Текст книги "Коллекционер сердец"

Смерть на велосипеде

Вот он – летит, пригнувшись к рулю, на своем велосипеде. В сверкающем белом шлеме, отчего голова похожа на голову какого-то гигантского насекомого. Мускулистые ноги с вздутыми жилами. Дочерна загорелый, знай крутит себе педали, точно мальчишка. Мистер Уоллер, преподававший нам социологию тридцать лет назад. Я вижу его каждое лето, в конце августа он приезжает домой навестить семью. На неделю, дней на десять. Заходит к нам в гости, наши дома рядом. Так что ничего удивительного или неожиданного в этом нет. Но для меня встреча с ним всегда была потрясением. Всякий раз я бормочу: «Здравствуйте, мистер Уоллер!» – и в лицо бросается жаркая краска смущения. Потому что здесь, летом, он, разумеется, никакой не «мистер», уж тем более для своих бывших учеников, теперь уже совсем взрослых и равных ему. «Пожалуйста, называй меня просто Гордон, ладно?» Так всякий раз говорит мистер Уоллер. И смеется, тоже смущенный, возможно, даже раздраженный, и торопится прочь. Вскидывает руку в знак приветствия или прощания. И всегда непонятно, помнит он мое имя или нет. Но вот лицо помнит, это несомненно. Или какое-то другое лицо, тридцатилетней давности, похожее на мое.

Всего лишь учитель старших классов местной средней школы. Тут два варианта. Помнить всех бывших своих учеников, а их сотни, называть каждого по имени; или же забыть всех своих бывших учеников, а их сотни. И сердито ухмыляться всякий раз, когда они, словно призраки, возникают у тебя на пути.

Этим летом пошли разговоры, будто мистер Уоллер сильно изменился, стал сам не свой.

Кто же тогда, если сам не свой?…

Да это просто выражение такое. Образное.

Минуточку, давайте разберемся! Если я сама не своя, а чья-то другая, то какая именно другая? И куда тогда делась настоящая «я»?…

Да это всего лишь выражение такое! Принятое в обиходе. В общении между людьми.

Мистер Уоллер часто говорил нам, что нет на свете ничего более ненадежного, чем это пресловутое общение между людьми. Это как игра в испорченный телефон: ты слышишь, что говорят тебе другие, но воспринимаешь это не совсем точно. Потом передаешь эти слова дальше, по цепочке, и наконец очередь доходит до человека, который воспринимает сказанное совсем уж неадекватно. Передает эти слова другим людям, те еще больше все запутывают и верят во всякую чушь до самой смерти. Так уж устроена история.

Уоллер преподавал это восьмиклассникам?…

Но у нас появился только в девятом классе.

Гордон Грегори Уоллер. При взгляде на него невозможно догадаться, что этому мужчине под шестьдесят. Сухопарый, жилистый, загорелый, в очках в металлической оправе с голубоватыми стеклами – выглядит так моложаво! И на нем не мешковатые шорты, что обычно носят старики, из-под которых торчат тощие ноги, но безупречно отглаженные шорты цвета хаки, с острыми, как у брюк, складками. И еще – вязаные свитеры с орнаментом, ветровки от «Л.Л. Бина». А велосипед – итальянский. Выложить четыреста долларов за какой-то велосипед? Так недоверчиво восклицал мой отец. А потом добавлял: Да перестаньте!

Время от времени поговаривали, будто бы мистер Уоллер ведет себя неадекватно. Нет, не то чтобы он был не в себе (это случится позже), просто ведет себя как-то не так. Странно. Трудно объяснить. Сначала отрастил маленькую козлиную бородку, затем – настоящую длинную бороду. Он уже не преподавал, вышел на пенсию. Всегда был холостяком и очень гордился тем, что никто его не контролирует. Потом отпустил бакенбарды – такие легкие и воздушные. Из бровей торчали смешные жесткие волоски. Изогнутые, как когти. Странно.

Все началось с удара. В человеке словно что-то надломилось, трещинка пробежала. Это сразу видно, по лицу. Смотришь с одной стороны – прежнее умное интеллигентное лицо с тонкими чертами. А с другой – иссохшее и морщинистое. Всегда косящий взгляд, опущенный уголок губ. После возвращения из больницы (так они, во всяком случае, говорили, меня дома тогда не было) мистер Уоллер еще долго ходил с тросточкой до вывешенного на противоположной стороне улицы почтового ящика. Это путешествие занимало у него десять минут. Достаточно было одного взгляда на него, чтобы понять: этот человек вознамерился поправиться. Он ходил к ящику в любую погоду – в холод, дождь и ветер. Можно было наткнуться на него в библиотеке, аптеке, гастрономе – передвигался он медленно и по-крабьи, бочком, но всем своим видом давал понять, что в посторонней помощи не нуждается. Нет уж, спасибо, не надо!

И вот через несколько месяцев он снова ездил на своем итальянском велосипеде! Не слишком быстро, пошатываясь, иногда падая, но все-таки довольно решительно.

Чтобы вспомнить мистера Уоллера, мне не приходилось прилагать особых усилий. Девятый класс. Противная ноющая боль внизу живота. Жжение между ногами. Теперь я уже не девочка. Улыбка на губах мистера Уоллера, он смотрит на меня, но быстро отводит взгляд. Если бы он пригляделся получше, то все бы понял.

Пожертвовала бы я тогда чьей-либо жизнью ради него? Жизнью матери, отца?… Не знаю. Не помню.

Мистер Уоллер теперь улыбался лишь одной стороной рта, другая оставалась неподвижной, как шрам. Он давно потерял свои кудри цвета имбиря, голова лысая и похожа на матовую лампу. Он сбросил процентов тридцать веса и напоминал скелет, медленно едущий на велосипеде.

Остановившись у почтового ящика, он неожиданно решает поговорить. Нет, разговором в полном смысле слова это не назовешь. Он заикается, запинается, ежесекундно откашливается. Какая жара! в высокой траве полно клещей! крыша дома протекает после грозы на прошлой неделе! Кто-то обманул его, кажется, местный кровельщик. Никому нельзя доверять. Что тут можно поделать. Да у него крыша поехала, а мозги вытекают через рот.

Дом продали через какого-то дальнего молодого родственника. Крышу починили, но заплатили за ремонт уже новые обитатели. Они же унаследовали и велосипед, и полный гардероб тщательно отглаженной одежды. А также коробки с тронутыми плесенью книгами и покоробленными пластинками классической музыки.

В то утро мистер Уоллер сердито улыбался нам. Глаза увлажнены укоризной. Чем-то был недоволен. Есть масса способов огорчить человека и совсем немного – доставить ему удовольствие. Темой урока было рабовладение на старом Юге. Жестокость, с которой одни люди обращаются с другими во имя некой высшей цели или просто ради чисто эгоистической выгоды, с иронией говорил мистер Уоллер. В иронии мистера Уоллера всегда крылась плохо замаскированная ярость, и ты сидела, не дыша и с видом пай-девочки сложив руки на парте, с одной лишь надеждой – что пронесет. А мистер Уоллер расхаживал по проходу между партами и спрашивал: Кто в этом классе хочет быть рабовладельцем? Кто в глубине души стремится владеть рабами? Давайте-ка посмотрим на ваши руки! Ну же, где руки! В классе воцарилась мертвая тишина, всех словно парализовало. Долгая пауза. А затем: Ага, очень любопытно, получается, те, кто действительно хочет владеть рабами, не слишком стремятся в этом признаваться! Что ж, поздравляю, вы научились скрывать свои истинные чувства, притворяться порядочными людьми. Это и есть так называемая цивилизация. Спасибо всем.

И вот однажды днем старик, медленно крутя педали, ехал вверх по холму. И никакого шлема на нем на этот раз не было, только лысина сверкала. Я стояла и смотрела, не в силах отвести глаз. Ждала, когда мистер Уоллер упадет. Была достаточно близко, чтобы хорошо видеть его, но самой оставаться незамеченной. Наверное, в тот момент я надеялась увидеть, как брызнет на асфальт кровь. Кровь, мозги, смерть. Конец всему.

Он не то чтобы упал. Просто неловко соскользнул с велосипеда, после того как руль вдруг сложился пополам. Велосипед со звоном упал на асфальт. Когда я подбежала к мистеру Уоллеру, он что-то невнятно бормотал, из глаз катились слезы, а по подбородку ползла слюна. Знаете, как я вас любила? – воскликнула я. И одновременно – страшно боялась вас, и грезила о вас наяву?

Нет. Конечно, я не сказала ничего такого. Какие-то другие слова, только не это. Не того сорта я была женщина, чтобы говорить подобное.

Потом бросилась поднимать велосипед. Потом вела мистера Уоллера по улице и старалась успокоить. Господи, до чего худенькие у него руки, прямо как косточки, торчат из широких рукавов. Эта наша последняя встреча произошла в августе 1993 года. Мы поднимались по холму, и рядом со мной кто-то дышал медленно-медленно, словно огромные неуклюжие крылья раздвигали воздух.

А потом, после долгой паузы, мистер Уоллер вдруг спросил: А вы, собственно, кто будете? Кто из них?…

«Ловушка для снов»

Едва увидев ее, она сразу поняла, что хочет эту вещицу.

Среди изящных безделушек из кованого серебра и украшений из бирюзы, среди кожаных изделий ручной работы, глазурованной керамики, корзин и ковриков грубого плетения лежал на прилавке магазина подарков и сувениров, что в резервации пайютов, Пирамид-Лейк, штат Невада, весьма любопытный предмет. Он мгновенно привлек внимание Юнис.

Неровный круг не более четырех дюймов в диаметре из туго сплетенной виноградной лозы или каких-то мелких высохших веточек был сплошь утыкан крохотными шелковистыми перышками. Изящный рисунок, изысканная форма, а расцветка типична для всех индейских поделок ручной работы – превалируют коричневые, бежевые и черные тона. Юнис смотрела на загадочную вещицу – и вдруг она легла ей на ладонь, легкая, почти невесомая. Изумительно! На бирке крупными печатными буквами была выведена надпись: «Ловушка для снов». И еще круг этот был такой сухой, что Юнис испугалась, того и гляди, рассыплется в прах. Поднеся загадочный предмет к глазам, она увидела, что сплетение веточек образует нечто вроде миниатюрного гнездышка или паутины, прошитой тонким кожаным шнуром. А в центре тускло поблескивает маленький камешек, похожий на агат. От ее дыхания шелковистые перышки вдруг ожили и затрепетали. Перышки были такие красивые, в мелкую темно-коричневую крапинку и полоску, точно акварелист нанес легчайшие мазки кистью на желтовато-коричневый фон.

Увидев, что Юнис заинтересовалась «ловушкой для снов», владелец магазина, индеец, объяснил, что эту вещь можно дарить только тем, кого «очень любишь», а лучше всего вешать ее над колыбелькой или кроваткой. «Паутина внутри ловит хорошие сны, а плохие сны – нет. Гарантирую!» Эти слова он добродушно прокричал чуть ли не в ухо Юнис, так говорят иногда с маленьким ребенком.

То был индеец, по всей очевидности, из племени пайютов; живой мускулистый мужчина среднего возраста в выцветшей футболке и линялых джинсах, подхваченных кожаным ремнем с медной бляхой, на которой красовался орел. Редеющие черные волосы с проблесками седины были стянуты в конский хвост, что придавало индейцу несколько небрежный и одновременно игривый вид. Лоб в шишкообразных наростах – следы шрамов? – а голос преувеличенно веселый, на грани насмешки. Так он говорил не только с Юнис, но и со всеми остальными покупателями. До разговора с Юнис он перекинулся несколькими фразами с еще одним человеком, из чего Юнис сделала вывод, что индеец – ветеран войны во Вьетнаме. Это, впрочем, не мешало ему приветливо улыбаться всем покупателям, и ей, Юнис, в частности.

– Да, мэм! Для вас будут ловиться только хорошие сны, – сказал индеец, протягивая уже упакованный в бумажный пакетик хрупкий предмет. – А все плохие сны уйдут. Повесите над постелью, и дело в шляпе! О'кей? Даже если не верите, что-то непременно случится.

– Спасибо, – ответила Юнис. – Так и сделаю.

Она была уже не так молода, но благодаря бледно-золотистым волосам, чистой светлой коже и умным серым глазам выглядела весьма привлекательной женщиной. И еще она была совсем одинока.

Юнис улыбнулась индейцу, хоть и заметила, что в его взгляде не было особой искренности и теплоты. Улыбался он, раздвигая губы над неровными желтоватыми зубами, отчего в уголках рта туго натягивалась кожа, а блестящие, как агаты, глаза, засевшие в глубоких глазницах под шишковатым лбом, смотрели пронзительно и дерзко. Они словно говорили: «А я тебя знаю. Даже если ты не знаешь меня. Насквозь вижу». Юнис, не привыкшая к невежливому, а уж тем более к грубому обращению, сохраняла тем не менее спокойствие и натянуто улыбалась. Выходя из магазина, она почувствовала, что взгляд мужчины устремлен на ее лодыжки и быстро поднимается все выше и выше, обегая ее стройную фигуру. И Юнис не обернулась, услышав, как он крикнул вдогонку:

– Заходите еще, леди, о'кей? – И все это с преувеличенной любезностью и нескрываемой насмешкой.

Даже если не верите, что-то непременно случится.

Вернувшись в Филадельфию, в свой кирпичный дом на Диланси-стрит, она повесила «ловушку для снов» у изножья кровати и улеглась спать. Перелет утомил ее, она была переполнена образами и впечатлениями. Двенадцатидневное путешествие по юго-западным штатам Невада и Аризона было ее первым полноценным отпуском за много лет. Как живо она помнила некоторые его моменты: лазурно-синее небо над головой, дикую и грозную красоту гор, цвета и оттенки песчаных дюн, мерцающие солончаки, белесое молчание Долины Смерти! И в то же время путешествие утомило ее, а в конце – даже наскучило. В нем не было осознания собственного «я». Не было осознания миссии.

Юнис исполнилось тридцать семь. Не замужем, вице-проректор Филадельфийской академии изящных искусств Ученую степень она получила в Гарварде; диссертация, впоследствии опубликованная в виде книги, была написана по теме «Эстетика и этика: Дебаты о постмодернизме». В молодости, еще девушкой, Юнис мечтала не о тихой семейной, но о бурной общественной жизни, причем эта жизнь непременно должна быть связана с искусством. Единственная дочь уже довольно немолодых родителей (отец был профессором философии в Пенсильванском университете), она всегда помнила себя застенчивой, не по годам развитой и умной девочкой с волосами бледного золота, тяжелыми волнами обрамлявшими длинное лицо. Странная смесь тщеславия и неуверенности «особенного» ребенка. Однако, несмотря на проявляемую в детстве и юности взрослость и серьезность, Юнис мало повзрослела впоследствии – явление не столь уж редкое среди одаренных детей. Теперь, в тридцать семь, в ее стройной фигуре сквозило что-то девичье; морщин на лице заметно почти не было; манеры отличались живостью. И еще ей была свойственна невинная самоуверенность и определенность во всем. Она преподавала в Суортморе, затем работала там же администратором. Среди коллег Юнис заслужила репутацию исключительно вдумчивого, тонко и ясно мыслящего ученого; ее ценили, а порой – весьма беззастенчиво эксплуатировали, пользуясь ее простодушием и добротой. О Юнис Пембертон без злобы говорили, что она живет исключительно ради работы, благодаря работе, вся в работе. Если и была у нее личная жизнь, то она умела хранить ее в тайне. Если и были любовники, то она о них никогда не говорила.

Религиозна Юнис не была, суеверностью тоже не отличалась. Проявляла умеренный интерес к культуре туземных американских племен, населявших юго-западную часть США, куда она и отправилась в отпуск. Но то был не более чем сдержанный интерес ученого-теоретика. Ни в молодости, ни в зрелом возрасте Юнис не верила в сверхъестественные силы или явления; унаследовав мягкие манеры и скептический ум отца, она одновременно унаследовала и недоверие к вере. Иными словами – к воплощению самых необузданных фантазий человечества в системные религии и институты. Но может, то было продиктовано вовсе не скептицизмом, а здравым смыслом? Островок здравого смысла в бурном и бездонном океане иррациональности, а зачастую – просто безумия. В современном мире воинствующего фанатичного национализма, религий фундаменталистского толка, нетерпимости.

Что-то непременно случится, даже если не верите.

Юнис не сводила глаз с оперенной «ловушки для снов», подвешенной в изножье кровати в надежде, что это поможет ей уснуть. И не просто уснуть, а увидеть какой-нибудь сон. Сны снились ей так редко! Спала она всегда крепко, словно проваливалась в глубокую и безмолвную темную воду, где не было ни образов, ни красок. Но и в эту ночь, насколько она помнила, ей ничего не приснилось. Лишь появилось странное ощущение, словно на грудь ей давил непомерный вес и грозило удушье. Груди болели, несколько раз она просыпалась и чувствовала, что ночная рубашка насквозь мокра от пота.

На рассвете, перед восходом солнца, она проснулась резко и окончательно, ей захотелось встать. Глаза болели и слезились, будто она долго смотрела на безжалостное солнце пустыни, во рту пересохло. И еще она заметила, что в спальне появился какой-то странный запах. Так пахнут перезрелые гниющие фрукты. Слабый и в целом не такой уж и противный запах. И все же – снилось мне что-нибудь или нет? А если да, то что?

Юнис быстро приняла душ и оделась. И не вспомнила бы о «ловушке», если бы ей не бросились в глаза слабо трепетавшие перышки. До чего ж похоже на птичье гнездышко! Она дотронулась до сплетения веток в центре – темный камешек походил на глаз. Однако никакой сон, ни хороший, ни плохой, в-«ловушку» так и не попался Тем не менее вещица забавная и изящная; Юнис ничуть не жалела, что купила ее.

На кухне Юнис вдруг услышала странный звук, похожий на мяуканье или тихое повизгивание. Доносился он из задней части дома. И она пошла посмотреть. (Четырехэтажный кирпичный дом на Диланси-стрит достался ей в наследство от овдовевшей матери. Дом был старый, располагался в престижном районе Филадельфии; до кампуса Пени рукой подать. И всего в десяти минутах езды от Филадельфийской академии изящных искусств, где работала Юнис. Словом, весьма ценная недвижимость, которой завидовали многие, хотя и граничил участок с районом, где отмечался удручающий рост преступности.)

На зимней застекленной веранде, на антикварной кушетке, лежало частично прикрытое стареньким одеялом какое-то живое существо. Сначала Юнис показалось, что это собака. Затем она вдруг подумала, что это ребенок, и ею овладел приступ паники.

– Что? Что же это? – пробормотала застывшая в дверях женщина.

Заднее крыльцо было отрезано от остального дома, заходили сюда редко. Почему-то теперь здесь стоял такой сильный запах гниющей листвы и перезрелых фруктов, что Юнис едва не вывернуло наизнанку.

Загадочное создание, не животное, но вроде бы и не совсем человек, оказалось около двух футов длиной и лежало скорчившись, словно в конвульсиях. Голова, слишком крупная для веретенообразного тела, покрыта длинными тонкими и влажными на вид волосами. Кожа оливково-темная и в то же время – мертвенно-бледная, как свернувшееся молоко. Лицо иссохшее и морщинистое, ввалившиеся глаза плотно закрыты. И как натужно и хрипло дышало это существо, ему словно катастрофически не хватало кислорода! Из гортани доносились всхлипы – будто оно стремилось откашляться и выплюнуть клокочущую мокроту.

У него лихорадка, оно умирает, подумала Юнис. А груди продолжали болеть, соски напряглись и чесались, как если бы она была кормящей матерью и видела сейчас свое дитя.

Она пыталась сообразить: может, выбежать из дома, позвать на помощь соседей? Может, вызвать «скорую»? Или полицию? Имелись также друзья и коллеги, которым всегда можно позвонить, и замужняя сестра в Брин-Маур… Но что я им скажу? Что это такое… пришелец, что ли?… Ее пронзала жалость к существу, так отчаянно боровшемуся за свою жизнь. И еще она поняла, что загадочное создание просто умирает с голоду и что никто в мире, кроме нее, не сможет его накормить.

Теперь оно открыло глаза. И Юнис увидела, что это очень красивые глаза – не важно, кому они принадлежат, животному или человеку. Большие, темные, наполненные слезами, они отливали агатовым блеском и так жалобно смотрели из-под низко нависшего костлявого лба. И она пробормотала, на сей раз уже вслух:

– Бедняжка!

И наконец поняла, что выбора у нее нет: она должна, просто обязана накормить беспомощное существо, которое внезапно свалилось ей на голову и требовало заботы. Она не может позволить ему умереть! Юнис бросилась за водой, принесла совсем немного, в стакане, и намочила губку. Получилось как нельзя лучше: инстинкт подсказал созданию (беззубому, с нежными розовыми деснами), что губку надо сосать. Затем Юнис намочила губку уже в молоке, вышло еще лучше.

– Не бойся, ты не умрешь, – шептала Юнис. – Я не дам тебе умереть!

Бешено впившись в губку, создание тихонько мяукало и постанывало, тоненькие паучьи ручки впились в руку Юнис. И Юнис снова с удвоенной остротой ощутила, что груди у нее разбухли от молока.

Час пролетел незаметно. Существо наконец насытилось и погрузилось в сон. Юнис окунала губку в молоко раз десять, если не больше. Дыхание у нее было частым и неровным, а кожа влажной и горела, как в лихорадке, как у странного существа. И еще она вдруг услышала собственный смех и голос:

– Я поступила правильно. Я точно это знаю!

В первый день Юнис решила оставить уснувшее существо на веранде, распахнув дверь на задний двор и заперев другую, ведущую в дом. Ровно в 8.20 она выехала на работу. Уйдет тем же путем, что и пришло. День выдался теплым и мягким для марта, на тротуаре таял снег – временная передышка после самой холодной и суровой на ее памяти зимы в Филадельфии. Хорошо хоть бедное создание не страдает сейчас от холода, подумала Юнис. Она была уверена, что когда вернется домой, его уже там не будет.

Кто бы мог представить тогда, что на протяжении нескольких последующих недель она сможет столь же успешно, как всегда, исполнять свои обязанности вице-проректора. Словно и не было в ее доме непрошеного визитера! Словно никто не вторгался в ее жизнь! Правда, во время долгого рабочего дня в Филадельфийской академии изящных искусств от внимания коллег не укрылось, что Юнис Пембертон несколько рассеянна. Во время встречи с проректором и другими представителями администрации она несколько раз вежливо переспрашивала: «Простите, что? Что вы сказали?».

А когда коллеги стали расспрашивать ее об отпуске, она отвечала: «Замечательно. Просто замечательно. Так красиво». И голос ее замирал, а вид был отсутствующим. Юнис вспоминала бескрайнее небо пустыни, Пирамид-Лейк и жалкие лачуги резервации племени пайютов, сувенирную лавку, где купила «ловушку для снов». Думала об индейце с конским хвостом и дерзкими глазами. Заходите еще, леди, о'кей?

В глубине души Юнис радовалась, что рабочий день затянулся и дел было невпроворот. В полпятого приехал профессор по истории искусств из Йеля, читать лекцию по иконографии Иеронима Босха. После лекции должен был состояться прием в его честь – на сей раз то был обед в доме президента академии. Присутствовать на нем, кроме почетного гостя, должны были избранные – представители администрации, несколько преподавателей, а также спонсоры. Юнис удалось ускользнуть только в половине одиннадцатого.

Вернувшись на Диланси-стрит, она с замиранием сердца поднялась на заднее крыльцо и увидела – с облегчением или разочарованием? – что кушетка пуста. Рядом, на полу, валялось испачканное одеяло, но странное создание исчезло. Как и предполагала Юнис, оно покинуло дом через заднюю дверь, тем же путем, что и появилось.

Юнис поспешно захлопнула дверь, повернула ключ, подергала, убедилась, что дверь надежно заперта.

Что это было за создание? Возможно, енот?… Страдавший какой-то формой чесотки, облысевший, преждевременно проснувшийся после зимней спячки? Отчаянно изголодавшийся? Юнис еще повезло, что не бешеный.

На вторую ночь Юнис тоже спала с «ловушкой для снов», подвешенной в изножье кровати. Она забыла, что эта вещица все еще там, и, только проваливаясь в сон, вдруг вспомнила, но была уже не в силах подняться и отвязать ее.

Даже если не верите, что-то непременно случится.

И снова сон был тяжким и беспокойным. Голова болела, сердце билось неровно и часто. Но вроде бы ничего не снилось – или все же снилось?… Кто-то или что-то находилось у нее в постели, под простынями и матрацем, там, где прежде ничего не могло быть. Чахлое недоразвитое создание с шишковатым лбом, острыми неровными зубами. Летучая мышь, и она нападала! Да, у нее были крылья, кожистые, с крупными прожилками, а рук не было вовсе – и летучая мышь, и в то же время человек. Юнис бешено замотала головой: Нет! нет! – но избавиться от отвратительного создания не удавалось. Оно… он уже прижимался к ее губам мокрым слюнявым ртом. И всем телом терся о ее груди, живот, бедра. Из паха выросла упругая на ощупь палочка – пенис, поняла Юнис. И к ее крайнему отвращению и страху, пенис стал быстро увеличиваться, точно резиновый шланг, в который накачивают воду. Нет! Оставь меня, уйди! Слепо расширив обезумевшие глаза, Юнис чувствовала, как создание пробирается у нее между ног, раздвигает ляжки; ощущала и пенис – он, словно живое существо, слепо тыкался в нее, ища отверстие, чтобы войти. Юнис закричала, но было уже поздно – чресла свело от острого сексуального ощущения. Она стонала и содрогалась и наконец сбросила с себя создание… Проснувшись, Юнис увидела, что его нет. Оно исчезло. Задыхаясь и ловя ртом воздух, она села в постели, зажала ладонями рот. Сердце билось так бешено, что, казалось, вот-вот разорвется.

Вокруг, на старинной кровати красного дерева, которую Юнис унаследовала от родителей, валялись скомканные влажные простыни. От них исходил острый запах гниющих персиков.

Теперь ты знаешь, все это тебе приснилось, теперь ты знаешь, какие бывают сны. Однако она вновь проснулась рано, на рассвете, и сон ее был неглубоким и беспокойным. Юнис поняла, что отвратительное создание, пробравшееся к ней в постель, не было сном.

Она слышала его. Существо расхаживало внизу, то повизгивая, то невнятно напевая что-то. Оно находилось на задней веранде или на кухне.

Юнис накинула халат и тихо спустилась вниз. Волосы липли ко лбу и шее; все тело покрывала тонкая кисло пахнущая пленка пота; нежную кожу на внутренней части бедер саднило. Да, так и есть, оно на кухне – именно оттуда доносятся странные звуки. Перед тем как распахнуть дверь, Юнис помедлила секунду, затем решительно вошла. Это мой дом, моя жизнь! Он пришел ко мне. Так чего мне бояться?

На этот раз Юнис хорошо рассмотрела создание и поняла: это все-таки человек. Пусть лицо похоже на мордочку летучей мыши, а тоненькие ручки по-обезьяньи длинные, но это, несомненно, человек. Мужчина.

Нет, совершенно очевидно, мужчина.

Юнис застигла его за распечатыванием пачки макарон. Он взобрался на кухонный буфет и умудрился открыть одно из отделений.

Они уставились друг на друга. Создание сидело сгорбившись, но Юнис видела, что ростом оно примерно с десяти-одиннадцатилетнего мальчика. Абсолютно голое, с резко выпирающими ребрами, грудь поднимается и опускается от частого дыхания. Голова непропорционально большая для таких узких плеч; ноги тощие и кривые – так бывает от недоедания. Кожа оливково-темная, с просвечивающей изнутри белизной и вся покрыта тоненькими, еле заметными черными волосками. Сморщенные гениталии болтаются между ног, напоминая очищенный от кожуры плод. Глаза сверкающие, испуганные, дерзкие.

Юнис произнесла как можно спокойнее:

– Бедняжка! Да ты совсем изголодался!

Ни разу в жизни Юнис не испытывала такой острой жалости и сострадания. Сидящее на буфете голое существо издало тоненький умоляющий стон, и она сразу почувствовала, как заболели груди и заныли соски, разрываемые стремлением накормить.

Но на сей раз Юнис накормила создание твердой пищей, так как выяснилось, что у него имеются зубы – пусть в зачаточном, рудиментарном состоянии, редкие и неровно сидящие в нежных деснах. Юнис завернула его в одеяло, нашла пару старых меховых шлепанцев – в самый раз для его ступней с шишковатыми пальцами; а затем усадила за стол в специальном детском стульчике (тут существо страшно разволновалось, видно, почувствовало себя плененным, загнанным в угол). Она начала кормить его с ложечки сваренными всмятку яйцами, мягким домашним сыром из баночки и мандаринами. Как он проголодался! И с каким наслаждением и благодарностью поглощал еду!… В глазах блестели слезы, он часто и быстро жевал и глотал, жевал и глотал. Юнис растрогалась и сама чуть не заплакала.

– Не бойся! Ничего плохого с тобой больше не случится. Обещаю. Клянусь жизнью.

Голос Юнис слегка дрожал от возбуждения, но произнесла она эти слова спокойно. Помогли приобретенные за долгие годы преподавательской работы выдержка и уверенность в себе.

Как и накануне, Юнис оставила существо спать на старой кушетке, на веранде, потому что оно вдруг отказалось заходить в дом, даже в гостиную не захотело зайти, а ведь там было так тепло. Осовевшее после сытной еды, оно сразу провалилось в сон и стало бескостным с виду и очень похожим на человеческого младенца. Юнис отнесла его на веранду и осторожно опустила на кушетку. Много лет назад, еще девочкой, она любила сидеть на этой кушетке и читать свои бесчисленные книги. Если бы ей тогда сказали, что у нее появится такой гость, ни за что бы не поверила. Даже представить не смогла бы, что в один прекрасный день непонятное существо мужского пола будет спать на этой самой кушетке! Вот оно лежит, свернувшись под одеялом, подтянув колени к подбородку, и спит невинным и крепким сном младенца. Юнис довольно долго просидела рядом, положив ладонь на лобик создания – он казался таким горячим, точно в лихорадке. А может, это она была в лихорадке?…

Обещаю. Клянусь жизнью.

Зачастую, вернувшись с работы, Юнис обнаруживала, что его нигде нет. Она одиноко бродила по опустевшему дому, окликая: «Где ты? Ты спрятался, да?» И старалась ничем не выдать тревоги и разочарования. Скрыть свою беспомощность, такую женскую по своей природе. Имени у создания не было, и она называла его просто ты. А думала о нем: он, его.

На кухне она замечала следы трапезы, потому что постепенно он привык есть самостоятельно, хотя и страшно неряшливо: на полу мог валяться кружок неровно обгрызенного сыра, кусок банана (он так и не научился очищать бананы, хотя Юнис много раз показывала, как это делать). Нет, он засовывал чуть ли не весь банан в рот, чавкал, жевал, давился им. Юнис никак не удавалось заманить его в ванную комнату – звук бегущей из крана воды, возможно, даже запах воды, а также замкнутое пространство маленького помещения приводили его в панику, но ей казалось, что пахнуть в доме стало меньше. Или она просто перестала замечать характерный запах?

(Хотя однажды в академии в кабинет к Юнис вошел коллега и стал настороженно принюхиваться и оглядываться – неужели она не чувствует, как здесь странно пахнет? Не прерывая беседы, Юнис поднялась из-за стола, распахнула окно, и неприятный запах исчез. Или ей просто показалось, что исчез?)