Текст книги "Амето"

XIX

 
Юпитером рожденная Паллада,
величие являя в небесах,
блюстительница и земного лада,
 
 
и, безупречная в своих красах,
чтит благосклонного отца и бога,
могучего во многих чудесах,
 
 
и учит, как достичь его чертога
и обрести всегдашний мир и лад,
забыв, что есть забота и тревога;
 
 
внушением ее и стар и млад
умудрены и держатся подале
от струй Стигийских, где печаль и хлад;
 
 
и без нее спасемся мы едва ли
и, вечных от нее сподобясь благ,
поймем, что на земные уповали.
 
 
И ею край преуспевает всяк,
и правят государи, и в злосчастье
она укажет путь и явит знак.
 
 
И если кто-то из живых причастье
к ее дарам стремится возыметь, —
немедля принимает в нем участье.
 
 
И прошлое и то, что будет впредь,
определив, оценит взглядом ясным,
способным сокровенное прозреть.
 
 
И ликом, из прекраснейших прекрасным,
вовек непреходящей красотой,
и промыслом всегдашним и всечасным
 
 
влияет на людей, дабы тщетой
сердца не замутили, как туманом,
и дарит безупречной чистотой
 
 
их души, что в усердье неустанном
ко благу вечному идти должны,
как прежде, к благам тщетным и обманным;
 
 
и преданные ей награждены
тем, что приятны, вежливы, почтенны,
щедры, красноречивы и умны.
 
 
О, сколь сии влиянья драгоценны,
а те, кто неустанно ищет их,
меж прочих безупречны и блаженны,
 
 
хоть мало сих средь множества слепых.
 

XX

Речи нимфы, ее пылкая страсть, дивная красота и ангельский голос вместе с неповторимым напевом исполнили Амето таким восхищеньем, что он, полагая Аффрона счастливейшим из возлюбленных, не раз пожелал оказаться на его месте. Уж он бы уступил куда меньшим мольбам, да по правде сказать, если бы думал, что из этого выйдет толк, сам простер бы мольбы перед прекрасной нимфой. И раньше она ему нравилась, а теперь после рассказа стала нравиться еще больше, если бы ему достало силы отлучить от сердца любовь к Лии, он сделал бы это ради Мопсы, но сил не достанет. Однако, насколько это было возможно, рядом с Лией он принял в душу и прекрасную нимфу, и вместо одной страсти оказался пронзен сразу двумя. Похвалив речь и пение послушной нимфы, он обвел взглядом круг в раздумье, кому указать черед. И обратился к той, что сидела подле первой, одетая в пурпур:

– О дева, вам надлежит продолжить!

С шаловливым движением, чуть потупившись и от смущения покраснев, она отвечала, что готова повиноваться, и тотчас плавным голосом начала:

XXI

– В тех краях, которые омывает своими волнами быстроводный Алфей[53]53
  Алфей – река в Греции, здесь: поэтически условное название реки Арно.


[Закрыть], свергаясь с высоких скал, почти в середине между его истоком и устьем находится местность, где родился мой отец. Простолюдин по рождению, он смолоду полюбил досуги знати и оставил ремесло отца, усердно служившего Минерве[54]54
  …служившего Минерве – то есть занимавшегося ткацким ремеслом.


[Закрыть]. Породив меня от нимфы Корита, речистой, как дочери Пиэра[55]55
  Дочери Пиэра – вызвали на состязание в пении Муз и, побежденные, были превращены в сорок (см. Овидий, Метаморфозы, V, 294—331).


[Закрыть] над ясными водами ближней реки, он отдал меня наядам, обитательницам тех мест. А недолгое время спустя после моего рождения покинул мир, расставшись душой с бренной плотью. Чуждаясь как веретен и пряжи Минервы, которой служил мой дед, так и досугов отца и говорливости матери, я с раннего отрочества предалась служенью Латоне[56]56
  Латона – дочь титана Коя, возлюбленная Юпитера, мать Аполлона и Дианы.


[Закрыть] и полюбила носить ее мстящие луки. Я уже знала, какая кара постигла надменную Ниобу[57]57
  Ниоба – жена царя Амфиона; вызвала гнев Латоны, гордясь перед нею, родившей двоих детей, своими семью сыновьями и семью дочерями; за это Аполлон и Диана поразили ее детей стрелами. Ниоба с горя обратилась в камень (см. Овидий, Метаморфозы, VI, 146—312).


[Закрыть], когда сама вступила в свиту Дианы; и так понравилась ей, что она полюбила меня больше всех девственниц, принявших ее обеты, и, радея обо мне, обучила своим искусствам. Но когда мне исполнилось чуть меньше лет, чем сейчас, и по возрасту я уже годилась в невесты, моя мать однажды заговорила со мной такими словами: «Эмилия, дорогая дочка, ты одна мне осталась опорой в старости, прошу тебя, отступи от своих обетов и приготовься служить Юноне, у которой твоя непорочная красота испрашивает супруга. Дочерний долг обязывает тебя родить мне внуков, как я их родила своей матери. Ты сама похвалишь себя за то, что вняла моему совету, когда, как я надеюсь, Люцина[58]58
  Люцина – прозвище Юноны (или Дианы) как покровительницы рожениц.


[Закрыть] одарит тебя потомством; а если ты ослушаешься меня, пеняй на себя, я лишу тебя родительского благословенья». Выслушав материнскую волю, я прежде всего испросила прощения у моей богини и, заключив, что оно мне даровано, по благосклонному движению ее образа, отвечала, что готова к супружеству, но никогда не оставлю Дианы ради другой богини, если она сама меня не отвергнет. Моя мать, довольная, согласилась и, подыскав юношу по сердцу, чье приятное имя мне понравилось, выдала меня за него замуж. Когда меня привели к нему в дом, гости обильно осыпали мне голову зерном, даром Цереры, приказали сорвать три лепестка с венка Гименея, свидетеля моей чистоты и веселого гостя на свадьбе, и под звуки авзонийских инструментов и шумное веселье праздничной молодежи я вошла в спальню супруга, неся перед собой зажженные факелы счастливой, как мне тогда казалось, рукой. Счастливой, довольной могла бы я назваться в то время, если бы Юнона, покровительница брачных уз, не отдернула руку, наслав на нас горькие испытанья, – видно, не простила она мне того, что я не захотела ее дарам посвятить мою красоту, оставив Диану, чьих милостей л не могла забыть и в супружестве; и хотя, отпразднован свадьбу, я стала недостойна свиты Дианы, но сама не отступилась от богини, и ею не была отвергнута, когда, подобно Каллисто, предстала однажды у источника с бременем, от которого спустя срок разрешилась сыном.

Так я жила, не зная других богов, но вот недавно, когда я посещала храмы нашего города и особенно тот, чьи алтари мы почтили сегодня, нарядно убранная и красивая, некий юноша напел мне на ухо приятные стихи, и только он их пропел, как мне предстала святейшая Венера, спустившаяся с неба в таком же сиянье, в каком почтенному Анхизу, бегущему прочь от ужасного пламени, охватившего кровли, явился средь тьмы его предок. С первого же взгляда раскрылось перед ней мое теплое сердце, и она навечно проникла в него огнем, переменив во мне нравы, обычаи и привычки. Но так прочна была благосклонность ко мне Дианы, что она и тут меня не отвергла, напротив, я еще больше, как мне казалось, вошла к ней в милость. И вот когда грудь моя пылала огнем святейшей богини, я отправилась как-то одна погулять по лугам с луком и стрелами; и, нечаянно возведя глаза, увидела прямо перед собой в воздухе блистающую огнем колесницу, запряженную двумя драконами, подобно колеснице Медеи, спасавшейся от гонителя своего Тесея[59]59
  …подобно колеснице Медеи, спасавшейся от… Тесея… – В запряженной драконами колеснице Медея, жена царя Эгея, бежала из Афин от своего пасынка Тесея, которого замышляла убить.


[Закрыть]; правила ею надменная, сверкающая тем же огнем дева в чудных доспехах, в стальном шлеме с высоким гребнем, со щитом в руке, летя прямо к небу стремительнее пущенных тугой тетивой турецких стрел, которым нет равных. Подле нее восседал прекраснейший дух, зажженный ее огнем; и вместе они не раз пытались взять приступом высшие небесные сферы, но отвергнутые, скитаясь по воздуху и оглашая его надменными голосами, распевали такие стихи:

XXII

 
Когда бы Этна[60]60
  Когда бы Этна… – Голова сраженного Юпитером гиганта Тифея погребена под Этной, ноги придавлены Апеннинами, руки – мысом Пелор Хныне Фаро) и Пахином (ныне Пассаро).


[Закрыть] к мысу Лилибея
подвинула свой огненный чертог,
освободивши голову Тифея,
 
 
когда бы Апеннины с мощных ног,
а с рук сползли Пелор и гнет Пахина —
и снова бы Тифей воспрянуть мог,
 
 
то все равно бы сила исполина
была ничтожна против наших сил,
хоть много зла творила беспричинно;
 
 
слабее нас и те[61]61
  …слабее нас и те… – то есть внуки бога Алоэя, воздвигшие гору на гору, чтобы приступом взять небо, и гиганты, разбитые Юпитером и богами-олимпийцами на Флегрейской равнине.


[Закрыть], кто громоздил
на гору гору в дерзком произволе
и низложить Юпитера грозил
 
 
и небесами завладеть – доколе
грома Юпитер не решил метнуть, —
и враг побит был на Флегрейском поле;
 
 
слабей и те, кого когда-нибудь
сожгла стрела небес – а значит, к небу,
не мешкая, проложим дерзкий путь,
 
 
И если небосвод нам на потребу
не отворят бессмертные – тогда
они рискуют угодить к Эребу,
 
 
или другая им грозит беда —
к Плутону в бездну под глухие своды
строптивцев мы отправим навсегда;
 
 
а посему пусть неба верховоды
сочтут за честь внезапный наш приезд
и нас причислят в чин своей породы.
 
 
И наша доблесть все затмит окрест,
а благородству место не запасно
там, где богатству есть в достатке мест.
 
 
Могуча наша младость и прекрасна,
свободно сердце и душа вольна, —
живем, не сокрушаясь ежечасно.
 
 
Ни башня, ни зубчатая стена
не сдержат нас; в стремленье непреклонном
нам нипочем ни толщь, ни крутизна.
 
 
Вверяясь огнедышащим драконам,
мы совершаем огненный полет
к непостижимым горним небосклонам.
 
 
Но если в небо нам закажут вход,
мы тотчас, уподобясь Фаэтону,
спалим надменный лучезарный свод
 
 
и всех богов, – докажем небосклону
и тем, кто не пустил нас на порог,
что отомстить умеем за препону —
 
 
чем и наказан будет их порок.
 

XXIII

Удержав стихи в цепкой памяти, я опустила глаза долу, не в силах более вынести блеска, и прямо перед собой увидела Венеру на зеленом лугу, подобную Елене, склонившейся над мертвым Парисом. Правой рукой она сжимала отпущенные поводья ожидавшего поодаль коня, а левой удерживала щит и копье. И казалось, что она плачет – если бы могли плакать глаза бессмертных, – устремив взор на юношу в прекрасных доспехах, простертого на траве и, как показалось мне, бездыханного. Как повелевает обычай, я преклонила колени на зеленой траве и, для начала почтив богиню, вопросила: «О священнейшее божество, матерь любовных услад, я, раба твоя, прошу, внемли моей речи и удостой ее ответа божественных уст; и, если моего слуха дозволено коснуться твоим словам, не скрой от меня причину скорби, замутившей ясный божественный лик, скажи мне, кто этот мертвый юноша, на которого ты взираешь?»

Небесным голосом она отвечала: «Милая дева, тот, кого ты здесь видишь, был поручен мне сиротой, и я растила его, обучая, пока он не достиг возмужалости, о которой ты можешь судить по его густой бороде; я даровала ему коня и доспехи; опоясав, сделала своим рыцарем. И вот теперь, когда долгие труды были близки к достойному завершенью, некое божество, похитив у меня его дух, скитается с ним в поднебесье, причиняя мне горчайшую из обид; и оттого меня снедает тоска, которую я едва в силах вынести божественной грудью. Но из-за того, что богам не дано переменять того, что судили другие боги, я не могу положить предел своему страданью». Внимательно выслушав священную речь и почувствовав жалость, я сказала: «О богиня, дай волю гневу и умерь свое горе, не смягченное сроком, ему не место там, где нужна помощь. Если тебе угодно принять ее от меня, я смертной рукой попробую сделать то, что богам возбраняется их уставом, и, кто знает, может быть, сумею вернуть тебе оруженосца целым и невредимым, всей душой готовым нести твою службу».

Сказав это, я переложила стрелы в другую руку и, приблизившись к охладелому телу юноши, чуть дотронулась до едва трепетавшей обнаженной груди. Он задрожал, выказывая устрашающие признаки близкой смерти, беспорядочными движениями напрягая каждую жилу. Но постепенно теплом собственной руки я согрела похолодевшее тело и почувствовала, как в него возвращается излетевший дух и воскресает в нем и как сердце наполняет кровью каждую жилу. Видя, что желанная цель близка, я сказала: «Богиня, утешься, заблудшая, но не погибшая жизнь возвращается в тело, чей дух, где бы он ни был, мы собственными силами отзовем к исполнению долга».

И я поддерживала теплом руки слабую жизнь до тех пор, пока не увидела, что бледность лица начинает понемногу сменяться румянцем, а члены приходят в движение, подобно водной глади, тронутой легким ветром. Только успела отлетевшая было жизнь вновь укрепиться в теле, как юноша сел, словно тот, другой, который предстал среди Фессалийских гор недостойному сыну Помпея, когда Эрихто[62]62
  …предстал… сыну Помпея, когда Эрихто… – Фессалийская волшебница Эрихто заклинаниями вызвала из загробного царства душу убитого воина, которая предсказала Сексту Помпею, сыну Гнея, поражение в битве с Цезарем при Фарсале.


[Закрыть] заклинаньями вызвала его от Стигийских вод; издав болезненный стон, он тотчас упал бы, если бы я не поддержала его рукой. Обратив глаза, долгое время томившиеся в потемках Дита, к лику сострадательной богини, он едва вынес его сиянье и, пристыженный, еще безгласный, всем униженным видом взмолился о прощении за отступничество. Увидев это, богиня, довольная, выпрямилась во весь рост и благосклонно пообещала ему снисхождение к его провинностям, которое и даровала, как только он испросил его, обретя голос; за это она потребовала впредь не совершать подобных проступков, если только потемки Ахеронта ему не дороже, чем ясный свет ее царства. Сверх того, она приказала ему в искупленье греха не покидать и усердно чтить меня, как спасительницу его жизни, и с радостью в лице поручила его моим благодетельным попеченьям. С этими словами она стремительно исчезла в небе, разлив кругом того места дивный свет и благоухание драгоценнейших ароматов. А я осталась одна с юношей, чье тело уже совсем согрелось, и, довольная подарком богов, видя, что юноша уже обрел дар речи, спросила, из каких мест он родом, как его имя и что с ним случилось, чтобы лучше понять, кто же был мне дарован. Он отвечал мне: «Прекраснейшая дева, единственная опора и надежда моей жизни, над Ксанфом, красивейшей рекой во Фригии, несущей ясные воды, еще видны развалины града[63]63
  …развалины града – Трои.


[Закрыть], некогда окруженного высочайшей стеной, которую возвел Нептун под звук Аполлонойой кифары. Но когда ярость греков обрекла прожорству огня все, чем он мог напитаться, и высокие башни, с великой затратой сил вознесенные к небу, вершинами коснулись земли, а та, что была причиной несчастий, вернулась в оставленную спальню супруга, тогда-то из города вышла на вечное изгнание толпа молодых людей. В скитаниях оставив за собой африканские берега и громаду, придавившую[64]64
  …громаду, придавившую… – Имеется в виду Этна.


[Закрыть] надменную главу Тифея, и обильные царства Авзонии[65]65
  Авзония – Италия.


[Закрыть], они переправились через жадные волны Рубикона и Родана и остановились на приветливых берегах Сены; с теми же упованьями, с какими Кадм[66]66
  Кадм – сын царя Агенора, основатель Фив.


[Закрыть] некогда воздвиг Фиванскую крепость, они основали там город[67]67
  …основали там город… – Париж.


[Закрыть] и поселились в нем на благо себе и своим потомкам. С тех пор как среди смертных явилось божественное дитя, протекло в том городе двенадцать веков и еще девять десятых от тринадцатого столетья – подобно тому как сейчас от четырнадцатого протекло две пятых – до того времени, когда от одних благородных родителей родилась дочь, которую они в положенный срок благочестиво с факелами выдали замуж за служителя Марса, полагая, что совершают добрый поступок. А тем временем между скудных гор, примерно ни полпути от Корита до земли кормилицы Ромула[68]68
  …на полпути от Корита до земли кормилицы Ромула… – на полпути от Фьезоле до Сиены (в гербе Сиены – волчица, отсюда «кормилицы Ромула»).


[Закрыть], у Тритолема, человека безвестного, без имени и достатка, из нужды служившего Сатурну и Церере[69]69
  …служившего Сатурну и Церере… – то есть занятого сельским хозяйством.


[Закрыть], от простой нимфы родился мальчик, чье имя, ничем не прославленное, я не стану упоминать.

Унаследовав поле и все, чем владел отец, он, однако, переменил занятье, не желая идти по стопам родителя, скрыл под обманчивой личиной грубые нравы и с величайшим усердием принялся служить Юноне[70]70
  …служить Юноне – то есть заниматься торговлей; Юнона – здесь: богиня торговли.


[Закрыть]; благосклонная к нему богиня привела его к берегам Сены, где он долго жил в изобилии благ, выдавая себя за человека знатного рода и от всех знатных людей скрывая правду о своем ремесле. Между тем в доме молодой женщины, чью свадьбу омрачил зловещим криком унылый филин, исполнилось дурное предзнаменование: жестокая смерть похитила у нее того, кто проживи он еще немного, стал бы моим отцом; юная годами и разумом, она осталась без супруга на вдовьем ложе и в горьких слезах проводила темные ночи до тех пор, пока не увидела, правда, не знаю где, чужестранца, юношу почтенного вида; а увидев его, тотчас воспылала к нему любовью, подобно Дидоне при виде чужестранца Энея. И как у той память о Сихее канула в Лету, так у этой – о первом муже, как только она предалась новой любви в надежде возместить утраченные радости с новым возлюбленным; но как ни мало их оставалось, и им вскоре по вине его положила конец печальная смерть. Он, не менее прельщенный ею, чем она им, но сжигаемый более пылкой страстью, немало сил положил на то, чтобы найти способ утолить свое пламя; и может быть, оно не погасло бы, если бы не возымел дурных последствий обман. Молодая женщина, дорожа своей честью, воспротивилась его желаньям и, в страхе перед родными братьями, упорно не поддавалась натиску пылкой страсти; как ни старался юноша, никак не мог привести дело к тому, чего так желал. Однако при помощи многочисленных ухищрений ему наконец удалось привести в исполнение один из своих замыслов. И когда наконец он остался наедине с молодой женщиной в укромном месте, то оба в страхе смиренными голосами призвали Юнону, прося ее освятить их объятья нерасторжимыми узами брака и тайну его сохранить до тех пор, пока обстоятельства не дозволят им с должной торжественностью открыться перед всем миром, а под конец поклялись друг другу Юноной, что никогда он не будет принадлежать другой, а она другому, если не вмешается смерть, и скорее Сена потечет вспять от моря, чем они нарушат свою клятву. Юнона, находясь рядом, подала знак, что вняла мольбам, и милостиво не позволила остаться бесплодными их любовным объятьям; от них и родился я, который достался бы лучшему отцу, если бы Атропос не поспешила оборвать нить его жизни; родители нарекли меня именем Ибрид[71]71
  Ибрид. – Имя содержит намек на незаконность рождения от родителей разной национальности; под этим именем Боккаччо представил самого себя. Ибрида, обуянного гордыней, Эмилия – Справедливость – выводит на правый путь.


[Закрыть], и так я по сей день прозываюсь.

Однако отец мой, недостойный такой супруги, следуя своему жребию, попрал обеты и клятвы, данные им моей матери. А боги, равнодушные к вероломству человека дурного, придержали до поры до времени месть и как бы махнули на него рукой, будь, мол, что будет; он же обманом взял себе в жены одну свою соотечественницу. Но и Юнона и Гименей, вторично призванные, на этот раз отказали в благословении; мало того, осердясь на прелюбодейку-жену и обманщика-мужа, Юнона в праведном гневе лишила его большей части дарованных благ, уготовила ему полное разорение, предвещая гибель, и предала проклятию все их потомство, продолжая насылать беды на тех, кто так или иначе способствовал делу. Между тем я достиг отрочества и в угоду богине, которой младенцем был оставлен на попечение, стал посещать палестры и пробовать силы на разных поприщах; а Фортуна оказалась ко мне столь милостива, что я прослыл и слыву опасным соперником в состязаниях. Однако благоуханный цветок развился в негодный плод, ибо я возомнил себя чуть ли не достойным славы Геракла и, залетев помыслами выше, чем то угодно богам, метил попасть в небожители, правя, как вы видели, огненной колесницей, запряженной парой свирепых драконов. Однако небеса замкнулись предо мной, и обессилевшие драконы были уже на волосок от крушения, неминуемо грозившего мне смертью. Но тут, благодаря вам, я вернулся к жизни, поэтому приказывайте мне все, что сочтете нужным, ибо отныне я ваш, навеки покорный вашим желаньям, и чего бы вы ни потребовали от меня, я все исполню ревностно и неукоснительно».

Так он сказал и умолк, не сводя с меня глаз. Но я ничего не потребовала от возвращенного к жизни юноши, только просила его обратиться к прежним занятьям и все сделать для того, чтобы прекрасный, уже распустившийся цветок развился в достойный плод, а кроме того, чтобы после богини я одна стала госпожой его помыслов, обещая ему за то все дары, какими награждает моя богиня.

Доведя до конца свою повесть, прекрасная дева, по заведенному порядку, мелодичным голосом запела:

XXIV

 
Погасит жар в своих волнах Диана,
и лук ее – обидчику грозит,
а месть ее ужасна и нежданна,
 
 
разгневавшись, богиня не щадит;
тому примером участь Актеона, —
он псами был затравлен и убит.
 
 
Всегдашняя защитница закона,
Астреи[72]72
  Астрея – богиня справедливости.


[Закрыть] справедливее она,
строга, непогрешима, непреклонна.
 
 
Кто нрав ее сумел постичь сполна
и внял его воздействию благому,
тому несносна ложь и не нужна,
 
 
чего не любит – не сулит другому,
и никого не обижает зря,
и рад служить знакомцу и чужому.
 
 
И, справедливость на земле творя,
она весы и меч горе подъемлет,
простых даря, заносчивых коря.
 
 
Когда же алчность злобная не дремлет —
мать распрей и начало всяких ссор —
и все своим могуществом объемлет,
 
 
она вершит над алчностью надзор,
и умеряет та свою природу,
поскольку суд неотвратим и скор;
 
 
И если б люди не жили в угоду
и низменной и злобной силе той,
они скорбей бы не знавали сроду.
 
 
Но те, кто каждодневною тщетой
на беды обрекли себя жестоко,
терзаются последнею бедой,
 
 
им уготованной по воле рока,
и молят, плача и стеная, ту,
что с их поступков не сводила ока.
 
 
И суд она свершит начистоту,
и гнев Юпитера огнем обрушит,
карая злобу и неправоту.
 
 
А кто с ней, благодатною, не дружит,
пусть от нее, неумолимой, тот
и месть и кару для себя заслужит;
 
 
и будет всяк, кто благостную ждет,
стократ блажен, а тот, кто злобой мучим,
с подобными себе в грехе умрет,
 
 
мир уступив и праведным и лучшим.
 

XXV

Умолкла сладостная песнь нежной девы, тешившая слух Амето так же, как слух Аргуса песнь Атлантова внука; в третий раз ощутив пламя в груди, он отвел взгляд от небесного лика и со вздохом подумал: «О Инах, хоть тебе все под силу, но не проще ли было обратить меня в Ибрида, а его в Амето, чем заменять молящей матери девочку Ифис мальчиком? О, как бы я желал быть превращенным в Ибрида и какие мольбы вознес бы тебе, если бы смел надеяться, что сподоблюсь такой благодати!» А вслух сказал, оглядев внимающих нимф: – О прекрасная дева, благородной речью и песнью последуйте примеру подруг. Видя, что эти слова обращены к ней, нимфа, облаченная в пурпур, прелестно рассмеялась и, закинув голову, приступила к рассказу: