Текст книги "Новые центурионы"

Гус решил не отставать и, нащупав в кармане монету в двадцать пять центов, приблизился к сверкающей машине, отбрасывавшей на напряженное лицо Андерсона зелено-голубые блики.

– Ну и толпа, – сказал Гус, делая вид, что выбирает мелодию. Он обратил внимание, что губы его немеют, голова кружится, как в легком бреду, а музыка заставляет быстро биться сердце. Потом опустошил бокал, который держал в руке.

– Не очень-то налегай на выпивку, – зашептал Андерсон. – Если мы намерены здесь делать дело, ты обязан быть трезв.

Он выбрал мелодию, ударил по кнопке и притворился, что выбирает еще одну.

– Когда выглядишь так же, как эти пьянчужки, лучше работается, – сказал Гус и подивился сам себе: никогда прежде он сержантам не перечил, меньше всех – Андерсону, того он просто побаивался.

– Кончай пить, – сказал Андерсон. – Смотри не переусердствуй, иначе начнут на тебя коситься.

– Ладно, – сказал Гус. – Вместе сядем?

– Пока что нет, – ответил тот. – Прямо передо мной за столиком сидят две дамочки. Шлюхи, по-моему, но не уверен. Получить предложение от проститутки делу не помешает. Если и с этим сладим, они нам пригодятся, чтобы представить нас по высшему разряду на попойке там, наверху. А как возьмем то местечко, и их повяжем.

– Отличный план, – сказал Гус и глупо икнул.

– Чтобы не объявлять об этом во всеуслышание, достаточно потише говорить.

– Прости, – сказал Гус и снова икнул.

– Иди к стойке и следи за мной. Если у меня с теми бабами не выгорит, прогуляешься до их столика и постараешься приколоть. А будешь иметь успех, я и сам себя туда еще разок приглашу.

– Ладно, – сказал Гус, и Андерсон запустил свою последнюю мелодию. Гул голосов в баре грозил заглушить автомат, грозил до того мгновения, пока Гусу не заложило уши и он не понял, что гул большей частью сидит у него в голове; он вспомнил о летящем «кадиллаке» и снова ужаснулся, силясь выбросить его из головы заодно с гулом.

– Сейчас же возвращайся к своему столу, – зашипел Андерсон. – Мы и так уже торчим здесь слишком долго.

– А разве мне не нужно проиграть какую-нибудь запись? Я вроде для того сюда и пришел, – сказал Гус, тыча пальцем в сверкающую машину.

– Ах, да, – согласился Андерсон. – Сперва что-нибудь проиграй.

– Ладно, – сказал Гус и опять икнул.

– И не особо налегай на выпивку, – повторил Андерсон, зашагав обратно к своему столику.

Обнаружив, что расплывчатые надписи тяжело поддаются прочтению, Гус просто ткнул в три кнопки на машинной панели. Зазвучавший «хард-рок» пришелся ему по душе. Щелкая пальцами и поводя плечами, он вернулся к стойке и тут же заказал еще виски с содовой, но пил теперь украдкой в надежде, что не заметит Андерсон. Затем он попросил повторить и продрался сквозь толпу к двум женщинам, сидящим за столом. И впрямь на проституток смахивают, подумал он и встал перед их столом, притопывая ногой в такт музыке.

Та, что была помладше, пухленькая брюнетка с посеребренными волосами и в узком, как чулок, золотистом платье, мгновенно ему улыбнулась. Попивая из стакана, он одарил обеих плотоядным взглядом, уверенный, что без ответа он не останется, потом быстро посмотрел на Андерсона, свирепо и мрачно следящего за ним поверх своего бокала, – посмотрел и едва не расхохотался, ибо давно уже не был так счастлив, как сейчас. Он радостно пьянел и знал, что пьянеет. Однако его восприимчивость и чувствительность сделались лишь острее, решил Гус, он видел все как бы в перспективе, ну а жизнь, великий Боже, жизнь – прекрасна! Он с вожделением покосился на толстуху с обесцвеченными волосами, которой было никак не меньше пятидесяти пяти, и та подмигнула ему голубым глазом алкоголички. Не профи, догадался Гус, дилетантка, сопровождающая ту, что посвежее. Если подвернется случай, она, конечно, в стороне не останется, только кому охота платить за старую каргу?

– Един, как перст? – произнесла карга, с трудом ворочая языком и глотая звуки. Гус стоял перед ними, покачиваясь и дергаясь под музыку, перешедшую теперь в крешендо из барабанов и электрогитары, и с каждой минутой ему делалось все веселее.

– Покуда есть музыка, выпивка и любовь, никто не одинок, – сказал Гус и выпил за здоровье каждой из них в отдельности, опрокинув в глотку виски с содовой и думая о том, как это чертовски элегантно и эффектно у него все выходит…

– Ну так присядь и порасскажи мне что-нибудь еще, коли ты такой смышленый мизинец, – предложила старая блондинка и указала на свободный стул.

– А могу я вас, девочки, угостить парой глоточков? – спросил Гус, облокотившись на стол и думая о том, что моложавая не так уж и дурна, кабы еще не свернутый на сторону нос да не эти пушистые брови, начинавшиеся, казалось, из самой бесконечности и туда же, в бесконечность, уползавшие. Зато груди размеров просто чудовищных. Он откровенно уставился на них, потом швырнул ей в лицо порочную улыбку и щелкнул пальцами, призывая официантку, только что поднесшую Андерсону новый коктейль.

Обе женщины заказали по «манхэттену», Гус – виски с содовой, обратив внимание на то, что Андерсон выглядит злее обычного. Шеф его успел прикончить два бокала за то время, что толстая блондинка рассказывала Гусу длиннющий непристойный анекдот про маленького еврея и верблюда с голубыми глазами, и хоть Гус так и не распознал, в чем там соль, хохотал во все горло, а когда наконец успокоился, блондинка сказала:

– Мы даже не перезнакомились. Меня звать Флаффи Ларго. Можно просто – Пушок. А это Поппи Ла Фардж.

– Разрешите представиться: Лэнс Джеффри Сэвидж, или Джеффри Беспощадное Копье, – сказал Гус, шатко поднявшись и поклонившись хихикающим дамочкам.

– Ну разве он не прелесть, этот маленький какунчик? – спросила Флаффи у Поппи.

– А где ты работаешь, Лэнс-Копье? – поинтересовалась Поппи, уложив кисть на предплечье и подавшись телом вперед, а заодно обнажив еще полдюйма глубокой расселины, расколовшей надвое ее увесистое богатство.

– На фабрике по разделыванию дынек, – ответил Гус, не спуская глаз с ее груди. – То бишь на фабрике одежды, – добавил он и посмотрел на них, дабы удостовериться, что шутка ими схвачена.

– Дынек, – повторила Флаффи и разразилась пронзительным квакающим смехом, который завершился мощным полухрапом-полувсхлипом.

Чертовски здорово, думал Гус. До чего же здорово, черт возьми! Как только ему удается сегодня выдумывать такие лихие штуковины, ну прямо хоть в кино снимай! Тут он повернулся к Андерсону, расплачивавшемуся за новый коктейль, и сказал женщинам:

– Эй, видите вон того парня?

– Этот ублюдок только что пытался нас подцепить, – сказала Флаффи, почесывая широченный живот и подтягивая соскользнувшую с плеча на дряблый розовый бицепс бретельку лифа.

– Мой знакомый, – сказал Гус. – Пригласим его сюда?

– Ты его знаешь? – спросила Поппи. – По мне, так он вылитый легавый.

– Ха-ха-ха, – ответил Гус. – Легавый! Я знаю этого сосунка целых пять лет. Раньше он владел собственной сетью бензоколонок, но так опостылел своей старухе, что та с ним развелась, и теперь он упал в цене втрое. Но на хлеб-то ему всегда хватит.

– А как с хлебом у тебя, Лэнс? – внезапно спросила Флаффи.

– Каких-нибудь семьдесят пять долларов, – сказал Гус. – Пойдет?

– Ну… – улыбнулась Флаффи. – Как закроется этот бордель, мы думаем устроить тебе славное представление, а за все славное да хорошее нужно расплачиваться звонкой монетой, это же естественно.

– Флаффи, какие платья ты предпочитаешь? – спросил Гус, гулять так гулять! – У меня в машине есть кое-что из наших новейших моделей, хочу, чтобы куколки вроде вас обрядились во что-нибудь стоящее.

– Нет, правда? – спросила Поппи, улыбка с трудом умещалась на ее физиономии. – А есть у тебя что-нибудь четырнадцатого размера?

– Само собой, малышка, – ответил Гус.

– А двадцать два с половиной? – загорелась Флаффи. – Мое старое зеленое тряпье уже разваливается на части.

– Само собой, Флаффи, – сказал Гус и почувствовал досаду: его нижняя челюсть, губы и язык совершенно онемели.

– Слушай, Лэнс, – сказала Поппи, придвигаясь вместе со стулом к нему поближе. – Обычно мы ни с кем не ложимся меньше чем за сотню в ночь. Но, может, за те платья я бы решилась удружить тебе, ну, скажем, за пятьдесят хрустящих, и, может, за оставшиеся двадцать пять нам удалось бы уговорить и Флаффи поработать. Что скажешь, Флафф? Больно хорош этот чертенок.

– Прелесть, а не какунчик, – сказала та. – Я согласна.

– Вот и отлично, куколки, – сказал Гус, кожей чуя, как свирепо таращится на них сквозь дымную темень Андерсон. Тем не менее Гус поднял три пальца, подзывая официантку.

– Почему бы нам сразу и не начать? – спросила Поппи. – Времени уже почти час.

– Рановато еще, – ответил Гус. – Я слышал, они тут крутятся и после закрытия. Как вам такая идея: после двух идем наверх, выпьем немного, повеселимся, а потом можем отправиться в мотель, ну как?

– Джордж дерет наверху втридорога, – сказала Поппи. – А у тебя всего-то семьдесят пять долларов, они нам нужнее, чем Джорджу.

– Послушайте, – заворчал Гус, на мгновение запнувшись и глядя с жалостью на обреченную муху, барахтавшуюся в круглой лужице на грязном столе. – Есть план. Приглашаем того парня, ну, моего знакомого, и, как закроется бар, берем его с собой наверх к Джорджу. А там просаживаем все его денежки. У него их куры не клюют. Ну а после того, как всласть напьемся, пускаем его под откос и втроем спешим в постельку. Покамест я для нее не созрел, для постельки, мне еще веселиться и веселиться.

– Я вижу, ты не знаешь, что такое веселье, какунчик, – сказала Флаффи, короткопалой розовой рукой стиснув ему бедро и тяжело навалившись на Гуса в попытке чмокнуть его в щечку губами, похожими на спущенную камеру от колесной покрышки.

– Прекрати, Флаффи, – сказала Поппи. – Ради Бога, не хватает только, чтобы тебя сунули в каталажку протрезветь. Как нам тогда быть?

– Она не пьяна, – сказал вдребезги пьяный Гус. Не выдержав нагрузки, локоть его соскользнул со стола из-под массивного тела Флаффи.

– Лучше уйти отсюда и отправиться в мотель сейчас же, – сказала Поппи. – Когда вас повяжут как последних алкашей, от всей нашей сделки останется кучка дерьма.

– Обожди чуток, – сказал Гус и помахал рукой в ту сторону, где, по его расчетам, должен был находиться Андерсон.

– Не хотим мы этого типа, – сказала Поппи.

– Заткнись, Поппи, – сказал Гус.

– Заткнись, Поппи, – сказала Флаффи. – Больше людей – трах веселей, – срифмовала она.

– Считай, что я взяла тебя с собой в последний раз, Флаффи, – сказала Поппи и щедро отпила из своего стакана.

– Ты звал меня? – спросил Андерсон, Гус поднял голову и увидел над собой красные глаза сержанта.

– Да, конечно, – пробормотал Гус. – Присаживайся… Чонси. Девочки, это вот Чонси Дангхилл[37]37
  Dunghill (англ.) – кучка дерьма


[Закрыть], мой старый приятель. Чонси, знакомься: Флаффи и Поппи, мои новые приятельницы.

Гус поднял бокал с виски, приветствуя всех троих, и сделал большой глоток, однако вкуса почти не разобрал.

– Очень приятно, – с неловкой чопорностью произнес Андерсон, и Гус покосился на сержанта, вспомнив слова Бонелли: хреновей работника по барам, чем Андерсон, не найти, этот трезвенник пьянеет с двух бокалов, да и то пьет лишь тогда, когда этого требует долг. Гус ухмыльнулся и перегнулся через стол, разглядывая, как заливает начальственные глаза «фирменный» андерсеновский гнев.

– Старина Чонси должен нас догнать, – сказал Гус, – если, конечно, он хочет после двух подняться с нами в личный бар Джорджа и пропустить там по паре рюмочек.

– Дерьмо, – сказала Поппи.

– Личный бар? – переспросил Андерсон, бросая на Гуса хитрый взгляд и пощипывая редкие усики.

– Вот именно, нас отведут наверх девочки. Они знают этого Джорджа, у него первоклассный притончик, действующий после отбоя, и, если уж ты согласен оплатить нам всю выпивку, можешь присоединяться, верно, девочки?

– Прав-ффф-да, – сказала Флаффи и чмокнула Гуса, ткнувшись ему в щеку, отчего его едва не передернуло; несмотря на выпитое спиртное, при мысли о болезнях, которыми могут наградить его губы проститутки, он содрогнулся. Украдкой плеснул немного виски на руку и, чтобы убить всех микробов, смазал им влажный след. – Так ты заказываешь выпивку, а, Чонси? – спросила Флаффи с вызовом в голосе, буравя Андерсона глазами, все равно как боксер своего противника.

– Четыре бокала, – обратился тот к официантке.

– Для себя два, – сказал Гус.

– Что?

– Ты должен догонять.

– Так что же? – спросила скучающая официантка, все еще колеблясь и не зная, кому повиноваться.

– Или ты нас догоняешь, или мы не берем тебя наверх, – сказал Гус.

– Принесите мне два дайкири, – сказал Андерсон, не сводя с Гуса ненавидящих глаз, а тот безостановочно хихикал, пока Флаффи специально для шефа повторяла анекдот про еврея и голубоокого верблюда.

– Пей до дна, – приказал Гус Андерсону, когда дайкири прибыли.

– Выпью так, как мне нравится, – сказал Андерсон.

– Пей до дна, мадь д-д-вою, – скомандовала Флаффи, и багровые мешки у нее под глазами угрожающе набухли. Когда Андерсон отставил в сторону первый бокал, Гус зааплодировал и слабо улыбнулся Поппи. Та курила и поглаживала свой стакан.

Гус со старательным вожделением поглядел на ее выпуклые груди и рассказал Флаффи анекдот про «девицу из стриптиза с одной титькой», только концовку он позабыл и смолк где-то на середине. Флаффи заквакала, всхрапнула-всхлипнула и заявила, что смешнее ничего вовек не слыхала.

Прикончив второй бокал, Андерсон подал знак поднести еще пять и теперь радостно скалился, допытываясь у Поппи, не работала ли та когда-нибудь танцовщицей: у нее за-ме-чательные ноги.

– Пей до дна, – сказал Андерсон, когда прибыла выпивка.

– Мадь д-д-вою, – сказала Флаффи и разразилась кудахтаньем, больно столкнувшись с Гусом лбами.

– Полный порядок, – сказал Андерсон, осушив бокал, и тут же взялся за новый. – Я догоняю, Поппи.

– Это до добра не доведет, – захныкала та. – На этой работе нельзя напиваться, Флаффи.

– А я и не пьяна. Пьян Лэнс, – сказала Флаффи. – Да и Чонси тоже.

– Красивая ты девушка, Поппи, ей-Богу, что думаю, то и говорю, – сказал Андерсон, а Гус заорал:

– Оооооох, Чонси, кончай, ты меня убиваешь, – и в каком-то диком и бесконечном приступе веселья принялся ржать, рискуя подавиться собственным смехом. Придя в себя, он обнаружил, что над ним хохочет весь бар, и это, в свой черед, заставило его зайтись смехом пуще прежнего. Он остановился лишь тогда, когда Флаффи сграбастала его в свои пышные объятия, назвала какунчиком и поцеловала взасос. Съежившись в ужасе, он подумал: небось за этот вечер она успела обойти весь мир. Он глотнул в спешке из стакана, яростно прополоскан рот и потянулся за следующим.

– Хорош пить, – сердито пробормотал Андерсон.

– Ты, Чонси, лучше за собой смотри, – сказал Гус, стараясь не думать о том, как используют проститутки свои губы. Его тошнило.

– Всем нам хорош пить, – сказала Поппи. – Я уж чувствую, что-нибудь точно стрясется.

– Нет, ты и вправду милая девушка, – сказал Андерсон и выплеснул полстакана на ее золотистую сумочку.

– Шобла пьяных скотов, мать вашу… – сказала Поппи.

– Сожалею, Поппи, – сказал Андерсон. – В самом деле.

Андерсон допил бокал и, хотя Поппи к своему даже не прикоснулась, заказал еще раз по кругу. В конце концов он проглотил свой стакан и, подзадориваемый Флаффи, опрокинул в себя еще и два «манхэттена» Поппи. У Гуса раскалывалась голова, тошнота не проходила. Он припомнил, что однажды подслушал какую-то шлюху в «вагончике», признавшуюся, что как-то за вечер она отфранцузила целых двадцать два раза. Он поглядел на лобызавшие его губы Флаффи. Потом прополоскал рот виски, отпихивая Флаффи всякий раз, как та склонялась над ним и стискивала ему бедро. Теперь его бесило все, что ни делалось, а ведь каких-нибудь пару минут назад он был счастлив… Свирепо уставившись на редкие усики Андерсона, он думал: ну что за убогий сукин сын!

– Сейчас мне не слишком-то здорово, Поппи, – сказал тот, похлопывая девицу по руке и травя байки про то, что за прошлый год бизнес явно не удался и принес ему каких-то жалких пятьдесят тысяч доходу. Поппи глядела на него, не особенно веря.

– Давайте-ка выметаться отсюда, – сказала она. – Ты ходить-то еще можешь, а, Флаффи?

– Я могу танцевать, – прорычала Флаффи, голова ее, казалось, все глубже и глубже погружается в бездну рыхлого тела, грозя окончательно в ней утонуть.

– Меня начинает мутить, – сказал Андерсон.

– Ну-ка поцелуй этого сукина сына, – шепнул вдруг Гус в ухо Флаффи.

– Чего? – переспросила та и слизнула упрямую капельку подозрительной влаги, зависшую на кончике носа.

– Сграбастай ублюдка так же, как проделала это со мной, и ублажи его мощным стопроцентным сопливым засосом, да так, чтобы ни я, ни ты, ни тем более он – никто не сомневался, что твой старый язычок не промахнулся.

– Да мне он вовсе даже не нравится, этот засранец, – прошептала Флаффи в ответ.

– После я отблагодарю тебя лишней пятеркой, – так же шепотом сказал Гус.

– Лан-н-но, – согласилась Флаффи и потянулась через весь стол. Не обращая внимания на задетый ею стакан, который упал на пол и разбился, она зажала в тиски руки изумленного Андерсона и впилась ему в губы, не выпуска» до тех пор, пока тому, согнувшись в каком-то дурном подобии рычага, не удалось вырваться и отбросить ее на стул. Звук был такой, будто упала в воду бетонная свая: бултых!!!

– Зачем ты это сделана? – прошипел Андерсон, с трудом ловя воздух.

– А з'тем, что я люблю тебя, засранца, – ответила Флаффи и стащила кружку пива у спешащей к соседнему столику официантки прямо с подноса. Воткнув подбородок в пену, она сказала: – Смотрите на меня, я – козленок.

Андерсон оплатил пиво и всучил рассерженной официантке два доллара на чай.

– Ну-ка, Флаффи, подъем, – сказала Поппи, когда официантка ушла, – пошли в уборную, помоем твою проклятую рожу, а после цепляем Лэнса и сразу отправляемся в мотель. Ты понял, Лэнс?

– Конечно, конечно, Поппи, как скажешь, – ответил Гус, усмехаясь в лицо оскорбленному Андерсону и ощущая новый прилив счастья.

Когда те отошли, сержант накренился вперед, едва при этом не упав на грязный пол, и с мукой поглядел на Гуса:

– Плибсли, мы слишком-очень-чертовски пьяны, чтобы делать нашу работу. Ты это хоть понимаешь?

– Мы не пьяны, сержант. Пьян ты, – сказал Гус.

– Меня мутит, Плибсли, – взмолился Андерсон, словно оправдываясь.

– А знаешь, сержант, что рассказала мне Флаффи? – спросил Гус. – Она рассказала мне, что день напролет потеет в публичном доме, выдувая там свою норму. А норма выдува у нее – двадцать два шланга.

– Она… это правда? – спросил Андерсон, прижимая ладонь ко рту.

– Сказала, что дает кому попало и где попало, а то и французит, запросто, без лишних разговоров, потому как с трахом хлопот куда больше, так что она, если какому парню охота, лучше уж поиграет с ним в старый добрый парашют.

– Не рассказывай мне это, Плибсли, – сказал Андерсон. – Я сейчас, Плибсли, рыгну.

– Сожалею, сержант, что она тебя поцеловала, – продолжал Гус, – сожалею, потому что как раз в эту самую минуту чертовы сперматозоиды, скорее всего, кишат в твоей чертовой онанирующей глотке и хлещут хвостиками по твоим чертовым онанирующим гландам.

Андерсон выругался, направился боком к выходу, споткнулся и выронил наручники, лязгнувшие сталью об пол. Гус осторожно нагнулся, поднял наручники и запетлял мимо столиков вслед за Андерсоном. Ругань Поппи, обнаружившей, что столик пуст, была слышна даже на тротуаре. Гус пересек улицу, тщательно держась волнистой белой линии. До темной автостоянки, казалось, было не меньше мили. Пройдя ее, эту «милю», Гус нашел Андерсона выворачивающимся наизнанку перед своей машиной. Бонелли нежно глядел на Гуса.

– Что там у вас стряслось?

– Так, выпили с парочкой шлюх.

– И что же, они не клюнули? Никаких предложений?

– Клюнули. Да только слишком многое сейчас нас связывает. Арестовать их – я бы не вынес этого.

– Ты напоил Андерсона до поросячьего визга, малыш. Вид у него такой, будто он только из-под стола, – усмехнулся Бонелли.

– Из-под стола с онанирующими ножками. Я ведь и в самом деле, Сэл, его напоил, – скрипнул горлом Гус.

– Ты-то как?

– Тошнит.

– Держись, – сказал Бонелли, бросив большую волосатую руку на Гусово плечо и похлопав его по щеке. – Давай-ка, сынок, угостим тебя чашечкой кофе.

15. Зачатие

Перевод в участок на Семьдесят седьмую улицу оказался ударом, деморализовавшим Роя. Даже теперь, отслужив в этом округе четыре недели, он все не мог поверить, что с ним и вправду так поступили. Ему было известно, что большинство из его сотоварищей по академии получали новые назначения в три разных округа, третьего он как раз и надеялся избежать. В конце концов, в Центральном дивизионе он был на хорошем счету, а перед тем успел поработать на Ньютон-стрит, так что даже в кошмарном сне не мог себе представить, что ему придется трудиться еще в одном «черном» округе. Хотя, с другой стороны, ему следовало предвидеть такой поворот событий. Все, что ни делалось в Главном управлении, было бессмыслицей, лишенной всяческой логики, к тому же никто из старших офицерских чинов не брал на себя труд принимать в расчет такие неуловимые, нематериальные и неосязаемые вещи, как моральное состояние подчиненных. Да и к чему оно им, если главное – сноровка и эффективность, коль скоро эти самые сноровку и эффективность только и ценит общественное мнение. Но Боже правый, думал Рой, Семьдесят седьмой дивизион! Пятьдесят девятый микрорайон и Авалон, Слосон и Бродвей, Девяносто вторая и Бич, Сто третья – чего здесь, в сущности, только нет! Еще одна Ньютон-стрит, но в десять раз раздавшаяся в масштабе, сплошное насилие и преступность, из которых он, Рой, ежевечерне выбирался, лишь отыскав брод в потоках крови.

Магазины, офисы и даже церкви походили здесь, скорее, на крепости. Решетки и цепи защищали окна и двери, а во время мессы в церквах можно было видеть нанятых охранников в униформе. Нет, это невозможно.

– За работу, – сказал лейтенант Финн, обращаясь к полицейским ночной смены. Немногословный, с меланхолическим лицом и двадцатилетним стажем, Финн казался Рою вполне подходящим для должности дежурного офицера. Впрочем, в этом округе, в этом адовом котле, сторонник строгой дисциплины в конце концов довел бы дело до всеобщего мятежа.

Рой нацепил фуражку, сунул фонарик в специальный карман и собрал свои бумаги. Из всего сказанного на перекличке он не уловил ни слова. Теперь это с ним часто случалось. Как-нибудь он пропустит мимо ушей и нечто важное. Хотя бы время от времени, но им, должно быть, говорят и что-то важное, подумал он.

Спускаться по лестнице вместе с Рольфом, своим напарником, он не стал. Чужой смех и чужие голоса раздражали его без всякой очевидной причины. Пропитавшаяся потом форма, прилипнув к телу, саднила кожу и давила тяжестью на плечи, словно синяя тесная шкура. Волоча ноги, Рой лениво дотащился до машины, радуясь тому, что настала очередь Рольфа садиться за руль. Сам он выжат как лимон, ни сил, ни энергии, ни желания. А эта ночка еще задаст им сегодня жару.

Он машинально вписал в вахтенный журнал их имена, сделал еще кое-какие пометки и захлопнул блокнот. Рольф вырулил со стоянки, и Рой поправил «форточку», чтобы в салон хоть немного попадал легкий освежающий ветерок.

– Чем бы ты хотел сегодня заняться? – спросил Рольф, юный улыбчивый экс-моряк, отслуживший в полиции не больше года и еще не избавившийся от буйного азарта, что Рою, естественно, лишь досаждало.

– Все равно, – сказал он, закуривая и снова прикрывая «форточку». Вкус у сигареты был отвратительный.

– Прошвырнемся по Пятьдесят девятой и Авалону? – спросил напарник. – Не очень-то много в последнее время мы уделяли внимания толкачам пилюль.

– О'кей, – вздохнул Рой. Только бы перетерпеть эту ночь, а там – три выходных. Он стал думать об Элис, полногрудой добродушной сиделке; вот уже полгода наблюдал он за тем, как выходит она из своего дома, расположенного через дорогу, напротив его собственного, и вот уже полгода тем и ограничивался – до прошлой недели, – вполне удовлетворенный близостью с хорошенькой хрупкой Дженни, стенографисткой, живущей еще ближе – напротив по коридору. Дженни устраивала его во всех отношениях: доступна, удобна, ежечасно жаждет любви, порой – жаждет чересчур. Она не оставляла его в покое тогда даже, когда он, изнуренный и обессиленный, возвращался домой, отработав сверхурочно на службе, после чего любому здравомыслящему человеку полагается первым делом хорошенько выспаться. Обычно он, едва доковыляв до своей квартирки, тихонько запирал дверь, но не успевал облачиться в пижаму, как Дженни, подслушав его приход и воспользовавшись ключом, которым он лично никогда ее не снабжал, оказывалась в его спальне. Словно спиной почуяв в безмолвной комнате ее присутствие, он резко оборачивался, и она тут же разражалась судорожным хихиканьем. Дженни боялась его как черта. Она была уже в ночной сорочке – девчонка, не очень удачно сложенная, слишком худая, зато самозабвенная и ненасытная в страсти своей, в своем вожделении. Что бы там Дженни ни говорила, а он знал: были у нее и другие мужчины, да только на это ему было ровным счетом наплевать, ее и так было для него слишком много, но теперь, когда он повстречал Элис – спеленькую (кровь с молоком), чистенькую и словно накрахмаленную Элис – и в одну прекрасную ночь на прошлой неделе счастливо насладился ее податливой нежностью, – теперь уж он наверняка охладит пыл Дженни.

– Похоже, толпа сегодня что надо, – сказал Рольф.

Рой предпочел бы, чтобы напарник молчал, когда сам он думает об Элис. Об Элис и ее бюсте, будто слепленном из плодоносья зрелости, овальной зрелости двух тыкв, рожденных щедростью природы. Загадку их готов он постигать часами – в волнении и изумлении. Если Дженни – пара лихорадочно блестящих глаз, то Элис – пара миротворящих свершений плоти, Элис – это ее грудь. Интересно, подумал он, есть ли на свете женщина, о которой он мог бы думать целиком, видеть в ней личность! О Дороти он больше не вспоминал. Но тут вдруг явственно осознал, что как о личности не думал вообще ни о ком. Карл – это рот, открытый рот, непрестанно его критикующий. Отец – пара глаз, не пожирающих его, как глаза той же Дженни, но глаз молящих, скорбных, упрашивающих его подчиниться собственной – и Карла – удушающей тирании. «Кабы я мог только сменить табличку „Фелер и сын“ на „Фелер и сыновья“… – взывал к нему отец. – Ох, Рой, да за одно это я готов заплатить любую цену».

Мысли Роя обратились к матери – пара рук, молитвенно сложенных рук, влажных рук, рук говорящих и умоляющих: «Рой, Рой, мы больше тебя не увидим, когда же ты уедешь из того города и вернешься в родной дом? Рой!»

Потом он подумал о Бекки, и сердце его учащенно забилось. О ней он может размышлять целиком, как о личности. Он увидел ее бегущей стремглав ему навстречу, счастливой оттого, что он пришел. И недели не проходило, чтобы он ее не навестил, к черту Дороти и ее жениха-подкаблучника! – он не пропустит ни одного уик-энда, чтобы не повидать свою Бекки. Никогда. Он будет носить ей подарки, тратиться, сколько пожелает, а они пусть отправляются к дьяволу!

Несмотря на то что вызовов по Семьдесят седьмому было предостаточно, вечер тянулся медленно. Из страха накликать беду он не решался запросить у оператора код номер семь: вдруг вместо обеденного перерыва их наградят вызовом. В желудке урчало. Сегодня без ленча было никак нельзя.

– Запроси семерку, – сказал Рольф.

– Двенадцать-А-Пять запрашивает код номер семь, находимся близ участка, – произнес Рой, жалея, что не захватил с собой чего-либо более привлекательного, чем сандвич с сыром. До получки оставалось всего ничего, стало быть, наступившее безденежье не позволяло раскошеливаться на обед. Плохо, что на Семьдесят седьмой так мало «кормушек». Давно уже прошли те времена, когда он считал бесплатную закуску чем-то «непрофессиональным» и зазорным для полицейского. Так питаются все, и владельцы ресторанов не протестуют. Когда бы им не хотелось видеть у себя в заведении полицейских, они бы вели себя иначе. Да только у них с Рольфом в этом районе все равно нет такого местечка, где бы их накормили хотя б со скидкой, если уж не задарма.

– Двенадцать-А-Пять, продолжайте патрулирование, – сказал оператор, – и примите вызов: ищите женщину, источник неприятностей неизвестен, восточная сторона Девяносто второй улицы, одиннадцать-ноль-четыре, код номер два.

Рой ответил в микрофон и повернулся к Рольфу:

– Паскудство! Я подыхаю с голоду.

– Ненавижу эти вызовы к «неизвестному источнику», – сказал тот. – Вечно дергаюсь из-за них. Люблю знать заранее, что меня ждет.

– Проклятые джунгли, – сказал Рой, выбросив окурок в окно. – Вовремя не освободишься, не пожрешь, когда хочешь, да еще по пятнадцать радиовызовов за ночь. Надо срочно переводиться.

– Ты на самом деле так считаешь? – спросил Рольф, удивленно взглянув на напарника. – А мне тут нравится. Время летит. Мы настолько заняты, что, когда кончается смена, мне кажется, будто я только на нее заступил. Вся эта кутерьма меня здорово захватывает.

– Не кутерьма, а кучка дерьма. Вопрос лишь в том, когда научишься через нее перешагивать, – сказал Рой. – Здесь сверни налево. Вот она, Девяносто вторая.

У соседнего с одиннадцать-ноль-четыре дома в переднем дворике стояла женщина в белой чистенькой шляпке без полей. Рольф остановил машину, и не успели они из нее выйти, как та взволнованно замахала им рукой.

– Добрый вечер, – сказал Рольф, когда они подошли к ней, на ходу надевая фуражки.

– Это я звонила в полицию, – зашептала она. – В том вон доме живет женщина, которая все время ужасно пьяненькая. У нее еще ребеночек, недавно родила, да не доносила, так что он из тех, значит, из недоносочков, такой вот крошечный клопик, а она, значит, вечно пьяненькая, особенно тогда, когда муж на работе, как сегодня.

– Она что, вас беспокоит? – спросил Рой.

– Не она, мистер из полиции, ребеночек, – сказала женщина, сложив руки на обширном животе и не переставая поглядывать на дом. – В прошлую неделю она выронила его на землю. На моих глазах выронила. Но мой муж говорит: мол, не наше дело, да только сегодня бродила она, значит, у крыльца, бродила да пошатывалась, а ребеночек опять при ней, а потом едва с крыльца с того не загудела, и я сказала мужу, что звоню в полицию, да так и поступила.

– Ну хорошо, мы сейчас пойдем и поговорим с ней, – сказал Рой и зашагал к одноэтажному каркасному домику, окруженному прогнившим частоколом.

Осторожно поднявшись по шатким ступеням на крыльцо, Рой по привычке встал по одну сторону дверного проема, Рольф – по другую. Он же и постучал. Послышалось шарканье ног, потом какой-то грохот. Они снова постучали в дверь. Ждать пришлось довольно долго, затем на пороге появилась женщина с сальными завитками волос и уставилась на них мутными глазками.