Текст книги "Убийца в толпе. Шиллинг на свечи. Дело о похищении Бетти Кейн"

Глава двадцать первая

Через три дня Роберт заехал за матерью и дочерью Шарп, чтобы везти их в Нортон. У входной двери стояли две огромные кадки с желтофиолями, а темная передняя дома Фрэнчайз была убрана цветами, как церковь перед свадебной церемонией.

– Невил! – сказала Марион, указывая на это цветочное великолепие. – Он заявил, что дом сегодня должен иметь праздничный вид.

– Жаль, что не я об этом подумал.

– После того, что вы испытали за последние несколько дней, я удивляюсь, что вы вообще еще можете думать. Если бы не вы – не до веселья нам было бы сегодня!

– Тут следует благодарить человека по фамилии Белл.

– Белл?

– Александр Белл. Он изобрел телефон. Мы бы пропали без этого изобретения! Кевин со своим служащим у себя в конторе, я в его лондонской квартире, Алек Рамсден и трое его ребят у Алека в конторе – все мы только и делали, что звонили. На телефонах висело семь человек.

– Бедный Роберт!

– Поначалу нам было весело. Мы знали, что идем по верному пути, и охотничий азарт одолевал нас. Но когда мы выяснили, что ни один из Чэдуиков, имеющихся в телефонной книге, не имеет никакого отношения к Чэдуику, который двадцать девятого марта уезжал в Копенгаген, мы немного остыли… Правда, нам удалось установить, что из Ларборо двадцать седьмого марта были заказаны два билета на самолет, и эти сведения нас подбодрили. Но затем мы очутились в полной тьме. Решили действовать так: выяснить, что именно мы продаем Дании и что Дания покупает у нас. Труды разделили: Кевин, его помощник и я занялись экспортом, а Рамсден и его ребята – импортом. С этого момента мы стали звонить во все фирмы, занимающиеся экспортом, задавая вопрос: «Не работает ли у вас некий Бернард Чэдуик?» Ох, вы не можете себе представить количество фирм, где не работает Бернард Чэдуик! Я так привык беспрестанно звонить сам, что однажды, когда позвонили мне, я несколько секунд сидел, тупо уставясь на аппарат, внезапно забыв, что не только я звоню, а что и мне могут позвонить…

– А звонил Рамсден?

– Угадали. И сказал: «Нашли! Он покупает фарфор для фирмы „Брэйн, Хавард и К^о“. Ну а затем началась другая музыка. Надо было увидеться с нашими свидетелями, доставать повестки для их вызова в суд и все прочее. Но завтра в Нортоне будет очень интересно! У Кевина в ожидании просто слюнки текут!

– Если бы я нашла в себе силы пожалеть эту девчонку, – заявила миссис Шарп, появляясь в дверях с саквояжем, который она швырнула на столик красного дерева так небрежно, что тетя Лин упала бы в обморок, – я бы, право, ее пожалела. Могу себе представить, что должен испытывать свидетель, отвечая на вопросы враждебно настроенного Кевина Макдэрмота!

Саквояж, когда-то дорогой и элегантный, приобретенный, видимо, в те времена, когда муж миссис Шарп был еще состоятельным человеком, выглядел теперь потрепанным, жалким… И Роберт подумал, что, когда он женится на Марион, его первым подарком теще будет чемоданчик – маленький, светлой кожи, купленный в одном из лучших магазинов…

– А я вот никогда не смогу даже на секунду почувствовать жалость к этой девке! – горячо сказала Марион. – Я готова убить ее, как убивают моль, с той лишь разницей, что моль мне всегда немного жалко.

– Интересно знать, что она будет делать? – спросила миссис Шарп. – Вернется в семью Уинн, как вы думаете?

– Вряд ли, – отозвался Роберт. – Убежден, что она так и не преодолела в себе ярости и раздражения, какие она испытывает с той поры, когда узнала о предстоящей женитьбе Лесли. Преступление, как говорит Кевин, всегда начинается с эгоизма и беспредельного тщеславия. Нормальная девочка, возможно, тяжело бы переживала тот факт, что ее приемный брат к ней изменился, но у нее это ограничилось бы слезами, мрачным видом, ну и тем, что она стала бы трудной в общении. Быть может, и о монастыре она бы подумывала, знаете, разные ведь мысли приходят в голову эмоциональному подростку. А потом, с течением времени, примирилась бы, успокоилась бы. Но такие законченные эгоистки, как Бетти Кейн, к обстановке не применяются. Нет, весь мир должен применяться к ним, вот вам типичная психология преступника! Преступник всегда ведь ощущает себя обиженным, обойденным…

– Не пора ли ехать? – спросила Марион. – Господи боже, если бы мне кто-нибудь сказал, что я буду с радостью ехать в Нортон на этот суд, я бы не поверила! Сегодня наш милый Стэнли может наконец заснуть в собственной постели, вместо того чтобы сторожить двух женщин в их одиноком доме.

– Он, значит, не ночует здесь сегодня? А знаете, мне как-то не нравится, что ваш дом останется пустым.

– Будет дежурить полицейский, как обычно. Да и после той ночи, когда выбили стекла, ничего такого не повторялось. И завтра ведь мы вернемся!

– Знаю, знаю, и все же… Лучше бы Стэнли переночевал тут еще раз.

– Ну, если кому-то захочется выбить окна, – сказала старая миссис Шарп, – вряд ли Стэнли удастся им помешать.

– Это-то верно. И все-таки я напомню инспектору Хэлламу, что дом сегодня ночью будет пустовать, – пообещал Роберт.

И Роберт не забыл о своем обещании. Вечером в Нортоне, перед тем как встретиться с Кевином за ужином в ресторане гостиницы «Фрезерс», Роберт позвонил в милфордскую полицию.

– Ладно, мистер Блэр, – отозвался дежурный сержант. – Я скажу, чтобы тот, кто там сегодня дежурит, открыл ворота и прошелся вокруг дома. Да, да, ключ от ворот у нас есть!

После ужина Роберт сразу отправился в свой номер и заснул, едва голова его коснулась подушки. И когда у его уха зазвонил телефон, Роберт не сразу осознал, что это звонит и где он находится.

– Да? – сонно сказал он в трубку. И, услышав ответ, мгновенно пришел в себя.

Звонил Стэнли. Дом Фрэнчайз горит. Не может ли мистер Блэр немедленно приехать?

– Сильный пожар?

– Довольно-таки!

– Я еду!

Те двадцать миль, что отделяли Нортон от Милфорда, Роберт промчался с такой быстротой, на какую раньше не считал себя способным. Когда он, пролетев Хай-стрит, выехал из Милфорда, то увидел зарево, стоявшее над горизонтом, будто поднималась полная луна. Однако луна висела в небе, как молодой серебряный месяц светлой летней ночи.

Слава богу, горящий дом был пуст. Удалось ли вытащить ценные вещи? А впрочем, был ли там кто-нибудь, кто бы сумел отличить ценные вещи от неценных?

Ворота были распахнуты настежь, а во дворе, ярко освещенном пламенем, стояли пожарные машины и толпились люди. И Роберт увидел стул с расшитым бисером сиденьем, стул из гостиной. Нашелся, значит, кто-то, кто его вытащил.

Рядом послышался голос Стэнли:

– Ну вот и вы! Воды не хватает. Но кое-что из дома удалось вытащить. Все из гостиной. Я подумал, что именно эти вещи хозяйки захотели бы спасти в первую очередь. Кое-что из верхних комнат тоже удалось вынести…

По черному лицу Стэнли ручьем катился пот, оставляя светлые бороздки, и молодое лицо его казалось старым, морщинистым.

На траве были свалены матрацы и постельное белье, свалены в сторонке, чтобы не быть на пути пожарных. А рядом стояла мебель, и вид у нее, казалось, был потерянный, удивленный…

– Давайте отнесем мебель подальше, – предложил Стэнли, – а то либо искры на нее попадут, либо кто-нибудь из этих чертей вздумает на нее становиться…

Под словом «черти», видимо, подразумевались пожарные, делавшие все, что было в их силах. Роберт начал таскать мебель.

Вот старинный стул, на котором сидел инспектор Грант, и миссис Шарп заявила, что он слишком тяжел для этого стула… Вот стол вишневого дерева, за которым они обедали вместе с Кевином… А вот столик красного дерева, куда всего несколько часов назад миссис Шарп плюхнула свой саквояж. Гудение и треск огня, выкрики пожарных, фантастическая смесь света луны, автомобильных фар и пламени, перетаскивание мебели с одного места на другое, странная и кажущаяся бессмысленной работа – все это напоминало Роберту то ощущение, какое он испытал, когда медленно приходил в себя после анестезии.

Внезапно с грохотом провалился второй этаж, и в новой яркой вспышке пламени Роберт увидел двух молодчиков, злорадно ухмыляющихся. И тут же понял, что и Стэнли их увидел. Кулак Стэнли ударил в челюсть одного из них с такой силой, что звук этот был слышен даже сквозь шум пожара, и одна из ухмыляющихся физиономий сразу пропала. Роберт не бил никого с тех пор, как занимался боксом в школе, и не предполагал, что кого-нибудь когда-нибудь ударит, но его левая рука сделала то, что следовало, как бы по собственной воле. И вторая физиономия пропала в темноте.

– Чисто сработано, – заметил Стэнли, посасывая ободранные суставы своего кулака, и воскликнул: – Глядите!

Крыша сморщилась, будто лицо ребенка, собирающегося заплакать. Маленькое круглое окно, пользовавшееся такой дурной славой, качнулось слегка вперед, а затем завалилось внутрь. Язык пламени вновь лизнул крышу, и она провалилась, смешавшись с обломками прежде рухнувшего этажа.

Когда пламя наконец умерло, Роберт со смутным изумлением увидел, что край неба белел – светало. И наступила тишина. Шум пожара и крики сменились мягким шуршанием водяных струй, направленных на дымящийся остов дома. Лишь четыре уцелевшие стены, закоптелые и мрачные, стояли на измятой траве. Четыре стены, и ступени каменного крыльца, и рама входной двери, открытой в черную пустоту.

– Ну вот, – сказал Стэнли. – Значит, так.

– Как это началось?

– А кто его знает! Когда явились пожарные, дом уже вовсю пылал.

– Куда девались эти ребята?

– Которым мы дали по морде? Домой, видно, пошли.

– Как жаль, что выражение лиц не может служить доказательством!

– Да. Им за это ничего не будет, как ничего не было за битье стекол! Как вы им скажете?

Эти слова явно относились к хозяйкам Фрэнчайза.

– Вот не знаю, – протянул Роберт. – То ли им сразу сказать, то ли уж после суда…

– После скажете. Пусть хоть на суде порадуются.

– Надо будет заказать им номер в гостинице «Роза и корона». Им же придется вернуться в Милфорд.

– Слушайте, а я вот о чем подумал. Моя квартирная хозяйка с удовольствием сдаст им на время комнату. Она всегда была на их стороне. Дом стоит на окраине, там тихо, и там им будет куда лучше, чем в гостинице, где все начнут глазеть на них.

– Ну что ж, Стэн, это хороший выход. Спросите вашу хозяйку и позвоните мне в Нортон.

Глава двадцать вторая

Роберту показалось, что по крайней мере половина населения Милфорда ухитрилась втиснуться в зал суда Нортона. А коренные жители этого главного города графства были явно обижены, что нашумевшее на всю Англию дело, слушавшееся в их суде, привлекло столько народу, что для них, здешних, мест не хватает. Проклятые чужеземцы из Милфорда догадались заранее захватить места…

В переполненном зале было жарко, и публика двигалась и перешептывалась, пока шли обычные предварительные процедуры и даже во время сообщения прокурора Майлса Эллисона. Эллисон был полной противоположностью Макдэрмоту: спокойный, выдержанный, ровный, лишенный эмоций голос. Но поскольку то, что он говорил, было давно известно из газет, то публика не столько слушала его, сколько развлекалась поисками знакомых в зале суда.

А Роберт думал об одном: как сказать клиенткам, что отныне у них нет дома, что вернуться им некуда, как?

Внезапное движение в зале и наступившая затем мертвая тишина вернули его к реальности, и он понял, что появилась Бетти Кейн и дает клятву над Библией. «Кроме этой книги, она ничего не целовала!» – воскликнул Бен Карлей, впервые увидев ее при тех же обстоятельствах. Сегодня она выглядела так же. Ее голубой костюм говорил о юности, о невинности и напоминал колокольчики в траве. Шляпка открывала чистый детский лоб, и Роберт, знавший теперь все о ее времяпровождении в те недели, когда она пропадала из дому, вновь был поражен ее наружностью. Умение притворяться, внушать к себе доверие – одно из качеств преступника, но рядом с Бетти Кейн опытнейшие преступники выглядели бы жалкими любителями.

И вновь она прекрасно давала показания, и ее звонкий молодой голос был слышен во всех уголках зала. И вновь публика слушала затаив дыхание. Разница была лишь в том, что судей ей на этот раз покорить не удалось. Если судить по выражению лица господина судьи Сэй, то он был далек от того, чтобы быть завороженным Бетти Кейн. Судья Сэй смотрел глазом критическим и недоверчивым, и Роберт подумал, что либо судье вообще вся эта история чем-то подозрительна, либо недоверчивость его объясняется присутствием Макдэрмота, не взявшегося бы защищать подсудимых, не имей он на руках веских фактов.

Рассказ Бетти о ее страданиях произвел то впечатление, какого прокурору произвести не удалось. Слышались громкие вздохи, шепот негодования. Эти проявления чувств не выходили за рамки недозволенного, требовать тишины судье не пришлось, но было ясно, на чьей стороне присутствующие. И в этой вот наэлектризованной атмосфере Кевин Макдэрмот начал перекрестный допрос.

– Мисс Кейн, – начал он своим самым медовым голосом, – вы сказали, что, когда подъехали к дому Фрэнчайз, было совсем темно. В самом деле было так темно?

Этот вопрос и тон вопроса заставили ее предположить, что Макдэрмот не хочет, чтобы было темно, и она реагировала именно так, как он того добивался:

– Да. Очень темно.

– Слишком темно, чтобы разглядеть лужайку у дома?

– Да. Слишком темно.

Кевин сделал вид, что примирился с этим ответом и будет теперь пробовать что-то другое.

– А вот в ту ночь, когда вам удалось бежать… Быть может, тогда было не так темно?

– Нет-нет, тогда было еще темнее.

– Значит, ни в первый раз, ни во второй раз вам не удалось увидеть лужайку у дома?

– Нет.

– Нет. Прекрасно. Установив это, давайте вспомним, что вы видели из окна вашей тюрьмы на чердаке? В своем заявлении, сделанном полиции, вы утверждали, что из окна вы видели, как дорожка, идущая от ворот, сначала идет прямо, затем раздваивается, делая круг у входной двери. Так?

– Да.

– Почему вам это известно?

– Как – почему? Но я это видела.

– Откуда?

– Из чердачного окна. Окно выходит как раз на двор у фасада дома.

– Но из чердачного окна можно увидеть лишь часть дорожки, ее прямую часть. Парапет крыши скрывает разветвление. Каким же образом вы узнали, что дорожка разветвляется?

– Я видела!

– Откуда?

– Из окна!

– Вы хотите, чтобы мы поверили, что вы видите не так, как видят обыкновенные люди?

– Но я описала этот вид из окна.

– Да-да, вы его описали. Но вы описали вид двора так, как его может увидеть человек, который, скажем, находится снаружи и смотрит поверх стены, а не так, как это видно из окна чердака. Вы же нас уверяете, что смотрели только из окна.

– По-видимому, – сказал судья, – у вас есть свидетель, который может описать вид из чердачного окна?

– Два, милорд.

– Хватит и одного с нормальным зрением, – сухо отозвался судья.

– Итак, вы не можете объяснить, как вы узнали о том, что дорожка около дома необычная. Ведь если вы говорили правду, то возможности узнать об этом у вас не было. Вы бывали за границей, мисс Кейн?

– За границей? – переспросила она, удивленная переменой темы. – Нет.

– Никогда?

– Никогда.

– Ну, например, в Дании вам не случалось бывать? В Копенгагене?

– Нет.

Выражение лица ее не изменилось, однако Роберту почудилась нотка неуверенности в ее голосе.

– Вам не знаком человек по имени Бернард Чэдуик?

Она внезапно насторожилась и показалась Роберту похожей на зверька, который что-то почуял и стал прислушиваться. Однако заметной перемены ни в лице ее, ни в движениях не наблюдалось. Напротив, она как бы еще больше собралась, напряглась.

– Нет. – Голос ее звучал бесцветно, равнодушно.

– Вы, случайно, не ездили с ним в Копенгаген?

– Нет.

– С кем же вы были в Копенгагене?

– Ни с кем. Я вообще не бывала за границей!

– Итак, если я предположу, что те недели, когда вы пропадали из дому, вы провели в отеле Копенгагена, а не на чердаке дома Фрэнчайз, я ошибусь?

– Да. Вы ошибетесь.

– Благодарю вас.

Как Кевин и ожидал, на помощь к Бетти Кейн поспешил Майлс Эллисон. Он вскочил с места:

– Мисс Кейн, вы приехали в дом Фрэнчайз на автомобиле?

– Да.

– И автомобиль, как вы прежде заявили, был подведен к крыльцу дома. Значит, раз было темно, то горели подфарники машины, если не фары. А они могли осветить не только дорожку, но и двор…

– Да, – радостно перебила она, – да, да, конечно. Именно тогда, значит, я увидела это разветвление дорожки. Конечно же, я помню, что видела!

Она кинула быстрый взгляд на Кевина, и ликующее выражение, промелькнувшее на ее лице, напомнило Роберту тот день, когда ей удалось правильно угадать, какие именно чемоданы находятся в шкафу дома Фрэнчайз. Знала бы она, что готовит ей Кевин!

Затем на место для свидетелей была вызвана Роз Глин, видимо купившая себе новое платье и новую шляпку для появления в суде города Нортона. Платье было ярко-красное, а шляпка – цвета бордо, с синей лентой и розой, и этот наряд делал Роз еще более вульгарной, чем обычно. И вновь Роберт почувствовал, что Роз явно несимпатична публике, наполнившей зал суда. И когда Кевин во время перекрестного допроса предположил, что она не сама перестала работать в доме Фрэнчайз, а была уволена, то почти на всех лицах появилось одно и то же выражение, говорившее: «A-а, так вот оно в чем дело!» Пошатнув доверие к свидетельнице, Кевин этим пока и ограничился: он ждал появления ее бедняжки-приятельницы.

Глэдис Риз, сменившая Роз Глин на свидетельском месте, выглядела еще более несчастной, чем на суде в Милфорде. По-видимому, судейские мантии и парики сильно на нее подействовали. Полицейские формы в судебном зале Милфорда тоже были не так уж приятны, однако куда привычнее, чем парики и мантии и вся эта торжественная обстановка. Роберт увидел устремленные на Глэдис глаза Кевина, взвешивающие, оценивающие: Кевин прикидывал, каким тоном с ней говорить. Несмотря на свое спокойствие и ровный голос, Майлс Эллисон уже до смерти напугал Глэдис. По-видимому, всякий облаченный в судейскую мантию казался ей существом враждебным. И, угадав это, Кевин взял на себя роль ее защитника, утешителя. Он умел придать своему голосу такие ласковые, нежные, чуть ли не воркующие нотки, что, право, это было почти неприлично – так думал Роберт, слушая первые вопросы, заданные его другом. Но этот голос ободрил свидетельницу, она перестала нервно сжимать свои маленькие худые руки. Кевин расспрашивал ее о школе. Глаза Глэдис уже не глядели так испуганно, она отвечала на вопросы вполне спокойно.

– Ну-с, Глэдис, мне кажется, что вам очень не хотелось идти сегодня в суд и давать показания против двух женщин из дома Фрэнчайз, так?

– Да, да. Верно. Мне очень не хотелось.

– И все же вы пришли! – сказал он без всякого упрека в тоне, а просто констатируя факт.

– Пришла, – ответила она пристыженным голосом.

– Но почему же? Вы считали это своим долгом?

– Нет. Ох нет!

– А может, кто-то заставил вас сюда прийти?

Роберт увидел, что судья шевельнулся, будто хотел перебить Кевина, но это краем глаза увидел и Кевин и быстро продолжил:

– Кто-то, кто знал о вас что-то дурное и сказал вам: «Пойди и выступи на суде, а иначе я все про тебя расскажу». Так?

– Не знаю, не знаю… – растерянно отозвалась Глэдис.

– Потому что, Глэдис, если кто-то заставил вас говорить неправду, угрожая вам, то это лицо будет наказано.

Такая мысль явно не приходила Глэдис в голову.

– Суд и все, кто здесь присутствует, хотят узнать правду. И его милость судья сурово накажет того, кто заставил вас прийти сюда и давать лживые показания. Больше того: существует очень серьезное наказание для тех, кто дал клятву говорить одну правду и ничего, кроме правды, а сказал неправду. Однако если выяснится, что лицо, сказавшее неправду, сделало это, ибо ему кто-то угрожал, то тот, кто угрожал, понесет более суровое наказание. Вам все понятно, Глэдис?

– Да, – прошептала она.

– А теперь я попытаюсь вам рассказать, что произошло, а вы меня поправите, если я ошибаюсь… Так вот. Кто-то, быть может ваш друг или подруга, взял вещь, ему не принадлежавшую, из дома Фрэнчайз. Ну, допустим, часы. Ваша подруга почему-то не пожелала оставить часы у себя и передала их вам. Возможно, и вы не хотели их брать, но ваша подруга человек настойчивый, характер у нее сильнее вашего – и вы часы взяли. Теперь я позволю себе предположить, что эта подруга попросила вас поддержать те свидетельские показания, какие она собиралась дать на суде. Вы, как человек правдивый и честный, отказались. И тогда она сказала вам: «Если ты этого не сделаешь, то я скажу, что ты украла часы из дома Фрэнчайз, когда однажды пришла туда меня навестить…»

Кевин сделал паузу. Глэдис молчала, глаза растерянные…

– Я полагаю, что из-за этой-то угрозы вы и пришли на слушание дела в полицейский суд и поддержали лживые показания вашей подруги. Но, вернувшись домой, ощутили раскаяние, стыд. И так вам было стыдно, что на часы эти и глядеть-то было тошно! И вы положили их в коробочку и отправили в дом Фрэнчайз, приложив записку: «Мне их не надо!» Вот, Глэдис, что, по-моему, случилось на самом деле.

– Нет, – испуганно отозвалась Глэдис, – нет, у меня никогда не было этих часов!

Кевин будто и не слышал…

– По-вашему, все, что я тут говорил, – неправда?

– Да. Это не я, не я послала часы обратно!

Тогда Кевин взял лежавший перед ним листок бумаги и мягко произнес:

– Вы хорошо рисовали, когда учились в школе, так хорошо, что ваши рисунки попадали на школьные выставки. Вот тут передо мной карта Канады, очень чистенько сделанная, за которую вы получили приз. Здесь вот, в правом углу, вы подписались…

Карту Канады передали Глэдис, а Кевин продолжал:

– Дамы и господа присяжные заседатели, эту карту Канады Глэдис Риз сделала, когда училась в последнем классе. Когда его милость с картой ознакомится, ее передадут вам.

И обращаясь к Глэдис:

– Вы сами сделали эту карту?

– Да.

– Сами подписали ее?

– Да.

– И сами написали печатными буквами «Доминион Канада»?

– Да.

– Прекрасно. А вот передо мной записка со словами: «Мне их не надо!» Записка была вложена в коробочку с часами – с теми часами, которые исчезли из дома Фрэнчайз, когда там работала Роз Глин. Я утверждаю, что слова «мне их не надо» написала та же рука, что написала «Доминион Канада». И это ваша рука, Глэдис.

– Нет, – сказала она, взяв переданный ей клочок бумаги и тут же отбросив его в сторону, будто он жег ее, – нет, я никогда… я никогда не посылала часы…

– И записки этой не писали?

– Нет.

– Но «Доминион Канада» писали вы?

– Да.

– Позже я докажу, что эти две надписи сделаны одной и той же рукой. Тем временем суд с ними ознакомится. Благодарю вас!

– Мой ученый друг высказал догадку, – начал Майлс Эллисон, – что на вас было оказано давление, чтобы заставить вас прийти сюда. Это верно?

– Нет.

– Вы пришли сюда не потому, что вас запугали?

Она немного помолчала, видимо борясь с собой, и наконец выдавила:

– Нет.

– Вам никто не подсказывал того, что вы должны были говорить?

– Нет.

И все же у присяжных сложилось впечатление, что она явилась в суд против своей воли и ее показания были ей кем-то навязаны.

Других свидетелей обвинения не было, и Кевин, прежде чем приступить к своей главной задаче, решил сначала покончить со всеми сомнениями относительно роли Глэдис Риз.

Выступил графолог, засвидетельствовавший, что надпись на карте Канады и записка написаны одной и той же рукой. Было очевидно, что и присяжные пришли к этому же выводу, поэтому, когда Майлс Эллисон высказал предположение, что графологи, бывало, ошибались, чувствовалось, что он говорит это лишь по долгу службы, убежденности не было в его голосе. Кевин ответил на это вызовом эксперта по отпечаткам пальцев, заявившего, что и на карте, и на коробочке, в которой лежали часы, одинаковые отпечатки пальцев.

А теперь, когда было установлено, что Глэдис Риз в то время, как она выступала в полицейском суде, держала у себя часы, украденные из дома Фрэнчайз, а затем в порыве раскаяния их вернула, – теперь Кевин мог приступить к главному – к развенчанию Бетти Кейн…

Когда в зале прозвучало имя свидетеля Бернарда Уильяма Чэдуика, послышался удивленный шепот. Читатели газет с этим именем знакомы не были, оно нигде не упоминалось. Кто этот человек? Зачем он явился сюда? Что собирается сообщить?

А он явился, чтобы сообщить, что работает в лондонской фирме, приобретает для нее фарфор и разные модные безделушки, что он женат и проживает вместе с женой по такому-то адресу.

– Вам приходится ездить в командировки? – спросил Кевин.

– Да.

– В марте текущего года вы побывали в Ларборо?

– Да.

– В Ларборо вы познакомились с Бетти Кейн?

– Да.

– Как вы с ней познакомились?

– Она меня подцепила.

Эти слова вызвали мгновенный и единодушный протестующий отклик в зале суда. Какие чувства испытывали уличенные во лжи Роз Глин и Глэдис Риз, никого не волновало, а вот имя Бетти Кейн было священно! О Бетти Кейн, напоминавшей святую Бернадетту, так небрежно отзываться нельзя!

Судья сделал выговор публике за шум в зале, а затем сделал выговор свидетелю. Что это значит – «подцепить»? Не соблаговолит ли свидетель придерживаться общепринятого языка?

– Расскажите суду, как вы с ней встретились, – предложил Кевин.

– Ну, я как-то зашел в отель «Мидленд» выпить чая. И она… ну… в общем, она со мной заговорила. Она там тоже чай пила.

– Она была одна?

– Да. Совсем одна.

– Не вы первый с ней заговорили?

– Да я даже ее и не заметил!

– Как же она обратила на себя ваше внимание?

– Улыбнулась мне, я улыбнулся в ответ, ну и продолжал читать свои бумаги, служебные бумаги… Тут она заговорила со мной. Спросила, чего это я читаю, ну и так далее…

– Знакомство продолжилось?

– Ага. Она сказала, что любит в кино ходить и не пойду ли я с ней. Ну, свои дела в тот день я вроде бы прикончил, а девочка была славненькая, я и говорю: ладно, пойдем. А назавтра мы поехали кататься на моей машине. Я-то по делам ездил, а она захотела прокатиться со мной, а потом где-нибудь вместе поужинать, перед тем как к тетке вернуться.

– Она рассказывала вам о своей семье?

– Да. Говорила, что дома ей плохо, что никто о ней не заботится. Вообще жутко жаловалась на свою семью, но я – ноль внимания. Этакая гладкая, упитанная штучка…

– Что? Что? – грозно перебил судья.

– Она выглядела молодой девушкой из благополучной семьи, ваша честь.

– И как долго продолжалась ваша идиллия в Ларборо? – спросил Кевин.

– Совпало так, что мы в один и тот же день должны были уезжать. Ей надо было домой – каникулы кончились, она уж и так задержалась у тетки, чтобы со мной встречаться, – ну а мне надо было по делу в Копенгаген. Она вдруг заявила, что не хочет домой и не возьму ли я ее с собой в Данию. Я сказал, что нет. Я уже не считал ее таким невинным ребенком, каким она мне поначалу показалась, я уже к этому времени ее лучше знал, но все же думал, что девчонка неопытная… Ей же всего шестнадцать.

– Это она вам сказала, что ей шестнадцать?

– Ей исполнилось шестнадцать как раз в Ларборо… – И, скривив в усмешке губы под черными усиками, Чэдуик добавил: – Это мне стоило золотой губной помады.

Роберт взглянул на миссис Уинн и увидел, что она закрыла лицо руками. Лесли, сидевший рядом с матерью, уставился на Чэдуика недоверчиво и испуганно.

– Итак, когда она попросила вас взять ее с собой, вы считали, что она неопытная шестнадцатилетняя девочка?

– Вот именно.

– Когда же вы изменили свое мнение о ней?

– Она… Ну… убедила меня, что она не…

– Что «не»?

– Что не неопытная.

– Итак, вы решили, что можете, не испытывая угрызений совести, спокойно взять ее с собой в Данию?

– Ну, положим, угрызения-то у меня были, но с девчонкой было так… ну, весело, что ли, что неохота было с ней расставаться…

– Значит, вы с ней поехали за границу, выдав ее за жену?

– Да.

– А она не боялась, что семья будет о ней беспокоиться?

– Нет. Она мне сказала, что у нее еще две недели каникул и дома будут думать, что она у тетки в Мэйншиле. Тетке она сказала, что едет домой, а домой написала, что осталась у тетки.

– Вы помните, когда именно вы уехали из Ларборо?

– Помню. Двадцать восьмого марта во второй половине дня я договорился с ней встретиться на автобусной остановке в Мэйншиле. Там она меня и ждала и села ко мне в машину.

Перед тем как задать следующий вопрос, Кевин сделал паузу, чтобы присутствующие успели полностью оценить важность этого сообщения, и Роберт подумал, что, если бы в зале суда не было ни одного человека, и тогда наступившая тишина не могла бы быть более мертвой.

– Итак, вы взяли ее с собой в Копенгаген. Где вы остановились?

– В отеле «Красные башмачки».

– Сколько пробыли там?

– Около двух недель.

В зале послышался ропот удивления…

– А затем?

– Ну, вернулись в Англию пятнадцатого апреля. Она мне сказала, что ей надо быть дома шестнадцатого. А по дороге вдруг говорит, что должна была вернуться одиннадцатого и, значит, выходит, что уже четыре дня неведомо где пропадает…

– Она нарочно ввела вас в заблуждение?

– Да.

– Объяснила она вам, зачем это сделала?

– Да. Чтобы ей уже невозможно было вернуться. Заявила, что напишет домой, будто нашла работу, что живется ей хорошо и пусть они не беспокоятся.

– Ее не тревожило, что она причиняет страдание людям, которые ее любят?

– Ни капли. Она сказала мне, что жизнь дома ей давно осточертела.

И вновь Роберт, не удержавшись, взглянул на миссис Уинн, но тут же отвернулся. Было видно, что она испытывает крестную муку…

– Ну и как вы отнеслись к сложившейся ситуации?

– Обозлился поначалу. Она ведь поставила меня в жуткое положение!

– А за девочку вы не беспокоились?

– Да не так чтобы очень…

– Почему же?

– К тому времени я уже понял, что она из таких, которые не пропадут!

– Что именно вы хотите сказать?

– А то, что если что-то идет не так и кому-то от этого плохо, то уж, во всяком случае, не Бетти Кейн!

Это имя напомнило аудитории, что девушка, о которой идет тут речь, – Бетти Кейн! «Их» Бетти Кейн! Та самая, что похожа на святую Бернадетту! И в зале послышался звук, будто множество людей одновременно вздохнули.

– Итак?

– Итак, мы долго тянули резину…

– Что-что? – спросил судья.

– Мы долго обсуждали положение…

– Продолжайте, – сказал он, – но придерживайтесь общепринятого языка.

– Ну, значит, мы долго все это обсуждали, и наконец я решил, что отвезу ее в мой дачный домик, в окрестностях Лондона. Мы с женой ездили туда на конец недели и на летние каникулы, но в другое время года – редко. Она согласилась, и я отвез ее туда.

– И вы с ней провели там ночь?

– Да. На другой день вернулся домой, а через недельку вновь приехал в дачный домик и провел там несколько дней.

– Ваша жена удивлялась тому, что вы не ночуете дома?

– Ну, не так чтоб сильно…

– А что было дальше?

– А дальше было то, что однажды я приехал на дачу и увидел, что девочка исчезла.