Текст книги "Свет грядущих дней"

Глава 5
Варшавское гетто: обучение и слово

Ханце и Цивья

Октябрь 1940 года

На Йом-Киппур 1940 года столовая в доме номер 34 по улице Дзельна была заполнена товарищами, приехавшими в Варшаву из сельских районов на конференцию[171]171
  приехавшими в Варшаву из сельских районов на конференцию: Zuckerman, Surplus of Memory, 65.


[Закрыть]. Тем не менее в помещении стояла полная тишина, все были захвачены лекцией, которую читала Фрумкина младшая сестра, Ханце[172]172
  Фрумкина младшая сестра, Ханце: Все сведения о Ханце в этой главе почерпнуты из Hantze and Frumka.


[Закрыть], она говорила с характерным обаятельным акцентом[173]173
  характерным обаятельным акцентом: Lubetkin, Days of Destruction, 37, автор пишет о том, как она была тронута речью Ханце.


[Закрыть]. Речь шла о еврейской гордости, о необходимости оставаться людьми.

Четырьмя годами младше Фрумки, Ханце во многих отношениях была прямой противоположностью сестры. Фрумка – брюнетка, Ханце – блондинка. Фрумка – сдержанная, Ханце – кипучая. Фрумка – серьезная и замкнутая, Ханце – общительная. Фрумка – рассудительная, склонная к анализу, Ханце – одаренная богатым воображением. «Мне никогда не доводилось встречать человека, более зажигательного и вдохновляющего[174]174
  «Мне никогда не доводилось встречать человека, более зажигательного и вдохновляющего…»: Rachel Katznelson-Shazar, “Meeting Hantze”, in Hantze and Frumka, 153.


[Закрыть], – написала впоследствии о Ханце известная израильская общественная деятельница Рахель Кацнельсон. – Было в ее смехе, в манере двигаться что-то завораживающее, а во внешности – нечто большее, чем просто красота: открытость, желание взять от жизни все, что та предлагала, и оптимизм. Это пленяло».

Чаровница с кипучим темпераментом, которой всё – от дружбы до изучения языков – давалось легко, Ханце с детства была предводительницей местной детворы, скакала и лазала по деревьям, всегда впереди всех и всегда со смехом. Любимица отца, Ханце рассеивала напряженность семейных политических споров, которые религиозный отец, коммунистка (а для Ханце – учительница) Златка и брат-сионист Элиягу затевали после субботнего обеда. Фрумка держала свои мысли при себе, а Ханце высказывалась шутливо. О сестрах обычно говорили, как об одной персоне: «Ханце и Фрумка», ставя Ханце на первое место. Так же они и появлялись вместе: энергичная младшая притягивала к себе всеобщее внимание.

Когда Ханце было всего четырнадцать лет, ее брат-сионист Элиягу обнаружил, что она настолько не по годам взрослая, что ввел ее в «Свободу» перед своим отъездом в Палестину. Несмотря на ребяческую веселость, девочка проявляла интеллектуальную зрелость и желание быть полезной; она удивляла товарищей своим изысканным эстетическим вкусом и любовью к поэзии[175]175
  своим изысканным эстетическим вкусом и любовью к поэзии: Zuckerman, Surplus of Memory, 104. Антек описывает ее как хрупкий и утонченный «цветочный бутон», выросший в неподходящее время.


[Закрыть]. Став активным членом организации, она – с помощью брата, присылавшего ей деньги, – участвовала в семинарах и мероприятиях, хотя и не всегда удачно. В письме, отправленном из тренировочного лагеря, Ханце жалуется на то, что чувствует себя одиноко, и с огорчением рассказывает, что говорят о ней девушки, когда думают, будто она спит («Чокнутая… но хорошенькая»). Она испытывала двойственное ощущение от того, что являлась объектом внимания со стороны молодых людей, и не была уверена в будущности своих романтических отношений с одним из них, Ицхаком. «Он обещал отредактировать мою книжку стихов, а я кромсаю его рассказы»[176]176
  «Он обещал отредактировать мою книжку стихов, а я кромсаю его рассказы»: Из письма, адресованного Z-L, Łodź, June 1939, Ghetto Fighters’ House Museum archive.


[Закрыть]. Взаимоотношения между сестрами были полны как привязанности, так и противоборства. Они обожали друг друга, но Ханце иногда задыхалась от опеки Фрумки. Жить вместе им было трудно: Фрумка любила уединение, Ханце – «движение, многолюдье, кипучую жизнь»[177]177
  «движение, многолюдье, кипучую жизнь»: Eliezer, “In the Movement”, 87–91. Он подробно описывает их взаимоотношения.


[Закрыть].

В первые военные недели «Свобода» послала Ханце на восток, во Львов, чтобы оживить деятельность тамошнего отделения. Она воодушевляла всех своей энергией, напоминала, как им повезло оказаться на советской стороне, и всячески поднимала их моральный дух. В Пинске она навестила родителей и сообщила им «радикальную» новость. Ее подруга писала: «Никогда не забуду момента, когда Ханце сказала родителям, что собирается вернуться в оккупированную нацистами часть Польши. В комнате повисла мертвая тишина. Словно мир взорвался и окаменел. Ни один мускул не дрогнул на лицах ее родителей, пока она делала свое ошеломляющее заявление. После нескольких секунд жуткой тишины ее отец пришел в состояние страшной тревоги, но сказал: “Ну, доченька, если ты чувствуешь, что должна ехать, поезжай с Божьей помощью”»[178]178
  «…поезжай с Божьей помощью»: Yudka, “Catastrophe”, 95—102.


[Закрыть]. Конечно, она хотела вернуться. Когда в первый раз ей не удалось перейти границу – Ханце застыла, лишь вступив в холодную реку, которую, как предполагалось, должна была переплыть, – она настояла на том, чтобы повторить попытку.

И вот теперь, в самый священный день года, когда в столовой варшавского штаба «Свободы», вдали от родного города, Ханце, со своими как всегда разлетающимися косами, в головном платочке и цветастой блузке с пышными короткими рукавами, произносила речь о достоинстве, в дверь ворвалась ее сестра Фрумка.

Фрумка принесла новость: еврейский квартал будет изолирован. Они утратят всякую связь с внешним миром, с другими группами, лишатся работы, еды – всего. Присутствовавшие были знакомы с порядками в провинциальных гетто, но не могли себе представить, что такое может случиться в Варшаве, в европейской столице. Цивья и Фрумка понимали, что движению предстоит перераспределить ресурсы, реорганизоваться и переучиваться. Еще один резкий поворот.

* * *

Когда ворота гетто захлопнулись, замкнув более четырехсот тысяч евреев[179]179
  более четырехсот тысяч евреев: Irene Zoberman, “The Forces of Endurance”, in Before All Memory Is Lost, 221, автор утверждает, что 460 тысяч евреев были скучены на площади в одну квадратную милю. Это означает, что от восьми до десяти человек вынуждены были жить в одной комнате. Стены гетто, которые перемещались, по мере того как население гетто росло, а потом подвергалось уничтожению, были сооружены из уже существующих блоков, имели высоту десять футов и были предназначены специально для того, чтобы лишить людей свободы.


[Закрыть] на крохотной территории, окруженной высокой толстой стеной с торчащими осколками стекла поверху, сосредоточенность «Свободы» на помощи, образовании и мероприятиях культуры не только не пошла на убыль, а стала более интенсивной. Цивья была уверена, что только так они смогут поддерживать дух в жителях гетто и помогать им выдержать немецкую оккупацию.

«Свобода» не была одинока. Многие организации вели культурную работу и оказывали помощь людям. Тысячи евреев – узников гетто рисковали жизнью, участвуя в представлениях, любительских и профессиональных, на идише и на польском, в репетициях спектаклей и конкурсах. Они показывали сатирические инсценировки в кофейнях и просветительские представления в театрах. Актеры, чтобы заработать дополнительно немного денег, играли в спектаклях, тайно устраивавшихся в подвалах. В Варшавском гетто существовал свой «Бродвей»: только на одной этой улице работало около тридцати сценических площадок[180]180
  только на одной этой улице работало около тридцати сценических площадок: Chaya Ostrower, It Kept Us Alive: Humor in the Holocaust, trans. Sandy Bloom (Jerusalem: Yad Vashem, 2014), 237. Островер включила в свою книгу главу о кабаре и различных представлениях, 229–330. В Women in the Ghettos, 160, упоминается Мириам Айзенштадт, дочь руководителя хорошо известного в Варшаве синагогального хора. В Варшавском гетто, еще не выйдя из подросткового возраста, она приобрела известность как «соловей гетто». Она собирала тысячеместный зал театра «Фемина», располагавшийся на территории гетто, в нижнем этаже жилого дома, неподалеку от Большой синагоги.


[Закрыть]. Бунд проводил также концерты[181]181
  Бунд проводил также концерты: О социальной активности Бунда в гетто см., например, Goldstein, Stars Bear Witness, 41–42, 45, 82–84, 102—3. По воспоминаниям Владки Мид, в Варшавском гетто работало 85 нелегальных школ (Katz and Ringelheim, Proceedings of the Conference on Women, 80).


[Закрыть]. Были открыты семь бесплатных столовых и две чайные, организованы подпольная медицинская школа, отделение Социалистического Красного Креста, обширная школьная сеть, дневные лагеря, спортивные общества, устраивались литературные мероприятия. Учитывая то, что политические собрания были незаконны[182]182
  Учитывая то, что политические собрания были незаконны: По некоторым воспоминаниям, евреям не разрешалось собираться на молитвы под предлогом нераспространения заразных болезней, любые собрания были евреям запрещены. Об этом см., например, в Gelbard, “Life in the Ghetto”, 7: «Кому бы то ни было устраивать собрания и встречи было строго запрещено». Гелбард далее объясняет, что со временем собрания возобновились. Во многих воспоминаниях рассказывается, что, собираясь на лекции или уроки, евреи плотно занавешивали окна и выставляли дозорных у дверей. Некоторые авторы утверждают, что, хотя в Варшавском гетто собрания евреев были запрещены, нацистов гораздо больше беспокоила нелегальная торговля (в то, что евреи могут собираться, чтобы говорить о сопротивлении, они не верили).


[Закрыть], общественные столовые служили местами нелегальных встреч.

Для «Свободы» приоритетом считалось просвещение[183]183
  приоритетом считалось просвещение: Образовательные и социальные программы «Свободы» описаны в Gelbard, “Warsaw Ghetto”, 3—16; Lubetkin, Days of Destruction, 58–72; Zuckerman, Surplus of Memory, 52–64, 114—25.


[Закрыть]. Несмотря на противодействие юденрата, на улице Дзельна в 1940–1941 годах было проведено три больших семинара. На первом присутствовало пятьдесят представителей от двадцати трех отделений со всей Польши, а также знаменитости, в том числе поэт Ицхак Каценельсон, историк и общественный деятель Эммануэль Рингельблюм и педагоги-воспитатели Януш Корчак и Стефа Вильчинская – со всеми ними Цивья познакомилась в кулуарах юденрата. В течение полутора месяцев участники учились и размышляли о будущем. Постоянная образовательная программа Дзельны предлагала курс изучения Библии, литературные чтения, лекции ученых и выступления театральных коллективов.

Поскольку все еврейские школы были закрыты, Цивья опасалась, что дети в гетто разболтаются от безделья и начнут хулиганить. Чтобы этого не произошло, «Свобода» организовала подпольную начальную и полную среднюю школы, в которых училось 120 детей, включая Ханце, самую старшую из учеников. Тринадцать учителей работали безо всяких учебных пособий, постоянных помещений и гарантированной зарплаты, обучая детей как из религиозных, так и из нерелигиозных семей. Они скитались из одной квартиры в другую, теснились в крохотных комнатках, где были вынуждены жить целые семьи. Учителя голодали, от зимнего холода у них отекали ноги, тем не менее они проводили занятия по изучению Библии, биологии, математики, мировой литературы, польского языка и психологии. Они учили думать детей, дрожавших от стужи и пухших от голода. Поэт Каценельсон вдохновлял учеников любить свое культурное наследие; случалось, вся аудитория пела хором. Эта «летучая гимназия», в которой даже проводились экзамены, просуществовала два года и явилась своего рода рассадником будущих борцов-подпольщиков[184]184
  своего рода рассадником будущих борцов-подпольщиков: Rotem, Memoirs of a Ghetto Fighter, 21.


[Закрыть].

Дети дошкольного возраста тоже были приоритетом. На Дзельне проводился курс обучения уходу за ними; специалисты – бывшие работники яслей и детских садов – устроили дневной центр социального ухода. Сироты, которых прежде опекали польские власти, полностью обнищали, поэтому девушки из «Свободы» собирали одежду и письменные принадлежности, учили детей играм, песням, читали им и организовывали для них праздники. Многие дети в гетто жили на улице, что-то перепродавали или просто выпрашивали кусок хлеба. Цивья, Антек и люди из других групп устроили «детскую кухню», чтобы не только кормить, но и учить таких бездомных мальчиков и девочек читать и писать – на иврите и идише.

«Мы из кожи вон лезли, чтобы попытаться вернуть им хоть толику их радостного детства[185]185
  «Мы из кожи вон лезли, чтобы попытаться вернуть им хоть толику их радостного детства»: Gelbard, “Warsaw Ghetto”, 3—16.


[Закрыть], подарить хоть немного смеха и шуток, – писала одна из участниц этой программы. – Когда приезжали немецкие инспекторы, ребята… только ели, и ничего больше. Одиннадцати-, двенадцатилетние дети научились прятаться, как взрослые, и вели себя отнюдь не соответственно своему возрасту». Детский хор и драматические коллективы привлекали тысячи евреев, искавших эмоциональной подпитки.

На всех еврейских улицах адрес «Дзельна, 34» был хорошо известен. «Свобода», руководившаяся преимущественно женщинами, объединяла более тысячи человек. Товарищи часами пели с детьми, водили их на прогулки и устраивали «игры на свежем воздухе» – то есть среди руин, оставшихся от разрушенных домов. Взрослые евреи часто останавливались, чтобы посмотреть на детские игры, это рождало в них искорку надежды.

* * *

Для учебного процесса требовались книги.

На раннем этапе Сопротивления литература являлась существенной частью работы. Оккупанты запретили и сожгли книги на идише и иврите, а также книги еврейских писателей и политических деятелей на любом языке. Излишне говорить, что антинацистские издания были под запретом, даже если человек просто нес такую книгу, ему грозили тюрьма или смерть. Такому же наказанию подлежали те, кто вел дневники[186]186
  Такому же наказанию подлежали те, кто вел дневники: Who Will Write Our History.


[Закрыть] и «собирал свидетельства» против нацистов. Евреи, всегда считавшиеся «людьми книги», сопротивлялись тем, что писали – чтобы распространять информацию, документировать и просто для самовыражения. Вечные читатели, они воплощали свой бунт в запечатленных на бумаге историях.

Поскольку новые книги не выходили, а старые были недоступны, «Свобода» основала свое собственное печатное дело[187]187
  основала свое собственное печатное дело: Более подробно об их изданиях см. Lubetkin, Days of Destruction, 66–67; Zuckerman, Surplus of Memory, 55–56.


[Закрыть]. Первой книгой, сделанной на мимеографе, стала историческая литературная антология историй о страданиях и героизме евреев – чтобы показать молодым людям яркие примеры еврейского мужества. Несколько сот экземпляров были тайно отправлены в отделения по всей стране. Печатались также учебные пособия, была издана пьеса на библейский сюжет Каценельсона, «Иов», которую поставила местная драматическая труппа. Пока Антек печатал копии книг, дети участников движения пели как можно громче, чтобы заглушить лязг станка.

В условиях устроенной нацистами информационной блокады средства коммуникации приобретали жизненно важное значение. Евреи всех фракций нелегально печатали информационную литературу о положении в гетто и лагерях для распространения по всей стране. «Свобода» выпускала подпольную газету на польском и идише, в которой обсуждались актуальные темы дня; позднее у них стал выходить и еженедельник на идише[188]188
  позднее у них стал выходить и еженедельник на идише: Первый вышел в 1940 году; последний – в 1942-м.


[Закрыть] с новостями, которые его издатели черпали из передач подпольных радиостанций. По словам историка Эммануэля Рингельблюма: «Политические издания вырастали, словно грибы после дождя[189]189
  «Политические издания вырастали, словно грибы после дождя…»: Wall text, POLIN Museum of the History of Polish Jews, Warsaw.


[Закрыть]. Если вы выпускаете свою газету раз в месяц, я буду выпускать свою два раза в месяц». В общей сложности тайно выходило[190]190
  В общей сложности тайно выходило: Информация об этих публикациях взята из Barbara Engelking and Jacek Leociak, The Warsaw Ghetto: A Guide to the Perished City (New Haven, CT: Yale University Press, 2009), 683—88.


[Закрыть] около 70 периодических изданий на польском, иврите и идише, содержащих политические дискуссии, литературные произведения и новости из-за пределов гетто. Они печатались на копировальных аппаратах фирмы «Гестетнер», на любой бумаге, какую только удавалось раздобыть. Тиражи были маленькие, но каждый экземпляр прочитывало множество людей.

Чтение являлось как формой временного ухода от действительности, так и источником критического знания; спасение книг – актом культурного и личного спасения. Библиотеки были под запретом, поэтому одна варшавянка предложила иную форму их существования: «Если нам не разрешают собирать книги в одном помещении, мы составим списки всех книг, имеющихся в каждом доме, чтобы они стали доступны для всех его жильцов»[191]191
  «Если нам не разрешают собирать книги… для всех его жильцов»: Gelbard, “Warsaw Ghetto”, 3—16.


[Закрыть].

Во многих других городах Польши тоже возникли такие секретные «домашние библиотеки»[192]192
  возникли такие секретные «домашние библиотеки»: Goldstein, Stars Bear Witness, 49–50, о том, как они спасали библиотеку Бунда. Антек тоже спасал и создавал библиотеки.


[Закрыть]. Хенья Рейнхарц[193]193
  Хенья Рейнхарц: Henia Reinhartz, Bits and Pieces (Toronto: Azrieli Foundation, 2007), 24–30.


[Закрыть], молодая бундовка из Лодзинского гетто, рассказывала, что группа бундовцев спасла множество книг из городской еврейской библиотеки и разместила их в квартире ее семьи. Вместе с сестрой и несколькими друзьями она разобрала их и соорудила для них полки. «Таким образом наша кухня превратилась в библиотеку гетто, – писала она впоследствии. – Это была подпольная библиотека, которую следовало держать в тайне от администрации гетто и от немцев». Хенья передавала жителям гетто свою любовь к чтению. «Чтение означало возможность уйти в другой мир, – писала она, – прожить иную жизнь вместе с героями и героинями книг, разделить их радости и печали – радости и печали нормальной жизни в нормальном мире, не похожем на наш, который был наполнен страхами и голодом». Прячась от депортации, сама она читала «Унесенные ветром».

В условиях, когда многие не имели работы или возможности ходить в школу, когда люди были скучены на крохотных пространствах, страдали от голода и впадали в апатию, писание сделалось подходящим и широко распространенным времяпрепровождением. Евреи записывали свои личные истории, чтобы поддерживать в себе человечность и чувство, будто они еще распоряжаются своей жизнью. Эти автобиографические записи свидетельствуют о внутреннем развитии, способности к самоанализу, помогающему выявить характер личности и укрепить ощущение собственной индивидуальности[194]194
  Эти автобиографические записи свидетельствуют о… собственной индивидуальности: Analysis by Rachel Feldhay Brenner, Writing as Resistance: Four Women Confronting the Holocaust (University Park: Pennsylvania State University Press, 2003).


[Закрыть]. Так же, как в знаменитом дневнике Анны Франк или менее известном дневнике Рутки Ласкер, девочки-подростка из Бендзина, еврейские женщины описывали и одновременно познавали свои меняющиеся представления, в том числе сексуальные, свои страхи и понятия об обществе, свои разочарования в поклонниках и матерях. Анна и Рутка, как многие другие женщины, были хорошо образованны и верили в либеральный гуманизм, оказавшийся попранным. Писательство давало им ощущение контроля над собственными судьбами, с его помощью они пытались отрицать чудовищное разложение общества и сохранять веру и порядок. В писательстве они искали[195]195
  В писательстве они искали: Художники, занимавшиеся изобразительными искусствами, тоже создавали свои произведения, чтобы не поддаваться происходившей вокруг дегуманизации, сохранять рассудок, индивидуальность и смысл жизни. Например, уроженка Варшавы художница Галина Оломуцки рисовала эпизоды своей жизни в Варшавском гетто и тайно передавала свои работы польским знакомым, когда ее выводили на принудительные работы за пределы гетто. Талант художницы обеспечивал ей особое положение в концентрационных лагерях: ее лучше кормили, снабжали материалами для работы, чтобы она рисовала портреты лагерного начальства. А она использовала эти материалы, чтобы тайно рисовать своих соседок по бараку. Ее поразительная картина «Женщины лагеря Биркенау» – это запоминающийся навсегда портрет трех истощенных женщин в полосатых робах, с глазами, потемневшими от ужаса, изнеможения и отчаяния. Нарисован портрет мягким карандашом, который она украла. См.: Rochelle G. Saidel and Batya Brudin, eds., Violated!: Women in Holocaust and Genocide (New York: Remember the Women Institute, 2018), exhibition catalogue.


[Закрыть] смысл посреди бессмысленной жестокости, способ исправить рухнувший мир.

В нескольких кварталах от Дзельны Эммануэль Рингельблюм каждую субботу встречался с группой «Онег Шабат»: собранием интеллектуалов, раввинов и общественных деятелей, которые, сознавая свою ответственность за судьбу еврейского народа, задались целью оставить письменные свидетельства очевидцев и хронику событий войны, запечатленную с позиции евреев. Нацисты без зазрения совести фотографировали и снимали на кинопленку польских евреев. «Онег Шабат» считал, что немецкая искаженная версия событий не должна остаться единственным историческим документальным свидетельством[196]196
  искаженная версия событий не должна остаться единственным историческим документальным свидетельством: Mordechai Tenenbaum, один из лидеров белостокской «Свободы», тоже создал архив, который был надежно спрятан и теперь доступен для ознакомления. Собрать архив «Свободы» пытался и Антек.


[Закрыть]. Члены организации накопили огромный архив материалов для будущих поколений, включавший подлинные предметы и описания жизни в Варшавском гетто, – все это они впоследствии спрятали в молочных бидонах. Среди сохранившихся артефактов – карандашный портрет дремлющей малышки, «Спящая девочка», нарисованный ее матерью, художницей Гилой Секштайн. Созданный с любовью образ темноволосой девчушки, бочком свернувшейся на руке у матери, – редкий миг покоя. «Мне не нужна похвала, – написала художница, – мне нужно только, чтобы меня и мою дочурку помнили. Эту талантливую маленькую девочку зовут Марголит Лихтенштайн»[197]197
  «Мне не нужна похвала… Марголит Лихтентайн»: Wall text, Emanuel Ringelblum Jewish Historical Institute, Warsaw.


[Закрыть].

* * *

Условия жизни в Варшавском гетто стремительно ухудшались. «Чудовищная скученность, одиночество, мучительные заботы о том, как заработать на жизнь, – писала одна женщина. – Евреи вытаскивали все это на улицу. Они ходили группками туда-сюда, изливая душу друг другу»[198]198
  «Чудовищная скученность, одиночество, мучительные заботы… изливая душу друг другу»: Gelbard, “Warsaw Ghetto”, 3—16.


[Закрыть]. Большинство домов лабиринтами тянулись в глубине от улиц (семьи побогаче жили в передних квартирах, куда проникало больше света). Внутренние дворы служили местами собраний, в них находили приют даже некоторые коммунальные организации. Но, несмотря на громкий общественный гул, здесь превалировали голод, болезни и страх. Болезни свирепствовали, и трупы лежали вдоль улиц. Весь еврейский бизнес был закрыт, найти работу стало почти невозможно. Раздувшиеся животы и отчаянные мольбы хоть о какой-нибудь еде составляли постоянный фон здешней жизни. Крики детей, просящих хлеба, раздававшиеся всю ночь[199]199
  Крики детей, просящих хлеба, раздававшиеся всю ночь: Lubetkin, Days of Destruction, 38–39. Гелбард сообщает, что тем евреям, которые могли покупать хлеб, разрешалось приобрести «восьмушку килограмма три раза в неделю». В 1941 году пищевой рацион варшавских евреев равнялся 184 калориям в день. По словам Tec, Resistance, 60, двадцать процентов населения гетто в Польше умерло от голода.


[Закрыть], терзали Цивью.

Они с Фрумкой еще больше усилий прилагали к тому, чтобы поднимать дух евреев, и продолжали содержать бесплатную столовую. Товарищи делили свою скудную порцию супа с каждым вновь пришедшим, выставляя длинный ряд тарелок с остатками своего обеда. Но вскоре голод уже мучил их самих так, что пришлось эту традицию отменить.

Бесчисленное количество еврейских женщин[200]200
  Бесчисленное количество еврейских женщин: См. Tec, Resistance, 62–65, – о том, как «Джойнт» и другие организации содержали бесплатные столовые, в большинстве которых работали женщины. Подробнее см.: Women in the Ghettos; Meilech Neustadt, ed., Destruction and Rising; Katarzyna Person, ed., Warsaw Ghetto: Everyday Life, “Women” chapter.


[Закрыть] в Варшаве брали на себя заботу об организации помощи варшавским евреям. Около двух тысяч «домовых комитетов» налаживали медицинскую помощь и устраивали культурные мероприятия – почти все комитеты состояли из женщин-добровольцев[201]201
  Около двух тысяч «домовых комитетов» налаживали… состояли из женщин-добровольцев: Со слов Владки Мид, in Katz and Ringelheim, Proceedings of the Conference on Women, 34, 80.


[Закрыть]. Член «Онег Шабат» Рахель Ауэрбах[202]202
  Член «Онег Шабат» Рахель Ауэрбах: См., например: “A Bit Stubborn: Rachela Auerbach”, Jewish Historical Institute, http://www.jhi.pl/en/blog/2018-05-30-a-bit-stubborn-rachela-auerbach, and Ofer, “Gender Issues in Diaries and Testimonies of the Ghetto”, 143—67.


[Закрыть], выдающаяся журналистка, писательница, философ по образованию, руководила бесплатной кухней. Паула Альстер, которую – с ее «греческой внешностью и величественной осанкой»[203]203
  с ее «греческой внешностью и величественной осанкой»: Yakov Kenner, “Paula Elster”, Women in the Ghettos, 148—50. Она была связной и погибла, сражаясь во время Варшавского восстания в 1944 г.


[Закрыть] – арестовывали за политическую деятельность еще в средней школе[204]204
  арестовывали за политическую деятельность еще в средней школе: В определенные периоды времени деятельность молодежных движений – особенно коммунистической направленности – была в Польше вне закона. См. Ido Bassok, “Youth Movements”, trans. Anna Barber, The YIVO Encyclopedia of Jews in Eastern Europe, https://yivoencyclopedia.org/article.aspx/Youth_Movements.


[Закрыть], начальствовала над кухней, которая стала центром подпольной работы. Бася Берман, страстная просветительница[205]205
  Бася Берман, страстная просветительница: Информация – из Paldiel, Saving One’s Own, 32–42. На более поздних этапах войны она принимала самое активное участие в деятельности по спасению. Ее воспоминания City Within a City были опубликованы в 2012 году.


[Закрыть], из ничего создала детскую библиотеку. Бундовки Маня Вассер и Соня Новогродская устроили мастерскую, где из выброшенных тряпок шили одежду для бездомных детей, которых они также обеспечивали какой-никакой едой и посильным медицинским уходом[206]206
  Бундовки… обеспечивали какой-никакой едой и посильным медицинским уходом: Goldstein, Stars Bear Witness, 82.


[Закрыть]. Шейндл Хехткоп[207]207
  Шейндл Хехткоп: Информация из Women in the Ghettos, 162–163.


[Закрыть], с отличием окончившая юридический факультет Варшавского университета, активный член «Свободы», руководила Библиотекой Переца, общественной столовой и организовывала научные конференции. Когда нацисты схватили ее, движение устроило ее освобождение и предложило побег, но она отказалась оставить свою мать.

* * *

По мере того как обстановка в Варшаве ухудшалась, «Свобода» перенесла свою работу за город. Разные движения начали сотрудничать и выработали общую, действовавшую по всей стране программу для молодежи, жившей в страхе и бездействии. Цивья часто выезжала из Варшавы для координации работы учебных групп, встречалась с местными активистами прямо на вокзалах, чтобы не терять времени[208]208
  чтобы не терять времени: Gutterman, Fighting for Her People, 150.


[Закрыть]. Она считала крайне важным создавать цепочки связей, которые действовали бы поверх стен гетто, – очень предусмотрительная стратегия, которая вскоре окупилась.

Для выполнения этой задачи Цивья посылала товарищей из Варшавы в другие города, и Фрумка тоже постоянно выполняла эту опасную работу. Эти посланницы – молодые женщины, обычно арийской наружности – связывались с определенными местными людьми и обучали их создавать «пятерки»[209]209
  создавать «пятерки»: Lubetkin, Days of Destruction, 57.


[Закрыть]: звенья из пяти человек, которые должны были стать первопроходцами. Чана Гелбард была одной из первых курьеров[210]210
  Чана Гелбард была одной из первых курьеров: Она вышла замуж за Йицхака Фижмана. Чана и Реня подружились в кибуце Дафна после войны. Другие сведения о ней – Zuckerman, Surplus of Memory, 47.


[Закрыть]. Для выполнения первой миссии Цивья снабдила Чану фальшивыми польскими документами. Чана выдавала себя за женщину-коммивояжера, между тем как на самом деле распространяла издания движения. В те времена путешествовать на поездах было сложно даже для поляков, и Чана была суперосторожна, подозревая всех, даже своих соплеменников. Когда бы ни получала задание от центрального руководства, она предпринимала все меры, чтобы убедиться, что разговаривает с нужным человеком, что он не приведет ее в западню и, в свою очередь, не примет ее за «подсадную утку» гестапо. Прежде чем передать ему что бы то ни было, она досконально «допрашивала» его.

Девушкам всегда были рады, особенно если они привозили обнадеживающие вести о деятельности движения. Во время выполнения своего второго задания за пределами Варшавы Чана ехала с чемоданом, набитым подпольной литературой: главами-брошюрами из еврейской истории, литературой о рабочем движении и национальных праздниках. «Было опасно путешествовать[211]211
  «Было опасно путешествовать…» «девочками Цивьи»: Gelbard, “Warsaw Ghetto”, 3—16. Буквально – «дети Цивьи».


[Закрыть] с такими “рассказами”», – признавалась она, но была решительно настроена распространить все материалы. Во время одной такой поездки собрались не одна, а сразу две «пятерки». Все сидели в каком-то деревянном доме в темноте, и она рассказывала десяти товарищам о деятельности «Свободы», упирая на то, что не все погибло и что они должны черпать силы из своей истории. Молодые люди слушали, затаив дыхание; потом разошлись по своим углам, вернулись к своим заботам, однако внутри каждого горел огонь возрожденного мужества. Золотые слова Чаны приносили знание и временное облегчение, помогая молодым евреям почувствовать себя «сильными перед лицом грозовых туч, принесенных ужасными временами».

Эти молодые женщины, которых называли «девочками Цивьи», исполняли роль[212]212
  исполняли роль: Согласно Goldstein, Stars Bear Witness, 47, у Бунда тоже была широкая сеть связных, охватывавшая шестьдесят городов.


[Закрыть], которой предстояло вскоре стать одной из – если не самой важной – в движении Сопротивления.