Текст книги "Ночь, сон, смерть и звезды"

Лунатик

Она стала лунатиком. Ее жизнь стала сном, и она плывет в нем, онемелая, невидящая и бесчувственная, как какое-то глубоководное существо, настолько крошечное, что даже непонятно, живое оно или нет.

Левой, правой, Джесс. У тебя получится.

Это началось еще в больничной палате, когда ее наконец туда пригласили. Миссис Маккларен, нам очень жаль.

Уайти лежал неподвижно. Веки не совсем смежились (как будто поглядывает, по крайней мере «здоровым» глазом), рот приоткрыт (кажется, сейчас что-то скажет), один уголок рта заметно выше другого – следствие тика, которого она не замечала… да нет, конечно, замечала, и не раз.

Его отключили от всех аппаратов. Капельница. Мониторы. Ее это покоробило: как они могли умыть руки?

Первый шок. Явные перемены.

– О, Уайти…

Второй шок – состояние мужа. Казалось, он спит, но нет, не спит (если всмотреться)… не дышит.

И все-таки главный шок (сейчас она похожа на зверя, который цепляется за осыпающуюся гальку от страха упасть со склона) – это отключение от аппаратуры. Умыли руки.

Это не укладывалось в голове. После недель… если не месяцев… борьбы за врученную им жизнь они вдруг сдались.

Она его поцеловала, изо всех сил сдерживая слезы. Ради него она должна оставаться сильной.

Склонилась над Уайти. Неловко прижималась лицом к лицу. Он заметно холодел. Еще один шок.

Сколько раз на дню ей будет слышаться, как к дому подъезжает его автомобиль.

И вот он уже входит через кухонную дверь. Джесс, дорогая! Я дома!

А то она не знает. (Вспомнила с улыбкой.) Муж, кто ж еще.

Тридцать семь лет! Все равно что заглянуть в бездну Большого каньона.

Счастье, восторг. Обычно она спешила ему навстречу, даже если была на втором этаже, и встречала его поцелуем.

(Что они при этом говорили? Уже забылось.)

А сейчас ее сердце прыгает, как старый потертый теннисный мяч, отбитый мимоходом. Полная тишина в доме.

Какая же ты эгоистка! Вспомни, сколько в твоей жизни было счастья. Ты думала, это навечно?

Дурочка.

Вдова застыла на месте. Не парализована, но онемела, отяжелела. Похожа на манекен, потерявший нижние конечности и готовый вот-вот рухнуть.

Она услышала голос Уайти, но это (конечно) не он, а какой-то незнакомец, говорящий с ней спокойно и презрительно.

Одна из медсестер, отвечавшая за телеметрию. Рода?

Она была к ним так добра. Так заботлива. Принесла Джессалин одеяло, когда та вся продрогла в холодной палате. Уайти наш любимчик. Ваш муж – человек особенный, сразу видно.

Здесь все любят мистера Маккларена. Он такой милый.

Когда Уайти будут выписывать, они принесут подарок Роде. Другим сестрам (возможно) тоже, но ей что-то особенное.

При этом нельзя было не видеть, как Рода умеет дистанцироваться: от пациента, от семьи. Жутковатая мысль: сколько пациентов страдало и умирало у нее на глазах, сколько жен в отчаянии вцеплялись в безвольную руку мужей, сколько (взрослых) детей в ужасе молча смотрели на уходящего отца. Слова тут бессильны, они так же пусты, как мыльные пузыри.

Когда Беверли однажды спросила Роду, сможет ли их отец снова сесть за руль через несколько месяцев, медсестра после некоторого замешательства ответила с привычной лучезарной улыбкой:

– Да. Конечно сможет.

– Папа отличный водитель. Он… – она говорила громко, чтобы отец мог ее услышать, – он учил маму и всех детей. Да, мама?

– Не говори! Уайти был отличным инструктором.

Пустые разговоры. Пустые надежды.

А что заполняет пустоту? Белый тополиный пух. Хватаемся друг за друга, чтобы нас не засосало в бездну.

Увидев любимую медсестру возле больницы на автостоянке, Джессалин крикнула ей вслед: «Хелло!» – и помахала рукой. Рода помахала в ответ, хотя (до Джесс это дошло не сразу) наверняка не поняла, с кем имеет дело.

Когда Уайти умер, ее рядом не оказалось.

Уайти умер, и они забыли про любимую медсестру.

Больше мыслей о подарках не возникало. Все разом оборвалось, как будто морской берег накрыла убойная волна и все смела на своем пути.

И вот в пустом доме, освещенная зимним солнцем, Джессалин-лунатик вдруг с сожалением вспоминает медсестру, которая была с ними так мила… как ее звали?

Что с нами со всеми будет? Снова и снова она задавала этот вопрос погруженному в глубокий сон Уайти. Он не мог ее слышать и тем более ей ответить.

Больничные бдения. А впереди их ждала осада, о чем они даже не догадывались.

Зачем? Не надо.

Пожалуйста. Последнее слово она, кажется, вслух не произнесла.

Она их умоляла: «Не надо, не надо», хотя понимала – так они воспринимают скорбь в ее официальных проявлениях. И их позицию придется уважить. Бесконечные телефонные звонки, мейлы и эсэмэски, связанные с проведением памятного дня в декабре. Это было похоже на пыльную бурю, и она старалась не дышать из страха задохнуться.

Джона Эрла Маккларена… Уайти… будет публично провожать духовой оркестр. Вдова не станет маршировать вместе со всеми, но и протестовать против церемониала она не вправе – Уайти (наверняка) это оценил бы, не зря же он многократно участвовал в подобных церемониях в честь ушедших друзей, товарищей, родственников. Публично маршировал. Выражал скорбь. На то он и Уайти.

Искренним можно быть и на публике. Нет ничего плохого (бранила она себя) в том, чтобы скорбеть публично.

Старшие дети – Том, Беверли и Лорен – пойдут впереди вместе с оркестром.

Родне, разбросанной по Новой Англии и Среднему Западу, старым и новым друзьям покойного, его партнерам по покеру, школьным и университетским друзьям, коллегам и соперникам по бизнесу, управляющим благотворительными организациями, куда он отправлял пожертвования, – всем нашлось что сказать о незабвенном Уайти Маккларене, и все это они произносили с кафедры великолепной, с витражными окнами, старой епископальной церкви Святого Иоанна, предоставленной семье по такому торжественному случаю.

Ничего не говорила только вдова. Она сидела в первом ряду и при желании (если бы обернулась) увидела бы все пятьсот мест в часовне, заполненные теми, кто пришел почтить ее супруга.

На органе исполнялись любимые песни Уайти: «Боевой гимн республики», «О, Шенандоа», «Если бы у меня был молот», «В дуновении ветра», «Звуки тишины».

Всю эту долгую церемонию, а также последовавший за ней торжественный прием и ужин, организованный старыми друзьями покойного, вдова просидела словно забальзамированная. Хочешь не хочешь, а от участия в ритуальном застолье не откажешься. Никто так не наслаждался едой и питьем, как Уайти Маккларен.

Как-то пошутил, что, будь он египетским фараоном, настоял бы на хорошем запасе устриц а-ля Рокфеллер в своей пирамиде.

Прекрасное прощание с прекрасным человеком.

Наконец вдова получила возможность откланяться. Хотя ужин еще не закончился.

Бедная Джессалин! За целый вечер не проронила ни слова.

Думаешь, она уже осознала произошедшее?

Домой ее привезла старшая дочь вместе с мужем. Они готовы были подняться с ней наверх, чтобы помочь ей раздеться и улечься в постель, словно инвалиду, но она с ними вежливо попрощалась. Спасибо за все. Поезжайте.

В спальне она почувствовала, как жизнь возвращается, как будто сняли жгут.

Джесс, дорогая, где ты была? Я тебя заждался.

Никто не пострадал так, как вдова.

Но парадоксальным образом именно она терзает себя бесконечным ожиданием.

Что он вернется домой.

Ждет и ждет.

Думает о нем в настоящем времени.

Она должна услышать его голос. Он вернется незваный.

Ночью, в темной спальне, обессиленная, принявшая снотворное, она вдруг испытывает прилив счастья, как человек, сумевший кубарем скатиться с каменистого склона и остаться живым, в полубессознательном состоянии… прилив счастья оттого, что прильнула к нему и ей передалось тепло его тела.

Джесс, дорогая! Мне так тебя не хватало.

Беверли сокрушалась, что у них за ужином мать была такая рассеянная и постоянно проверяла в сумочке, на месте ли ключи от машины, от дома, на месте ли бумажник. Это так раздражает. Она просветлела, только когда пришло время Стиву отвозить ее домой. Можно подумать, ее там кто-то ждет!

– Миссис Маккларен, подпишите здесь.

– Здесь?

– Вот тут, пожалуйста. Благодарю.

– А теперь здесь и здесь.

– Еще несколько страниц, миссис Маккларен.

– Вот тут. Благодарю!

– …и еще одна…

– Только инициалы, пожалуйста.

Вряд ли она прочитала все документы. Только инвестиционный портфель – это семьдесят пять страниц убористого текста.

Она даже не догадывалась, каково состояние Джессалин и Джона Эрла в инвестициях, недвижимости, на банковских счетах. Сколько стоит типография «Маккларен инкорпорейтед».

Вдова понятия не имела, что каждый вклад (а их много в разных банках, и все записаны на фамилию мужа) составляет примерно полмиллиона.

Как же мало она знала о его финансовом положении. Об их финансовом положении.

– Все это не так важно. Но все равно спасибо.

Сэм Хьюит посмотрел на Джессалин с удивлением. Вдова вроде бы извинялась, но как-то своенравно.

«Команда» Уайти Маккларена (как он ее называл) из управления капиталом «Меррилл Линч» приезжала к ним несколько раз в году. Они вели переговоры в домашнем кабинете Уайти, и в какой-то момент он ее подзывал: Джесс? Зайди на минутку, дорогая, кое-что подписать.

Она могла быть на кухне или в саду. Или поливать герань в горшках на задней веранде. Или в одной из комнат на втором этаже.

Джесс, дорогая! Ты меня слышишь?

Она не слушала их пояснения. Не читала бумаги, которые подписывала. Пятнадцать-двадцать страниц убористым шрифтом. Уайти порой подводил ее руку к месту, где надо поставить подпись. Она смеялась, словно не в себе.

– Просто распишитесь, миссис Маккларен.

Джон Эрл Маккларен. А ниже: Джессалин Ханна Маккларен.

Хьюиту показалось, что он чего-то недослышал. Вдова говорила так тихо.

– Что – не так важно, миссис Маккларен?

– Ну… – Она смутилась. Зря открывала рот. – Все.

Ей кажется, что ее поместили в барабан, по которому стучат колотушкой, и если ей удастся выстоять, то колотушка ей не страшна и когда-нибудь (эта мысль утешает) она даже поспит.

А во сне ее ждет муж. Джесс, дорогая, иди ко мне.

Веки начинают закрываться, пока она подписывает документ.

– Миссис Маккларен… Джессалин… – Сэм Хьюит искренне расстроен.

Двадцать лет он был личным бухгалтером Уайти. Как член «команды», он неоднократно приезжал в их дом на Олд-Фарм-роуд, где пересекался с ней, пусть даже ненадолго.

Бедная женщина. Она, наверно, плохо спит. После такой психологической травмы мозг порой становится гиперактивным. Мозговые нейроны выстреливают, как стробоскопы – вспышками огня.

Сэм Хьюит знает, что такое скорбь. Хотя ему еще не приходилось терять близкого человека, с которым он прожил почти сорок лет.

Трогательно видеть, с какими усилиями хозяйка дома старается выглядеть как обычно. Улыбается гостю, мимикрируя под бывшую супругу, красивую пожилую женщину в жемчужном ожерелье, стильной кашемировой кофте, с идеальной прической, волос к волоску, вот только Хьюит (к удивлению своему) видит, что нынче она неаккуратно причесана, шерстяные брюки помяты, а серый кардиган на ней болтается, словно он с мужниного плеча. Волосы потускнели, свалялись. Ни жемчужного ожерелья. Ни косметики, ни даже губной помады. Белая пергаментная кожа с голубыми прожилками на висках. Бегающие слезящиеся глаза.

Я похожа на страшную открытую рану. Не смотрите на меня!

Несчастная женщина. Ей немногим за шестьдесят, а жизнь прошла.

Веки сами закрываются. Ручка выскальзывает из пальцев.

Хьюит потом будет рассказывать коллегам:

– Есть такие, кто после ухода мужа вскоре следуют за ним. Так было с моей бабушкой. Шестьдесят лет в браке. Сгорела, растаяла как свечка, а когда мы поняли, было уже поздно. Надеюсь, с миссис Маккларен такого не случится. Уснула прямо за столом, пока мы работали над ее банковскими счетами и налогами. Подписала бумаги, чеки в казначейство… и вдруг положила голову на стол и закрыла глаза. Я даже испугался. С трудом ее разбудил. Но когда я предложил вызвать одну из ее дочерей, она взмолилась: «Не надо, пожалуйста!». Как будто боялась, что ее кто-то застанет в таком виде. Вклады, недвижимость… В доме холод… градусов шестьдесят шесть по Фаренгейту[10]10
  Около 19 градусов по Цельсию.


[Закрыть]. С моей бабушкой была та же история, когда дедушка умер. Экономила на отоплении.

Мама, мы тебе поможем.

Она рассмеялась: Я же не беспомощная.

Полна решимости пройти остаток пути одна. Открывает для себя прежде неведомое. Одиночество.

Кто-то из нас может пожить с тобой.

Ну как им объяснить, что, в сущности, она не одна? Вдова не бывает одна.

Ждет его день за днем. Каждый – как крутая лестница.

С наступлением сумерек ожидание становится все тревожнее. Провал кажется неизбежным.

Из окна на втором этаже видна длиннющая цепочка горящих передних фар приближающихся автомобилей.

Устремленные вдаль глаза скоро начинают болеть.

Эти фары…

Ее охватывает почти детское возбуждение. А вдруг это едет Уайти?

Короткий миг, но все же.

Надежда, когда уже не осталось надежд. Маленькая пробка, прыгающая на поверхности в грязной, замусоренной воде. Не тонущая.

Тебе придется меня какое-то время подождать.

Я буду ждать. Выше нос, я тебя люблю.

Она сказала Хильде, которая приходила убирать по понедельникам с утра пораньше, что собирается уехать до конца зимы. Когда вернется, даст ей знать.

(Уайти настаивал, что в доме надо наводить чистоту еженедельно, «от и до». И еще: «дорогая жена» не должна за ним ничего подбирать.)

(Джессалин смеялась. Как может жена не подбирать за мужем, если тот ведет себя в доме как расточитель, каждый день оставляя за собой скошенную траву.)

Она вложила Хильде в руку благодарственную открытку, в которую был вложен чек на сумму, двукратно превышающую обычную оплату. Пояснительная надпись в открытке гласила: «Мистер Маккларен вас тоже благодарит».

Зачем она это сделала? Ей никогда не нравилось отдавать приказы кому бы то ни было.

Отныне у нее с домом установятся более близкие отношения. Только он и она.

Вдова редко бывает одна. Даже за пределами безопасного дома. Она это остро ощущает, испытывая крайнюю неловкость.

Постоянно ищет (потерянные) (не туда положенные) ключи. От машины, от дома.

Поиск ключей. Это стало своего рода навязчивой идеей.

Еще бумажник. Телефон.

А вне дома страх потерять сумочку с ключами, бумажником и телефоном. Каждый в отдельности и все вместе.

Страх потерять машину. (То есть забыть, где припарковалась.)

За ней с улыбкой наблюдают в магазине. Бессмысленно ходит с тележкой туда-сюда. Как робот.

Наблюдают за тем, как она выкатывает тележку на парковку. Как идет под косо летящим ледяным дождем.

Непонятно только, кто за ней наблюдает. Оценивает. Чей голос ее преследует.

Что вас заставляет поступать так глупо? Вы что, не задумываетесь?

Вы сами себе противны? Но почему?

Ненавидя себя и причиняя себе боль, вы его не вернете.

Она с трудом вытаскивает из тележки бумажные пакеты с продуктами и перекладывает в багажник. Последний намокший пакет разрывается, и весь товар раскатывается по асфальту. О господи, Уайти, позволь мне умереть, если ты меня так любишь. Она нагибается под ледяным дождем и, испытывая чувство стыда, начинает все собирать: мандарины, бананы, йогурт, творог, небольшая буханка зернового хлеба, банки с супом. Каждый продукт – предмет жалости к себе. Должна выстоять, выжить. А чтобы выжить, надо что-то есть. Достойно жалости! Так продолжается нелепое вдовье существование – лента Мёбиуса, без начала и конца.

Лицо мокрое. Казалось бы, ничего нового. Но тут не разберешь, это слезы или дождь.

На кладбище она потерялась.

Начало зимы, ранние сумерки. Импульсивное желание непременно посетить могилу Уайти.

Скорей бы оказаться там. В тот день, когда опускали урну в землю, Джессалин плохо понимала происходящее.

Уайти не завещал развеять его прах в каком-нибудь романтическом месте вроде реки, озера или каньона. Так далеко не заглядывал, к тому же не относился к себе со всей серьезностью.

Чванство его всегда отвращало. Худшее, что он мог о ком-то сказать: Господи, до чего же самодовольный!

Он был за кремацию. Вместо традиционного погребения. Но в подробности не вдавался. Не будем больше об этом.

Проблема: указатель в крематории (временный) такой маленький и так похож на другие, что вдова совсем заплутала в сгущающихся сумерках. Семья заказала красивую гранитную надгробную плиту подобающих размеров с благородно высеченными словами:

Любимый муж и отец

Джон Эрл Маккларен

Но сейчас эта плита находится в гранитной мастерской. А пока вдова высматривает указатель, казавшийся ей раза в три больше, чем на самом деле. Неудивительно, что она никак не может его найти. Ее ноги в непрактичных туфельках проваливаются в рыхлую почву. Ее ноздри сжимаются от запахов прелой, гниющей листвы. Какая безнадега. Участь вдов: искать то, что исчезло, чего тут уже нет.

Старается не паниковать. Как она могла сбиться с дороги!

На Джессалин Маккларен это не похоже. Она из тех, кто знает маршрут, записывает адрес, понимает, где и когда парковаться. Она точно знает, что указатель где-то рядом.

Холмик, покрытый скользкой травой и грязью, которая своим видом и запахом напоминает отбросы.

Она решила спуститься с него, дабы сократить путь к дорожке, посыпанной гравием. Вдруг подвернула лодыжку и рухнула в грязь.

Плачет, лежа в холодной грязи.

Уайти, забери меня к себе! Сил больше нет.

Какой-то посетитель, уже покидавший кладбище, ее заметил. Может, остановился, чтобы понять, кто упал – пьяная женщина или просто неловкая, и теперь, несчастная, валяется в грязи, в таком неприглядном виде. Так она будет думать позже.

Но он не ушел, а приблизился и галантно помог ей подняться на ноги. Неожиданный физический контакт с незнакомым человеком… для Джессалин все равно что солнечное затмение.

Такое облегчение. Он не знает ее, она его.

– Вот, возьмите…

Галантный незнакомец протягивает ей салфетки. Он тактично стоит поодаль, пока она стирает грязь.

Сквозь слезы ей удается рассмотреть: уже немолодой мужчина со смуглым морщинистым лицом, добрыми глазами и висячими усами, напоминающими мочалку. На нем твидовый пиджак с кожаными налокотниками, а на голове ковбойская шляпа. Высокий, угловатый, настороже: вдруг она снова упадет и ему придется тащить ее к выходу.

Он спрашивает, в порядке ли она. Манера обращения на удивление церемонная: мэм.

Думает, что дама заголосит? Он ее опасается?

Испытывая смущение, она заверяет усатого джентльмена, что с ней все в порядке, просто немного испачкалась.

– Вообще-то, я заблудилась.

– Заблудились?

– Ну то есть… не могу найти могилу.

Хмыкает от растерянности.

Он глядит на нее с жалостью. Как можно заблудиться на таком маленьком кладбище?

Вежливо спрашивает, какую могилу она ищет.

– Джона Эрла Маккларена.

Вот и произнесла полное имя вслух.

Кажется, усатый не понял, насколько важное признание она сделала. И что перед ним стоит вдова.

И сама фамилия Маккларен, похоже, ни о чем ему не говорит.

– Что ж, дорогая, попробуем вам помочь.

Дорогая. Обычное слово показалось ей лаской, неожиданной и (пожалуй) приятной.

Ощущение как у собаки, которая ждала пинка в бок, а вместо этого ее погладили.

Усатый мужчина достает из рюкзака фонарик. Толщиной с карандаш, а мощность – будь здоров.

– И как выглядит могильный памятник?

– Да какой там памятник, – извиняется Джессалин, – обычный временный указатель, каких здесь много. Их ставит представитель похоронного бюро… или крематория. – Она осеклась. Последнее слово прозвучало лишним в таком месте, да еще перед мужчиной в ковбойской шляпе.

Тронут ли он ее сбивчивым тоном, ее рассеянностью, кое-как маскирующими глубочайшее отчаяние? Или его забавляют изгвазданная модная одежда, черное кашемировое пальто, неуместные на кладбище в такую погоду кожаные туфельки?

Конечно, он догадался, что перед ним вдова. Это, можно сказать, ее сущность.

Освещая лазерным лучом фонарика кочки под ногами, незнакомец ведет Джессалин между рядов могил. Некоторые указатели такие старые, что заросли мхом, а даты на них возвращают к восьмидесятым годам девятнадцатого века. Джессалин старается не отставать от усатого. Он выше ее на несколько дюймов, выше Уайти. Из-под лихо заломленной ковбойской шляпы выбиваются серебристо-седые волосы, такие же длинные, как у Вирджила. Интересно, знаком ли он с ее сыном. (На фамилию Маккларен он никак не отреагировал. И Джессалин, наименее тщеславную в семье, это чуть-чуть задело.)

– Дорогая, простите, если я шагаю слишком быстро.

– Н-нет. Ничего.

Дорогая. Последним, кто ее так называл, был Уайти.

Вроде не пьяна, но спотыкается, периодически теряет равновесие, а от этого пронизывающего свежего воздуха у нее кружится голова. Со времен больничного бдения и ухода Уайти к ней так и не вернулись навыки прямохождения – покачивается, спотыкается.

Может, это неврологическое. Чего-то там дефицит… страшное слово.

Все так быстро происходит: удар, дефицит. Каждое утро вдова просыпается с чувством вины – с ней это (пока) не произошло.

Усатый предложил ей руку, но она сделала вид, что не заметила. Ее охватила робость, старается держаться от него подальше.

– Мадам? Взгляните…

Лазерный луч как змея описывает витиеватые фигуры, пока не останавливается в одной точке. Джессалин в страхе следует за лучом.

– Да… она…

Крошечная табличка тусклого оловянного цвета: «Джон Эрл Маккларен 1943–2010».

И это… все, что она с таким отчаянием искала? Как будто от того, обнаружит она табличку или нет, зависит ее жизнь.

У нее закружилась голова. Меньше не придумаешь.

– Дальше будет все хорошо, мадам? Не оставайтесь здесь надолго, скоро совсем стемнеет.

Усатый говорит участливо, с едва различимым акцентом. Латинос? Азиат? Она заметила, как он озирается по сторонам, словно ищет ее сотоварища, на которого можно положиться. Впечатление такое… стыдно-то как!.. что он хочет поскорее от нее сбежать.

– Спасибо. Вы были очень добры. Со мной все в порядке, я больше не потеряюсь.

Надо же такое ляпнуть. Я больше не потеряюсь.

Джессалин хотела засмеяться, но вышло нечто невразумительное.

А усатый развернулся и пошел прочь.

Взбитая земля. Может, на кладбище используют особую машину? Могила Уайти должна быть неглубокой, только урна. С этим наверняка мог справиться могильщик, вооруженный лопатой.

Неприятная картина: могила Уайти почти упирается в соседнюю.

Как такое случилось? Не рассчитали? Довольно уродливая квадратная плита с надписью: «Хирам Хорсман»[11]11
  Говорящая фамилия: Всадник.


[Закрыть]. Уайти наверняка бы не преминул отпустить шуточку.

Хаусман. Вглядись получше, дорогая.

Она вглядывается. Точно. Хирам Хаусман.

Незнакомцы при жизни, соседи после смерти.

– Ах, Уайти! Все так бессмысленно, ты согласен?

Глупо было прийти сюда, когда Уайти, скорее всего, ждет ее дома. Здесь его точно нет.

Это голое мокрое продуваемое кладбище, населенное чужими людьми, чьи имена выбиты на плитах, неподходящее место для Уайти и для нее.

Но Джессалин пока не уходит. Негде присесть и отдохнуть, не может же она прислониться к памятнику Хираму Хаусману или тем более усесться на него. Это было бы неуважительно.

Она хотела принести цветы. И забыла их в машине…

(Где ключи? О боже мой! Она слепо шарит в сумочке среди скомканных салфеток.)

(Почему она никогда не выбрасывает использованные салфетки? Забывает, и все тут.)

Стемнело. Пора уходить.

Одно хорошо: покинуть кладбище гораздо проще, чем в него проникнуть. Все маленькие тропки ведут к широкой гравийной дорожке, которая потом выведет к парковке за церковью.

Идя к выходу, вдова пару раз останавливается и задумывается. Ничего не забыла?

Еще раз обшаривает сумочку, проверяет карманы.

Возле ворот ее как будто ждет мужчина в ковбойской шляпе. Она испытывает чувство неловкости. Почему он не уехал? Между тем он ведет себя как джентльмен – освещает фонариком дорожку, чтобы ей было виднее. Ах, оставьте уже меня одну!

Приближаясь к нему, она испытывает легкий страх. Не потому, что он латиноамериканец… или со средиземноморского побережья?.. нет, конечно. Он человек любезный, но совершенно чужой. Другого выхода с кладбища нет… можно, разумеется, развернуться (но как? у него на глазах?) и вернуться к могиле… но уже почти ночь, она отсюда никогда не выберется!

Почему он ее ждет? Что он задумал? Похоже, на всем кладбище они одни. Как сердце колотится!

Она повторно, в замешательстве, его благодарит и спешит проскользнуть мимо, и тут ей вдогонку:

– Мэм?

Сердце подскакивает от ужаса.

– Что… вы хотите?

– Это ваша перчатка, дорогая? Я ее подобрал на дорожке.

Чья же еще. Запачканная грязью, из мягкой черной кожи. Она благодарит и в сильном смущении забирает у него перчатку.

Уже в автомобиле, по дороге домой, она вспоминает не раз повторенное ласковое «дорогая». Такому мужчине нельзя доверять. Ни при каких обстоятельствах.

– Мама, да у тебя ларингит! Где ты так простудилась?

Уж лучше так. А то они решили, что их мать перестала говорить, поскольку ей больно произносить слова.

Дорогая. Мужские пальцы несильно сжимали ее локоть, помогая ей удерживать равновесие.

Мэм, с вами все хорошо?

Интересно, что привело этого усатого мужчину на кладбище? Вообще-то, ей следовало быть с ним повежливее.

Наверное, тоже посещал могилу.

Один. В такой поздний час.

Звонок! Лео Колвин.

Он не из тех, кого обескураживает, что она ему не перезванивает.

Он посылает ей цветы. Дорогой Джессалин от преданного друга Лео.

После траурного октябрьского дня Лео Колвин каждую неделю присылал ей цветы. Обычно розы, иногда лилии и гардении, потом тюльпаны и нарциссы. От этих запахов у нее кружится голова, такие сладкие, изысканные, их легко спутать с дорогими духами.

Дорогой Джессалин от преданного друга Лео.

Про Лео Колвина, вдовца, одним из первых в их кругу потерявшего супругу, она часто слышит: Он такой милый, такой одинокий…

Флегматичный, из вежливости говорил о нем Уайти. Зануда, иногда позволял себе и такое.

Лео Колвин вышел по возрасту из семейного бизнеса, что-то связанное с управлением недвижимостью. Обеспеченный, но не богатый. Взрослые дети давно живут отдельно. Сутуловатый, светский, вежливый, всегда гладко выбритый, аккуратно (если не стильно) одетый: костюм из English Shoppe, белая рубашка, носовой платочек в нагрудном кармашке, приличные туфли. Поскольку рядом нет присматривающей жены, Лео приходится самому присматривать за собой, и порой он пропускает важные детали.

В этих случаях Джессалин прикусывает нижнюю губу. Я не собираюсь исполнять роль его жены. Вот еще!

– Лео, позвольте мне…

Она поправляет его бабочку в горошек. Теперь он уже не так похож на Реда Баттонса[12]12
  Ред Баттонс (1919–2006) – американский комедийный актер, лауреат премии «Оскар».


[Закрыть].

Копна растрепанных седых волос похожа на криво надетую шапочку. Не мое дело.

Порезал себя под подбородком, когда брился (не заметил?), и там запеклась полоска крови. Не мое дело.

Лео Колвин заехал, чтобы отвезти Джессалин к общим друзьям на юбилейную вечеринку по случаю свадьбы. Она не помнит, чтобы давала на это согласие, и подозревает, что дочери у нее за спиной обо всем с ним договорились, полагая, что мать ему не откажет: это было бы слишком грубо, а Джессалин Маккларен никогда себе не позволяет грубости. Она вязнет в благородстве, как насекомое в меду: слишком деморализована, чтобы жужжать или махать крылышками.

– Джессалин! Видеть вас для меня такая… такое…

Сама галантность. За бифокальными очками выступили слезы. Лео берет ее вялую, несопротивляющуюся руку и подносит к губам.

(Целует руку? – Джессалин онемела.)

(Целует руку! – Уайти хохочет. Для него Лео Колвин – старорежимный республиканец, приличный, заслуживающий доверия, неплохой игрок в гольф и никакой спорщик. Короче, кислые щи.)

– Я так тронут… я так благодарен… – Осекся, слава богу, умолк.

Бедная Моди, его супруга. Она была на несколько лет старше Джессалин. Не близкая подруга, но она ею всегда восхищалась. Трагическая смерть, причину не стоит называть – рак шейки матки. За рулем Лео тепло рассказывает об ушедшей, а Джессалин слушает краем уха. Достаточно склонить голову под нужным углом, и мужчина вроде Лео Колвина поверит в то, что ты ему внимаешь.

Моди ей нравилась гораздо больше, чем Лео, которого трудно было выслушивать даже тогда.

– Если бы Моди была жива, в этом году мы праздновали бы пятьдесят вторую годовщину свадьбы. – Лео берет паузу, давая Джессалин время оценить значение сказанного. – Я никогда не думал о новом браке… – Новая пауза, как если бы он сболтнул лишнего.

Переступая порог знакомого дома, она боится глянуть себе под ноги: вдруг там разверзлась шахта лифта и она сейчас провалится в земную утробу.

– О, Джессалин! Спасибо, что пришла. Это испытание…

Что именно? Пятидесятая годовщина свадьбы Брегманов? Или то, что Джессалин пришла без Уайти?

(Он ее подкалывает: Дорогая, держись. Не думай о таких глупостях.)

Для хозяйки так странно видеть рядом с Джессалин Маккларен не Уайти, а Лео Колвина. Хотя статус вдовы напрямую говорит об отсутствующем, исчезнувшем супруге. Вдова прекрасно одета: черное шелковое платье в пол простого покроя с длинными рукавами, скрывающими худые руки и запястья, красивые черные туфельки, а шею украшает ожерелье из полупрозрачного розоватого жемчуга.

Ого! Волосы у нее стали совершенно седыми.

Это произошло всего за несколько месяцев после ухода Уайти. Со спины ее, бедняжку, не узнать.

Пугает ли она своим видом хозяйку? Близких друзей? Вдова – знак того, что ожидает их всех… утрата мужа, собственная смертность.

Чей муж последует за Уайти? Кто из них?

Джессалин несет в себе эту печаль, этот страх и отчаяние. Она не в силах себя заставить подойти к друзьям. Хотя, похоже, они пребывают в радостном неведении, что их ждет.

Но сегодня же вечеринка, праздник. Понятно, что они пребывают в радостном неведении.

Уайти ей подсказывает: Улыбнись. Выпей вина. Избавься от Лео.

Тот уходит за выпивкой. Без Лео Колвина ей становится как-то легче дышать.

На любом мероприятии всегда найдутся люди, которые не виделись с женщиной с тех пор, когда она еще не была вдовой, и поэтому они спешат к ней подойти, чтобы взять ее руки в свои и выразить слова сочувствия, печали и шока от случившегося.

Она испытывает чувство вины: испортила настроение счастливым людям.

Насколько было бы милосерднее с ее стороны прийти в маске или нахлобучить на голову мешок!

– Вот уж не ожидали… Уайти был полон жизни…

Вскоре Джессалин Маккларен исчезла с вечеринки.

Видели бы вы лицо Лео!

Кажется, он в нее влюбился.

Вы думаете? Так скоро?

Почему – скоро? Мод ушла пять или шесть лет назад.

Для Джессалин это скоро.

Ну нет. Она никогда не выйдет снова замуж.

Она стояла в углу пустой комнаты. Рядом зеркало, но она в него не смотрелась. Она никуда не смотрела. Лицо-маска. Красавица для ее возраста, вообще красавица. А какая великолепная седина! Если у меня когда-нибудь будет седина, хочу такую же, как у нее. А вот лицо восковое. Видно, что она нездорова. Психологическая травма после утраты мужа нередко приводит к заболеваниям – опоясывающий лишай, онкология. Первые признаки обнаруживаются у вдовы через несколько месяцев после утраты. Даже странно, что она меня не заметила. Я не хотела ее пугать, поэтому тихо спросила: «Джесс, все хорошо?» Она остановила на мне взгляд лунатика, не понимающего, где он находится.