Текст книги "Свет грядущих дней"

Молодежь устраивала памятные вечера прямо в поле, они пели о свободе, делились воспоминаниями и откровенно осуждали фашизм. «Сотни людей присоединялись к нам каждую неделю на шабат, – писала Хайка, – они искали у нас глоток свежего воздуха, лоскут зеленой травы»[307]307
  «Сотни людей присоединялись к нам… глоток свежего воздуха, лоскут зеленой травы»: Ronen, Condemned to Life, 104—24.


[Закрыть]. Ферма, где «кастрюли на стенах сверкали, как будто специально начищенные к празднику»[308]308
  «кастрюли на стенах сверкали, как будто специально начищенные к празднику»: Klinger, Writing These Words, 131—32.


[Закрыть], была местом их обновления, размышлений и возрождения.

К осени 1941 года деятельность бендзинского «Юного стража» была в самом разгаре, и Хайка являлась признанной «матерью этого семейства».

* * *

А потом, однажды ночью – облава[309]309
  А потом, однажды ночью – облава: Этот раздел основывается на Klinger, Writing These Words, 136—43, но последовательность сцен выстроена по-другому. Частично об этом рассказывается и в Women in the Ghettos.


[Закрыть]. Вечер накануне был ужасным. Никто не спал, в том числе и Хайка. Все ждали прихода военных, которые схватят и увезут их в трудовые лагеря с ужасными условиями жизни и повальными болезнями. Именно это и случилось той ночью. Она надеялась, что они минуют ее дом, но – увы! Они молотили в ворота, готовые разорвать коменданта на куски за то, что долго не открывает. Она надеялась, что они пропустят ее квартиру, но вот они уже внутри, обыскивают каждый уголок.

– Одевайся, – приказали Хайке. Ее мать рыдала, умоляя нацистов не забирать дочь.

– Молчи! – кричала ей Хайка. – Не смей просить их и унижаться перед ними! Я ухожу. Всего хорошего.

На улице стояла непроглядная тьма, Хайка с трудом различала колонну – только женщины. Послышался скрежет открывающихся ворот. Немцы построили их в две шеренги и препроводили в огромное здание муниципальной школы. Там уже было очень много девушек, тысячи две.

Хайка сразу же стала озираться в поисках подруг. Лия, Насия, Дора, Хеля – все были здесь. Поскольку их разместили на втором этаже, она соображала, не прыгнуть ли в окно, но, выглянув наружу, увидела, что двор оцеплен.

Утром должны были состояться сортировка и депортация. Но пока Хайка с подругами решили попробовать как-то справиться с творившимся вокруг хаосом. Гвалт стоял, как на базарной площади, и теснота такая, что девушки едва не соприкасались лицами. Море голов, рыдания, визги, истерический смех, приступы удушья от страха.

Лия Пейсахсон принялась за дело. Эта сильная, стройная коллега Хайки по «Юному стражу» всегда вставала первой, в пять утра, готовая сеять, пахать, водить трактор, – и подбадривала других: «Подъем, лодыри!» Теперь Лия побежала из комнаты в комнату. Она искала знакомых и попутно распахивала окна, чтобы девушки не задохнулись. Безудержно кричали дети. С помощью Насии она собрала их всех в один угол[310]310
  С помощью Насии она собрала их всех в один угол: По одним воспоминаниям это была Лия, по другим – Насия.


[Закрыть], расчесала им волосы и дала хлеба. «Не плачьте, – увещевала девочек Лия, – они не сто́ят ваших слез. Не унижайтесь! Никуда они вас не отправят, вы слишком маленькие». Насия была уверена, что нацисты проверят у всех год рождения и отпустят детей.

Утром началась сортировка. Каждая женщина предъявляла немецкому уполномоченному свой рабочий сертификат. Девушек, работавших на военных заводах, отпускали.

Хотя Лия была одной из первых, кого отпустили, она не ушла, ждала поблизости, у всех выходивших забирала рабочие удостоверения и отсылала их обратно в здание тем, у кого нужных документов не было. Она пробыла там до самого конца, «хлопоча», рассказывала Хайка, и дав возможность спастись большому количеству девушек.

Закончив сортировку, немцы увидели, что недобрали свою квоту, и стали прочесывать улицы, хватая всех женщин, попадавшихся им на глаза. Лия оказалась в их числе. Теперь у нее самой не было нужных документов. Ее отправили прямиком в автофургон!

Лию, первой из их группы, забрали в трудовой лагерь. «Нам ее ужасно недоставало, – рассказывала Хайка. – Мы были так тесно с ней связаны».

Лия писала из лагеря, рассказывала о голоде, побоях, которым подвергались даже женщины. «Я скучаю по вам, – признавалась она и заверяла: – Со мной все в порядке». Полдня она работала на кухне, полдня – в лазарете. Даже под бдительным оком нацистов она умудрялась проносить хлеб для узников, у которых были пепельно-серые лица умирающих. Она считала, что широкоплечие, сильные мужчины не пострадают от того, что их порция немного уменьшится, а тем бледным юношам, только что из ешивы, которые не могут есть некошерное мясо, помощь необходима. Где она берет еду? – недоумевала Хайка. Как она раздает ее так, чтобы немцы не увидели? «Это одному богу было известно», – писала она. Работать санитаркой было трудно, но Лия знала, что должна продолжать, потому что она нужна стольким людям, даже несмотря на то, что вполне могла сама в конце концов угодить в тюрьму.

На кухне было не легче. Женщины-кухарки брали взятки, принимали подарки, крали и выделяли бо́льшие порции своим. Лия пыталась взывать к их совести, увещевать, читать нравоучения: «Так дальше продолжаться не может».

«Лия, – писала ей Хайка, – ты не одна в своей борьбе. Такую же борьбу ведут Рахель в Гутан-Брике, Сара в Маркштадте и Гуте в Клатандорфе»[311]311
  Гутан-Брик… Маркштадт… Клатандорф: Эти названия взяты из Klinger, “Girls in the Ghettos”, в Women in the Ghettos; не совсем ясно, к чему они относятся. В Writing These Words, 138, говорится просто «трудовые лагеря».


[Закрыть]. Еврейки из Бендзина были везде, они проносили контрабанду, крали – спасали.

* * *

Несмотря на особый статус Заглембья, ситуация здесь ухудшалась катастрофически. Работа больше не была безоговорочным спасением[312]312
  Работа больше не была безоговорочным спасением: в Заглембье одно время нацистское командование лагерями принудительного труда было более влиятельным, чем командование ликвидационными операциями (Операция Рейнхард).


[Закрыть]. Вслед за немногочисленной депортацией, проведенной в ходе «акции» в мае 1942 года, нацисты прислали крупные силы для проведения массовой «акции» в августе, это происходило одновременно с «акциями» в Варшаве. Бендзинским евреям было велено на следующий день явиться на футбольный стадион – для проверки документов. Молодежные движения были настороже и предупреждали евреев не являться; нацисты это знали, поэтому заранее разыграли липовую проверку документов в соседнем городе, чтобы убедить всех, что это якобы безобидно. В ŻOB’е состоялась дискуссия: что безопаснее – идти или не идти. В конце концов решили – идти. Хайка тоже была за это[313]313
  Хайка тоже была за это: Этот раздел основывется на Ronen, Condemned to Life, 162—85.


[Закрыть].

В пять тридцать утра тысячи людей потянулись к стадиону. Они расселись на скамьях, нарядно одетые, как призывал их юденрат, и даже пребывали в хорошем настроении, пока не заметили, что стадион окружен автоматчиками. Люди стали падать в обморок, завыли дети. Не было ни капли воды, чтобы утолить чудовищную жажду, пока не начался долгий дождь, промочивший всех насквозь. В три часа началась сортировка: кто-то возвращался домой, кто-то отправлялся в трудовой лагерь. Кто-то подлежал депортации и смерти[314]314
  тысячи людей потянулись к стадиону… подлежал депортации и смерти: основано на описании в Rutka Laskier, Rutka’s Notebook, 36–39. Рутку отобрали для работы в трудовом лагере, но она выпрыгнула в окно и убежала.


[Закрыть]. Юденрат, не желая раздражать немцев, солгал своим братьям-евреям.

Когда люди начали сознавать, что́ означают три очереди, когда стали разлучать семьи, поднялся хаос. Многие пытались перейти из одной секции в другую. И тогда, по свидетельству Хайки, немцы стали «забавляться»: отрывать детей от родителей, одним – жить, другим – умирать, избивать людей прикладами винтовок, оттаскивать обезумевших от горя матерей за волосы.

На стадионе собралось двадцать тысяч евреев. Из них от восьми до десяти тысяч заперли в общественной столовой, сиротском приюте и прочих зданиях юденрата ждать отправления бог знает куда. Эсэсовская охрана не позволяла передать им ни еды, ни медицинских средств. Люди начали накладывать на себя руки.

Но, как всегда, лидеры бендзинской молодежи не собирались сидеть без дела. Той ночью молодежные движения объединились и решили действовать. Плана не было, они импровизировали. Члены «Свободы» собрали вместе детей, обреченных на депортацию, и велели, чтобы те, по их сигналу, бросились бежать все разом. Другие, раздобыв фуражки еврейских милиционеров, шли через толпу, выталкивая, кого удавалось, в «безопасные» секторы. Когда юденрат уговорил эсэсовцев разрешить накормить пленников, многие товарищи, надев самодельные милицейские фуражки, стали выносить людей в контейнерах, в которых доставляли хлеб, и гигантских кастрюлях из-под супа. Одновременно с этим другие товарищи пытались копать подземные ходы для побега.

Женщины из «Юного стража» понимали, что должны любой ценой проникнуть в запертые дома. Они убедили членов юденрата в необходимости организовать лазарет в здании приюта. Молодые еврейки в белых фартуках вошли и разбрелись по всем углам. Эти «медсестры» утешали и перевязывали больных, но их главной задачей было помочь бежать как можно большему числу женщин, согнанных в приют. Девушки снимали с себя сестринскую форму и отдавали кому-нибудь из пленниц, объясняя: «Переодевайся быстро, вот тебе удостоверение, не показывая и тени страха выходи прямо через главный вход. Никто тебя не остановит. Потом отправляй форму обратно».

Каждый раз, покидая здание, «медсестра» должна была внимательно следить, кто из жандармов стоит на воротах. Одному из них девушки обещали золотые часы за содействие. Но если у ворот стоял лейтенант, «медсестра» должна была напустить на себя невинный вид[315]315
  Женщины из «Юного стража»… напустить на себя невинный вид: Немного другие подробности этого эпизода приводятся в Klinger, Writing These Words, 139; Klinger, “Girls in the Ghettos”, Women in the Ghettos; Ronen, Condemned to Life, 162—85.


[Закрыть] и очаровательно улыбнуться.

Пока все это происходило, Ирка Пейсахсон нашла проход с чердака через квартал неохраняемых официальных зданий на безопасную улицу. Девушки поставили одну из своих наблюдать за входом на чердак и пробили дыру в стене, а потом, дрожа от страха, стали переправлять через нее людей одного за другим. По некоторым сведениям, так было освобождено около двух тысяч человек[316]316
  Пока все это происходило, Ирка Пейсахсон… было освобождено около двух тысяч человек: Существуют иные версии этой истории. Эта взята из Klinger, “Girls in the Ghettos”, Women in the Ghettos, где утверждается, что было освобождено несколько сот человек. В Ronen, Condemned to Life, 162—85, говорится, что человеком, который выводил людей через чердак, был Давид. В Klinger, Writing These Words, 139—40, сказано лишь, что «проход был найден» и что было спасено две тысячи человек.


[Закрыть].

Вдруг в здание ворвались представители немецкой администрации и потребовали предъявить документы. У одной из спасательниц не оказалось униформы, у другой – документов. Их схватили. Как выразилась Хайка, «без жертв никогда не обходилось».

* * *

Бендзинские молодежные движения «Юный страж» и «Свобода» стали работать вместе. Причин для этого было много: жестокая депортация, рассказы о массовых расстрелах в Вильно и Хелмно, взбадривавшие визиты[317]317
  взбадривавшие визиты Тоси: Shalev, Tosia Altman, 134.


[Закрыть] Тоси, которая, в частности, побуждала девушек выполнять разные задания и вообще начинать действовать, а также духоподъемные истории о варшавском Сопротивлении и партизанских рейдах. Да они уже и по собственному опыту знали, что даже при минимальной организации можно спасать жизни.

Летом 1942 года Хайка принимала у себя Мордехая Анелевича, одного из руководителей «Юного стража», приехавшего из Варшавы. Она очень высоко ценила Анелевича с его «редкой, необычной способностью» совмещать в себе одновременно лидера-теоретика и практика, называла его «гордостью движения». «Мордехай был храбрым, – продолжала она, – не потому что хотел быть храбрым, а потому что на самом деле был храбр»[318]318
  «гордостью движения»… «…потому что на самом деле был храбр»: Klinger, Writing These Words, 98.


[Закрыть].

В конце лета, когда началась ликвидация Варшавского гетто, лидеры разных сионистских групп собрались на кухне бендзинской молодежной фермы, чтобы выслушать двухчасовой основополагающий доклад Анелевича, озаглавленный «Прощай, жизнь». Высокий, в рубашке с расстегнутым воротником, он стоял перед ними и рассказывал то, что уже точно знал. Хайка присутствовала на докладе вместе с Давидом и сестрами Пейсахсон; у нее волосы встали дыбом, когда она услышала о газовых камерах и массовых удушениях в Треблинке. Но рассказал он им и о деятельности движения Сопротивления, которая велась в Вильно, Белостоке и Варшаве. Анелевич призывал действовать и погибнуть с честью – этот романтический посыл нашел горячий отклик у Хайки.

Тогда и был официально основан заглембский ŻOB, сателлит варшавской ячейки Сопротивления, объединивший двести членов из разных движений[319]319
  объединивший двести членов из разных движений: Klinger, Writing These Words, 15. Согласно показаниям Фели Кац, в нем было от двухсот до трехсот членов.


[Закрыть]. Бендзин уже установил тесный контакт с Варшавой, связные курсировали между городами, собирая информацию, перевозя оружие, согласовывая планы. Через почту Бендзин имел связь также с Женевой, где находился координационный комитет «Первопроходцев». Из Бендзина в Швейцарию отправлялись зашифрованные открытки, в которых сообщалось и о деятельности ŻOB’а в Варшаве.

Сохранившиеся открытки, написанные Фрумкой, Тосей и Цивьей евреям за пределами Польши, изобилуют тайными шифрами[320]320
  Сохранившиеся открытки… изобилуют тайными шифрами: Эти послания и их объяснение взяты из Women in the Ghettos. Zuckerman, Surplus of Memory, 89, объясняет, что они использовали разные шифры в переписке с разными регионами. В некоторых они писали первые буквы вместо слов; другие шифры были основаны на Библии. В письмах на восток использовался «шифр заглавных букв», в котором скрытое послание передавалось с помощью прописных букв.


[Закрыть]. События иногда обозначались именами вымышленных людей. Например, чтобы сказать, что они проводят семинар, Тося писала: «Сейчас у нас гостит Семинарский… он пробудет здесь месяц». А Фрумка писала: «Я жду гостей: должны приехать Маханот и Аводах». «Маханот» и «аводах» на иврите означали, соответственно, «лагеря» и «работа», таким образом она зашифровывала нацистские трудовые лагеря. «Е. С. – в больнице в Лемберге» означало, что некто «Е. С.» арестован. «Прутницкий и Шитах живут у меня» заменяло ивритские слова «погром» и «разрушения». В душераздирающих письмах Цивья умоляла американских евреев прислать денег «на врачей, чтобы вылечить Е. Н.» – то есть на приобретение оружия для спасения еврейского народа.

Призыв Анелевича к самообороне решительно изменил Хайку. Она стала одной из самых яростных поборников ŻOB’а, более радикально настроенной, чем он сам. «Ни одно революционное движение, не говоря уж о [каком бы то ни было из] молодежных, никогда не сталкивалось с такой проблемой, какая стоит сейчас перед нами, – с простым голым фактом: угрозой смерти, полного уничтожения. Мы оказались с ней лицом к лицу и нашли ответ. Мы выбрали свой путь… хагана [защита]»[321]321
  «Ни одно революционное движение… хагана (защита)»: Klinger, Writing These Words, 98.


[Закрыть]. «Юный страж» теперь пропагандировал философию не радикального оптимизма, а насильственных действий. Вооруженное сопротивление – сражаться как евреи, вместе с евреями, чтобы сохранить и оставить после себя еврейское наследие, – вот единственный возможный путь вперед. Хайка отвергла все планы побега или укрытия. «Авангард, – писала она позднее, – обязан умереть там, где умирает его народ»[322]322
  «Авангард, – писала она позднее, – обязан умереть там, где умирает его народ»: Klinger, Writing These Words, 7.


[Закрыть].

Так же, как Цивья, она считала необходимым доводить до людей правду и негодовала на тех лидеров, которые пытались ее скрывать. «Мы должны открыть [народу] глаза, воспрепятствовать тому, чтобы он погрузился в опиумный дурман, и показать ему голую реальность, – утверждала она. – Потому что мы хотим вызвать ответную реакцию». У себя в дневнике она написала: «Только мы, черные во́роны, говорим: если идет борьба, они больше не будут манипулировать нами в лайковых перчатках. Они прикончат нас всех раз и навсегда».

Но так же, как в Варшаве, здесь было трудно создать боевые отряды. В Бендзине точно так же не хватало оружия, не было условий для занятий боевой подготовкой, связи с польскими подпольщиками, поддержки со стороны юденрата и общины. Молодым борцам остро не хватало денег, и они злились на зарубежных евреев, не помогавших им. Когда в Варшаве убили лидеров «Юного стража» и организация лишилась оружия, Анелевичу пришлось вернуться, оставив бендзинский ŻOB в подвешенном состоянии, без лидера, причастного к высшему руководству, в ожидании денег и инструкций. Местные товарищи нуждались в указаниях из Варшавы или от польского Сопротивления, тревожились, чувствовали себя бесполезными. Многие мечтали уйти в партизаны, предпочитая умереть в лесу, нежели в лагере. Наконец в последних числах сентября Цви Брандес, лидер, которого Хайка хорошо знала по гахшаре и уважала за его «сильные жилистые мускулистые руки»[323]323
  «сильные жилистые мускулистые руки»: Klinger, Writing These Words, 177. Его имя также пишется как Цви (Cwi).


[Закрыть], крепкое телосложение и уверенную поступь, приехал, чтобы помочь руководить подпольем – а также копать картошку, мужские рабочие руки в поле были тоже очень нужны.

Цви сдвинул фокус с неудачной попытки установления контактов с партизанами на защиту и пропаганду. Деятельность развернулась немедленно. Были организованы «пятерки»[324]324
  Были организованы «пятерки»: Согласно Lubetkin, Days of Destruction, 83, эти группы были задуманы, когда русские сражались с немцами (в 1941 году), как отряды самообороны, состоявшие из пяти евреев каждая. Молодежь считала, что русские победят, и эти отряды были призваны защищать их от нападений поляков в период неразберихи между сменами режимов. Они тогда и не предполагали, что эти отряды станут основой их антинацистской милиции.


[Закрыть]: так же, как в давно освоенной ими образовательной модели, это были секретные боевые группы по пять человек, каждая со своим командиром. Бойцы планировали открытое неповиновение и нападение на юденрат. Стали издавать подпольные бюллетени, листовки и ежедневную газету. Те, кто работал на фабриках, шивших обмундирование, печатали листовки с призывом к немецким солдатам бросать оружие и запихивали их в обувь, отправлявшуюся на фронт.

Вот тогда-то Хайка и вышла на выполнение своего первого задания: мотаться по улицам и проулкам, распространяя подпольные листовки, рассказывая людям правду и призывая их бунтовать.

* * *

Как быстро новое становится нормальным для человека. Несмотря на принудительный труд и депортации в лагеря смерти, жизнь в Бендзине представлялась Рене «раем»[325]325
  жизнь в Бендзине представлялась Рене «раем»: Если не указано иное, следующие разделы основаны на Kukielka, Underground Wanderings.


[Закрыть]. Существование в коммуне казалось таким спокойным. Они варили суп из овощных очистков и пекли хлеб. В коммуне работало тридцать семь товарищей. У многих были зондер-пропуска, позволявшие им свободно передвигаться и защищавшие от принудительных работ и экзекуций. Из-за недостатка рабочих рук они трудились в поле целый день, после чего еще работали в прачечной кибуца или на вечерних сельскохозяйственных работах. Когда приехала Реня, самая молодая из них, ее послали в прачечную, являвшуюся собственностью юденрата; похоже, там даже платили какие-то мизерные суммы за стирку нацистских мундиров[326]326
  похоже, там даже платили какие-то мизерные суммы за стирку нацистских мундиров: Kukielka, Yad Vashem testimony.


[Закрыть]. Истязаний, свидетельницей которых Реня была в Генерал-губернаторстве, здесь, в Заглембье, она не видела.

«Иногда я смотрю на здешних товарищей и не могу поверить своим глазам, – писала она позднее. – Неужели евреи действительно живут как люди, как мечтатели, которые видят для себя будущее?» Ее изумляла их сосредоточенность на Земле Израиля, то, что они разговаривают и поют как во сне, словно не имея понятия о неописуемых злодеяниях, творящихся вокруг них.

А потом приехала Ханце Плотницкая[327]327
  приехала Ханце Плотницкая: На самом деле Ханце приехала из Грохова в Бендзин летом 1942 года. Реня, однако, пишет о ее приезде так, будто сама была уже там. (Kukielka, “The Last Days”, Women in the Ghettos). Вероятно, Реня описывает приезд Ханце, основываясь на чужих впечатлениях, либо Ханце приезжала с кратковременной миссией и вернулась, когда Реня была в Бендзине. В любом случае Реня была потрясена позитивным настроем Ханце.


[Закрыть] и привнесла еще более позитивный дух в их среду. Ханце жила в Грохове, пригороде Варшавы. Тамошняя ферма стала центром сопротивления и перевалочным пунктом для курьеров, местом, где они могли спрятать нелегальные материалы и провести ночь, прежде чем на следующий день отправиться в гетто. Когда ферму закрыли, Ханце направили в Бендзин. Дорога была полна опасностей, но когда она все же приехала, Реня почувствовала, что для всей группы начинается новая жизнь. Реню потрясало то, как Ханце умела поднять настроение. Она знала всех членов кибуца и подмечала особые таланты каждого. Она отказывалась прекращать культурную деятельность: после тяжелого рабочего дня собирала всех на философские беседы, а когда рассказывала о палестинских кибуцах, ее лицо светилось. Она помогала товарищам в их подготовке к сопротивлению. Поддерживала связи с членами движения в окружающих районах и в Варшаве, особенно со своей сестрой Фрумкой.

Ханце рассказывала им об ужасных условиях жизни в Грохове, о голоде и преследованиях, о еде, которую готовили из кулинарного жира, гнилых капустных листьев и картофельных очистков. Со смехом описывала, как дурачила немцев на долгом пути до Варшавы, притворяясь нееврейкой. Когда бендзинцы жаловались на свои жизненные трудности, Ханце, по свидетельству Рени, поддразнивала их: «В Грохове у людей условия куда хуже, – говорила она с улыбкой, – но даже они все еще живы…»[328]328
  «В Грохове у людей условия куда хуже, – говорила она с улыбкой, – но даже они все еще живы…»: Kukielka, “Last Days”, 102—6.


[Закрыть]

* * *

Однажды, повествует Реня, товарищи встретились с кондуктором поезда, поляком, который рассказал им то, что знал доподлинно, добавив достоверные подробности к тому, что до них уже смутно доходило. Он ехал кондуктором на поезде, направлявшемся в деревню Треблинка, к северо-востоку от Варшавы, куда стекались поезда со всей Европы. За несколько станций до Треблинки ему вдруг приказали сойти с поезда, и его сменил кондуктор-немец – все для того, чтобы сохранить в тайне место массовых убийств. Сошедших с поезда в Треблинке евреев избивали, заставляя двигаться быстрее, чтобы они не заметили, что происходило вокруг. Больных немцы поспешно уводили под навес и расстреливали.

Остальные вновь прибывшие считали, что их привезли на работу. Мужчин и женщин разделяли. Детям давали молоко и хлеб. Все должны были раздеться, одежду сваливали в постоянно растущую кучу. Потом немцы выдавали мыло и полотенца и велели людям поторапливаться, чтобы вода в бане не остыла. Но на сопровождавших их нацистах – противогазы. Люди начинали выть и молиться. Жандармы нажимали кнопку и пускали газ. Евреи закрывали глаза, мускулы у них были напряжены, как натянутые струны, они задыхались, валясь друг на друга и образуя гигантскую окаменевшую глыбу. Глыбу разрезали на части, которые сваливали с помощью подъемных кранов в железнодорожные вагоны, потом, отогнав подальше, вагоны разгружали в подготовленные рвы.

«Земля все принимает в себя, – написала тогда Реня, укрепляя свою внутреннюю решимость, – кроме тайны того, что случилось»[329]329
  «Земля все принимает в себя, кроме тайны того, что случилось»: Kukielka, Underground Wanderings, 65.


[Закрыть]. Она была уверена, что правда все равно выйдет наружу.

* * *

Новые сведения привезла Фрумка. Как и ее сестра, она была послана из Варшавы в Бендзин, изначально чтобы разведать маршрут возможного перехода в Палестину через Словакию, граничившую с Польшей на юге; ей предстояло бежать туда, чтобы стать посланцем своего народа. В предыдущие месяцы, маскируясь под христианку и передвигаясь между Белостоком, Вильно, Львовом и Варшавой, Фрумка «прошла через ад». В Бендзин она прибыла усталая и подавленная – хотя Реня вспоминала день ее приезда как самый счастливый в жизни сестер: «Помню, как они целый час сидели рядышком и разговаривали обо всем, что пережили»[330]330
  «Помню, как они целый час сидели рядышком и разговаривали обо всем, что пережили»: Kukielka, “Last Days”, 102—6.


[Закрыть]. «Обо всем» – значило именно «обо всем».

Вечерами Фрумка рассказывала кибуцникам о злодействах, творимых по всей стране, о расстрельных комитетах, состоящих из гестаповцев и сотен украинцев при поддержке еврейских милиционеров, которых впоследствии и самих казнили. На улицах виленского еврейского района стояли лужи крови. Убийцы шныряли повсюду с маниакальным блеском в глазах. Улицы, переулки, жилые дома были сплошь покрыты мертвыми телами. Люди кричали и выли, как дикие животные. «И ниоткуда никакой помощи! – воскликнула Фрумка. – Мир нас бросил»[331]331
  «И ниоткуда никакой помощи!.. Мир нас бросил»: Kukielka, Underground Wanderings, 67.


[Закрыть]. Ее рассказы были такими страшными и такими живыми, что Реня много дней не могла стереть их из памяти. Она посещала все часто устраивавшиеся встречи, во время которых Фрумка просила их лишь об одном: сопротивляйтесь! Реня, покоренная самоотверженностью Фрумки, наблюдала, как их «мать», неся на своих плечах груз кибуца, одновременно принимает на себя миссии, связанные со всей общиной. Так же, как в Варшаве, в Бендзине все знали и высоко ценили Фрумку. Она умела облегчить их страдания словами утешения и прочувствованными советами. Она не давала покоя юденрату. Ей удалось отменить некоторые распоряжения и вырвать не одну жизнь «из лап смерти». Она мало рассказывала о собственной деятельности, но все знали, что Фрумка помогала заключенным и пыталась устанавливать связи с евреями из других стран. Каждый раз, добившись цели, она радовалась как ребенок; ее энтузиазм никого не оставлял равнодушным.

* * *

Рассказы Фрумки, энергия Ханце, информация поездного кондуктора и все, что они услышали от Анелевича, стимулировали работу еще не оперившегося заглембского ŻOB’а. Хайка с гордостью наблюдала, как его члены приносили часы, одежду и пакеты с едой, полученной из других районов страны, даже обувь – все, что можно было продать, чтобы купить нужное снаряжение для вступления в партизанский отряд. Они мечтали купить оружие, просили о помощи богатых евреев, хотя Хайка твердо настаивала на том, чтобы не брать ни на грош больше, чем требуется, даже если «донор» был миллионером. В конце концов они собрали примерно две с половиной тысячи рейхсмарок – достаточно, чтобы «снарядить в партизаны» более десяти человек[332]332
  собрали примерно две с половиной тысячи рейхсмарок … «снарядить в партизаны» более десяти человек: Ronen, Condemned to Life, 186–207.


[Закрыть]. Потом оборудовали первую мастерскую, где изготавливали ножи и экспериментировали с самодельной взрывчаткой, надеясь научиться делать гранаты и бомбы.

Хайке Клингер не терпелось бросить первую.

* * *

Дух мятежа носился в воздухе. Той осенью 1942 года расположенный рядом город Люблинец стал местом спонтанного бунта. Однажды в полдень нацисты приказали всем евреям собраться на рыночной площади и раздеться. Мужчин, женщин, стариков и детей заставляли снимать с себя одежду, даже белье, под тем предлогом, что все это нужно немецкой армии. Нацисты окружили площадь, размахивая хлыстами и стеками, срывая одежду с женщин.

И вдруг дюжина голых евреек набросилась на офицеров, царапая их ногтями. Подбадриваемые стоявшими за оцеплением зрителями-неевреями, они кусались, хватали с земли камни и дрожащими руками швыряли их в немцев.

Нацисты были ошарашены и в панике бежали, бросив конфискованную одежду.

«Еврейское Сопротивление в Польше: женщины прогнали нацистских солдат» – под таким заголовком репортаж об этом событии распространило бюро Еврейского телеграфного агентства[333]333
  бюро Еврейского телеграфного агентства: Было создано в 1917 году, это действующее по всему миру информационное агентство предоставляет информацию еврейским газетам. Репортаж был напечатан 8 января 1943 года; инцидент произошел 4 октября 1942 года. Женский бунт описан и в сообщении Агентства, и в Women in the Ghettos, хотя некоторые подробности в этих материалах разнятся. Источник: JTA.org.


[Закрыть] в России, репортаж был напечатан в Нью-Йорке.

После этого многие люблинецкие евреи, в том числе женщины, решили уйти в партизаны. И примерно в то же время состоялось первое вооруженное восстание евреев – в само́й столице Генерал-губернаторства.