощены, в особенности в случаях подозрения в шпионаже, измене или саботаже. Практики, установленные вскоре после объявления войны, предписывали автоматическую депортацию во внутренние области империи по подозрению в участии в нежелательной деятельности. В ряде случаев эти процедуры должны были смягчать удар со стороны военной юстиции. Обвинение во многих из этих преступлений означало смерть; выбирая между обвинением и оправданием, власти, как и следовало ожидать, осуждали и казнили лиц, виновность которых вызывала сомнения. Депортация виделась чиновникам простым решением проблемы: не нужно было доказывать вину, но не нужно было и освобождать потенциальных шпионов, которые могли снова проникать в зону военных действий. Так что постановления о депортации издавались регулярно.

Страдало много невинных граждан. Возьмем, к примеру, дело Иосифа Кляпчинского. В октябре 1914 года агент российской контрразведки направил в штаб 2-й армии донесение о том, что он слышал, что Кляпчинский с нетерпением ждал прихода немцев и «радостно» приветствовал войска, вошедшие в его родной город Прушков. Будто бы он сообщил немцам, где директор местной фабрики прячет деньги фирмы, и помог в их изъятии. Этих свидетельств было достаточно, чтобы начать следствие, однако все детали доказательств, собранных жандармами, противоречили заявлениям армейского агента. Письменные показания троих местных жителей убедили даже шефа жандармов в невиновности Кляпчинского. Несмотря на это, генерал-губернатор Варшавы предпочел проявить осмотрительность и выслал его из города на все время войны[125]125
  Это дело, начавшееся с обвинения 15 октября 1914 г. и закончившееся постановлением о высылке 5 февраля 1915 г., находится в: ГАРФ. Ф. 217. On. 1. Д. 1184.


[Закрыть]. Нет ничего удивительно в том, что число депортированных зимой 1914-15 года продолжало расти.

Не со всеми депортированными обращались по-человечески, не все получали даже сомнительную защиту в судах, где попирались законы справедливости. В самом начале войны армия систематически начала считать немцев и евреев кандидатами на высылку. После объявления войны были немедленно составлены списки людей подозрительной национальности и их местожительства[126]126
  Список жителей немецкой национальности, составленный жандармами Варшавы 26 июля 1914 г. ГАРФ. Ф. 217. Оп. 1. Д. 540. Л. 7-8.


[Закрыть]. За этим быстро последовала следующая стадия. 27 декабря 1914 года (9 января 1915 года) директивой 2-й армии объявлялась депортация всех немецких колонистов мужского пола старше 15 лет за реку Висла, а через месяц пришел такой же приказ относительно «всех евреев и подозрительных личностей»[127]127
  Приказ войскам 2-й армии от 27 декабря 1914 г. ГАРФ. Ф. 217. Оп. 1. Д. 437. Л. 24; секретная телеграмма начальника этапно-хозяйственного отдела штаба 2-й армии генерал-губернатору Варшавы от 24 января 1915 г. ГАРФ. Ф.217. Оп. 1. Д. 437. Л. 29 об.


[Закрыть]. Причиной этих депортаций было заявлено следующее: «удаление евреев из этих мест проводится с целью помешать им получать определенную информацию для шпионажа»[128]128
  Телеграмма штаба 2-й армии генерал-губернатору Варшавы (б/д). ГАРФ. Ф.217. Оп. 1. Д. 437. Л. 30.


[Закрыть]. Кроме того, армия использовала депортацию как политический инструмент на иностранных территориях под ее контролем в Восточной Анатолии (провинции Батум и Карс), Восточной Пруссии и в особенности в Галиции [Нелипович 2000: 60-69; Graf 1972: 120].

Количество людей, затронутых этническими чистками, до сих пор не выяснено, однако общие число, видимо, достигло к концу зимы сотен тысяч. Только в Варшаву в конце января 1915 года прибыло около 80 000 новых беженцев-евреев. Более поздние подсчеты изгнанных и депортированных евреев за всю войну дают значения от 500 000 до одного миллиона. Более масштабные попытки вычистить еврейское население из черты оседлости начались только после весеннего отступления русских армий, однако к этому моменту процесс уже набирал обороты. То же случилось и с этническими немцами в регионе [Lohr 2001:404-419].

И последнее: разумеется, многие гражданские лица по своей воле бежали от рвущихся снарядов и наступающих армий. Эти «добровольные» беженцы, появившись сразу в начале войны, неизменно и неизбежно существовали на всем ее протяжении. Например, в октябре 1914 года поток беженцев из окрестностей осажденной австрийской крепости Перемышль практически заполонил соседние галицийские деревеньки после того, как австрийцы разрушили все дома на пять километров вокруг крепости, чтобы очистить сектор обстрела. Обездоленные беженцы, оставшиеся «без куска хлеба и вообще без всякой собственности», заявляли, что они русские, умоляли о помощи командующего 12-м армейским корпусом, который в рапорте командующему 8-й армией генералу Брусилову указывал на их «ужасное положение». В свою очередь, Брусилов дал указ об их отправке в тыл под надзором гражданского должностного лица, присланного генерал-губернатором оккупированной Галиции[129]129
  См. рапорты командующих 12-м армейским корпусом и 8-й армией от
  28 октября 1914 г. РГВИА. Ф.2134. Оп. 1. Д. 1153. Л. 6,8.


[Закрыть]. Вот так, экспромтом, зарождавшая бюрократическая система разрешала многие неурядицы военного времени. Аналогичные запутанные процессы наблюдались по всему фронту в 1914 и 1915 годах, так и не преобразовавшись в последовательную политику в отношении беженцев. Несмотря на отсутствие системного политического подхода, сотни тысяч людей пускались в путь – в обстановке неприкрытого насилия или откровенного принуждения.

Ситуация на Восточном фронте до мая 1915 года, таким образом, была отмечена гораздо более активными взаимодействием между солдатами и мирным населением, чем рассчитывали военные стратеги. Иногда это взаимодействие носило жестокий характер, как в случае этнических чисток евреев и немцев, иногда было исполнено сочувствия, например в отношении «русских» беженцев в Галиции. Примеры того и другого встречались в пределах одного селении. Повсеместно возникали отношения взаимозависимости. Как мы уже видели, война полностью трансформировала экономическую жизнь отдельных людей в зоне боевых действий. Солдаты, будучи полностью оторванными от экономического производства, чтобы выжить, целиком полагались на систему военных поставок. В свою очередь, эта система очень сильно зависела от местного населения в части получения товаров и услуг, начиная с хлеба и обуви и заканчивая гужевыми перевозками. Очевидно, что местная экономика не могла производить и поставлять достаточное количество необходимых ресурсов, принимая во внимание сложности, с которыми сталкивались военные планировщики в отношении некоторых товаров (в частности, боеприпасов и военного снаряжения), которые нельзя было приобрести в зоне военной оккупации. Сходным образом, оккупированные области не обладали достаточным количеством ресурсов, чтобы полностью снабжать армию. В результате для армии везли зерно, обмундирование и многие другие необходимые вещи из центра империи и из зоны военных действий.

Гражданские лица славянского происхождения также понимали, что их традиционные экономические практики полностью подорваны. В армию забрали по призыву много трудоспособного населения, в сельской и городской экономике наблюдалась быстрая смена собственников и закрытие предприятий в результате этнической национализации прежде мультиэтничееского сообщества собственников, а процветавший международный рынок товаров и услуг в этих окраинных районах пришел в упадок[130]130
  Процесс национализации экономики в время войны подробно описан в [Lohr 2003].


[Закрыть]. В новой экономической системе главенствовали военные, выступавшие во многих отношениях как монопольные потребители. В экономике не только были зафиксированы цены на товары и услуги – чиновники от снабжения время от времени вынуждены были прибегать к насильственным реквизициям, чтобы удовлетворять потребности миллионов людей, требующих их заботы. Эти реквизиции почти всегда сопровождались компенсациями, но зачастую в недостаточном размере, и не только из-за фиксированных цен и инфляции, но и из-за того, что ценность последней лошади на ферме, использующей гужевую тягу, намного превышала стоимость одной лошади там, где их был десяток. Наконец, как мы наблюдали, армия превратилась в благотворительную организацию, к которой в последней (а порой и единственной) надежде прибегали люди, обездоленные войной. Сформировалась система практически полной созависимости – ситуация, таинственным образом ускользнувшая от внимания военных стратегов.

Эта созависимость породила новое разношерстное общество фронтовой зоны, которое было уничтожено весной 1915 года. Прорыв фронта в Горлице вынудил армейское командование решать, что делать с мирным населением при отступлении из Галиции и Польши, и решение было жестким и необдуманным. Рассудив, что поля, фабрики, а также военная и гражданская рабочая сила являлись ресурсами, которые нельзя так просто отдавать противнику, полевые офицеры начали применять политику выжженной земли. Штабная верхушка еще в начале года ввела понятие «очищения» военной зоны от населения, когда Ставка направила в ряд военных округов «по соображениям военной безопасности» приказ о «полной зачистке» немецких, турецких и австро-венгерских подданных в зонах, где был введен закон военного времени[131]131
  Телеграмма из Ставки командующему Двинским военным округом от 9 января 1915 г. ГАРФ. Ф.217. Оп. 1. Д. 1147. Л. 100.


[Закрыть]. Начальник штаба Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича генерал Янушкевич в тех же словах информировал армейских командиров в феврале 1915 года о дальнейшем ужесточении своего параноидного режима безопасности:

Еврейское население без различия пола возраста районе боевых действий надлежит выселять в сторону противника. Местности занятые тыловыми частями армии очищать от всех подозрительных и неблагоприятных лиц[132]132
  Приказ Янушкевича, приведенный в телеграмме генерала Алексеева командующему 8-й армией от 20 февраля 1915 г. РГВИА. Ф. 2134. Оп. 2. Д. 542. Л. 88.


[Закрыть].

Когда пришел приказ об отступлении, высшие офицеры снова расширили понятие «очищения населения» до полномасштабной политики выжженной земли.

Приказы носили радикальный характер. 24 мая (6 июня) командующий Юго-Западным фронтом генерал Иванов велел своему начальнику штаба отдать приказ об эвакуации всех мужчин от 18 до 50 лет и две недели спустя лично приказал «выслать все население любыми необходимыми средствами» в тыл в самый разгар отступления[133]133
  Телеграмма в Ставку с Юго-Западного фронта от 26 августа 1915 г. РГВИА. Ф. 2005. Оп. 1. Д. 42. Л. 170.


[Закрыть]. Когда стало ясно, что может понадобиться отступление по всему фронту, Янушкевич дал четкое указание всем командирам своей армии:

При отступлении заблаговременно интенсивно вывозить в тыл все средства особенно железнодорожные, уничтожать посевы косьбой или иным путем, мужское население возраст военнообязанных кроме жидов удалять в тыл дабы не оставить в руках противника, все запасы скота, хлеба, фуража, лошадей, обязательно вывозить легче будет вновь снабдить население при нашем наступлении но не оставлять противнику который все равно отберет[134]134
  Телеграмма Янушкевича армейским генералам от 11 июня 1915 г. ГАРФ. Ф.215. Оп. 1. Д. 249. Л. 7-8.


[Закрыть].

В нескольких районах, находившиеся в зоне возможной атаки, военные депортировали все население, мужчин и женщин, детей и стариков[135]135
  См., например, рапорт начальника штаба интендантской службы 2-й армии генерал-губернатору Варшавы от 15 июня 1915 г. ГАРФ. Ф.215. Оп. 1. Д. 249. Л. 24.


[Закрыть]. Согласно российским записям о въездных визах, в мае 1915 года ежедневно из Галиции бежали почти 26 000 человек [Бахтурина 2000:187]. Потоки беженцев, устало бредущих по дорогам, растягивались порой на 30 километров [Knox 1921, 1: 322].

Эти скоропалительные приказы порождали панику и ужас, создавая беспорядочную картину депортаций и перемещений. Некоторые деревни были полностью зачищены, тогда как в других, лежащих на пути армейских корпусов, оставались жители и запасы продовольствия. В телеграмме командующим армий от 20 июня (3 июля) великий князь Николай Николаевич жаловался: ему доложили «об уничтожении целых селений на некоторых корпусных участках, о бессистемности эвакуационных распоряжений и о неправильно создавшемся, видимо, у населения и войск понятии, что это – меры репрессии»[136]136
  Цит. по: Рапорт начальника отдела гражданской администрации князя Оболенского Совету Министров по «вопросу беженцев» от 30 августа 1915 г. РГВИА. Ф. 2005. On. 1. Д. 42. Л. 8 об.


[Закрыть]. Особо деструктивные акции, по всей видимости, проводились 3-й армией на Юго-Западном фронте и 10-й армией на Северо-Западном фронте[137]137
  Там же. Л. 7.


[Закрыть].

Состоятельные жители со связями имели возможность избежать и частично избегали ущерба, обращаясь к местным армейским командирам[138]138
  В качестве примера запроса (удовлетворенного) о защите собственности армией см. телеграмму князя Любомирского генералу Брусилову от 27 августа 1915 г. и положительный ответ. РГВИА. Ф. 2134. Оп. 2. Д. 545. Л. 28-29.


[Закрыть]. Однако это не гарантировало полной защиты. Андрусов вспоминал эпизод с солдатами, напавшими на замок состоятельного польского шляхтича:

Когда мы пришли туда, замок был совершенно в целости. Однако наши солдаты постарались скоро превратить его в конюшню. Они целыми толпами ходили по замку. Каждую вещь надо было осмотреть, ощупать и бросить. Поэтому скоро все комнаты оказались завалены ломаной мебелью, битой посудой и т. д. Роскошная библиотека, в которой были, по-видимому, очень ценные древние экземпляры, превратилась скоро в груду листков. Прекратить это безобразие никто не пытался, т. к. начальство было занято совсем другим[139]139
  Андрусов. Рукопись мемуаров. БФРЗ. Д. Е-134. Л. 14.


[Закрыть].

Андрусов не упоминает, был ли хозяин свидетелем этих событий или бежал задолго до того, как вооруженные люди ворвались в ворота его замка. Группа землевладельцев из Волыни также подала в Ставку петицию о помощи, прося великого князя Николая Николаевича ограничить действие декретов, сеющих «несвоевременную панику среди местного населения» и не дающих возможность собрать урожай[140]140
  Телеграмма от собрания Староконстантиновского сельскохозяйственного общества великому князю Николаю Николаевичу от 30 июня 1915 г. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 39. Л.24.


[Закрыть].

Хотя точное число вынужденных переселенцев определить невозможно, цифры были огромными. Немецкие войска, войдя в эту местность, нашли, что население в некоторых провинциях сократилось более чем вполовину [Liulevicius 2000:20]. Только из Литвы бежало 400 000 человек [Wandycz 1974:347]. В то же время оказывающие помощь организации начали вести счет перемещенных лиц миллионами. Если точнее, чиновники насчитали свыше 3 300 000 беженцев к концу 1915 года, а самые точные подсчеты зарегистрированных и незарегистрированных беженцев в начале 1917 года дали примерно шесть миллионов [Gatrell 1999: 3].

Солдаты давали очень мало времени на сборы жителям, намеченным к эвакуации. После их ухода солдаты зачастую сперва грабили то, что осталось, а после поджигали дома и поля, чтобы затем преследовать медленно продвигавшихся, упавшим духом и уязвимых людей, которых сами же и ограбили. Сцены, разыгрывавшиеся в зоне военных действий, были болезненны и вызывали недоумение. Как вспоминал солдат русской армии Рихард Болеславский, приказы эвакуировать позиции, сжечь деревню, где они стояли, и отступать на 100 километров приходили внезапно. Приказ мог прийти к утру, а деревню нужно было разрушить к ночи. Жители были ошарашены. Одна нервно улыбавшаяся женщина сначала подумала, что это какая-то жестокая шутка со стороны солдат. «Почему вы должны сжечь этот дом? – спросила она. – Это мой дом». Ответ был простой: «Приказано». Все еще не веря, она спросила, чей приказ, «голосом, в котором слышалось жалобное, горестное противление». Солдаты снова сказали, что получили приказ сверху, но женщина никак не могла это осознать и вернулась к своей стряпне. Болеславский понимал эту растерянность. «Мы были в дружеских отношениях с этими людьми», – вспоминал он.

Они обращались с нами так хорошо, как только возможно. Их запасы картофеля – а другой пищи у них не было – были закопаны, чтобы пережить зиму, но они откопали картошку и делились ей с нами. Мы давали им соль, рыбные консервы из лосося и гречку. А теперь мы сказали им, что они должны собрать все пожитки и уходить на все четыре стороны, лучше всего на восток. Они не могли понять этого. Не хотели понимать; не хотели верить.

Наконец, когда пришла ночь, кавалерия вскочила в седла, и мучительная реальность вступила в свои права. «Один за другим они уходили, все еще не веря: парами, по трое и по четверо, уходили медленно, исчезая под деревьями в вечерних сумерках». Болеславский и остаток его взвода собрались и начали прокладывать огненную дорожку от дома к дому. Одной спички хватило, чтобы вся деревня оказалась объята пламенем. Когда взвод сел в седла и тронулся, им пришлось проезжать мимо жителей деревни, «которые сидели на земле или стояли, глядя на алое пламя. Все, особенно женщины и дети, всхлипывали»[141]141
  [Boleslavski 1932:23-25]. Ричард Болеславский – это сценический псевдоним Болеслава Ричарда Средницкого, молодого польского актера, который переехал из Одессы в Москву и поступил в Московский художественный театр накануне войны. После службы в армии он бежал в Соединенные Штаты в разгар Гражданской войны и стал известным артистом театра и кино.


[Закрыть].

В других местах Польши земля была так же выжжена. Как много дней спустя докладывал граф Роникер генерал-губернатору Варшавы,

войска переходящие от 1 июля на новые позиции от линии Боровице Мишево Старозьребы Бромиерж сожгли все селения на пройденной ими площади Плоцкаго Плонскаго и Пултускаго уездов, гнали перед собою все население, отбирали у него скот и лошади безвозмездно[142]142
  Доклад председателя Исполнительного обывательского комитета Варшавской губернии графа Адама Роникера генерал-губернатору Варшавы сенатору Любимову от 11 июля 1915 г. ГАРФ. Ф. 215. Оп. 1. Д. 249. Л. 96 об. По словам Роникера, его доклад был основан на беседах его самого и членов его комитета с «сотнями» бывших жителей этих округов и их семьями. Для верности он приложил список 53 селений, которые, по его убеждению, были разрушены отступающими войсками.


[Закрыть].

Русские кавалеристы ходили от дома к дому, обливали керосином крыши и поджигали дома один за другим. Вскорости прибывшие немецкие войска затушили пожары, но все остальное было разрушено. Роникер заявлял:

Население, везде и без исключения изъявляло желание не покидать своей родины, без внимания этим его желаниям оно удалялось насильно, порой под угрозой немедленнаго расстрела (гр. Домбский им. Лубки Плоцкаго уезда). Оно не имело возможности унести с собою самых необходимых вещей, ибо поджоги производились в большинстве случаев без предварительного уведомления. В огне пропадали произведения искусства, семейные документы, даже деньги. <…> Часть края, о которой мы говорим, представляет из себя пустыню, жители превращены в нищих.

В новых поселениях среди беженцев начала распространяться холера. Во Влодаве было зарегистрировано 44 случая; вдоль дорог, по которым уходили беженцы, оставались братские могилы. В промежутке между разрушением немецкого «клина Макензена» и катастрофическим отступлением русских поляки пережили колоссальные потери. В течение войны было разрушено почти два миллиона домов и сельскохозяйственных построек [Molenda 1985: 188]. Так были жестоко разорваны тонкие, еще непрочные узы между солдатами и местным населением. Социальные связи и устои рухнули, уничтожив множество экономических и социальных ресурсов, необходимых для их восстановления.

Беженцы продолжали подвергаться преследованиям даже после эвакуации. Военные чины вскоре осознали, что порожденные их приказами группы беженцев не просто исчезли с прифронтовой территории, подобно многим депортированным лицам в первые месяцы войны. Они боролись за пищу, фураж и место на дорогах. Военные снова прибегли к силе, как показывает горький пример польских беженцев, схваченных в разгар операции у Нарева. Когда шло сражение у Прасныша и стало очевидно, что придется отступать, командирам формирований 1-й армии было велено принять «жесткие меры» и обеспечить, чтобы беженцы постоянно оставались на обочинах дорог, а войска и транспорт получили беспрепятственный проход. В то же время всех этих беженцев надо было быстро переправить на противоположный берег Нарева (предполагаемую новую линию обороны). В первом черновике приказа говорилось, что беженцев нужно «гнать» через реку, но кто-то в конечном варианте заменил это слово на более мягкое «направлять»[143]143
  Приказ командирам эшелонированных подразделений 1-й армии от 2 июля 1915 г. РГВИА. Ф. 2106. Оп. 3. Д. 176. Л. 1.


[Закрыть]. Армия не зафиксировала документально, наблюдалось ли это четкое различие во время «направления» гражданских лиц через Нарев, однако результаты оказались катастрофичными:

В ближайшем тылу имеется масса беженцев с малыми детьми и с домашним скарбом. Положение их крайне тяжелое, несчастные не имеют крова, голодают, не знают, куда идти. Гражданские власти отсутствуют, и помощи с их стороны не видно. Необходима правильная немедленная организация этого дела, создание целой сети питательных пунктов, о месте нахождения которых беженцы должны знать, чтобы население не путалось со своим скарбом с войсками, обозами, а направлялось в заранее отведенные места. Теперь не могут возникнуть эпидемические заболевания и недовольство населения, несущего покорно свой крест. Необходимы экстренные и энергичные меры со стороны администрации[144]144
  Телеграмма Зиборова (почерк неразборчив) генералу Рычкову от 14 июля 1915 г. РГВИА. Ф. 2106. Оп. 3. Д. 176. Л. 3-4.


[Закрыть].

Ситуация еще больше усугубилась, когда начали поступать рапорты, что казачьи войска принялись нападать на беженцев возле Вышкува, примерно в 25 километрах за Наревом. Эти беженцы надеялись уйти дальше к востоку, но у них отняли деньги, лошадей и особенно скот. Они молили о защите военного коменданта Вышкува, который «устыдился» ситуации, но у него не было сил, чтобы патрулировать местность вне города. Он просил штаб 1-й армии дать ему войска и право назначать полевые суды, но ответа не получил[145]145
  Телеграмма генерала Болтина в штаб 1-й армии от 14 июля 1915 г. РГВИА. Ф. 2106. Оп. 3. Д. 176. Л. 5-6.


[Закрыть]. В то же время местные крестьяне жаловались, что толпы дезертиров наводнили окрестные леса, выходя только для грабежей [Knox 1921, 1: 349].

Последствия этих бесчинств для евреев Польши и Галиции были еще более тяжелыми. На всем протяжении зоны боевых действий с самого начала отступления евреи страдали от погромов, насилия и вооруженных ограблений [Prusin 2005: 54]. Обращение с евреями было неодинаковым. Сперва предполагались этнические чистки. Когда фронт в мае приблизился к крепости Ковно, ее комендант генерал Григорьев приказал выгнать с близлежащих территорий 30 000 евреев. Этот приказ распространялся и на солдат вблизи крепости, которых арестовали, лишили военного обмундирования и снаряжения и отправили босыми и полуголыми в заключение, сначала в губернскую тюрьму Ковно, а потом дальше в тыл, в Вильно[146]146
  Неозаглавленный документ среди машинописных описаний преследований евреев в бумагах П. Н. Милюкова. ГАРФ. Ф. 579. Оп. 1. Д. 2011. Л. 54.


[Закрыть]. Эти выселения вызвали обеспокоенность и в России, и за рубежом. На заседании Совета министров даже антисемиты правого крыла были в смятении. «Я не юдофил, – сдержанно высказался министр внутренних дел Николай Макаров, – но я не одобряю. Это внутренняя опасность – погромы и подогревание революции. Еще это международная опасность. Было бы лучше брать заложников». Министр финансов добавил, что будет практически невозможно получить запланированный иностранный заем в миллиард долларов на фоне массового насилия подобного рода, а министр сельского хозяйства А. В. Кривошеин с гневом заявил, что такая мера одновременно и вредна для правительства, и является «средневековой» по своему характеру[147]147
  Заметки с заседания Совета министров 8 мая 1915 г. // [Совет министров 1999: 163].


[Закрыть]. Ан-ский, однако, истолковывал Великое отступление иначе. Он считал начало применения политики выжженной земли настоящим «поворотным пунктом» в решении еврейского вопроса в ходе войны. До Великого отступления во всех несчастьях винили евреев, теперь же масштаб катастрофы был слишком велик, а причины ее – слишком очевидны, чтобы винить «еврейских шпионов» [An-sky 2002:129-130]. Возможно, это справедливо, но то обстоятельство, что у нищих евреев теперь прибавилось товарищей по несчастью, не умерило зверств при отступлении. Ни антисемитизм, ни подозрения в шпионаже в отношении евреев не улеглись. Напротив, они достигли такого градуса, что Кривошеин со злостью и расстройством заявил своему коллеге в августе, что «мы не можем вести войну против Германии и еще одну – против евреев одновременно»[148]148
  Заметки с заседания Совета министров 6 августа 1915 г.// [Совет министров 1999:211].


[Закрыть]. Однако могущественные антисемиты в русской армии и правительстве продолжали прилагать все усилия, чтобы вести именно такую двойную войну: вскоре после того, как фронт стабилизировался, наблюдатели доносили, что в таких местах, как Минская губерния, возобновились целевые депортации евреев[149]149
  Письмо членов Думы Бомаша, Фридмана и Гуревича Алексееву 29 ноября 1915 г. РГВИА. Ф. 2134. Оп. 2. Д. 542. Л. 123-125.


[Закрыть].