Текст книги "Свет грядущих дней"

Глава 6
От духа – к крови: возникновение ŻOB

Тося, Цивья и Владка

Декабрь 1941 года

Вильно, 1941. Декабрьский снег, легкий и пушистый, кружил на ветру. За полгода до этого нацистская военная машина прогромыхала на восток и взяла под контроль этот регион. В городах, куда Цивья и другие молодые люди бежали в 1939 году и где они вели сионистскую и бундовскую деятельность под советской и литовской властью, больше не было безопасно. До 1941 года евреи здесь еще имели работу, пользовались относительной свободой передвижения и правом на образование. (Кстати, многие женщины с благодарностью отзывались о прекрасном образовании, которое они получили под русской властью.) С приходом немцев все это вмиг прекратилось. Евреев начали сгонять в гетто, истязать, вводить антиеврейские законы, жизнь евреев стала погружаться в темноту, рушиться в пропасть.

Нацистская оккупация, однако, не испугала Тосю Альтман[213]213
  Нацистская оккупация, однако, не испугала Тосю Альтман: Информация о Тосе Альтман в этой главе взята прежде всего из Shalev, Tosia Altman.


[Закрыть]. Возможно, даже наоборот: теперь ее миссия стала особенно важной.

Двадцатитрехлетняя активистка «Юного стража» приехала в Вильно. Ее густые золотистые локоны, осыпаемые снежными хлопьями, подпрыгивали в такт пружинящим шагам. Чтобы добраться до маленького гетто, устроенного в старом еврейском квартале, ей пришлось пересечь реку Нерис, пройти через заваленные снегом парки, мимо средневековых зданий, выстроившихся вдоль мощеных улиц, мимо еврейских библиотек, синагог, ешив и архивов – всего того, что процветало в этом городе, многовековом польском центре еврейской поэзии, религиозной учености и интеллектуальной жизни. Тося тоже бежала в Вильно в начале войны, поэтому город знала хорошо. Бо́льшую часть двух последних лет она безостановочно путешествовала по оккупированной нацистами Польше, ее маршруты напоминали безумные каракули, сливающиеся на листе бумаги из-за своей многочисленности. Договариваться с виленскими немцами было для нее ежедневной работой.

Тося начала руководить «Юным стражем» задолго до войны и так же, как Цивья и Фрумка, являлась ключевой фигурой в плане Б. Родившаяся в состоятельной, образованной и любящей семье, она выросла во Влоцлавеке, небольшом городе центральной Польши, где учился в свое время астроном Николай Коперник и где несколько веков спустя ее отец владел часовым и ювелирным магазинами. Являясь сионистом, он был активно вовлечен в дела общины. Тося тоже стала энергично участвовать в движении и благодаря своей любознательности, общительности и стремлению находиться в самом сердце событий быстро поднималась в организационной иерархии. Ее собственный переезд в Палестину был отложен, когда ее назначили главой молодежной образовательной программы «Юного стража» в Варшаве. Она завидовала друзьям, пребывавшим теперь в Земле обетованной, где они наверняка вели деятельную и интересную жизнь, и находила своих польских коллег по руководству, которые были постарше нее, чересчур серьезными. Со временем, однако, она нашла с ними общий язык.

Тосю считали модницей на польский манер. Она была «шикарной девушкой»: хорошо образованной, владеющей литературной речью, предпочитавшей спортивный стиль в одежде и «беззастенчиво» встречавшейся со многими кавалерами[214]214
  «беззастенчиво» встречавшейся со многими кавалерами: Anna Legierska, “The Hussies and Gentlemen of Interwar Poland”.


[Закрыть]. Особенно ей нравился Юрек Хорн, интеллектуал, обладавший творческой натурой (ее отцу, напротив, не нравилась его холодность). Романтичная Тося была «книжным червем» – вечно сидела в углу, скрестив ноги и уткнувшись носом в какой-нибудь фолиант. Она боялась собак и темноты, поэтому заставила себя выйти из дому ночью во время погрома, чтобы побороть свои страхи. Тося постоянно что-то напевала и смеялась, обнажая крупные жемчужные зубы. Затейница, легко завязывавшая дружбу, она тщательно избегала споров и очень боялась всякого рода недоразумений.

Если Фрумка была самым первым членом «Свободы», вернувшимся в Варшаву, чтобы позаботиться об оставшихся там товарищах, то Тосю выбрали руководителем в «Юном страже». Она не была авторитетным идеологом, но ее любили за страстность, энергию и способность ладить с людьми разных возрастов, а также за ее сияющие голубые глаза и цветущий «нееврейский» вид. Она согласилась принять пост без колебаний, умом понимая, что деятельность движения выше личной жизни. Однако в душе она испытывала сильное эмоциональное волнение. Она жаловалась ближайшим друзьям на то, как ей грустно покидать Вильно и отказываться от своей мечты – переезда в Палестину. Несмотря на это, она энергично принялась за дело и, хотя ей понадобилось три попытки, чтобы пересечь границу, в конце концов добралась до Варшавы. Со своей внешностью очаровательной блондинки, беглым польским языком и, как выразился ее израильский биограф, «железной мягкостью»[215]215
  «железной мягкостью»: Shalev, Tosia Altman, 215.


[Закрыть], она очень скоро стала главной связной «Юного стража» и постоянно путешествовала по стране, чтобы налаживать связи между разными отделениями организации, собирать информацию, устраивать семинары и стимулировать подпольную просветительскую деятельность, – ее широкая улыбка и копна курчавых волос радовали и взбадривали всех, кто ее принимал. Часто Тося одевалась как деревенская девушка, напяливая множество нижних юбок, чтобы в их складках прятать контрабанду. В ее работе случались неудачи, но дерзость молодой женщины, ее бравада и острая интуиция обеспечивали ей относительную безопасность. Однажды в Ченстохове ее схватил нацистский пограничник, но она вывернулась у него из рук и босиком пробежала пятнадцать миль до фермы близ города Жарки.

В многочисленных воспоминаниях товарищи рассказывают о том, как в какое-нибудь гетто «прибывала Тося». Ее появление было как лучик солнца, пробивший тьму их повседневной жизни, как «удар электрического тока»[216]216
  «удар электрического тока»: Shalev, Tosia Altman, 163.


[Закрыть]. Люди не ощущали ее двойственного внутреннего состояния, они радовались, восклицали и крепко обнимали ее. Она приносила им тепло, «неиссякаемый оптимизм»[217]217
  «неиссякаемый оптимизм»: Izhar, Chasia Bornstein-Bielicka, 157.


[Закрыть], чувство единения, облегчения от того, что о них не забыли и что все, может, еще будет хорошо. Даже во время войны Тося преподавала товарищам урок «искусства жить»[218]218
  «искусства жить»: Chaika Grossman, The Underground Army: Fighters of the Białystok Ghetto, trans. Shmuel Beeri (New York: Holocaust Library, 1987), 42.


[Закрыть] и уметь веселиться, отвлекаясь на время от тягот.

Так же было и теперь, в продуваемом ветрами Вильно. Дорога сюда была особенно суровой: длинной, опасной, нашпигованной контрольными пунктами. Сколько бессонных ночей провела Тося в ледяной слякоти, сжимая пачку фальшивых документов. По прибытии ей понадобилось немного времени, чтобы отмерзнуть, но очень скоро она снова стала собой привычной – задорной и бодрой. «Тем, кто не был с нами, внутри стен гетто, просто не понять, что значил для нас этот “феномен” – девушка из-за пределов гетто, – писала Ружка Корчак, жившая в Вильно участница движения “Юный страж”. – Тося приехала! Как долгожданная весенняя радость, эта весть распространялась от человека к человеку: приехала Тося из Варшавы – и как будто исчезали вокруг нас и гетто, и немцы, и смерть, словно опасность больше не таилась за каждым углом… Тося здесь! Источник любви и света»[219]219
  и как будто исчезали вокруг нас и гетто, и немцы, и смерть… Источник любви и света: Ruzka Korczak, “Men and Fathers”, in Women in the Ghettos, 28–34.


[Закрыть].

Тося вошла в штаб «Юного стража», где ее товарищи спали на столах и снятых с петель дверях[220]220
  спали на столах и снятых с петель дверях: Grossman, Underground Army, 42.


[Закрыть]. Полная необъяснимой радости и юношеской страсти, она рассказывала им о Варшаве – о терроре и голоде, но также и о том, как варшавские товарищи продолжают свою работу. «Она открывала перед нами новый, почти неправдоподобный мир[221]221
  «Она открывала перед нами новый, почти неправдоподобный мир…»: Korczak, “Men and Fathers”, 28–34.


[Закрыть], – вспоминала позднее Ружка. – Мы услышали исполненную мощной решимости новую песню, родившуюся во мраке Варшавского гетто». Даже через два года нацистской оккупации и нечеловеческих условий жизни они не были сломлены и по-прежнему верили в высшую цель.

Тося принесла новости, как приносила их во все гетто, которые посещала. Но той ночью в Вильно она должна была также проверить кое-какие сведения. Она была послана сюда одновременно с двумя курьерами «Свободы». В Варшаве ходили слухи о массовых казнях. Правдивы ли они? И что она может сделать, чтобы помочь? Она была готова способствовать переброске виленской группы в Варшаву, где, как считалось, было безопаснее.

На следующий вечер Абба Ковнер, руководитель местного отделения «Юного стража», созвал общее собрание, в котором участвовало 150 молодых людей, представлявших разные движения. Первое массовое собрание проводилось в сырой, освещенной свечами комнате юденрата под видом новогоднего праздника. Когда все собрались, Абба прочел листовку на идише, а потом указал рукой на Тосю и попросил ее сделать то же самое на иврите, чтобы показать, что представительница Варшавы придерживается радикальных убеждений. Она была обескуражена тем, что должна была пересказать.

Одну виленскую девушку, Сару, увезли в Понары[222]222
  Одну виленскую девушку, Сару, увезли в Понары: По словам Kovner in Partisans of Vilna, она была одиннадцатилетней девочкой (имя он не указывает). По словам Rich Cohen, The Avengers: A Jewish War Story (New York: Knopf, 2000), 38, ей было семнадцать лет. Существуют рассказы о Понарах, которые приносили в гетто выжившие в лагере узники, им зачастую не верили. Этот рассказ взят из Cohen, 43–45


[Закрыть], некогда популярное место отдыха. Теперь оно превратилось в место массовых расстрелов, где на протяжении следующих трех лет семьдесят пять тысяч евреев были раздеты догола и расстреляны[223]223
  семьдесят пять тысяч евреев были раздеты догола и расстреляны: Примерно семьдесят пять тысяч евреев и двадцать пять тысяч неевреев были расстреляны в лагере за три года.


[Закрыть] над рвом глубиной в двадцать футов[224]224
  6,1 метра.


[Закрыть], послужившим им общей могилой. Раненная, но не убитая, Сара очнулась среди заледеневших трупов, голая, и уперлась взглядом в мертвые глаза своей матери. Она дождалась темноты и выбралась изо рва, потом два дня пряталась в лесу, прежде чем добраться до Вильно; раздетая, в истерике, она поведала о бойне, свидетельницей которой оказалась. Глава юденрата не поверил ей или, во всяком случае, сделал вид, что не верит, и предупредил, чтобы она больше никому обо всем этом не рассказывала – во избежание паники.

Сару положили в больницу. Там ее навестил Абба Ковнер. Он ей поверил; у него нацистский план истребить всех евреев сомнений не вызывал. На том предновогоднем собрании Тося прочла его воззвание: «Не верьте тем, кто пытается ввести вас в заблуждение… Гитлер планирует истребить все еврейское население Европы»[225]225
  «Не верьте тем, кто… истребить все еврейское население Европы»: Из листовки на идише, которую Абба прочел на собрании, текст приведен в Partisans of Vilna.


[Закрыть]. Заканчивалось оно тем, что скоро стало знаменитой мантрой Сопротивления: «Не дадим согнать нас на бойню, как овец!» Абба настаивал, что все евреи должны быть предупреждены и дать отпор. Единственным ответом на насилие может быть самозащита.

Тося, человек действия, никогда долго не сидела на одном месте. Теперь ей предстояло объехать все гетто, чтобы сообщить не утешительные сведения о деятельности движения, а ужасную и срочную новость: нацисты планируют убить всех евреев. Всех!

Настала пора оказать сопротивление.

* * *

Как вы реагируете на новость, что вас собираются убить? Пытаетесь сохранять оптимизм, обманывать себя, чтобы не сойти с ума? Или смотрите прямо в глаза тьмы, на пулю, летящую вам в лицо?

Когда Цивья узнала новость[226]226
  Когда Цивья узнала новость…: Два следующих раздела основываются на Lubetkin, Days of Destruction, 83–99.


[Закрыть] от Тоси и связных «Свободы» – те же сведения доходили через религиозных евреев и польских активистов, – она не колебалась ни секунды. Вильно был лишь подтверждением. Евреи, которым удалось бежать[227]227
  Евреи, которым удалось бежать: Некоторые из их писаний хранились в архиве Рингельблюма и в архивах Института еврейской истории.


[Закрыть] из лагерей смерти, таких как Хелмно, рассказывали чудовищные истории. Угрозы Гитлера, которые они – да и все вообще – воспринимали как «пустые декларации самонадеянного безумца», вдруг оказались душераздирающей правдой.

Ее накрыла волна ужасного чувства вины. Разумеется, это уже происходит. Как она могла не понять этого раньше? Почему не догадалась, что нацисты давно и последовательно воплощают отвратительный план уничтожения еврейского народа? Почему она трусливо уклонялась от руководства всей общиной, сосредоточившись только на молодежи, считая, что те, кто старше, справятся сами? Почему не сконцентрировала усилия на самообороне и добывании оружия? Почему не озаботилась этим раньше? Драгоценное время было потеряно.

Цивья пыталась оправдать эти упущения. Откуда кто-то мог знать, какое задумано злодеяние, тем более что нацисты старались держать это в секрете, чтобы избежать ответного удара и осуждения мировой общественности? Как может угнетаемое меньшинство бороться с армией, покоряющей целые страны? Как могут люди, страдающие от голода и болезней, составлять тактические планы военных действий? Если бы в первые годы они целенаправленно не сосредоточились на сохранении собственного достоинства, образовании и поддержании товарищества, возможно, они не сохранили бы свой дух, взаимное доверие и идеалы, которые придавали им сил бороться. И тем не менее ее глодало чувство вины.

Многочисленные девушки-связные, в том числе Фрумка[228]228
  Многочисленные девушки-связные, в том числе Фрумка: Gutterman, Fighting for Her People, 159, перечисляет связных. Согласно Shimshi, “Frumka Plotniczki”, Фрумка была «первой, кто принес весть о масштабах замысленного нацистами истребления евреев в восточных областях».


[Закрыть], распространили ужасную весть о массовых расстрелах в Понарах и о том, что подразумевалось под «окончательным решением». Свидетели-беглецы подтверждали это перед собраниями руководителей общин. Но им зачастую по-прежнему не верили[229]229
  Но им зачастую по-прежнему не верили: Lenore J. Weitzman, “Kashariyot (Couriers) in the Jewish Resistance During the Holocaust”, in The Encyclopedia of Jewish Women, https://jwa.org/encyclopedia/article/kashariyot-couriers-in-jewish-resistance-during-holocaust. О других причинах, по которым евреи ничего не подозревали или не верили, см.: Izhar, Chasia Bornstein-Bielicka, 114; Mais, “Jewish Life in the Shadow of Destruction”, 18–25; Meed, Both Sides of the Wall, 31, 47; Zuckerman, Surplus of Memory, 68, 72.


[Закрыть]. Во многих еврейских общинах отказывались признавать правдивость рассказанного ими на том основании, что такой чудовищный план, казалось, просто невозможно осуществить. Они гнали от себя мысль, что такие же зверства могут произойти в Западной Польше, где, несмотря на мучительные условия существования, не было и намека на массовые убийства. Их общины снабжали рейх столь необходимой ему рабской рабочей силой; с экономической точки зрения, нацистам не было никакого смысла уничтожать ее.

Многие евреи лелеяли иллюзию, что все еще возможно выжить. Они стремились верить в лучшее и отчаянно хотели жить. Никто не допускал мысли, что их матери, братья, сестры, дети будут насильно отправлены на бойню и что их предстоящая депортация почти неминуемо означает смерть. К тому же Варшава находится в самом центре Европы. Как можно депортировать целый столичный город? Польские евреи веками жили обособленно, они и представить себе не могли, что гитлеровские гетто являются частью машины убийства. Психологически евреи были готовы к тому, что уже знали по опыту Первой мировой войны. К несчастью, нынешняя война была совсем другой.

В последнем письме Тоси в Палестину, датированном 7 апреля 1942 года, она писала о том, как невыносимо видеть гибель своего народа и не иметь возможности остановить ее: «Евреи умирают у меня на глазах, и я бессильна им помочь. Вы когда-нибудь пытались пробить лбом стену?»[230]230
  «Евреи умирают у меня на глазах… пробить лбом стену?»: Ziva Shalev, “Tosia Altman”, The Encyclopedia of Jewish Women, ttps://jwa.org/encyclopedia/article/altman-tosia.


[Закрыть]

В воспоминаниях одной молодой еврейки рассказывается о посадке на поезд, отправлявшийся в Освенцим. Она вдруг увидела почтовую открытку, которую кто-то засунул в щель между досками вагона. На открытке было написано: «Этот поезд везет вас в худший из лагерей смерти… Не садитесь на этот поезд!»[231]231
  «Этот поезд везет вас в худший из лагерей смерти… Не садитесь на этот поезд!»: Vera Slymovicz testimony, pp. 23–24, Alex Dworkin Canadian Jewish Archives, Montreal.


[Закрыть]

Но женщина проигнорировала предупреждение. Оно звучало слишком безумно, чтобы быть правдой.

* * *

Однако Цивья не сомневалась: «Это спланированное тотальное истребление»[232]232
  «Это спланированное тотальное истребление»: Lubetkin, Days of Destruction, 88.


[Закрыть]. Несколько дней после возвращения связных из Вильно она ходила по шумному, взбудораженному гетто, представляя себе, что все эти люди уже мертвы.

Единственное, что удерживало ее от самоубийства, это мысль о том, что у нее есть цель: спасти если не жизни, то достоинство этих людей, не дать им уйти в покорном молчании. Отодвинув чувства в сторону, Цивья принялась действовать. Ее товарищи по «Свободе» тоже знали правду; движению пришлось сделать еще один разворот и на сей раз во главу угла поставить организацию самообороны. Однако создание батальона сопротивления для борьбы с гитлеровцами было запредельно дерзкой задачей как из-за отсутствия ресурсов и опыта, так и из-за внутренних конфликтов – с юденратом, с религиозными лидерами, между разными молодежными движениями и даже внутри самой «Свободы».

Как молодежная группа «Свобода» не имела контактов с растущим польским подпольем, да Цивья и опасалась, что оно не будет так уж участливо помогать евреям, а им нужна была помощь «взрослых» товарищей. Лидеры разных молодежных движений договорились собраться и обсудить проблему с главами общины в надежде, что те осознают опасность и примут руководство на себя. Но лица взрослых лидеров побелели от страха и гнева. «Они обвиняли нас в безответственности, в том, что мы сеем отчаяние и панику среди людей»[233]233
  «Они обвиняли нас в безответственности… панику среди людей»: Lubetkin, Days of Destruction, 92–93 (JDC leaders on 108). См. также: Zuckerman, Surplus of Memory, 194. В Ronen, Condemned to Life, 186–207, другие утверждают, что вооруженное сопротивление запрещено еврейским законом.


[Закрыть], – писала впоследствии Цивья. Глава «Джойнта» предостерегал их: действовать надо с осторожностью. Хоть этот человек и понимал реальность уже вершившихся убийств, он предупреждал, что поспешные действия могут привести к губительным результатам, которых еврейский народ никогда им не простит. Руководители же варшавского юденрата, с другой стороны, либо не верили слухам, либо никак на них не реагировали, опасаясь, что любые действия только спровоцируют нацистов на еще большее насилие. Они надеялись, что, не привлекая к себе внимания и играя по правилам, сумеют уберечь еврейскую общину – а может, и самих себя. Люди средних лет, обремененные семьями, детьми, они не желали подвергать опасности все еврейское население из-за идеалистической идеи партизанской войны, которую вбили себе в головы какие-то юнцы, не имевшие для этого никакой подготовки.

По мере того как тянулись подобные собрания, члены «Свободы» приходили в отчаяние. Испытывая «разочарование и бессильный гнев»[234]234
  «разочарование и бессильный гнев»: Lubetkin, Days of Destruction, 93.


[Закрыть], Цивья и ее товарищи убеждались, что полагаться придется только на собственные силы. Прежде всего им требовалась поддержка масс. Они должны будут сами открыть всю предстоящую страшную действительность своим соплеменникам. «Наш долг – видеть все в реальном свете[235]235
  «Наш долг – видеть все в реальном свете»: Цитируется в: Gutterman, Fighting for Her People, 163.


[Закрыть], – считала Цивья. – Наш самый опасный враг – ложная надежда»[236]236
  «… Наш самый опасный враг – ложная надежда»: Lubetkin, Days of Destruction, 92.


[Закрыть]. Люди никогда не начнут сопротивляться и даже прятаться, пока не осознают тот факт, что смерть близка.

Участники «Свободы» знали, как печатать подпольную литературу, чтобы распространять информацию, но они не имели ни малейшего представления о том, как формировать боевые отряды. Как заметила Цивья: «Никто не знал, что делать, при том, что немцы вооружены и сильны, а у нас есть только два револьвера»[237]237
  «Никто не знал, что делать, при том, что немцы вооружены и сильны, а у нас есть только два револьвера»: цит. по Gutterman, Fighting for Her People, 161. По некоторым воспоминаниям, револьвер у них был только один. Откуда взялись эти первые револьверы, неизвестно.


[Закрыть]. До войны Бунд и сионисты-ревизионисты – правое крыло, которое выступало за индивидуальные действия и еврейские военные соединения, – создали отряды самозащиты. Однако молодежь крыла трудового, или социалистического, сионизма обучали преимущественно ведению дебатов по социальной теории. Они изучали вопросы самозащиты, но не были организованы для борьбы[238]238
  До войны Бунд … не были организованы для борьбы: Бэля Хазан и Ружка Корчак пишут о том, что как члены «Своболы» и «Юного стража», соответственно, брали уроки самозащиты, где их учили владению оружием. Овладение приемами самозащиты было частью подготовки к жизни в Палестине. Ронен, однако, в личном интервью утверждал, что бундовцы и ревизионисты были подготовлены гораздо лучше. Перед войной Бунд создал “Tzufunkt Shturem” (Future Storm), своего рода милицию, для защиты коммуны от антисемитских нападений (POLIN holds their poster from 1929). С самого начала войны Бунд участвовал в «сопротивлении холодным оружием», используя железные пруты и медные кастеты для защиты от массовых погромов, за участие в которых нацисты платили полякам по четыре злотых в день. Бунд был первой партией, вступившей в борьбу и призвавшей евреев гетто к вооруженному сопротивлению. Они также создали силы самозащиты, которые патрулировали еврейские улицы во время хаоса, сопровождавшего переселение евреев в гетто. См. Marek Edelman, The Ghetto Fights (New York: American Representation of the General Jewish Workers’ Union of Poland, 1946), 3; Goldstein, Stars Bear Witness, 45–65.


[Закрыть]. «Свободе» требовались союзники со связями или военное обучение.

Цивья не сдавалась. Опираясь на многолетний опыт искусного ведения переговоров, научивший ее гибкости, она продолжала работать с руководителями общины, но снова и снова наталкивалась на узкопартийный подход. В марте 1942 года она инициировала встречу представителей разных еврейских партий под эгидой Бунда. Выступавший от имени «Свободы» Антек умолял присутствовавших проникнуться срочной необходимостью подготовки ответного удара и предложил программу создания коллективного еврейского движения самозащиты. Собрание не дало никаких практических результатов. Сионисты хотели работать с Бундом, имевшим связи с польскими партиями, но Бунд не доверял буржуазным сионистским группам, одержимым идеей эмиграции в Палестину, и предпочитал бороться вместе с польским подпольем, располагавшим кое-каким оружием[239]239
  но Бунд не доверял… располагавшим кое-каким оружием: Marek Edelman, The Last Fighters, directed by Ronen Zaretsky and Yael Kipper Zaretsky, Isr., 2006. По воспоминаниям других бундовцев, они не были антисионистами, просто они не видели смысла в борьбе, не поддержанной поляками. Zuckerman, Surplus of Memory, 166, 173, 221, 249, пишет о своем разочаровании в Бунде.


[Закрыть]. Лидеры основных партий обвинили молодежные движения в наивности, поспешности и алармизме при полном отсутствии воинского опыта. Соглашение же с хорошо вооруженным молодежным движением «Бетар»[240]240
  Военизированная организация, созданная в 1923 году с целью военной подготовки бойцов для еврейских отрядов в государстве Эрец-Исраэль, а также для защиты еврейских общин в диаспоре от банд погромщиков.


[Закрыть] было невозможно.

От полной безысходности сионистская молодежь попыталась установить прямой контакт с польским Сопротивлением. Потом приняла участие в Антифашистском блоке, инициированном еврейскими коммунистами. Коммунисты хотели сотрудничать с Советской армией за пределами гетто, но Цивья, которая входила в руководство[241]241
  Цивья, которая входила в руководство: Цивья возглавляла особую вспомогательную ячейку вместе с Паулой Альстер. Gutterman, Fighting for Her People, 167.


[Закрыть], настаивала на важности внутренней обороны. Прежде чем удалось достичь соглашения относительно дальнейших действий, руководителей-коммунистов арестовали, союз распался. И у членов «Свободы» не осталось больше никаких идей – где достать оружие. Даже Цивья вынуждена была признать, что они зашли в тупик.

И ее пронзила мысль: мы опоздали.

* * *

Сказать, что время уходило, значило ничего не сказать. Летом 1942 года «акция» – нацистский эвфемизм массовой депортации и убийства евреев – добралась до Варшавского гетто. Она началась в апреле «кровавым шабатом»[242]242
  началась в апреле «кровавым шабатом»: Это случилось в ночь с пятницы на субботу. Согласно Gutterman, Fighting for Her People, 167, она была названа «кровавой субботой». В других источниках ее называют «кровавой пятницей». Согласно Zuckerman, Surplus of Memory, 178, это была «кровавая ночь». Shalev, 141, называет ее «днем крови».


[Закрыть]: подразделения СС ворвались в гетто ночью и в соответствии с заранее составленными списками собрали и расстреляли всю интеллигенцию. С этого момента гетто превратилось в полигон для убийств, где господствовал террор. В июне приехала Фрумка с сообщением о существовании Собибора[243]243
  приехала Фрумка с сообщением о существовании Собибора: Frumka’s report of June 15, 1942, находится в экспозиции Института еврейской истории в Варшаве.


[Закрыть], еще одного лагеря смерти в ста пятидесяти милях к востоку.

Владка Мид (урожденная Фейгеле Пельтель), двадцатиоднолетняя бундовка, помогавшая издавать подпольную газету Бунда и руководившая нелегальными молодежными группами, впоследствии написала об обстановке, царившей в гетто в июле 1942 года[244]244
  в гетто в июле 1942 года: Этот раздел основан на Meed, Both Sides of the Wall, 9—67.


[Закрыть]. Слухи о неминуемой смерти, ожидание облав, постоянная стрельба. Мальчик, занимавшийся контрабандой, рассказывал, что по ту сторону стены стоит цепь из немецких и украинских солдат. Страх. Неразбериха.

А потом появился плакат.

Евреи столпились на обычно безлюдных улицах, чтобы прочесть его: все, кто не работает на немцев, подлежат депортации. Владка целыми днями отчаянно металась по всему гетто в поисках документов, подтверждающих трудоустройство и, следовательно, дающих «право на жизнь», для себя и своих родных. В невыносимой жаре сотни измученных евреев торчали перед воротами фабрик и мастерскими, отчаянно надеясь хоть на какую-нибудь работу, чтобы получить заветный документ. Некоторые счастливчики прижимали к груди собственные швейные машинки, рассчитывая, что так их скорее наймут. Спекулянты продавали фальшивые рабочие карточки, взяточничество приобрело невероятные масштабы, за официальную справку о работе люди отдавали последние семейные реликвии. Матери бродили в оцепенении, не зная, что делать с детьми. Те, у кого работа была – и кто временно обезопасил таким образом свою жизнь, – всячески избегали разговоров, испытывая невольное чувство вины. По улицам проезжали грузовые фургоны, набитые отнятыми у родителей рыдающими детьми.

«Страх того, что ждет нас там, – писала впоследствии Владка, – лишал нас способности думать о чем бы то ни было, кроме спасения жизни»[245]245
  «Страх того, что ждет нас там… спасения жизни»: Meed, Both Sides of the Wall, 22.


[Закрыть].

Понимавшая бессмысленность ожидания в бесконечных очередях Владка воспрянула духом, когда получила сообщение от друга-подпольщика. Ей надлежало явиться, имея при себе фотографии, свою и всех членов семьи, за получением учетных рабочих карточек. Она помчалась по указанному адресу. В помещении, наполненном густым сигаретным дымом, было столпотворение. Владка заметила нескольких руководителей Бунда и историка Рингельблюма, из обрывков разговоров поняла, что они изготовляли фальшивые рабочие карточки и пытались открыть новую мастерскую, чтобы спасать молодых людей. Однако они по-прежнему считали, что лучший выход – прятаться, даже несмотря на то, что спрятавшимся, если бы их нашли нацисты, грозила верная смерть. «Что поделаешь?» – бормотали они.

А потом началась паника: здание оказалось окружено. Владка, схватив фальшивые документы, сумела пристать к группе, подкупившей еврея-милиционера, – это становилось обычным делом по мере того, как все больше евреев хватали, а те пытались спастись, хотя и безуспешно, рассказывала Владка в своих записках. Женщины физически дрались с полицейскими, заталкивавшими их в грузовики, спрыгивали с поездов на ходу[246]246
  Женщины физически дрались с полицейскими… спрыгивали с поездов на ходу: Tec, Resistance, 68.


[Закрыть] – все это обычно оказывалось напрасным.

Депортации происходили регулярно, облавы устраивали немцы и украинцы, к ним присоединялась и еврейская милиция. У последней была квота: столько-то человек она должна задерживать ежедневно. Если норма не выполнялась, забирали самих милиционеров с семьями[247]247
  забирали самих милиционеров с семьями: Tec, Resistance, 67.


[Закрыть]. После того как похватали детей и стариков, неработающих и тех, кто значился в списках, охота на подлежавших депортации переместилась на улицы. Люди с ужасом видели, что перекрывают их улицу, и пытались спрятаться: заползали на крыши или запирались в подвалах и на чердаках. Фальшивые документы Владки больше не действовали. У нее не было надежного укрытия. Евреев призывали добровольно выходить на umschlagplatz – площадь, являвшуюся сборным пунктом, откуда евреев увозили в лагеря смерти, – для получения трех килограммов хлеба и килограмма джема. И люди снова надеялись и верили в лучшее. Многие умирающие от голода, одинокие, мечтающие прилепиться хоть к кому-нибудь, шли туда – и их увозили. «Так цена жизни еврея свелась к краюхе хлеба»[248]248
  «Так цена жизни еврея свелась к краюхе хлеба»: Klinger, “The Pioneers in Combat”, in Women in the Ghettos, 23–28. Дословный перевод: «Впоследствии нацисты утверждали, что ценой пойманного еврея было полкилограмма хлеба и четверть килограмма джема. Вот такой дешевой стала жизнь еврея».


[Закрыть], – написал один подпольщик.

И вот очередь дошла до ее улицы. Владка спряталась в убежище, но когда солдаты стали колотить в дверь, женщина, скрывавшаяся вместе с ней, зачем-то открыла ее. Смирившуюся с судьбой, взглядом выискивавшую в толпе своих родных, прятавшихся несколькими домами дальше по улице, Владку пригнали на сортировочный пункт, где она предъявила рабочую карту, накорябанную рукой ее друга. По неведомой причине «документ» был признан. Владку послали направо, жить. Ее семью – налево.

В каком-то оцепенении она ходила на работу в одну из остававшихся открытыми мастерских – истощенная до предела, терзаемая постоянной тревогой, опухшая от голода, избиваемая и вечно ждущая. Количество рабочих мест было ограниченно, и каждый боялся потерять работу; проводились проверки, облавы, каждого, кто был застигнут бездельничающим или прячущимся, кто показался слишком старым или слишком молодым, ждала смерть. Люди падали от усталости за своими швейными машинками. Выборка за выборкой. Когда Владка пыталась получить официальное удостоверение личности, здание было окружено. Она несколько часов пряталась в чулане.

Гетто постепенно пустело, иссякая день за днем.

Перекрытия улиц и ликвидации стали повседневными явлениями. Януша Корчака и Стефу Вильчинскую увезли и убили вместе с их воспитанниками-сиротами; Владка видела из окна своего убежища, как их выводили во время ночного налета на дом руководителя Бунда. Улицы были пустыми, если не считать разломанной мебели, старой кухонной утвари, пухового «снега», «выпотрошенного из внутренностей еврейских перин и подушек»[249]249
  «снега», «выпотрошенного из внутренностей еврейских перин и подушек»: “The Liquidation of Jewish Warsaw”, a report drawn up by the Oneg Shabbat group, November 1942, хранится в экспозиции Института еврейской истории в Варшаве.


[Закрыть], и… мертвых евреев. Контрабанда была больше невозможна. Начался массовый голод. Воздух оглашался пронзительными криками детей, которых силой отрывали от матерей, имевших рабочие карточки. У Владки сердце разрывалось на части, когда она слышала, как восьмилетки уговаривали своих мам оставаться тут без них и бодро заверяли их, что найдут способ спрятаться. «Не волнуйся, – звучало рефреном. – Не волнуйся, мама»[250]250
  «Не волнуйся, мама»: Meed, Both Sides of the Wall, 65.


[Закрыть].

* * *

Пятьдесят две тысячи евреев было увезено из Варшавского гетто в ходе первой «акции».

На следующий день члены «Свободы» собрались с руководителями общины, чтобы обсудить ответные действия. Они предложили напасть на еврейскую милицию – которая не была вооружена – с дубинками. А также организовать массовые демонстрации. И снова руководители общины предупреждали их, что не следует торопиться и раздражать немцев, что вина за гибель новых тысяч евреев падет на головы молодых товарищей.

Теперь, перед лицом массовых убийств, участников молодежных движений возмущала такая перестраховка. Что из того, что они раскачают лодку? Все равно они уже терпят кораблекрушение и быстро идут ко дну.

Двадцать восьмого июля Цивья и ее товарищи по молодежной группе собрались на улице Дзельна.

Никаких дискуссий больше не было.

Без взрослых и без польского Сопротивления они учредили свою собственную боевую силу: Еврейскую боевую организацию[251]251
  Еврейскую боевую организацию: по-английски the Jewish Combat Organization. На иврите Eyal – акроним Irgun Yehudi Lochem.


[Закрыть]: на идише – Yiddishe Kampf Organizatsye (YKO), на иврите – EYAL. По-польски – Żydowska Organizacja Bojowa, или ŻOB. ŻOB не была сильной группировкой. У нее не было денег, не было оружия кроме двух пистолетов и – что касается отряда «Свободы» – не было даже тайного убежища. (140 членов группы прятались на ферме.) Несмотря на это, у них была мечта: продемонстрировать еврейский протест. Они были евреями, боровшимися как евреи и за евреев. Они намеревались провести операцию по всей стране, используя связи, тщательно налаженные ранее Цивьей. Теперь она пошлет своих девушек-связных на смертельно опасное задание: не распространять просветительские материалы и информацию, а организовывать подготовку к обороне. (Хотя у Цивьи имелось фальшивое удостоверение личности на имя «Селины», ей пришлось приостановить свои разъезды из-за ярко выраженной еврейской внешности.) Создание боевой группировки немного притупило чувство вины и тревоги – Цивья ощутила, что наконец они двигаются вперед по правильному пути. Однако из-за отсутствия оружия и военной подготовки возникало множество разногласий по поводу того, как двигаться; по мере того как все больше евреев увозили на бойню, напряжение росло.

Цивья была единственной женщиной, избранной в руководство ŻOB’а. Она вошла в боевую группу. Научилась обращаться с огнестрельным оружием. Нести караульную службу. Она также готовила, стирала, а еще отвечала за поддержание оптимизма и боевого духа среди молодежи. Другие женщины, входившие в руководство, – Тося, Фрумка, Лия – отправились на арийскую сторону налаживать связи и добывать оружие.

В ожидании вооружения ŻOB решил маркировать свою территорию. Однажды ночью его члены тремя группами отправились на первое задание – от штаба напротив тюрьмы Павяк в притихшее гетто. Одной группе предстояло информировать жителей гетто о создании новой силы, которая будет сражаться за них. Они должны были расклеить на рекламных щитах и зданиях плакаты, в которых разъяснялось то, что они узнали от курьеров, проследивших маршрут поездов: Треблинка означает верную смерть, евреи должны прятаться, а молодые люди – защищаться. «Лучше быть застреленным в гетто, чем умереть в Треблинке»[252]252
  «Лучше быть застреленным в гетто, чем умереть в Треблинке»: Этот текст с плаката воспроизведен в Lubetkin, Days of Destruction, 112. Существует несколько свидетельств о Треблинке, включая свидетельства уцелевших (которые рисовали карты лагерной территории), в том числе связной Бунда и связной «Свободы».


[Закрыть] – таков был девиз.

Вторая группа должна была поджечь брошенные дома и склады награбленных вещей. У нацистов имелись специалисты, которые оценивали имущество депортированных евреев, после чего немцы заставляли оставшихся в живых отбирать и складывать ценные вещи.

Третья группа шла убивать. Один из двойных агентов, молодой человек по имени Исраэль Канал, участник Сопротивления, одновременно служивший для прикрытия в еврейской милиции, должен был застрелить начальника еврейской милиции. ŻOB рассматривал это как акт мести, но не только: следовало посеять страх среди милиционеров, которые проводили в жизнь нацистские указы.

Цивья шла во второй группе. В темноте ее сердце бешено колотилось. Хватаясь вспотевшими ладонями за перекладины лестницы, обдирая бок, она карабкалась на кирпичную стену. Еще несколько ступенек – и она будет наверху, в пункте назначения.

Они с товарищами заложили воспламеняющиеся материалы. Но что-то пошло не так. Дом не хотел загораться. Тогда они быстро приняли другое решение: сложить в кучу весь свой огнеопасный груз и поджечь его. «Успех! – написала она впоследствии. – Пламя взметнулось огромными языками, с громким треском плясавшими в воздухе. Мы испытывали радость мести, горевшей у нас в груди, этот костер был символом еврейского боевого сопротивления, о котором мы так долго мечтали»[253]253
  «Успех! … о котором мы так долго мечтали»: Lubetkin, Days of Destruction, 115.


[Закрыть].

Несколько часов спустя все снова собрались на Дзельне, в доме номер 34, все три задания были выполнены; даже еврейские полицаи побоялись схватить Канала после того, как он стрелял в их начальника, которого ранил, но не убил[254]254
  которого ранил, но не убил: Meed, Both Sides of the Wall, 70; Tec, Resistance, 72–73. В Lubetkin, Days of Destruction, 116, описывается, что после первого выстрела пистолет заклинило, но Канал пригрозил убить каждого, кто приблизится к нему. В тот раз он стрелял из пистолета первый раз в жизни.


[Закрыть]. А позднее той ночью русские первый раз бомбили Варшаву. Для Цивьи она стала ночью торжества.