Текст книги "Дни, когда я плакала"

Глава 8
Если мой дневник у Картера, то он знает…

Мы доезжаем до дома Одена во Флюгервиле, совсем рядом с Остином. На подъездной дорожке припаркованы два «Ниссана Верса» – один черный, Одена, а второй белый. Я паркуюсь на обочине и вижу в окно идеальный двор с кормушками для птиц и розовыми кустами вдоль ограды.

Когда мы подходим к дому, дверь открывается и Оден торопливо сбегает по ступенькам.

– Послушайте, ребята, мне нужно предупредить вас насчет моей мамы.

Картер тут же спрашивает:

– Ей не нравятся темнокожие?

Забавно – у меня в голове возникла та же мысль.

Оден качает головой.

– Нет, она любит темнокожих. – Мы оба вопросительно приподнимаем брови. – В смысле, не прям-таки любит – она любит темнокожих так же, как любит все остальные расы.

Я улыбаюсь, пытаясь не рассмеяться.

– Так в чем проблема? – спрашивает Картер.

– Она иногда может быть чересчур навязчивой. Просто откажитесь от еды, которую она станет предлагать.

Я хмурюсь.

– Почему? Она отравлена?

– Нет, – Оден вздыхает, – это ее еще больше воодушевит. Просто, пожалуйста…

Дверь вдруг широко распахивается. Из дома выходит леди с «маминым» пучком на голове, в серой футболке, заправленной в «мамины» джинсы, и белейших кроссовках и восклицает:

– Здравствуйте! Вы друзья Одена по школе? Куинн и Картер, верно? Пожалуйста, входите. Я готовлю печенье!

Оден поворачивается.

– Сейчас зайдем, мам, – потом он оглядывается на нас через плечо, неловко пряча глаза. – Я прошу прощения.

Она входит в дом, оставляя Одена в напряжении, а нас с Картером в легком смущении.

Внутри пахнет ванилью, пачулями и печеньем. Мы проходим мимо темной гостиной и кухни напротив нее, ныряя в темный коридор. Мама Одена следует за нами, безостановочно щебеча:

– Кто-нибудь из вас хочет что-нибудь попить?

Одновременное:

– Нет, мэм.

– А ты, Оден?

– Нет, спасибо, мам.

– Как насчет печенья? Оно еще теплое.

Я оглядываюсь через плечо, борясь с соблазном взять одно. Полакомиться печеньем кажется мне сейчас чудесной идеей. Но Оден выразительно смотрит на меня и отвечает:

– Нет, спасибо, мам.

Коридор выходит в прихожую с белыми стенами и тремя закрытыми дверями. Каждая стена увешана полками с безделушками и фотографиями. Оден и Картер проходят направо через виниловую дверь-гармошку. Меня же притягивают фотографии маленького Одена с непослушными кудряшками каштановых волос, неизменно в очках.

Фотографии начинаются с семьи из трех человек, но когда Оден становится постарше, на фото остаются только они с мамой. Я смотрю на самое большое фото на стене, где его отец в военной форме, нижний угол рамы обвивает желтая лента. У меня разрывается сердце.

– Ты готова, Куинн? – спрашивает меня Оден. Встретившись с ним взглядом, я вижу, что он не хочет, чтобы я спрашивала его об отце, и я не спрашиваю.

Я следую за Оденом по трем каменным ступенькам в уютную каморку. Там стоит плетеный двухместный диванчик, покрытый подушками с розочками, и такое же кресло. У меня перехватывает дыхание. Он выглядит точно так же, как набор в гостиной Хэтти. Я почти вижу крошечное тело Хэтти, вдавленное в это кресло. Оден плюхается на него, и я охаю.

Он поднимает взгляд, открывая коробку с диском, выданным мистером Грином.

– Всё в порядке?

Картер садится на диванчик и тоже смотрит на меня.

– Да, всё отлично, – я вхожу в комнату, глядя на коврик с цветочным принтом на полу. – Этот набор мебели, – говорю я, пытаясь придать голосу нотки безразличия, – он новый?

– Да не очень, – он наклоняется перед скромной плазмой, включая свой проигрыватель. – Мама купила его на гаражной распродаже несколько месяцев назад.

Я зажмуриваюсь. Мои родители ведь не продали бы вещи Хэтти, верно? Они никогда этого не сделали бы. Когда-нибудь ей станет лучше. Когда-нибудь она вернется домой.

– Где была эта гаражная распродажа? – спрашиваю я.

– Если честно, я просто однажды пришел домой, а у нас новая мебель, – он с любопытством смотрит на меня. И будто видит у меня в глазах мой следующий шаг. – Пожалуйста, не спрашивай ее! Ее потом будет не остановить. Пожалуйста, не надо!

– Не буду. – Я не хочу знать ответ.

Я сажусь рядом с Картером на двухместный диван, говоря себе, что от него не пахнет, как от Хэтти. Я уверена, что мама Одена купила эту мебель в старом пыльном доме, где всё пахло перечной мятой и табаком, как у Хэтти. Это просто совпадение. Эта мебель не принадлежала Хэтти. Нет. Потому что если да, то я просто взорвусь, так что нет.

Когда начинается фильм, мы беремся за ручки и тетради. Мистер Грин попросил по странице записей от каждого из нас, чтобы убедиться, что каждый участвует в групповой работе.

Я пялюсь в экран телевизора, видя цвета, но не всматриваясь, слыша голоса, но не вслушиваясь. Вместо этого мой мозг проигрывает другую сцену: как я выхожу из машины отца и поднимаюсь на крыльцо дома Хэтти. Открываю двери, потому что их никогда не запирали. Хэтти сидит на этом кресле с розочками.

– Привет, малышка! – У нее на носу очки, она не улыбается. Но неменяющееся выражение лица было для меня приветствием – словно в том, что я появлялась у нее в дверях, не было ничего особенного. Я просто приходила домой.

К концу фильма у меня всего полстраницы записей. Картер смотрит в мою тетрадь. Кажется, он хочет предложить помощь, но не решается предложить.

– Можно мне взять этот диск домой? – спрашиваю я Одена.

– Конечно.

Когда я подхожу к двери, Картер заявляет:

– Завтра с нами поедет Оливия.

– Оливия Томас? – спрашиваю я, резко оборачиваясь.

– Ну да, – отвечает он, словно это очевидно. Оден оживляется.

– Зачем? – спрашиваю я, будучи не в силах совладать с собой. Но я уже знаю, что они друзья, и не то чтобы мне не нравилась Оливия. Просто после того случая с вандализмом, когда я вижу ее, всё мое тело начинает выражать молчаливые извинения, которые я никогда не смогу произнести вслух.

– Потому что, – говорит Картер, косясь на меня, – она из Хьюстона. Она сможет быть нашим гидом. И потому что я хочу, чтобы она поехала.

– И как мне уговорить своих родителей отпустить меня завтра?

Он смотрит на меня как на безумную.

– Не говори им.

– Просто пропустить?

– Возьми день колледжа.

– Так вас двоих завтра в школе не будет? – спрашивает Оден.

Я задумчиво смотрю на него.

– Мы едем в Хьюстонский университет. Ты непременно должен поехать с нами, – мне кажется: если я приглашу других ребят, они могут послужить буфером между мной и Оливией. Я и не хочу, чтобы Оден считал, будто делает всю работу за нашу группу. До настоящего времени мы с Картером были абсолютно бесполезны.

Оден с удивлением смотрит на меня, обдумывая приглашение.

– Ладно, – он кивает. – Может, я и поеду.

Когда мы выходим из прихожей, мама Одена поджидает нас в коридоре, скрываясь в темноте, как вампир. Слава богу, Картер идет впереди меня. Она может первым захватить его.

В конце концов мы получаем по пакету с печеньем, поочередные объятия и, как следствие, еще один полный жалости взгляд Одена, прежде чем выходим на подъездную дорожку.

– На самом деле его мама очень милая, – говорю я, когда мы садимся в машину, – Одену не стоит так из-за нее смущаться.

– Вряд ли у него бывает много гостей, – говорит Картер.

Я думаю об этом, пытаясь определить социальное сословие Одена в нашей школе. Я и понятия не имею, с кем он дружит, если у него вообще есть друзья.

Добравшись до центра города, мы попадаем в оживленный вечерний поток на шоссе I‑35. Картер молчит, в то время как у меня в голове крутится вихрь противоречивых эмоций: удовлетворение, злость, волнение. Мы стоим в пробке уже не меньше пяти минут, когда он нарушает тишину.

– У меня есть вопрос.

Он застает меня врасплох.

– Да? – я приподнимаю брови.

– Последний пункт в твоем списке дел – о чем он?

Я бросаю на него быстрый взгляд, потом качаю головой.

– Нет.

– Ты всё еще не доверяешь мне?

– У меня нет на то причин. Есть простой неоспоримый факт – ты был последним человеком, державшим мой дневник.

– А для чего тебе вообще этот дневник, кстати говоря? – Картер пристально смотрит на меня. Я прямо чувствую, как его взгляд прожигает мне щеку, но не могу встретиться с ним глазами. – Это дневник с кучей списков? Что там за списки?

– Крайне личные.

– Например? – настаивает он. – Я хочу тебе помочь, но мне нужно знать, почему этот дневник так важен. – Я не отвечаю. И когда я думаю, что он снова продолжит давить, он говорит: – Пожалуйста, расскажи мне.

Это то, чего я от него ожидаю, – он спрашивает так по-доброму, заинтересованно..

– Там есть список моих самых ужасных воспоминаний.

– Расскажи мне одно.

– Нет, – отвечаю я, – у меня есть список того, о чем я поклялась никогда не говорить вслух. Список всех моментов, которые у меня когда-либо были с Мэттом.

– Погоди-ка! Ты ведешь список всех ваших моментов с Мэттом? – он откидывается назад. – Черт, да ты реально втрескалась в него по самую макушку. Творишь такую сталкерскую херню.

Я кошусь на него.

– Никакой я не сталкер. Понятно? Я просто организованная.

Он смеется.

– И говоришь как настоящий сталкер!

Не могу поверить, что вообще разговариваю с ним об этом. Я никогда не думала, что когда-нибудь с кем-нибудь поделюсь своими списками, тем более с Картером Беннеттом. Но, если честно, мне это даже нравится. Словно наконец появился кто-то, с кем я могу быть полностью настоящей. Удивительно, что этим «кем-то» стал он.

Несколько мгновений он молчит, глядя в окно. Потом снова поворачивается ко мне.

– А еще какие списки там есть?

– У меня список всех дней, когда я плакала навзрыд.

Он морщится, глядя на меня.

– Ты ведешь список дней, когда плакала? Вот это уже чертовски депрессивно.

– Плакала навзрыд. Это разные вещи.

– А сегодняшний день ты записала бы?

Я фыркаю.

– Да.

– А обо мне ты тоже список завела?

Если бы мой дневник был у него, он знал бы, что у меня уже есть список о нем.

– Возможно, – отвечаю я.

– О том, насколько ты меня ненавидишь?

– О том, насколько я тебе не доверяю.

Несколько секунд он смотрит на меня, потом отворачивается к окну и больше не задает никаких вопросов.

Если мой дневник у Картера, он знает…

1. …что я считаю его привлекательным.

2. …что было время, когда я хотела его поцеловать.

3. …что я считаю его больше подходящим просто для секса, чем для замужества или убийства.

4. …а также считаю его напыщенным ублюдком.

5. …как тщательно я описываю свои сексуальные фантазии с участием Мэтта.

6. …как часто я плакала навзрыд (примерно раз в неделю).

7. …насколько я была вовлечена в травлю Оливии Томас несколько месяцев назад. И под «вовлечена» я имею в виду, что я ждала в своей машине, пока другие люди уродовали ее фотографии.

Картер живет в восточной части Остина. У светофоров стоят попрошайки с надписями на картонках и грязными лицами, вынуждая меня встретиться с ними взглядом. И когда я это делаю, они воспринимают это как приглашение поскрестись в мое окно, выпрашивая мелочь.

Картер велит мне ехать прямо, его комплекс будет справа через два перекрестка. Потом звонит его телефон. Я случайно бросаю на него взгляд – он лежит у Картера на коленях. На экране появляется прекрасное лицо Оливии Томас.

– Привет, – отвечает он. Его голос становится мягче и добрее – о существовании этой его стороны я даже не подозревала. – Привет, малыш.

Мои ладони сжимают руль, меня наполняют обида и горечь. Я понятия не имела, что они встречаются. Я думала, что Картер не встречался с девушками из Хейворта. Я стараюсь сделать вид, будто не слушаю их разговор, но мы застряли на светофоре, так что мне больше особо не на чем сконцентрироваться.

– Я почти дома, – он указывает на комплекс с кодовым замком на воротах. – Три тысячи и ввод, – говорит он мне, а потом снова в телефон: – Я сейчас выхожу. Увидимся через секунду, – он кладет трубку.

Я не знаю, почему чувствую себя расстроенной. Есть большой шанс, что он мой шантажист. И даже если это не он, именно из-за него мой дневник потерялся. Не говоря уж о том, что вплоть до этого момента он был со мной не особо-то мил. Он мне не нравится. Он, конечно, чертовски симпатичен, но на этом всё. Я уже определила для себя, что его разум ужасен, как и его слова.

Я ввожу код и въезжаю в ворота. Он указывает на дом. Когда мы подъезжаем, я вижу Оливию, стоящую на нижней ступеньке крыльца, она ждет Картера, но тот не спешит выходить. Он смотрит на меня изучающим взглядом и спрашивает:

– Когда ты расскажешь мне, что идет последним пунктом в твоем списке?

– Никогда.

– Когда ты начнешь доверять мне?

– Когда получу свой дневник назад, и ни секундой раньше.

Он кивает, оглядывая меня с головы до ног, словно пытаясь сохранить в своей памяти.

– Это честно, пожалуй! – Потом он выходит и бежит к девушке.

Оливия шагает ему навстречу. Они хорошо смотрятся вместе – на фоне ее хрупкой фигурки Картер выглядит еще более сильным. Мое тело его просто перекрыло бы.

Потом Картер кивает головой в сторону моей машины. Оливия смотрит прямо на меня и машет с полуулыбкой. Мое сердцебиение учащается. Я спрашиваю себя, что она думает обо мне, подозревает ли, что я как-то связана с тем вандализмом. Полагаю, я узнаю это завтра во время нашей поездки в Хьюстон.

Я машу в ответ, после чего поспешно покидаю это место.

Глава 9
Что я знаю о своей матери

Что я знаю о своей матери

1. Она выросла в одном из бедных районов Чикаго.

2. Она не вспоминает о своем детстве.

3. Ее старший брат был ее лучшим другом и защитником.

4. У нее был учитель, который помог ей выбраться из гетто и поступить в Колумбийский университет.

5. Познакомившись с папой, она решила, что он слишком высокого о себе мнения.

6. Ее раздражает, когда мы с папой оставляем еду на тарелках.

7. Ее мама умерла от болезни сердца.

8. Мы не ездили на похороны.

9. Она не знает, где ее отец и что с ним.

10. Ее брат был убит случайной пулей из проезжающей мимо машины еще до того, как я родилась.

11. Остальные члены семьи не признают факт ее существования.

12. Мы с папой – единственная семья, что у нее осталась.

Когда я захожу на кухню, мама сидит у бара, уставившись в свой айпад с полным бокалом красного вина.

– Простите-ка. Ты где была?

– Ой, извини, мам. Я была у Одена. Я…

– Не позаботилась о том, чтобы дать мне знать, где ты, – говорит она. – Я знаю, что через несколько месяцев ты переедешь в Нью-Йорк, но пока ты здесь, я требую, чтобы уважала наши правила. А теперь садись есть. Всё остывает.

При упоминании о еде мой желудок начинает урчать. Прошло двадцать четыре часа с тех пор, как я последний раз нормально ела. Я хочу съесть всё.

Я сажусь за барную стойку рядом с ней, впиваясь зубами в свой запеченный с начинкой картофель из «Джейсонс Дели», и она говорит:

– Кстати говоря, о Колумбийском университете. Я сегодня получила интересный звонок.

Я замираю, мое сердце леденеет, картошка застревает в горле. Это уже случилось? Почему шантажист начал так рано?

– Ты провалила тест по истории.

Я выдыхаю, кусочки картошки падают на стойку. Я не должна чувствовать облегчение, но чувствую.

– Мама…

– Ты знаешь, что Колумбийский университет может аннулировать свое согласие на твой прием, если твой средний балл упадет до конца года?

– Да.

– Точно? Потому что ты только что завалила важный тест, – она смотрит на меня с изумлением.

– Я исправлюсь. У меня был безумный день.

– Безумный день? – она поворачивается ко мне, гнев сверкает в ее глазах. – Я уже почти готова забрать у тебя машину из-за этого телефонного звонка от мистера Грина.

Пожалуйста, сделай это.

– Он разрешает тебе пересдать этот тест завтра утром, но тебе лучше усвоить, что у тебя будет не так много шансов, подобных этому, особенно с такой темной кожей, как твоя. Ты должна стараться в два раза больше, чем все остальные.

– Я знаю.

– А ты знаешь, как усердно мне до сих пор приходится работать, чтобы люди воспринимали меня всерьез в качестве адвоката?

Я киваю.

– Тебе нужно решить, чего ты хочешь от жизни, Куинн. Выбери самое важное. Выбери квартиру. Весь этот нерешенный бардак, – она пренебрежительно машет рукой, – это роскошь, которую могут себе позволить только богатые белые мальчики. Ты не одна из них. Тебе придется быть лучше, если ты хочешь составить им конкуренцию.

Я не одна из них. И я не лучше. У меня нет шанса составить им конкуренцию. Но как мне сказать ей об этом? Как сказать, что этот тест далеко не первый из тех, что я завалила за то время, что учусь в Хейворте? И, что еще хуже, что меня не приняли в Колумбийский университет.

Когда я заканчиваю есть, она говорит:

– Иди садись за уроки, пока папа не вернулся домой.

– Он едет домой? – спрашиваю я, поднимая рюкзак и направляясь к двери, выходящей на патио. Я не видела его после инцидента с Картером. Не думаю, что вообще хочу его видеть.

– Он уже скоро будет здесь. Ты должна пойти делать уроки в свою комнату. – Это значит, что мне лучше не быть здесь, когда он приедет, потому что сегодня у них определенно намечается ссора.

– Я пойду делать уроки на улицу.

– Куинн!

Я выскакиваю на патио, но тут же просовываю голову обратно в дверь.

– Я уйду, когда он приедет.

Я сижу на подвесных качелях Хэтти, готовясь к пересдаче теста, и пишу Картеру сообщение насчет нашего завтрашнего тура в Хьюстонский университет.

На задний двор опускается ночь. В нашем районе царит тишина – совсем не как дома у Хэтти. У Хэтти ночь полна звуков – хор сов, сверчков, иногда и вой койота, и голос Хэтти, поющей мне, чтобы я засыпала. «Ничего не бойся, я с тобою рядом». Голос Хэтти, поющей мне в саду. Голос Хэтти, поющей мне, сидя на пассажирском сиденье вездехода, и уносимый ветром. Голос Хэтти, отдающийся эхом у меня в голове.

Папа обычно отвозил меня к Хэтти, когда у них с мамой намечалась ссора, но, приехав туда, я не могла думать ни о чем другом, кроме как о происходящем дома. Будут они, когда я вернусь, всё еще оба там. Я никогда не говорила об этом вслух, но Хэтти знала. Она видела это в моих глазах.

Я шла за ней на кухню, сидела за столом, пока она готовила белый рис, и рассказывала ей, как прошел мой день, обо всем вплоть до момента, когда родители начинали ссориться. Когда я доходила до этого, мои глаза наполнялись слезами, и я моргала, чтобы сдержать их и не закапать ей скатерть.

Хэтти заполняла тишину голосом: «Ничего не бойся, я с тобою рядом». Это всё, на что я когда-либо могла рассчитывать, Хэтти всегда была там. А теперь ее нет. Теперь ее дом пуст. Теперь ее разум полон воспоминаний, в которых нет меня. И всё, что у меня от нее осталось, – эти подвесные качели.

Дверь на патио распахивается. Я выныриваю из своих воспоминаний.

– Куинн? – Папа обходит шезлонги и улыбается мне. Его смуглая кожа выглядит уставшей, особенно под глазами, а борода кажется поседевшей. Он наклоняется и пытается поцеловать меня в лоб, но я отстраняюсь от него, избегая его взгляда.

Он замирает в удивлении.

– Что-то случилось? – Он произносит это обвинительным тоном, словно если что-то и случилось, то непременно по моей вине.

Я кручу головой:

– Всё отлично.

Ты заставил темнокожего парня чувствовать себя незащищенным у нас дома.

Моя кожа такая же темная, как у него, так что я не могу быть уверена, что ты не думаешь того же обо мне. Я тоже преступница?

Ты не поговорил со мной об этом, а мне это очень нужно, ведь мне кажется, что я не знаю, кто ты.

И мне кажется, что тебе нельзя доверять.

Мне кажется, что я вот-вот взорвусь, если мы и дальше будем обходить эту тему.

Он говорит:

– Тебе лучше пойти делать уроки наверх.

Я закрываю тетрадь, беру телефон и рюкзак, не глядя на него.

– По правде говоря, я собиралась к Мэтту.

– Уже немного поздновато, чтобы заявиться к ним вот так.

Я прохожу мимо него с рюкзаком на плече.

– Меня пригласили.

– Как твои родители могут об этом не знать? Как тебе вообще удалось сохранить это в тайне? – Мэтт качает головой, уставившись в экран своего «Нинтендо Свитч».

– Ну, это я умею.

Он сидит на кресле-мешке напротив меня с мокрыми волосами, в пижамных штанах, с голым торсом. Я лежу на его кровати, глядя на потолок, чтобы не пялиться на завитки волос на его обнаженной груди.

– Они разве не просили тебя показать им письмо о твоем поступлении?

– Просили. И поставили его в рамку.

– Что? – он поднимает на меня ошарашенный взгляд. – Ты сама его сделала?

– В «Ворде».

Он фыркает.

– Ух ты. Так когда ты собираешься сказать им правду?

– Я вообще не планировала когда-нибудь им об этом говорить.

Он опускает свою приставку на кресло и наклоняется ко мне.

– Как? – у него нет других слов.

– Я просто… Я скажу им, что не хочу ехать в Нью-Йорк, а потом выкручусь.

Он с хлопком соединяет ладони и подносит указательные пальцы к губам.

– Это самое безумное, что я когда-либо слышал. Зная твоих родителей…

– Я просто еще не решила, как и что. Но последнее, что мне нужно, это чтобы кто-то рассказал им, прежде чем я сама найду способ это сделать.

Он вздыхает, снова поднимая приставку. И стоит ему только произнести:

– Ну я могу сделать так, чтобы мои родители не узнали, – как в открытую дверь со стопкой сложенных полотенец входит его мама.

– Сделать так, чтобы твои родители не узнали что? – спрашивает она, переводя взгляд с меня на него и обратно с приподнятой бровью.

Я приподнимаюсь на локтях, широко открыв рот и глаза. Мэтт отрывает взгляд от экрана приставки с тем же выражением лица. Мы оба пытаемся выдумать какую-нибудь ложь, и не знаю, как Мэтту, но мне в голову не приходит ничего, кроме правды.

– Лучше ответьте мне что-нибудь, – говорит она, положив полотенца на кровать и уперев руки в бедра.

Мэтт переводит взгляд на меня.

– Это секрет, мам.

Она поджимает губы. Потом вскидывает руки и поворачивается.

– Ну ладно. Но я всё равно узнаю! – и с уверенным видом выходит из комнаты.

Мы с Мэттом переглядываемся с выражением ужаса на лицах. Мы были почти на волоске. Он беззвучно произносит одними губами: «Это небезопасно».

Я шевелю губами в ответ: «Определенно».

Он слегка приподнимает подбородок, кивая на дверь, и встает с приставкой в руке. Я слезаю с его кровати и следую за ним, и мы тут же сталкиваемся с его мамой, прижавшейся ухом к двери. Она выглядит такой же растерянной, словно застуканной на месте преступления, так только что выглядели и мы.

– Мам, что ты делаешь? – ошеломленно спрашивает Мэтт.

– Я просто принесла тебе…

Ее руки пусты.

– Принесла мне что? – спрашивает он.

Она оглядывается на темный коридор.

– Принесла тебе хорошие новости: у нас завтра на ужин стейки. Мы будем рады, если ты к нам присоединишься, Куинн.

Мэтт качает головой и обходит маму.

– Она вегетарианка! – Я иду за ним, тоже игриво покачав головой в ее сторону.

– Так что, никакого стейка? – кричит она нам вслед.

Мы спускаемся по лестнице мимо оленьих голов на стенах и коровьих шкур на полу, проходим через кухню к задней двери. Он не надевает футболку, и никто из нас не обувается. Мы бежим через двор к батуту. Он сразу же запрыгивает на него, показывая свое атлетичное тело. Я останавливаюсь и взбираюсь на батут медленно и аккуратно. Потом мы занимаем позиции, чтобы поиграть во «вперед-назад» на лодыжках, но, кажется, мы еще никогда не играли так, чтобы он был без футболки.

– Ладно, – он прижимается кожей к пальцам моих ног, положив руки мне на голени, всё еще играя в приставку, словно его и не прерывали.

Его грудь теплая, волосы покалывают кожу на моих ступнях. Я опираюсь на отведенные назад руки и поднимаю взгляд к чистому ночному небу.

– У меня такое ощущение, будто я больше не знаю, что за человек мой отец, – раздается словно из ниоткуда как для меня, так и для Мэтта. Я не планировала говорить об этом, но теперь, когда сказала, чувствую, как по пищеводу вверх устремляется поток.

– Почему? – спрашивает он, бросая на меня быстрый взгляд, прежде чем снова уткнуться в игру.

– Я всегда считала, что он осознает… ну знаешь…

– Нет, я не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Осознает расовые вопросы и всё такое.

Мэтт морщится. От упоминания расы ему становится некомфортно.

– Мне кажется, что, возможно, ему не настолько нравится цвет его кожи, насколько я думала, и, возможно…

– Погоди, почему ты так решила? – он поднимает взгляд. – Это же безумие. Я знаю твоего отца уже сто лет. Я знаю, он гордится тем, что стал первым темнокожим главным хирургом в его больнице. Это едва ли не второе, о чем он сообщает людям, после своего имени. А после этого – тот факт, что он учился в Колумбийском университете, – Мэтт смеется и возвращается к своей игре. – Мне кажется, тебе просто его не хватает, – говорит он. – Я знаю, что его часто не бывает дома.

Я кривлю рот, глядя в ночное небо.

– Ага, – отвечаю я, – Может, и так.

Он не понимает. Всё это не имеет значения. Мой отец, может, и гордится тем, что он первый темнокожий главный хирург, но это не значит, что он гордится тем, что он темнокожий.

Когда я возвращаюсь домой, мои родители всё еще ругаются, но теперь я уже не могу сбежать к Мэтту, так что сажусь на подвесные качели и жду на улице.

Она кричит:

– А ты знаешь, что твоя дочь ходит по твоей гардеробной, когда скучает по тебе?

Я не знала, что она об этом знает.

– А вот что случается, когда я здесь. Это для нее не лучше.

– Твои отношения с дочерью не должны складываться как на расстоянии, когда вы живете в одном доме.

– Как насчет наших отношений, Венди? Почему ты не заботишься о них?

– Да я единственная, кто о них заботится. Ты слишком занят, чтобы о них беспокоиться.

– Сложно вспомнить, почему мы продолжаем это делать.

– Мы продолжаем это делать из-за Куинн.

Так, значит, когда я уеду в колледж, у них не будет причин продолжать ссориться.

Семь вещей, которые постоянно перемещаются по папиному гардеробу

1. Часы с серебряным браслетом, подаренные ему его отцом, – с его именем Дезмонд Джексон, выгравированным внутри.

2. Крышечка от его любимого одеколона – того, что ему подарила моя мама на их годовщину три года назад.

3. Его черный галстук.

4. Его рабочие кроссовки.

5. Его бесконечные формы.

6. Я.

7. Мама.