Текст книги "Свет грядущих дней"

Община польских евреев отличалась многообразием политических взглядов; у представителей каждого течения имелся собственный ответ на этот ксенофобский всплеск. Сионисты, чувствуя себя гражданами второго сорта, потеряли терпение, и Реня не раз слышала, как ее отец говорил о необходимости переезжать на историческую родину, где евреи имеют возможность развиваться как народ, вне зависимости от классовой и религиозной принадлежности. Под водительством своих харизматичных интеллектуалов – поборников иврита сионисты фундаментально расходились со всеми прочими партиями. Религиозная партия, преданная Польше, выступала за смягчение дискриминации и за то, чтобы с евреями обращались так же, как со всеми другими гражданами. Довольно многочисленные коммунисты поддерживали ассимиляцию, как и многие представители высших классов. Со временем самой большой партией стал Бунд[61]61
  Со временем самой большой партией стал Бунд: Бунд стал самой крупной партией в 1938 году, поскольку эмиграция в Палестину казалась невозможной из-за британской «Белой книги», а польское правительство не обращало внимания на запросы религиозной партии. До того население было разделено между тремя партиями примерно поровну.


[Закрыть] – социалистическая рабочая организация, ратовавшая, в частности, за развитие еврейской культуры на идише. Бундовцы были самыми большими оптимистами, надеявшимися, что поляки опомнятся и поймут: антисемитизм не решит проблем страны. Бундовцы из диаспоры стояли на том, что Польша – дом евреев и им следует оставаться там, где они жили до сих пор, говорить на идише и требовать своих законных прав. Бунд организовывал отряды самозащиты с намерением утвердить свое право оставаться на месте. Один из их лозунгов: «Там, где мы живем, там наша страна». По-Лин.

Бороться или бежать? Вечный вопрос.

* * *

Вполне вероятно, что, повзрослев, Реня начала участвовать в деятельности молодежных групп вместе со своей старшей сестрой Сарой[62]62
  Реня начала участвовать в деятельности молодежных групп вместе со своей старшей сестрой Сарой: Дети Рени рассказывают: хотя Моше оказывал на Реню большое интеллектуальное влияние, лидером для нее была Сара. Однако учитывая, что Сара была старше и часто жила в разных кибуцах в порядке хахшары – подготовки к алие, вполне вероятно, что Реня сопровождала на разные мероприятия и Бэлу. В своих показаниях в Яд Вашеме Реня утверждает, что до войны, когда ей не было еще и пятнадцати, она была сосредоточена на своей школьной жизни и совсем не интересовалась молодежными движениями.


[Закрыть]. Родившаяся в 1915 году Сара была на девять лет старше Рени и являлась одной из ее героинь. Сара с ее проницательным взглядом и изящными губами, всегда чуть изогнутыми в намеке на улыбку, была образованной интеллектуалкой и здравомыслящей сторонницей добрых дел, и Реня интуитивно признавала ее авторитет. Легко представить себе, как сестры идут рядом быстрым шагом, исполненные энергии и чувства долга, обе одетые по последней моде: в беретах, сшитых по фигуре блейзерах, юбках в складку до щиколоток, с коротко остриженными волосами, аккуратно зачесанными назад. Реня, модница, вся ладная с головы до ног – такой она оставалась всю жизнь. Межвоенный стиль одежды в Польше, под воздействием женской эмансипации и парижской моды, сменил драгоценности, кружева и перья на удобство и простой крой. Макияж был смелым – темные тени вокруг глаз, ярко-красная помада, стрижки и юбки укорочены. («Можно видеть всю туфлю!»[63]63
  «Можно видеть всю туфлю!»: «Она носила очень широкую шерстяную юбку цвета морской волны, чрезвычайно короткую – так что можно было видеть из-под подола всю туфлю… Люди будут показывать на тебя пальцем!» Цит. по: Legierska, «The Hussies and Gentlemen of Interwar Poland».


[Закрыть] – притворно возмущался некий сатирик.) На фотографии, сделанной в 1930-е годы, Сара[64]64
  На фотографии, сделанной в 30-е годы, Сара: Фотографии Сары Кукелки – из архива музея «Дом борцов гетто».


[Закрыть] – в туфлях на толстой подошве и широком каблуке, позволявших ходить долго – в те времена это было необходимостью, потому что женщинам приходилось пешком преодолевать большие расстояния по дороге на работу или учебу. Можно не сомневаться, что, когда сестры входили в зал собрания, все поворачивали головы в их сторону.

В десятилетия между войнами растущий антисемитизм и бедность оказали угнетающее воздействие[65]65
  оказали угнетающее воздействие: YIVO, знаменитый институт в Вильно, заметив этот кризис, организовал собрание воспоминаний, попросив молодых евреев написать о своей жизни, чтобы лучше понять их и помочь им повысить моральный дух.


[Закрыть] на еврейскую молодежь в целом. Она чувствовала себя отчужденной от страны и по сравнению с предшествовавшими поколениями была далеко не так уверена в своем будущем. Евреям не разрешалось вступать в польские скаутские отряды, поэтому сто тысяч еврейских юношей и девушек объединялись в свои организации, примыкавшие к разным политическим партиям[66]66
  примыкавшие к разным политическим партиям: «Юный страж» не примыкал ни к какой политической партии, но исповедовал социалистический сионизм.


[Закрыть]. Эти организации открывали им путь в жизнь и давали надежду на будущее. Сохранились групповые фотографии[67]67
  Сохранились групповые фотографии: Фотографии хахшары Енджеюва взяты из «Jędrzejów», Beit Hatfutsot: My Jewish Story.


[Закрыть]: на одной молодые евреи Енджеюва, в темных одеждах, со скрещенными на груди руками, являют собой образ серьезных интеллектуалов; на другой они – с накачанными мускулами и густым загаром – стоят перед домом на открытой площадке, с граблями в руках, полные жизни.

Как и ее отец, Сара принадлежала к сионистам, но, в отличие от Моше, состояла в «Свободе»[68]68
  Сара… состояла в «Свободе»: «Дрор» (свобода) был создан в 1938 году и представлял собой объединение Hechalutz HaTsair («Молодой первопроходец») и Freiheit («свобода» на идише), членами группы были в основном представители рабочего класса. «Свобода» была сионистской группой, в которой говорили и на идише, и на иврите и которая включала больший процент рабочей молодежи. Она была аффилирована с политической партией Poalei Zion и действует до сих пор. Товарищи из «Свободы» имели репутацию более взрослых, менее пафосных и более близких к земле, чем члены «Юного стража» (Bella Gutterman, Fighting for Her People: Zivia Lubetkin, 1914–1978, trans. Ora Cummings [Jerusalem: Yad Vashem, 2014], 132).


[Закрыть] – организации нерелигиозных рабочих-сионистов, исповедовавших социализм. Объединявший главным образом представителей среднего класса, рабочий сионизм ставил своей целью обретение родины, где евреи смогут жить коллективами, говорить на иврите и воодушевляться общим чувством причастности. Поощряя чтение и дебаты, рабочие-сионисты в то же время высоко ставили физическое развитие, стремясь опровергнуть миф о ленивом еврее-интеллектуале и стимулировать личную инициативу. Физический труд и участие в пополнении ресурсов организации считались приоритетом. Они идеализировали работу на земле; сельскохозяйственное самообеспечение шло рука об руку с коллективной и личной независимостью.

Существовало несколько молодежных рабоче-сионистских групп: одни были более светскими и интеллектуальными, другие больше внимания уделяли благотворительности, правозащитной деятельности или пропаганде плюрализма, но все они разделяли традиционные польские ценности национализма, героизма и личной жертвенности, перенося их в еврейский контекст. «Свобода» сосредоточивалась на социальном действии и привлекала новых членов исключительно из среды рабочих, говоривших на идише. Она организовывала летние тренировочные лагеря (гахшара) и коллективные фермы (кибуцы) для подготовки к эмиграции, в них молодых людей приучали к тяжелому труду и коллективной жизни – нередко при неодобрении родителей. Моше сетовал на «Свободу» не только за то, что она была излишне либеральна и недостаточно элитарна, но и за то, что «товарищи» ставились в ней превыше семьи и к лидерам в ней относились как к образцам для подражания – едва ли не как к суррогатным родителям. В отличие от скаутов или спортивных организаций эти молодежные движения проникали во все сферы жизни своих членов; они были тренировочными площадками для физического, эмоционального и духовного развития. Молодые люди отличали друг друга по принадлежности к той или иной группе[69]69
  отличали друг друга по принадлежности к той или иной группе: Например: «Я лично никогда особо не был человеком движения. Я носил имя Акиба, поскольку в ŻOB’е все брали название своей группы как часть собственного имени – как двойная фамилия». Simha «Kazik» Rotem, Memoirs of a Ghetto Fighter, trans. Barbara Harshav (New Haven, CT: Yale University Press, 1994), 22. Между группами существовало соперничество, иногда одна нападала на штаб другой.


[Закрыть].

Сара стояла за социальное равенство и справедливость и особое внимание уделяла наставничеству среди детей. В Доме-музее борцов гетто есть несколько ее фотографий, сделанных в 1937 году в тренировочном лагере в Познани, в двухстах милях от Енджеюва. На одной она снята во весь рост перед какой-то статуей, на ней сшитый по фигуре костюм с высоким воротником, шляпка по тогдашней моде сдвинута набок; в руках книга, выражение лица серьезное и решительное, словно весь мир принадлежит ей – стоит лишь руку протянуть.

Польские женщины одновременно чтили традиции и были прогрессистками, они являли собой продукт позитивистской философии образования и Первой мировой войны, которая вынудила их работать. В новой республике начальное образование было обязательным, в том числе и для девочек. Девушки имели право поступать в университеты. А избирательное право польские женщины получили в 1918 году[70]70
  избирательное право польские женщины получили: Однако женщины не имели права голосовать за членов Совета еврейской общины.


[Закрыть], раньше, чем женщины в большинстве западных стран.

В Западной Европе еврейки большей частью принадлежали к среднему классу и были ограничены рамками буржуазной морали, предписывавшей женщине держаться домашней сферы. Но на востоке большинство евреев были бедны, и женщины по необходимости работали вне дома – особенно это касалось религиозных кругов, где для мужчины не считалось зазорным учиться, а не трудиться. Еврейские женщины были вовлечены[71]71
  Еврейские женщины были вовлечены: О польских и еврейских женщинах в межвоенной Польше см., например, Gershon Bacon, «Poland: Interwar», The Encyclopedia of Jewish Women, https://jwa.org/encyclopedia/article/poland-interwar; Judith Taylor Baumel-Schwartz and Tova Cohen, eds. Gender, Place and Memory in the Modern Jewish Experience: Re-Placing Ourselves (London: Vallentine Mitchell, 2003); Anna Czocher, Dobrochna Kalwa, et al., Is War Men’s Business? Fates of Women in Occupied Kraków in Twelve Scenes. trans. Tomasz Tesznar and Joanna Belch-Rucinska. (Kraków: Historical Museum of the City of Kraków, 2011); Nameetha Matur, «”The New Sportswoman”: Nationalism, Feminism and Women’s Physical Culture in Interwar Poland», The Polish Review 48 (2003), no. 4: 441—62; Jolanta Mickute, «Zionist Women in the Interwar Poland», on The Macmillan Report, https://www.youtube.com/watch?v=TrYt4ol4Mq4; Lenore J. Weitzman and Dalia Ofer, «Introduction to Part 1», Paula E. Hyman «Gender and the Jewish Family in Modern Europe», Gershon Bacon, «The Missing 52 Percent: Research on Jewish Women in Interwar Poland and Its Implications for Holocaust Studies», and Daniel Blatman, «Women in the Jewiah Labor Bund in Interwar Poland», all in Women in the Holocaust; Puah Rakovsky, My Life as a Radical Jewish Woman: Memoirs of a Zionist Feminist in Poland, trans. Barbara Harshav with Paula E. Hyman (Bloomington: Indiana University Press, 2001); Avihu Ronen, «Poland: Women Leaders in the Jewish Underground in the Holocaust», The Encyclopedia of Jewish Women, https://jwa.org/encyclopedia/article/poland-women-leaders-in-jewish-underground-during-holocaust; Jeffrey Shandler, ed., Awakening Lives: Autobiographies of Jewish Youth in Poland Before the Holocaust (New Haven, CT: Yale University Press, 2002); Anna Zarnowska, «Women’s Political Participation in Inter-War Poland: Opportunities and Limitations», Women’s History Review 13 (No. 1, 2004): 57–68.


[Закрыть] в публичную жизнь: в 1931 году они составляли 44,5 процента евреев, получавших зарплату, хотя платили им меньше, чем мужчинам. Возраст их вступления в брак сдвинулся к концу второго десятка лет, даже к тридцати годам с лишним – во многом из-за бедности. Это привело к снижению рождаемости и, соответственно, увеличению количества работающих женщин. В сущности, до некоторой степени тогдашний баланс между работой и личной жизнью напоминал сегодняшние гендерные нормы.

За несколько веков до того еврейским женщинам было предоставлено «право знать». Изобретение печатного станка привело к распространению книг на идише и иврите, доступных читательницам; религиозные правила позволяли женщинам присутствовать на службах, архитектура новых синагог предусматривала женское крыло. Современные еврейки становились поэтами, романистами, журналистами, юристами, врачами, дантистами, вели торговлю. В университетах еврейки составляли значительный процент студенток, в основном их принимали на гуманитарные и естественно-научные факультеты.

Хотя сионистские партии, разумеется, не были «феминистскими»[72]72
  не были «феминистскими»: Большинство польских «феминисток» в те времена называли себя «радикалками» или «революционерками».


[Закрыть] – женщины, например, не занимали официальных должностей, – в молодежной социалистической среде женщины до некоторой степени пользовались равенством[73]73
  в молодежной социалистической среде женщины до некоторой степени пользовались равенством: Avihu Ronen, «Young Jewish Women Were Leaders in the Jewish Underground During the Holocaust», Jewish Women’s Archive: The Encyclopedia of Jewish Women, https//jwa.org/encyclopedia/article/Poland-women-leaders-in-jewish-underground-during-holocaust. С другой стороны, Kol-Inbar в своей книге «Three Lines in History», 514, утверждает, что женщины не играли большой роли в молодежных движениях в Польше.


[Закрыть]. В одной из молодежных групп, в «Юном страже», к которому принадлежал старший брат Рени, Цви, родилась идея организации как «близкого круга» с двойным руководством. Каждое отделение возглавлялось мужчиной и женщиной. «Отец» был идейным руководителем, «мать» – отвечала за эмоциональную сферу. Они обладали равной властью и дополняли друг друга. В этой «семейной» модели члены организации, «их дети», чувствовали себя братьями и сестрами.

В этих группах изучали Карла Маркса и Зигмунда Фрейда, а равно женщин-революционерок, таких как Роза Люксембург и Эмма Гольдман, здесь приветствовались эмоциональные дискуссии и разборы межличностных отношений. Членами «Стража» были в основном молодые люди позднего подросткового возраста, в котором девушки обычно проявляют бо́льшую зрелость, чем юноши, и, соответственно, они становились организаторами. Женщины проводили занятия по самообороне, учили быть социально сознательными и сильными, уметь владеть собой. «Союз первопроходцев» (Гехалуц), зонтичная организация, включавшая в себя несколько сионистских молодежных групп и поощрявшая обучение сельскохозяйственным специальностям в свете предстоявшей «пионерской» жизни в Палестине, имел чрезвычайный план Б на случай призыва мужчин в польскую армию, в этом случае бразды правления организацией передавались женщинам. На бесчисленных фотографиях 1930-х годов женщины стоят вместе с мужчинами, все одеты в одинаковые темные подпоясанные куртки или рабочие робы и брюки; они держат косы, как трофеи, и сжимают серпы, как мечи, готовясь к суровому физическому труду.

Сара была беззаветно преданной сионисткой. Бэла, средняя между Сарой и Реней сестра, тоже вступила в «Свободу», Цви бегло говорил на иврите. Реня, которой возраст не позволял еще записаться в организацию, все свои ранние подростковые годы впитывала устремления своих сестер и брата, и ее можно было увидеть на собраниях, фестивалях и спортивных играх: маленькая сестренка, следующая за ними по пятам с широко открытыми глазами и все вбирающая в себя.

В 1938 году четырнадцатилетняя Реня заканчивала начальную школу. Небольшая группа еврейских учениц получила общее среднее образование в районной средней школе совместного обучения в Енджеюве, но в старшую школу Реня ходить не могла. По некоторым сведениям, она винила в этом антисемитизм, по другим – не смогла продолжить образование, потому что вынуждена была зарабатывать деньги[74]74
  По некоторым сведениям, она винила в этом антисемитизм, по другим – не смогла продолжить образование, потому что вынуждена была зарабатывать деньги: Первое – из вступления к Escape from the Pit; второе – из свидетельства Рени в Яд Вашеме.


[Закрыть]. В воспоминаниях многих женщин того времени говорится, что они стремились стать медсестрами, даже врачами[75]75
  даже врачами: См., например, свидетельства женщин в Alex Dworkin Canadian Jewish Archives, Montreal.


[Закрыть], но, вероятно, для Енджеюва было более обычно – а возможно, дело было в острой финансовой нужде самой Рени – искать место секретарши. Она поступила на курсы стенографисток, чтобы впоследствии найти работу в офисе. Ей и в голову не приходило, что работа, которая предстояла ей в ближайшем будущем, окажется совсем иного свойства.

* * *

Все молодежные группы организовывали летние лагеря. В августе 1939 года молодые сионисты-социалисты тоже собрались в лагерях и на симпозиумах, где танцевали и пели, учились и читали, занимались спортом, спали на открытом воздухе и проводили бесконечные семинары. Они обсуждали британскую «Белую книгу»[76]76
  «Белая книга» – официальный правительственный документ по какому-либо вопросу; обычно разъясняет планы правительства перед введением нового закона.


[Закрыть] об ограничении еврейской эмиграции в Палестину и искали иные возможности переселения, стремясь воплотить свои коллективные идеалы и спасти мир. Летняя программа закончилась, и 1 сентября члены организаций собирались возвращаться домой, преодолевая переход из выбранной ими семьи в родную, из лета в школу, из зелени в охру, от теплого ветерка в холод, из загорода в город.

Это был день, когда Гитлер вторгся в Польшу.

Глава 2
Из огня да в полымя

Реня

Сентябрь 1939 года

Слухи летали, как пули: нацисты жгут, грабят, выкалывают глаза, вырывают языки, убивают младенцев, отрезают женщинам груди. Реня не знала, что об этом думать, но, как и все жители города, не сомневалась, что немцы скоро придут в Енджеюв. И что они преследуют евреев. Во всех семьях царила паника. Никто не понимал, куда бежать. Все запирали дома. Паковали вещи. Толпами передвигались от города к городу, мирные жители с детьми шли рядом с колоннами отступающих польских солдат. Поезда не ходили.

Так же, как и многие их соседи, Кукелки решили двинуться на восток, к Хмельнику, такому же маленькому городку, расположенному на другом берегу реки Нида, где, как предполагалось, они окажутся вне досягаемости немцев и где, как они надеялись, польской армии удастся закрепиться. В Хмельнике у Кукелков были родственники. С собой они почти ничего не взяли и, влившись в толпу, отправились в путь пешком.

Дорога, растянувшаяся на двадцать одну милю, была усеяна трупами людей и скота – жертвами безжалостных воздушных бомбардировок нацистов[77]77
  жертвами безжалостных воздушных бомбардировок нацистов: Гитлеровская стратегия блицкрига включала массированные бомбардировки с целью разрушения вражеских путей и средств сообщения как подготовку к последующему наземному вторжению. Польская армия была плохо экипированной и устаревшей (она пыталась атаковать немцев в лоб силами кавалерии) и не шла ни в какой сравнение с механизированной, современной немецкой военной машиной.


[Закрыть]. Немецкие самолеты сбрасывали бомбы повсюду, без разбора. Задыхаясь от тошнотворного запаха, Реня часто оказывалась распластанной на земле, широко раскинув ноги и руки, на окраине какой-нибудь горящей деревни. Она быстро сообразила, что во время бомбежки безопаснее оставаться на месте; неподвижность служила какой-никакой защитой. Взрыв, еще взрыв, потом самолет пролетал на малой высоте, поливая землю пулеметными очередями. Она слышала только свист пуль – его и детский плач. Матери закрывали детей своими телами, но, убитые, обмякали, и выжившие под ними младенцы и малыши постарше пронзительно кричали, «взывая к небесам»[78]78
  «взывая к небесам»: Kukielka, Underground Wanderings, 4. Эта глава основана на материалах из Kukielka, Underground Wanderings, 3–8, и ее свидетельстве в Яд Вашеме.


[Закрыть], как она впоследствии писала. Чтобы добраться до Хмельника, пришлось провести день и ночь в аду.

Но Рене сразу стало ясно, что Хмельник – не безопасное пристанище. Город представлял собой груды руин, из-под которых вытаскивали обожженных полуживых людей. И это еще были те, кому повезло. Как выяснилось, отсюда люди бежали в Енджеюв в надежде укрыться там от опасности. «Все искали спасения, попадая из огня да в полымя»[79]79
  «Все искали спасения, попадая из огня да в полымя»: Kukielka, Underground Wanderings, 4.


[Закрыть].

Хмельник гудел в предчувствии насилия. Новости, доходившие из дома, были кошмарными: нацисты захватили Енджеюв, паля беспорядочно во все стороны, согнали десять еврейских мужчин на городскую площадь – шумный центр их былой мирной жизни, с разноцветными домами – и расстреляли. Это было сделано в качестве акта устрашения всех местных евреев, чтобы показать, что случится с каждым, кто не будет им повиноваться. Хмельничане понимали, что очередь за ними.

В тот момент все еще думали, что, как и во всех предыдущих войнах, опасность грозит только мужчинам, но не женщинам и детям. Многие еврейские мужчины, в том числе и отец Рени Моше, покинули город, направившись к Бугу, навстречу наступающим советским войскам, надеясь найти защиту, укрывшись в сельской местности. Впоследствии Реня писала, что было просто невыносимо слышать крики женщин при расставании с их мужчинами. Можно лишь представить себе ужас, который испытывала она сама, прощаясь со своим обожаемым папой, который уходил неизвестно куда, навстречу неизвестно чему, на бог знает сколько времени. По слухам, состоятельные жители Хмельника нанимали лошадей и уезжали в Россию. Дома́ пустовали.

Неудивительно, но оттого не менее страшно, что настал и их черед. Однажды вечером Реня издали увидела немецкие танки. Она с гордостью отметила, что из всего городского населения только один юноша нашел в себе мужество оказать сопротивление, и этот юноша был евреем. Он выскочил на дорогу, стреляя из ружья, но нацистские пули разорвали его в клочья. Уже через десять минут фашисты расхаживали по городу, заходили в дома и рестораны, сгребали еду и прихватывали тряпки, чтобы мыть своих лошадей. Брали все, что хотели.

Реня наблюдала за ними сквозь щель с чердака, на котором пряталась вместе с семьей. Она видела, как улицы озаряли всполохи горевших домов. Люди, скучившись, сидели на чердаках и в подвалах за запертыми дверями и закрытыми окнами. Реня слышала нестихающий треск пулеметов, грохот рушащихся стен, стоны и крики. Она вытянула шею, чтобы увидеть что-нибудь еще: целый район города был охвачен пламенем.

А потом… Стук в ворота. Ворота были чугунными, запиравшимися на железный засов, но немецких солдат это не остановило. Они разбили окна. Реня слышала их шаги в доме. Семейство быстро, беззвучно втянуло лестницу на чердак[80]80
  беззвучно втянуло лестницу на чердак: В своих показания в Яд Вашеме Реня говорит, что они прятались в подвале.


[Закрыть]. Реня сидела, затаив дыхание, прислушиваясь к тому, как немцы внизу переворачивали дом вверх дном.

Потом наступила тишина. Немцы ушли.

В отличие от многих соседей, чьи дома были разграблены, а мужчин и мальчиков вывели из них, чтобы расстрелять во дворе, Кукелков опасность миновала. В отличие от наиболее зажиточных евреев, которых заперли в главной синагоге и сожгли, облив здание бензином, в отличие от местных жителей, которые выпрыгивали из горящих домов только для того, чтобы оказаться расстрелянными в воздухе, семью Рени не нашли. Во всяком случае, в тот раз.

На следующее утро, в девять часов, двери домов начали открываться. Реня осторожно вышла на улицу, чтобы оценить ущерб. Четверть всего населения Хмельника, которое на 80 процентов было еврейским[81]81
  которое на 80 процентов было еврейским: «Chmielnik», Beit Hatfutsot: My Jewish Story, The Open Databases of the Museum of the Jewish People, https://dbs.bh.org.il/place/chmielnik.


[Закрыть], сожгли заживо или расстреляли.

То была ночь номер один[82]82
  ночь номер один: Другой рассказ о той первой ночи, с отличающимися подробностями, содержится в «Chmielnik», Virtual Shtetl.


[Закрыть].

* * *

В течение десяти дней, по мере того как Реня постепенно отходила от шока, картина новой жизни становилась четче. Изнемогавшим от жажды евреям не разрешалось выходить из домов, чтобы поискать воду. Дороги смердели от разлагающихся трупов. Но, сотворив все это, немцы пообещали больше никого не убивать, если люди будут им повиноваться. Жизнь и работа худо-бедно возобновлялись, но голод уже вошел в их дома. Хлеб – теперь он представлял собой серое непропеченное горькое месиво[83]83
  Хлеб – теперь он представлял собой серое непропеченное горькое месиво: Naomi Izhar, Chasia Bornstein-Bielicha, One of the Few: A Resistance Fighter and Educator, 1939–1947, trans. Naftali Greenwood (Jerusalem: Yad Vashem, 2009), 133.


[Закрыть] – выдавали по нормам, и хотя большинство пекарей были евреями, нацисты отправляли евреев в конец очереди. Подумать только, что раньше Реня не любила это время года[84]84
  что раньше Реня не любила это время года: Показания Рени в Яд Вашеме.


[Закрыть] из-за его торжественности. Больше предпочитая веселые весенние праздники Пасхи и Шавуота[85]85
  Праздник в иудаизме, основной его религиозный смысл – дарование евреям Торы на горе Синай при Исходе из Египта.


[Закрыть], она испытывала тоску от унылых важных осенних торжеств с их молитвами, исповедями, постами. Чего бы она не отдала теперь за еврейскую новогоднюю[86]86
  Имеется в виду Рош Ха-Шана – еврейский Новый год, который приходится на сентябрь или октябрь.


[Закрыть] халу.

Как только ее отец, слава богу, вернулся – вместе с другими мужчинами он добрался до соседнего города и обнаружил, что там так же опасно, как в Хмельнике, – клан Кукелков решил уехать обратно в Енджеюв. Как на прямом пути «мы видели польскую армию, бегущую от сражений, голодную и оборванную, так на обратном, занявшем целый день, мы наблюдали спесивую немецкую армию, преисполненную тщеславия».

Реня писала: «Много времени не понадобилось, чтобы узнать немцев». Фашистские оккупанты совершали рейды на автомобилях и убивали евреев-интеллигентов, расстреливали тех, кто обвинялся в хранении оружия. Они сами подкинули ружье в многоквартирный дом, где жили почти только евреи, и как бы в наказание за это «найденное» ружье забрали по одному мужчине из каждой квартиры. Всем до единого евреям было приказано собраться на казнь. Повешенные тела невинных людей оставили на весь день раскачиваться на деревьях вдоль Главной улицы, мирной городской артерии, «навсегда перечеркнутой отныне в нашей памяти».

Глава 3
Женщины, начало борьбы

Цивья и Фрумка

Декабрь 1939 года

В канун Нового года[87]87
  канун Нового года: Все сцены с участием Цивьи в этой главе основаны на: Zivia Lubetkin, In the Days of Destruction and Revolt, trans. Ishai Tubbin and Debby Garber, ed. Yehiel Yanay (Tel Aviv, Isr.: Am Oved; Hakibbutz Hameuchad; Ghetto Fighters’ House, 1981). Дополнительная информация главным образом почерпнута из: Zvi Dror, The Dream, the Revolt and the Vow: The Biography of Zivia Lubetkin-Zukerman (1914–1978), trans. Bezalel Ianai (Tel Aviv, Isr.: General Federation of Laboor [Histadrut] and Ghetto Fighters’ House, 1983), Chana Gelbard, «In Warsaw Ghetto», in Women in the Ghettos, 3—16; Gutterman, Fighting for Her People; Yitzhak «Antek» Zuckerman, A Surplus of Memory: Chronicle of the Warsaw Ghetto Uprising, trans. Barbara Harshav (Berkeley: University of California Press, 1993).


[Закрыть] Цивья находилась на северо-востоке Польши, неподалеку от Чижева, города, уже разрушенного войной. Морозный воздух сковал ей щеки. Шажок за шажком. В темноте она пробиралась по извилистым тропинкам, снег доходил ей чуть ли не до шеи, у нее совсем замерз подбородок. Каждый угол, каждый поворот мог оказаться последним. Цивья была единственной женщиной и единственной еврейкой в группе польских студентов, которые нелегально переходили советско-саксонскую границу. Они надеялись, что если их схватят, то это будут немцы, а не русские большевики, которых они ненавидели. Цивья же «дрожала от страха при мысли, что ее схватят нацисты»[88]88
  «дрожала от страха при мысли, что ее схватят нацисты»: Lubetkin, Days of Destruction, 16.


[Закрыть]. Ближе к рассвету они благополучно достигли территории, подконтрольной Германии. Цивья снова была в своей старой Польше.

Мечтой большинства евреев было сбежать от фашистской оккупации. Цивья, напротив, вернулась на оккупированную территорию.

В то время как Реня только начала испытывать на себе ужасы немецкой оккупации в Енджеюве, в других частях Польши образовывалось новое сообщество с авангардными идеями, которому предстояло решительно изменить ее жизнь. Несмотря на войну, еврейские молодежные движения продолжали существовать. Вернувшись в сентябре 1939 года из летних лагерей, их члены не только не самораспустились, но сплотились еще крепче, они постоянно перегруппировывались и корректировали свои задачи под руководством своих пламенных и отважных лидеров, многие из которых легко могли бежать, но не бежали. Они остались, некоторые даже вернулись и принялись организовывать остатки польского еврейства.

* * *

Одним из таких лидеров была Цивья, скромная и серьезная молодая женщина, родившаяся в 1914 году в религиозной семье, принадлежавшей к низшему слою среднего класса, в местечке Бытень, единственная улица которого освещалась керосиновыми фонарями. Родители Цивьи Любеткин хотели, чтобы она благополучно встроилась в польское общество, поэтому отправили ее в польскую государственную начальную школу; после уроков она также посещала занятия по ивриту, была звездой в группе и научилась свободно говорить на этом языке. Цивья была умной, обладала блестящей памятью, и на нее, из шести ее сестер и братьев, отец полагался больше всего, поэтому вместо того чтобы продолжить учебу в старшей школе, Цивья начала работать в его бакалейном магазине. Однако она была захвачена идеалистическими идеями «Свободы» и жила философией эгалитаризма и физического развития. Вскоре она уже носила мешковатую одежду и кожаную куртку (внешний признак принадлежности к социалистам), и родители с трудом узнавали ее, когда она возвращалась домой из кибуца, куда ездила вопреки их воле.

Благодаря своим твердым сионистским и социалистическим убеждениям, самоконтролю и трудовой этике Цивья (что на иврите означает «газель») быстро завоевала авторитет в движении и, несмотря на свою застенчивость и угловатость (в детстве, чтобы помочь дочке расслабиться, родители, принимая гостей, заставляли ее становиться на стул в кухне и что-нибудь декламировать, но она краснела и не могла вымолвить ни слова), была выдвинута на руководящие роли. В возрасте двадцати одного года ее послали возглавить хиревший кибуц в Кельце – общину, в значительной мере состоявшую из «ловкачей», которые хотели переселиться в Израиль, но не желали следовать принципам «Свободы». Успех дался ей тяжело, но был очевиден всем; там же она повстречала своего первого возлюбленного Шмуэля.

Суровая по отношению к себе и другим, Цивья никого не боялась обидеть и всегда говорила правду в глаза. Ее чувства, в том числе и неуверенность в себе, почти никогда не прорывались наружу через строгий «фасад». Она была известна тем, что умела улаживать чужие разногласия, и ее уважали даже те, кого коробила ее прямолинейность. Каждый вечер, покончив со своими административными обязанностями, она вместе с подругами занималась физическим трудом в прачечной или хлебопекарне, а также упорно пыталась осваивать мужскую работу, например, прокладку железнодорожных рельсов. Однажды она без посторонней помощи справилась с группой хулиганов, которые издевались над ее товарищами. Размахивая палкой, она грозила им, пока они не убежали. Цивья была «Старшей сестрой», отвечавшей за всю семью.

Назначенная всепольским координатором тренировочных программ «Первопроходцев», Цивья переехала в Варшаву вместе со Шмуэлем. Британская «Белая книга», строго ограничивавшая еврейскую иммиграцию в Палестину, еще больше стимулировала работу Цивьи. Вынужденная задержка молодежи в подготовительных кибуцах способствовала постепенному упадку боевого духа, но Цивье удавалось поддерживать образовательные программы и добывать дополнительные визы. В августе 1939 года она как один из руководителей организации отправилась в Швейцарию в качестве делегата Двадцать первого сионистского конгресса, куда съехались представители со всего света. Ей понравилась Женева, она с удовольствием ходила по элегантным улицам, любовалась ухоженными лужайками, витринами магазинов, красиво одетыми женщинами. «Если я, Цивья, когда-нибудь решу написать роман, – сказала она тогда, – я назову его “Из Бытеня в Женеву”»[89]89
  «Если я, Цивья, когда-нибудь решу написать роман… я назову его “Из Бытеня в Женеву”»: Gutterman, Fighting for Her People, 9.


[Закрыть]. Однако, несмотря на весь блеск города, двадцатичетырехлетней Цивье не терпелось вернуться к своим подопечным, детям из бедных семей, чтобы поставить их на путь реализации своих персональных возможностей. Делегаты осознавали сложность предстоявшего политического будущего; многие из них воспользовались пребыванием в Швейцарии, чтобы сбежать из Европы. У Цивьи имелся особый сертификат, позволявший ей немедленно уехать в Палестину и избежать надвигавшейся войны.

Она им не воспользовалась.

Франция закрыла свои границы, дороги были заблокированы, поезда перенаправлялись другими маршрутами. Цивье было нелегко вернуться в Польшу, но она прибыла в Варшаву 30 августа, как раз к первому дню гитлеровского нападения. В начальный период военного хаоса Цивья ездила по стране, закрывая сельские хозяйства и места проведения семинаров. В действие вступил «первопроходческий» план Б, ставивший ее и ее соратниц во главе движения[90]90
  ставивший ее и ее соратниц во главе движения: В число соратниц входили Фрумка Плотницкая, Ханце Плотницкая, Лия Перлштейн и Тося Альтман.


[Закрыть].

Однако в силу стремительного отступления польской армии этот план, как и множество других, менявшихся в зависимости от постоянных сдвигов политической реальности, был отменен. Вместо этого Цивью с товарищами послали на восток, через Буг, на русскую территорию, в том же направлении, куда бежала семья Рени. В течение нескольких месяцев отделения движения действовали в городах, находившихся под советским контролем, где молодежь располагала относительной свободой. За этот период группы сплотились в сильные, хорошо организованные подразделения. Цивья делала все, чтобы «Свобода» осталась верна своим принципам, научившись при этом работать в новой ситуации – например, при постоянно усиливавшихся со стороны советских властей запретах на религиозную и сионистскую деятельность. Обнаружилась ее новая способность: быстро менять modus operаndi[91]91
  Образ действия (лат.).


[Закрыть] при неожиданно изменившихся обстоятельствах.

Уже в ноябре 1939 года десятки отделений «Свободы» вели активную работу на советской территории, продолжая пропагандировать сионизм, социализм и «первопроходческие» ценности. Из четырех основных руководителей движения двое были женщинами: Цивья отвечала за связь и разведку, а Шейндел Шварц координировала образовательную деятельность. У Шейндел был роман с третьим руководителем, Ицхаком Цукерманом, который впоследствии стал известен под псевдонимом Антек[92]92
  под псевдонимом Антек: Согласно книге «The Zuckerman Code», составленной Беном Шани и Ноа Шабтаи, Израиль, 2018, имя «Антек» – было его «домашним прозвищем». В общении с немцами и поляками он использовал разные имена.


[Закрыть].

Базируясь в Ковеле, Цивья объезжала регион, осуществляя связь между отделениями. «Мы носились как сумасшедшие перед лицом постоянной смертельной опасности, стараясь наладить связь с потерянными или живущими в отдаленных местах членами движения»[93]93
  «Мы носились как сумасшедшие перед лицом постоянной смертельной опасности, стараясь наладить связь с потерянными или живущими в отдаленных местах членами движения»: Lubetkin, Days of Destruction, 14.


[Закрыть], – писала она впоследствии. Она помогала товарищам находить средства к существованию и жилье, но также уделяла большое внимание разведыванию вероятных маршрутов побега и помогала переправлять людей в Палестину через Румынию. Несмотря на то что ее вышестоящие руководители не позволяли ей основать подпольное движение для воплощения сионистско-социалистических задач, Цивья не оставляла своей деятельности. «Мы считали невозможным не создать свое подполье»[94]94
  «Мы считали невозможным не создать свое подполье»: Lubetkin, Days of Destruction, 14.


[Закрыть].

Она послала своего друга Шмуэля опробовать один из маршрутов побега, который сама организовала, но Шмуэля схватили и бросили в тюрьму, после чего он сгинул. Раздавленная горем, Цивья никому не показывала своих чувств и с еще большей страстью отдавалась работе.

Цивья была востребована. Рассудительная Фрумка, которая уже вернулась в Варшаву, чтобы вести за собой тамошнюю молодежь, направила руководству «Свободы» просьбу, чтобы ее дорогую подругу Цивью тоже послали туда, обосновывая это тем, что она могла бы лучше всех решать проблемы с нацистской администрацией. Все старшие руководители покинули Варшаву, оставив этот жизненно важный город под ответственность командиров второго эшелона, которые не имели достаточной подготовки, чтобы иметь дело с германскими или польскими властями.

В свете растущей советской угрозы предполагалось, что Цивья, для ее безопасности, переедет в Вильно, город, снова находившийся под контролем Литвы. Она сопротивлялась подобной опеке, настаивала на том, чтобы вернуться в Варшаву[95]95
  настаивала на том, чтобы вернуться в Варшаву: Согласно Эйаль Цукерман, Тель-Авив, Изр., 15 мая 2018 г. вероятно, что она отправилась в Варшаву в поисках Шмуэля. Gutterman, Fighting for Her People, 107, с другой стороны, предполагает, что она откладывала возвращение в Варшаву из-за ареста Шмуэля.


[Закрыть] и помогать руководить движением: облегчать жизнь тем молодым людям, чьи жизни оказались поглощены хаосом, а также продолжать образовательную деятельность среди «первопроходцев» и работу по достижению главных целей рабоче-сионистского движения. Как всегда, она принимала решения сама и первой бросалась в огонь.

* * *

В 1939 году, в канун Нового года, «Свобода» собралась на всю ночь: отчасти это было празднованием, отчасти – первым официальным подпольным собранием. «Мы ели, пили и веселились, – писала впоследствии Цивья, – и в промежутках между тостами обсуждали курс движения на будущее»[96]96
  «Мы ели, пили и веселились, – писала впоследствии Цивья, – и в промежутках между тостами обсуждали курс движения на будущее»: Lubetkin, Days of Destruction, 13.


[Закрыть]. Во львовской квартире одного из членов организации Цивья угощалась шоколадом, сосисками и черным хлебом с маслом, слушая, как руководители вновь и вновь убежденно говорили о важности не дать погаснуть пламени сионизма и «поддерживать еврейское самосознание» в евреях, живших на советской территории и в оккупированной немцами Польше.

В ту ночь, несмотря на мольбы Антека[97]97
  В ту ночь, несмотря на мольбы Антека: Gutterman, Fighting for Her People, 110. Согласно книге Lubetkin, Days of Destruction, 14, это произошло «на следующий вечер». Антека Любеткин не упоминает в своем рассказе.


[Закрыть], высокого светловолосого, красивого соруководителя движения, с которым в последнее время Цивья сближалась все больше, она выехала в направлении оккупированной нацистами Польши, со страхом думая о том, что ее там ждет, и не уверенная в том, что сможет выдержать жизнь под новым режимом. Ей было грустно расставаться с друзьями, с которыми она провела бурные месяцы опасной работы, которым привыкла доверять, которые радостно встречали ее после каждого трудного задания. Но Цивья приняла решение. «Я была все еще поглощена этими мрачными мыслями, – признавалась она позднее, – когда поезд с грохотом подкатил к перрону и люди стали протискиваться в вагоны»[98]98
  «Я была все еще поглощена этими мрачными мыслями… люди стали протискиваться в вагоны»: Lubetkin, Days of Destruction, 15.


[Закрыть]. Она ощутила теплые объятия, увидела слезы на глазах провожавших ее, и вот она уже мчится в поезде, уносящем ее от товарищей.