Текст книги "Филострато. Охота Дианы"

Филострато – заглавие сей книги; а потому оно такое, что это превосходно соответствует содержанию. Филострато называют человека, побежденного и сраженного любовью; как можно видеть, что стало с Троилом, побежденным любовью, пылко любящим Крисеиду даже после ее ухода.

Пролог

Филострато приветствует обожаемую свою Филомену

Не раз уже, блистательная донна, так случалось, что я, кто почти с детских лет по сей день усердно служит Амору, находясь при его дворе в кругу учтивых господ и любезных дам, посещавших двор наравне со мной, слышал, как обсуждался такой вопрос: юноша страстно любит даму и не обретает иного счастья, кроме как ненадолго увидеть ее или вступить с ней в беседу, или же предаться грезам о ней наедине с собой. Какая из трех услад высшая? И не было там, чтобы в защиту той либо другой ревностно не высказывались бы хитроумные доводы. И потому как любовь моя была более пылкой, нежели счастливой, казалось мне очевидным превосходство третьей услады; и я, как вспоминаю, склонялся к ложному мнению, когда, присоединившись к спорящим, поддерживал и отстаивал то утверждение, что наивысшая радость в сладких помыслах о возлюбленной, а не в двух других случаях; убежденный в том, среди прочих представленных мной доказательств, я утверждал, что немалая часть блаженства влюбленных состоит как раз в том, чтобы воображать любимую такой, какой желаешь, соответственно, благосклонной и отзывчивой, но только на время своей грезы, чего обычно не происходит при разговоре либо при встрече с ней. О, неразумное утверждение, о, нелепый предрассудок, необоснованное суждение, как далеко это от истины! На горьком опыте я, несчастный, сам убедился в этом. О, сладостная надежда изнуренного ума, единственное утешение пронзенного сердца; мне не стыдно сообщить вам, с какой силой в мой помраченный ум вошла та истина, против которой я по ошибке ребячества поднимал оружие. И кому бы еще я мог это поведать, перед кем еще я облегчил бы постигшее меня наказание – не знаю, по вине Любви или же Фортуны – не будь вас?

В этой истине я убедился, донна совершенной красоты, после того, как вы, уехав в самое благоприятное время года из восхитительного города Неаполя и направившись в Саннио, внезапно скрыли от взоров моих, более всего желавших лицезреть ваш ангельский лик, то, что я должен был узнать в вашем присутствии и чего не узнал в противном случае, ибо тем самым был лишен возможности сего познания; и это паче всякой меры так опечалило мою душу, что стал я отчетливо понимать, какова была радость, прежде недостаточно ценимая мною, которую доставлял мне ваш грациозный и прекрасный облик. Но поскольку эта истина кажется достаточно ясной, не желаю умалчивать и не в тягость мне поведать о том, что произошло со мной после вашего отъезда, когда я осознал свою ошибку.

Посему скажу, – если будет угодно Богу явлением вашего прекрасного лика вернуть моим глазам утраченный покой, – что вскоре после того, как мне стало известно об отъезде вашем, направился я в то место, куда ни одна благая причина вас увидеть не приводила меня раньше; и они, проводившие усладительный свет вашей любви в мой разум, сверх всякой уверенности, которую могут внушать мои слова, много раз и столь обильно омывали горькими слезами лицо мое и переполняли страждущую грудь, что не только дивно то, как такое количество влаги может изливаться из них, но еще и то, что не только у вас, кого считаю сколь куртуазной, столь и милосердной, мои слезы вызвали бы жалость, но и у врага моего, будь даже у него железная грудь. И это происходило со мной не только всякий раз, как воспоминания о том, что лишен я вашего приятного общества, заставляли их печалиться, но и от того, что им представало к вящему уязвлению моему. Увы, сколько раз, испытывая меньшие страдания, они сами по себе отвращались от созерцания храмов, галерей, площадей и других мест, где прежде с нетерпением и тревогой стремились вас увидеть, и порой им это удавалось; и сколько раз, сокрушаясь, они вынуждали сердце повторять про себя этот стих Иеремии: «Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! он стал, как вдова…»[22]22
  Иер. 1:1.


[Закрыть]. Не скажу, что всё их огорчает в равной степени, но утверждаю: только одно могло бы несколько облегчить горе моих глаз – когда они обозрят ту страну, те горы, ту часть небес, среди которых и под которыми, я убежден, вы находитесь[23]23
  Ср. Филострато, VII, 64–65.


[Закрыть]. Каждому ветерку, любому нежному дуновению оттуда я подставляю лицо, словно бы оно и вас овевало. И вместе с тем это облегчение длится не слишком долго; и как порой над предметом, чем-либо помазанным, мы видим мерцающее свечение, так и над угнетенным сердцем моим разливается нега, которая мгновенно пропадает от одной мысли, что видеть мне вас не дано, а желание мое от этого чрезмерно распаляется.

Что скажу о вздохах, которые в прошлом отрадная любовь и сладостная надежда пылко извлекали из моей груди? В самом деле, нечего о них поведать, кроме того, что, множась и усиливаясь от величайшей тоски моей, теперь они по тысяче раз в час насильственно исторгаются из уст моих. И слова мои подобным же образом, что в прошлом от неведомо какой потаенной радости, навеянной вашим ясным обликом, преображались в любовные песни и полные страстного огня суждения, теперь только взывают к вашему изящному имени и любви к милосердию либо к смерти, концу этих мучений, к тому же в отчаянных сетованиях, которые могли бы смутить каждого, кто находится поблизости.

Так и живу я от вас далече и тем лучше понимаю, каковы были счастье, благо и услада, дарованные вашими очами, и как мало я ценил это прежде. И как только слезы и вздохи предоставляют мне достаточно времени, я рассуждаю о вашем достоинстве, размышляю о вашем изяществе, благородных обыкновениях, женской гордости и облике краше всякого прочего, созерцая их очами разума во всей полноте; и хотя я не говорю, что мой ум не испытывает удовольствия от подобных рассуждений и размышлений, всё же к этой усладе примешивается лихорадочная страсть, которая распаляет во мне все иные желания жаждой видеть вас в такой мере, что я едва ими управляю внутри себя несмотря на подобающее благочестие и разумное суждение о том месте, где вы пребываете; но, связанный стремлением больше заботиться о вашей чести, нежели о своем преуспевании, я их обуздываю и, поскольку иные пути навстречу к вам для меня закрыты по сказанной причине, возвращаюсь к своим безудержным слезам. Как же, увы, жестока и враждебна к моим удовольствиям Фортуна, вечно строгая наставница и исправительница моих ошибок! Теперь-то я, несчастный, знаю, теперь я чувствую, теперь как нельзя яснее представляю себе, насколько больше благости, насколько больше наслаждения и насколько больше нежности обреталось мною в подлинном сиянии очей ваших, обращенных к моим, нежели сейчас в обманчивой лести моих мыслей. Так и выходит, о ясный светоч моего ума, что Фортуна, лишив меня вашего возлюбленного лика, рассеяла туман заблуждения, окружавший меня прежде. Но, право, не было надобности в столь горьком снадобье для излечения от невежества, ибо и более мягкое наказание вернуло бы меня на путь истины. В нынешних же обстоятельствах все силы, какие есть у моего разума, не властны сопротивляться воле Фортуны. Как бы там ни было, благодаря вашему отъезду, я пришел к тому, о чем сказал выше в этом своем послании, и через свою глубочайшую муку убедился в правильности того, что прежде отрицал на диспуте. Но теперь я должен подойти к той цели, ради которой пишу всё это, и говорю, что, видя себя в столь плачевном состоянии из-за вашего случившегося отъезда, я положил перво-наперво удержать тоску мою в опечаленном сердце, дабы она не могла в будущем, будь по случайности обнаружена, возыметь куда большее действие. Она, насильственно удерживаемая, очень близко подвела меня к смерти от отчаяния, которой я непременно обрадовался бы, если бы та пришла. Но после, не знаю уж, благодаря какой тайной надежде когда-нибудь вновь увидеть вас, прежнее счастье предстало моим очам, породив не только должный страх пред смертью, но и жажду долго жить, хотя и несчастной следует признать такую жизнь, когда не вижу вас. И понимая совершенно ясно, что если, как предполагал, я удержу боль в своей груди, то невозможно, чтобы, изобилуя и превосходя все возможные границы, она однажды не сломила бы силы моей защиты, и без того уже иссякающие, так что смерть непременно воспоследовала бы, и я бы вас не увидел более, я затем воспользовался более здравым соображением; передумав, я решил выплеснуть ее из своей томящейся груди в некоем благочестивом плаче для того, чтобы жить, еще увидеть вас и, живя, дольше оставаться вашим. Тогда начал я с тщательностью перебирать в уме различные древние истории, чтобы найти такую, которая могла бы служить мне могучим щитом от моей тайной любовной боли. Ничего более подходящего для этой цели я не нашел, чем пример доблестного Троила, сына Приама, досточтимого царя троянского, юноши, жизнь которого из-за любви и разлуки с любимой женщиной была тяжкой, если только доверять старинным сказаниям, после того, как страстно любимую им Крисеиду выдали ее отцу Калхасу; моя жизнь после вашего отъезда стала похожей. Посему и от него самого, и от того, что с ним произошло, получил я в превосходном виде тему для своего сочинения, где поведал в изящных стихах на моем флорентийском наречии в достаточно пристойном стиле его горести так же, как и свои; и когда я пел их, раз за разом находил в них пользу согласно моему изначальному замыслу. Правда, еще до того, как речь пойдет о его горчайших слезах, сходным стилем будет описана та часть его жизни, что была счастливой; она представлена мной не из желания заставить кого-нибудь поверить, будто бы я могу похвалиться подобным счастьем, – Фортуна никогда не была ко мне столь милостивой, и я, принуждая себя надеяться, не могу, однако, поверить никоим образом, что сие случится когда-то, – нет, я писал это затем, чтобы понаблюдать со стороны за чужим счастьем, гораздо лучше понимая при том, какой силы и какого рода несчастие ждет его впереди. И всё же его счастье до такой степени соответствует моим обстоятельствам, что я почерпал из ваших очей не меньше удовольствия, чем Троил, получив от Крисеиды плод любовного увлечения милостью Фортуны.

Итак, достопочтенная госпожа, эти мои стихи в виде маленькой книжицы послужат вечным свидетельством тем, кто в будущем их прочтет, как вашего достоинства, которое стороннему взгляду покажется большей частью приукрашенным, так и моей печали; и, собрав их, я подумал, что будет нехорошо, если они попадут прежде в чужие руки, а не к вам, единственной и подлинной вдохновительнице их. Посему, хотя это и слишком ничтожный дар, преподносимый такой благородной даме, как вы, всё же самоуверенность дарителя столь велика и сильна своей искренностью, что я осмелился послать их вам, зная, что не по моим заслугам будут приняты стихи, а по вашей благосклонности и куртуазности. Если случится, что вы это прочтете, сколько раз найдете Троила плачущим и страждущим из-за ухода Крисеиды, столько же раз будете иметь возможность ясно понять и распознать мой собственный голос, слезы мои, вздохи и страдания; и сколько восхвалений красоты и благородных обыкновений другой дамы, сиречь описанной Крисеиды, встретите здесь, всё сказанное сможете отнести и на свой счет. Что же касается всего прочего, оно, как я уже говорил, относится не ко мне, а к истории благородного влюбленного юноши, представленной вам. И если вы столь проницательны, какой я вас считаю, вы сможете понять, каковы мои желания, где им предел и чего они больше всего взыскуют, и заслуживают ли некоторой жалости.

Пока не знаю, окажутся ли стихи мои столь действенными, чтобы затронуть целомудренный ум ваш состраданием, когда их прочтете, но прошу Амора даровать им таковую силу. И если сие свершится, со всем возможным смирением прошу я вас позаботиться о своем возвращении, чтобы жизнь моя, висящая ныне на тончайшей нитке и с трудом удерживаемая надеждой, быть может, при виде вас стала бы радостной, возвратившись к прежней самоуверенности; и если это не может случиться так скоро, как я бы того хотел, то, по крайней мере, слабым вздохом или жалобной мольбою к Амору за меня сделайте так, чтобы он дал некоторое умиротворение моим печалям и унял тревоги моей жизни. Моя долгая речь сама по себе просит завершения и, давая его ей, молю я того, кто отдал в ваши руки жизнь и смерть мою, чтобы он в вашем сердце возжег тот пыл, что послужит единственным средством моего благополучия.

Часть первая

Здесь начинается первая часть книги, называемой «Филострато», о любовных невзгодах Троила, в которой рассказывается, как он влюбился в Крисеиду, о томных вздохах и слезах о ней, изливаемых им перед тем, как его тайная любовь открылась; и прежде всего прочего воззвание автора.

1

 
Иные к Зевсу, властелину неба,
В зачине добрых дел возносят клик,
Иные просят доблести у Феба,
А я сестер парнасских звать привык,
Когда мне в том случается потреба;
Но властный бог Любви в единый миг
Переменил мои обыкновенья:
Влюбленный, даме шлю я восхваленья.
 

2

 
Мадонна, вы красой своей всегда
Сияете мне в сумраке вселенной,
Как вышняя Полярная звезда,
Меня ведете к гавани блаженной,
И через вас беда мне не беда,
Я вами утешаюсь неизменно;
Вы для меня и Зевс, и Аполлон,
И также муза, так я убежден.
 

3

 
Но разлученный со своей богиней, —
Разлука эта смерти тяжелей, —
Я о Троиле повествую ныне,
Который Крисеидою своей
Покинут был и маялся в кручине,
А прежде та к нему была добрей,
Как будете ко мне, я верить смею,
Коль эту повесть завершить сумею.
 

4

 
Итак, мадонна, призываю вас,
Кому всегда я верен и покорен,
О нежный светоч ваших дивных глаз,
В которых моего блаженства корень;
Надежда, луч которой не погас
В любви моей, чей жар так благотворен,
Направьте ум и длань мою, прошу,
В той повести, что я для вас пишу.
 

5

 
В груди моей, где мрак тоски кромешный,
Ваш лик оставил крепкую печать,
Направьте ж так мой голос безутешный,
Чтоб мне свои страданья передать
Чрез боль чужую, пусть же гнет сердечный
Внимающих заставит сострадать.
Вам честь, мне труд, когда мои реченья
Чьего-либо достойны восхваленья.
 

6

 
Влюбленные, прошу вас в свой черед
Внимать стихам, где место токам слезным,
И коль вам милосердья дух войдет
В сердца, склонитесь пред Амором грозным,
Молитесь за того, кто днесь живет
Сродни Троилу в бедствии несносном,
Далек от величайшего из благ,
Что чтимо так у смертных бедолаг.
 

Как и почему бежал Калхас из Трои.

7

 
Цари ахейцев Трою окружили
Могучей ратью, каждый воин там
Являл себя и в доблести, и в силе,
Горя отвагой; и росли по дням
Дружины, что ко граду подступили,
Намеревались мстить они врагам
За выходку Париса дерзновенну,
Ведь тот украл царицу их, Елену.
 

8

 
Тогда Калхас, чье знанье велико,
Который Феба тайные воленья
Мог понимать и постигал легко
Грядущее способностью прозренья,
Прозревши греков доблесть глубоко,
Как и сограждан долгое терпенье,
Смекнул, что после длительной войны
Трояне гибели обречены.
 

9

 
Себе провидец чаял оберега
И тайно порешил покинуть град.
Он час и место выбрал для побега,
Направившись туда, где супостат.
Его встречали радостно средь брега,
Всяк перебежчику такому рад,
Ждал от него советов мудрых, дельных
В случайностях, в опасностях смертельных.
 

Как Крисеида пришла извиняться перед Гектором за поступок своего отца.

10

 
По городу пронесся шум и крик,
Едва об этом сведали трояне;
Почто в бега ударился старик,
По-разному судили горожане,
Но все недобро; ропот тут возник,
Изменник-де теперь во вражьем стане,
И в Трое многие сошлись на том:
Пойти предать огню Калхасов дом.
 

11

 
В такой невзгоде дочь сего провидца
Одна в дому оставлена была
Без вести об отце; а та вдовица
Красой сугубо ангельской цвела,
Как из людей никто на свете, мнится;
Звалася Крисеидой и слыла
Пригожей, честной, мудрой, кроткой нравом,
Под стать троянским женам величавым.
 

12

 
Как только шум услышала она
Из-за отцова бегства, вся в тревоге,
В отчаянье и в ужасе, бледна,
Помчалась прямо в царские чертоги,
Слезами всех разжалобив сполна,
Там Гектору она упала в ноги,
Вину отца ей отпустить прося,
О милости моленье вознося.
 

13

 
Тот милосерд, однако грозен с виду;
Увидев плачущую красоту,
Стал утешать воитель Крисеиду
И молвил, проявляя доброту:
«Хоть и нанес нам твой отец обиду,
Бежав к врагам, забудь про маяту,
Ты не тревожься, пребывай в покое
И сколько хочешь оставайся в Трое.
 

14

 
Ты чести удостоишься от нас
И милости такой, как подобает,
Как если бы и не бежал Калхас;
Пусть по заслугам Зевс его карает».
Она благодарит его тотчас,
Еще раз хочет – Гектор возбраняет.
Поднявшись, возвратилась в свой чертог,
Найдя успокоенье от тревог.
 

15

 
Жила в том доме скромно и счастливо
Покуда в Трое быть ей довелось.
В привычках, в жизни благостной на диво,
Ей хорошо с соседями жилось,
К тому же, честной и благочестивой,
Заботиться о детях не пришлось —
Их не было; людьми была любима,
Кто знал ее, и повсеместно чтима.
 

Принося жертвы в храме Паллады, Троил насмехается над влюбленными и в тот же миг влюбляется сам.

16

 
Война утихла между тем едва ль,
И греками теснимые трояне
В свой город отступили, как ни жаль,
А те в бою отважней были, рьяней;
И коль не лжет истории скрижаль,
Чрез рвы перебирались ахеяне,
Грабеж чинили, лютый произвол,
Ни замков не щадя, ни мирных сел.
 

17

 
Хоть стиснула троян в тисках осады
Врагов немилосердная орда,
Свершались в граде должные обряды
Торжественно и пышно, как всегда,
Но почитали алтари Паллады
Премного больше, как пришла беда,
Чем остальных богов, и сей богине
Усердно приносили жертвы ныне.
 

18

 
И было так, что благостной порой,
Когда вокруг всё полнится цветеньем,
И каждый зверь любовною игрой
Натешиться стремится с упоеньем,
Старейшины Палладиум святой
Пришли почтить смиренным подношеньем;
На этот праздник, столь желанный, в храм
Стеклось немало рыцарей и дам.
 

19

 
И там же Крисеида молодая
Была в наряде траурном своем,
Всех прочих дам красою побеждая,
Как роза, что затмит весенним днем
Фиалку, дивной прелестью сияя,
Она на этом празднике святом
Стояла в храме возле врат смиренно,
Изящна, величава, несравненна.
 

20

 
Троил бродил, слонялся тут и там,
Как то у праздных юношей обычно,
С товарищами озирал он храм,
Туда, сюда поглядывал привычно,
Похваливая тех иль этих дам,
Иных бранил, но так, чтобы прилично,
Кто менее понравился ему,
Был рад свободе, судя по всему.
 

21

 
Пока блуждал, увидел он кого-то,
Кто пристально за девушкой следил
И воздыхал, томим своей заботой.
Смеясь, сказал товарищам Троил:
«Несчастный, видно, угодил в тенета
И сам себя ярмом отяготил,
Отдавшись добровольно даме в руки;
Увидите, что тщетны будут муки.
 

22

 
Зачем нам женщинам дарить любовь?
Как листья на ветру, так сто раз на день
Меняются сердца их вновь и вновь,
А наш кошмар им вовсе не досаден,
Не знают, как кипит влюбленных кровь,
Что в них огонь жесток и беспощаден.
О, счастлив тот, кто воздержаться смог,
Себя от власти чар их уберег!
 

23

 
Имел я глупость испытать доселе,
Насколько этот пламень лют и зол,
И коль скажу, что я в нем ни веселий,
Ни вежества в то время не нашел,
Солгу, конечно; но на самом деле
Я радость лишь ничтожную обрел
В сравненье с пыткой и тоской страдальной,
Что получил от той любви печальной.
 

24

 
Я спасся и того благодарю,
Кто больше, чем я сам к себе, участья
Явил ко мне – о Зевсе говорю,
В нем благо всё, и он вернул мне счастье.
На пользу мне, что я на тех смотрю,
Кто страждет от любви как от ненастья,
Они в ловушке по своей вине;
Разинями назвать их впору мне».
 

25

 
О слепота, мрачащая наш разум!
Как часто замыслам людским вразрез
Идет всё то, что приключится разом!
В Троиле дух злословия воскрес,
Трунил он над любовью, но тем часом
Всё на него же волею небес
Обрушилось, поскольку в эту пору
В тот храм пробраться довелось Амору.
 

26

 
Итак, то над одним, то над другим
Троил смеялся с едкими речами,
И зачастую спутникам своим
Он толковал о той иль этой даме,
Но взгляд его, что был в толпу стремим,
Заметил Крисеиду в этом храме:
Вся в черном, лишь покров белел, как снег,
Она одна стояла среди всех.
 

27

 
Была она и рослою, и статной,
Притом весьма отменно сложена,
В ней красота сияла благодатной
Небесной силой; вся она полна
Достоинства и грации приятной,
Где сила женских чар воплощена;
Рукой покров держала пред собою,
Дабы не быть ей стиснутой толпою.
 

28

 
Жест оценил Троил, смотрел, как та
С чуть видимым ему негодованьем
Пеняла словно: «Что за теснота!»
Он дальше наслаждался созерцаньем,
Считая, что такая красота
Хвалы достойна высшей; со вниманьем
Он вглядывался зорко, напрямик
В лучисты очи и в небесный лик.
 

29

 
И где же мудрость вся его былая,
Когда он незадолго до того
Корил влюбленных, не предполагая,
Что в тех очах Амора торжество?
Припомнилась ему обида злая,
Что он нанес служителям его,
Но стрелы ощутил лишь в то мгновенье,
Когда уж не было от них спасенья.
 

30

 
Под белым покрывалом взор его
Черты лица улавливать старался,
Не замечая больше ничего;
Так издали он ею любовался
На протяженье праздника всего
И сам себе б, наверно, не признался,
Что пламя страсти разгоралось в нем;
С товарищами вышел он потом.
 

31

 
Беспечным и свободным в эти двери
Входил Троил, но вышел не таким:
Влюбился вопреки недавней вере,
И пламень был им тщательно таим,
Чтоб не узнал никто ни в коей мере
Из тех, кого обидел он пред сим,
И не корил тем самым же упреком,
Коль выдаст сам себя он ненароком.
 

Троил, покоренный Крисеидой, в размышлениях с самим собой решает следовать своей новой любви и быть благодарным влюбленным.

32

 
Из храма вышла и Калхаса дочь,
Царевич же с товарищами всеми
Вернулся во дворец, где в эту ночь
В пирах веселых проводил он время;
Смеяться над любовью был не прочь,
Чтоб спрятать лучше собственное бремя,
И с напускной беспечностью друзьям
Он говорил, что волен, дескать, сам.
 

33

 
Как все ушли и он один остался,
Побрел в покои, сел там на скамью
И, тяжело вздыхая, замечтался,
Припомнив то, как словно был в раю,
Когда красою дамы услаждался,
Он вспоминал прелестницу свою,
Не упустив детали ни единой,
И каждую почтил хвалою длинной.
 

34

 
Хвалил ее походку он и стать,
Повадки, благородство в каждом жесте
И думал, что любовью к ней пылать
Он удостоился великой чести
И что ответную завоевать
Трудом лишь сможет с долгим тщаньем вместе,
Тогда его полюбят иль хотя б
Не будет он отвергнут, верный раб.
 

35

 
Воображал, что вздохи и терзанье
Из-за такой красавицы едва ль
Способны в людях вызвать порицанье,
Напротив, им Троила станет жаль,
Узнай они, какое в нем желанье
И какова любовная печаль.
Так рассуждал юнец неискушенный,
Предвидя плохо жребий предрешенный.
 

36

 
И пожелав добиться своего,