Текст книги "Звездная пыль"

Джудит Крэнц
Звездная пыль

Посвящается Андреа Луизе Ван де Кэмп.

Пролог

Сентябрь 1993 года

Тесса Кент вышла из банка и направилась к своей машине. Ральф, шофер ее лимузина, уже открывал заднюю дверцу. В машине было прохладно. Погода с утра стояла переменчивая, как обычно бывает ранней осенью. Вот и солнце спряталось за тяжелыми облаками, сулившими дождь. Тесса, устраиваясь на заднем сиденье, порадовалась, что захватила плащ.

– Куда прикажете, мисс Кент? – спросил Ральф.

– Постоим немного, – ответила она и сама удивилась.

Тесса провела в банке столько времени! Все эти долгие часы она уговаривала себя потерпеть еще немного, мечтая все бросить и вернуться в свои апартаменты в отеле «Карлайл», погрузиться в теплую, душистую, пенную воду, потом надеть самый старый, самый мягкий, самый любимый халат и растянуться на ковре у камина на груде подушек. Она разведет в нем огонь – первый раз в этом году, будет потягивать что-нибудь крепкое и глядеть на языки пламени. И понемногу эти последние три дня исчезнут из памяти, и ее охватит блаженная пустота.

Теперь она уже в своем лимузине. Можно ехать. Можно наконец ехать, но… чего-то не хватало, какой-то последней точки в этом трехдневном марафоне по описи всех ее драгоценностей, за исключением нескольких украшений, которые она оставила себе.

Тесса поняла, что должна своими глазами увидеть, как шесть курьеров в сопровождении охранников вынесут ее драгоценности на улицу и погрузят в машины. Ювелирные изделия стоимостью в десятки миллионов долларов были специально уложены в «дипломаты», потертые хозяйственные сумки и пластиковые пакеты, чтобы не привлекать внимания прохожих.

Если она не увидит финального действия этого спектакля, ей будет казаться, что ее украшения по-прежнему лежат в своих бархатных футлярах, всегда готовые украсить ее для премьеры в театре или для ужина в любимом ресторане. Что-то мешало Тессе уехать до тех пор, пока она лично не убедится, что драгоценности больше ей не принадлежат, что их больше у нее нет. Ее украшения ушли от нее навсегда.

Со дня ее свадьбы прошло восемнадцать лет. С тех самых пор Тесса Кент, самая известная из всех американских кинозвезд, никогда не появлялась на публике без своих драгоценностей. На Тессе Кент они всегда были к месту, вне зависимости от моды, времени года или суток. Они стали частью ее существа, чертой, присущей только ей, как звук ее голоса, безупречный рисунок губ и цвет глаз. Сейчас Тесса расставалась с ними и хотела сделать это как следует.

Наконец появился первый курьер в сопровождении двух вооруженных охранников, явно занятых разговором. Он нес три сумки. Все трое сели в такси.

Разглядывая курьера и охранников, Тесса испытала странное смешение чувств. Ощущение потери и одновременно возбуждение, предвкушение грядущего и неверие в происходящее – все нахлынуло на нее сразу, но над всеми эмоциями преобладала надежда.

– Ральф, пожалуйста, отвезите меня в отель, – сказала Тесса, когда последний курьер вышел из банка. Машин на улице было много. Они еле двигались. Лимузин проехал всего пару кварталов, и хлынул проливной дождь.

– О, замечательно! – воскликнула Тесса. – Остановитесь, где будет можно.

Ральф знал, что его хозяйка любила дождь. В такую погоду она могла идти по улицам Нью-Йорка под большим зонтом. Так ее никто не узнавал. Когда сияло солнце, подобная свобода была ей недоступна. Даже надев огромные солнечные очки и повязав волосы шарфом, она все равно привлекала внимание неистовых охотников за автографами.

Благословляя дождливую погоду, Тесса выбралась на тротуар, раскрыла зонт и быстро перешла улицу, направляясь к Пятой авеню. В любое время года ей нравилось гулять в Центральном парке, а сейчас, когда на фоне темнеющего неба зажглись первые огни, прогулка обещала быть особенно приятной. Приятно сознавать, что никому нет до нее дела в этой толпе людей, возвращавшихся с работы.

Наслаждаясь каждым мгновением столь редкой для нее свободы, Тесса шла вверх по Пятой авеню, мимо собора Святого Патрика. Пройдя три квартала, она резко остановилась и повернула обратно. Как давно она не заходила в церковь? Впрочем, стоит ли считать, если именно сегодня что-то заставило ее подняться по ступеням к дверям собора и войти под высокие своды. Она сложила зонт. По старой привычке Тесса окунула пальцы в чашу со святой водой, перекрестилась, преклонила колени и села на одну из самых последних скамей.

Она посидит всего лишь несколько минут, а потом вернется на суетливую улицу, сулившую ей свободу. Здесь жили свои особые звуки и запахи, не похожие ни на что другое. Даже с закрытыми глазами Тесса догадалась бы, где она находится.

Помимо собственной воли она опустилась на колени, склонила голову. Тесса молилась. Она, давно разуверившаяся в молитвах, молилась так истово, словно снова была маленькой девочкой. Молитва ее была проста. Тесса просила бога о помощи и снисхождении, как умела – не по молитвеннику.

Надежда, уже зародившаяся в ней, окрепла. Ощутив себя в безопасности, Тесса вдруг расплакалась, и слезы, которые она сдерживала так много дней, потекли по ее щекам.

1

Август 1967 года

Агнес Патрисия Райли Хорват ворочалась в кровати. Три часа утра, а ей все никак не удается заснуть. Бессонницу ей обеспечили дурные мысли. Они с мужем никак не могли договориться о том, как следует воспитывать их единственную дочь Терезу, которой уже исполнилось двенадцать лет. Вот об этом-то Агнес и размышляла.

Родители возражали против ее брака с Шандором Хорватом. Приходилось признать, что они оказались правы. Муж унижал ее каждую минуту, не считая тех мгновений, когда Агнес лежала с ним в постели, получая ни с чем не сравнимое наслаждение. В эти моменты мысли и чувства не подчинялись ей.

Если бы не строжайший запрет Шандора, Тереза уже сейчас могла бы делать карьеру. Агнес не сомневалась – ну кто бы усомнился в том, что Земля вертится? – что ее дочь рождена, чтобы стать звездой.

Тереза отличалась редкостной красотой и несомненным драматическим талантом, еще совсем крошкой проявив его во всем блеске. И это была не просто слепая любовь матери, убеждала себя Агнес, так говорили все, кто видел Терезу. Девочка могла бы сниматься в кино или хотя бы в рекламных роликах, перед ней открывается великолепное будущее. Так ведь нет! Шандор цепляется за свои старомодные европейские представления о том, что прилично, а что нет для двенадцатилетней девочки. Он отказался отпустить жену с дочерью в Нью-Йорк. А ведь Агнес могла бы завести там знакомства с влиятельными людьми, которые непременно заметили бы звездные задатки Терезы. Шандор ведет себя так, словно на дворе не 1967-й, а 1867 год!

Каждую бессонную ночь Агнес Хорват задавала себе один и тот же вопрос: что тогда на нее нашло? Ей едва исполнилось восемнадцать, но она не была дурочкой, вовсе нет. Так почему же она, самая младшая из пяти темноволосых красавиц сестер Райли, сделала все возможное, чтобы выйти замуж за этого человека? Почему она отдала свое сердце тридцатипятилетнему преподавателю музыки, бежавшему из коммунистической Венгрии?

Всякий раз спрашивая себя об этом, Агнес как будто впервые задумывалась над этой проблемой и все искала какого-то окончательного ответа. Она со всей дотошностью вспоминала прошлое, словно в нем таилось событие, ускользнувшее от ее внимания, и именно оно могло бы неожиданно изменить настоящее.

Необыкновенно красивый мужчина, очаровательный и романтичный иностранец, говоривший по-английски куда лучше многих американских парней, Шандор Хорват сразил скромную, неискушенную провинциалку наповал. Агнес неожиданно разозлилась. А не надо было столько раз смотреть «Унесенные ветром». Даже сейчас, в свои сорок восемь, Шандор выглядел точной копией Эшли Уилкса. В восемнадцать лет Агнес и не думала, что утонченная, чувственная красота мужа окажется слишком слабым утешением, когда ей придется подчиняться строгим правилам, которые Шандор установил в семье.

Теперь Агнес – тридцать один. Она была замужем тринадцать лет и не раз с тоской думала о том, что совершила в юности самую большую ошибку в своей жизни. Но как бы Агнес ни сердилась на мужа, о разводе она и не помышляла. Если бы даже мысль о разрыве с Шандором не была грехом, то на какие средства они с Терезой стали бы жить? Агнес Райли растили для того, чтобы она стала чьей-то женой и потом преданной матерью семейства. Она не умела ничего другого, впрочем, как и большинство женщин ее поколения.

Шандор хорошо зарабатывал. Он руководил кафедрой музыки в закрытой школе для девочек в Стэмфорде, штат Коннектикут. Это было недалеко от их дома. Хорваты жили в скромном районе богатого городка Гринвич, поближе к школе при монастыре Святого Сердца, где училась Тереза. Вот здесь между Шандором и Агнес не возникло разногласий. Они оба хотели, чтобы их дочь посещала именно это аристократическое учебное заведение.

Агнес повернулась на другой бок. Если быть справедливой, то следовало признать – Шандор старался изо всех сил, чтобы как можно лучше устроить свою жизнь в новой для него стране. Сестры Агнес вышли замуж там же, где они все выросли, в Бриджпорте, и ни одна из них не могла похвастаться мужем-профессором. Избранниками сестер стали хорошие парни, ирландцы, родившиеся в Америке. Некоторые из них зарабатывали намного больше, чем Шандор, но оставались простыми работягами. И вся семья уважала элегантного, стройного мужа Агнес.

У всех сестер, за исключением Агнес, было по нескольку детей. Но когда семья собиралась вместе, именно Тереза привлекала всеобщее внимание. Она очень выделялась среди почти неотличимых друг от друга двоюродных братьев и сестер. Терезой, столь непохожей на остальных, гордились. Никто не пытался ей насолить или соревноваться с ней. Она была еще совсем крошкой, но ни на одном семейном торжестве не могли без нее обойтись. Даже сестры Агнес восхищались малышкой.

Тереза, единственная из детей, не посещала приходскую школу и никогда не жила в интернате. С ней вместе учились дочери миллионеров, и восхищению семейства Райли не было предела.

– Твоя семья окончательно испортит девочку таким вниманием, – сердито проворчал Шандор после очередного семейного праздника. – Тереза становится капризной. Я должен предупредить тебя, Агнес, что в последнее время с ней что-то происходит. Она как будто чем-то недовольна, но я не могу понять причины этого недовольства. И мне определенно не нравится эта ее «лучшая подруга» Мими Петерсен. Я не хочу, чтобы Тереза общалась с такими девочками. Ведь Мими даже не католичка. Кто знает, какие мысли она может внушить нашей дочке.

– Ты просто сходишь с ума, – резко ответила мужу Агнес. – У каждой девочки в этом возрасте есть лучшая подруга. А Петерсены очень приличная, милая семья. Возможно, они протестанты, но у них хватило ума понять, что в этой школе дают очень хорошее образование. И они по-настоящему любят Терезу, куда больше, чем ее собственный отец.

– Как ты можешь так говорить! Это несправедливо! – возмутился Шандор. – Я души не чаю в моей девочке, но, Агнес, мир жесток, а Тереза не принцесса, что бы ты там ни думала. Не следует чересчур опекать ее. И потом, ты слишком гордишься ею. А гордыня это грех…

– Шандор!

– Гордыня – это слишком высокая оценка собственных достоинств.

– И ты думаешь, что мне это неизвестно? – вспылила Агнес.

Она немедленно выходила из себя, стоило только мужу заговорить как проповеднику, жившему лет сто назад.

– Когда мне потребуется объяснение, что является грехом, я знаю, куда мне пойти, Шандор. Как ты смеешь читать мне проповеди?

– А ты понимаешь, Агнес, что пройдет еще год, и Тереза станет подростком? Я видел, что твои сестры немало помучились со своими детьми в этом возрасте. Почему у нас должно быть иначе? Если бы только…

– Если бы только у нас были еще дети? Не смей так говорить, Шандор! Я не меньше тебя хотела, чтобы у Терезы были братья и сестры. Я не смогла больше доносить ребенка… Неужели ты считаешь, что это моя вина?

– Агнес, умоляю тебя, не заводи снова этот глупый разговор. Пресвятая Дева не пожелала, чтобы у нас еще были дети, и мы должны с этим смириться. Я хотел сказать: если бы только жизнь оставалась такой же, как десять лет назад, если бы люди следовали установленным правилам! В моей стране подростки – это всего лишь школьники, и они ведут себя соответственно.

Но муж все же был недоволен ею, хотя и скрывал свое недовольство глубоко в душе. Агнес догадывалась об этом. Она и сама не могла справиться с чувством вины за то, что после рождения Терезы все ее беременности заканчивались выкидышами. Хотя бессмысленно и грешно винить себя, когда все в руках господа.

Но ведь у нее есть Тереза, ее красивая и талантливая дочка, и она заменит Агнес всех не рожденных ею детей!

Тереза пыталась уснуть и с отчаянием думала, что лучше бы родители из-за нее не ссорились. Из ее комнаты не были слышны их голоса, но по выражению их лиц, когда они слушали, как она читала молитвы на ночь, она поняла, что мать и отец снова будут ругаться.

Уже давно она перестала подслушивать под дверями их спальни. Каждый из родителей по-прежнему оставался при своем мнении, и, что бы Тереза ни делала, казалось, она лила воду на мельницу и отца, и матери. Годами Тереза пыталась понравиться всем: матери, отцу, монахиням, которые преподавали ей катехизис по субботам, священникам, выслушивавшим ее исповеди по пятницам, учителям и всем родственникам. Она долго верила, что так ей удастся изменить отношение матери, заставить отца быть менее суровым. Но ничего не помогало. Все внимание матери было сосредоточено только на ней, Терезе. А отец не скрывал своих подозрений и неодобрения, исправлял ее произношение, не позволял ей употреблять жаргонные словечки. Другие дети называли ее «воображалой».

«Если бы только родители все обо мне знали! Они бы умерли, – решила про себя Тереза, – они бы просто умерли». Ее мучили стыд, чувство вины за свое вызывающее поведение, и, что было хуже всего, она испытывала смертельный ужас из-за того, как прожила этот последний год. Все изменилось после того, как Тереза поняла, что не добьется ничего, если и дальше будет пытаться угодить всем.

Родители сами во всем виноваты! Как сказала Мими, от обстановки в доме Терезы затошнило бы даже кошку. Терезу домашняя атмосфера безумно раздражала, она все время оставалась в напряжении, и от этого ей хотелось закричать, перебить всю посуду, схватить кухонный нож и вспороть все эти хорошенькие пухлые подушечки на ее постели, чтобы перья разлетелись по всей комнате, устилая пол плотным ковром.

Не было ни минуты, когда она могла бы свободно вздохнуть. Но главное, она никогда не чувствовала себя в безопасности. Как отчаянно мечтала Тереза хотя бы о дне, часе, даже минуте безопасности, когда бы ни с чем не сравнимое давление сменилось спокойным, исполненным любви одобрением.

Как раз накануне она неожиданно увидела мать в школе. В полутемном зале, где шли репетиции пьесы, Агнес сидела в последнем ряду, забившись в угол. Никто, кроме дочери, ее бы и не заметил.

– Мама! – сердито воскликнула Тереза, вернувшись домой после уроков. – Ты же обещала мне никогда этого больше не делать!

– Тереза, матушка О'Тул разрешила мне посидеть при условии, что меня никто не увидит. Никто меня и не видел, ни одна живая душа.

– Никто, кроме меня. Как, по-твоему, я могу сконцентрироваться на игре, когда знаю, что ты следишь за каждым моим движением? Всю мою жизнь ты не спускаешь с меня глаз! С тех самых пор, как я получила первую роль на утреннике в детском саду. Я терпеть этого не могу! Так мне намного труднее! Сколько раз я говорила тебе об этом, но ты не желаешь меня понять и оставить в покое!

– Ничего страшного, – холодно ответила Агнес. – Для тебя будет прекрасной тренировкой, если ты научишься не обращать на меня внимания. Когда ты начнешь играть на сцене ради денег, на тебя будут смотреть все, а не только я. Никто не играет перед пустым залом. По крайней мере, ты знаешь, что я настроена благожелательно.

Тереза в отчаянии посмотрела вслед матери, отправившейся на кухню. Агнес была преисполнена уверенности в своей правоте.

«Если бы не Мими, – думала Тереза, – я бы, кажется, не вынесла. Легко ли оставаться хорошей маленькой девочкой для своего отца и нести тяжкое бремя того, что ты мамина „гордость и радость“.

Приходя к Мими делать уроки, Тереза убегала от гнетущей атмосферы собственного дома. Ее подруга жила в богатом, роскошном особняке, который произвел на Агнес неизгладимое впечатление, хотя та в этом так и не призналась. Тереза и Мими, единственные дети в своих семьях, стали друг для друга как сестры. А миссис Петерсен, симпатичная, легкомысленная, дорого одетая, с высветленными прядями в пышных волосах, после обеда была слишком увлечена игрой в бридж или гольф, чтобы задуматься о том, на что способны две школьницы, предоставленные сами себе.

– Тереза, радость моя, ты так хорошо влияешь на Мими, – говорила она обычно, если возвращалась раньше, чем Тереза успевала уйти домой. – Без тебя моя дочь никогда не делала домашних заданий.

Но миссис Петерсен и представить себе не могла, с какой быстротой и легкостью девочки справлялись с уроками. Обе были очень способными, и, поделив задания пополам, они за час заканчивали все. Покончив с уроками, они «вели себя как взрослые и набирались опыта». Так называла это Мими.

В баре у Петерсенов никогда не переводились спиртные напитки.

Тереза и Мими отливали немного из одной какой-нибудь бутылки в стакан Мими для зубной щетки, доливали бутылку водой и возвращались к Мими в комнату. Они запирали дверь и по очереди медленно потягивали спиртное, хихикая, как сумасшедшие, и докладывая друг другу о возникающих странных ощущениях.

Девочки никогда не наливали дважды из одной и той же бутылки и никогда не осмеливались предпринять второй за вечер налет на бар просто из опасений, что они не справятся с еще одной порцией. Они всегда проявляли максимум осторожности – чистили зубы и полоскали рот, до того как мать Мими возвращалась домой.

Супругам Петерсен было немного за тридцать, и эта пара не перестала радоваться жизни, как с гордостью сообщила Терезе Мими. Исследуя спальню, девочки обнаружили обширную коллекцию «Пентхауса» и журнальчики меньшего формата с названием «Вариации», где печатались коротенькие эротические истории и безумные письма издателю. Два ящика в гардеробной миссис Петерсен были заполнены очень сексуальным, соблазнительным нижним бельем. Мими и Тереза отбирали себе крошечные кружевные трусики, подвязки и тонкие чулки, вызывающие бюстгальтеры, прозрачные шифоновые ночные рубашки и быстренько утаскивали добычу в комнату Мими. Там они бросались примерять все подряд. Для полного триумфа надевались старые выходные туфли на высоких каблуках, тоже позаимствованные у миссис Петерсен.

Но, разумеется, даже Мими пришлось признать, что в двенадцать лет они были еще слишком малы и неразвиты, чтобы выглядеть должным образом в сексуальном нижнем белье. Но если подвести глаза, поднять крохотные грудки вверх и отклячить зад, то можно было представить, как ты будешь выглядеть через пару лет.

Что же касается «Пентхауса» и «Вариаций», то девочки обнаружили, что некоторые сюжеты завораживают, от них начинает сильнее биться сердце. Тереза все время думала о тех запретных, в высшей степени возбуждающих вещах, которыми мужчина и женщина могут заниматься вместе, за исключением тех минут, когда ей приходило в голову, что за это она непременно попадет в ад после смерти.

Удивительно, размышляла Тереза, с каким хладнокровием ей удается лгать священнику на исповеди. Она рассказывала лишь о незначительных грешках, стараясь не дышать спертым воздухом крошечной, обитой красным плюшем будки-исповедальни в старой церкви. Но сама-то Тереза знала правду. Вне всяких сомнений, она предавалась греху вожделения, обжорства и неумеренного питья и согрешила против чистоты. Когда они с Мими надевали белье и любовались собой в зеркале, она совершала грех гордыни… Их поведение никак не укладывалось в рамки того, что монахини называли «нормальной гордостью за аккуратный внешний вид».

Неделю за неделей Тереза не признавалась в этих грехах, совершая тем самым еще один – она не исповедовалась, поэтому ее прегрешения не прощались, а всей тяжестью лежали на ее плечах. Терезе было тяжело, но все же признаться в грехах оказалось еще тяжелее. Если бы она попыталась рассказать священнику обо всем, ей бы пришлось выстоять на коленях в церкви много часов, замаливая грехи, прежде чем она получила бы отпущение. А так как мать всегда отвозила ее в церковь и обратно домой, то такое наказание не смогло бы пройти незамеченным.

Тереза больше не сомневалась, что ее ожидает ад. Вспоминая о том, с какой радостью и чистым сердцем она, восьмилетняя, шла в красивом длинном белом вышитом платье к своему первому причастию, Тереза заливалась слезами. Тогда она была уверена, что ее ожидает рай.

Реальная возможность в будущем отправиться в ад представилась Терезе в тот самый день, когда она познакомилась с Мими. До этого она признавалась священнику во всем: ну, завидовала кому-то, сердилась или бездельничала. Тереза выходила из исповедальни с чистой душой.

Но как же быть теперь? Она часами разглядывает голых мужчин и женщин на страницах журналов, читает занятные истории о том, как люди занимаются сексом всеми возможными способами. Да еще и умалчивала о своих грехах на исповеди.

Прошел год, Терезу ожидала конфирмация.

– Что же я буду делать? – жаловалась она Мими. – Я должна исповедаться во всем до конфирмации, и если даже я признаюсь – ну, ты знаешь, в чем, – моя мать обязательно узнает, что я сделала что-то плохое.

– А что, если тебе пойти в другую церковь, одной, без мамы и там исповедаться перед конфирмацией? – Мими пришла в голову блестящая идея. – Я пойду с тобой, мы возьмем такси, и никто ни о чем не узнает. По-моему, отличный план! Потом ты перестанешь грешить. Ну, если только так, по мелочи. Может, выругаешься когда. И отправишься на исповедь перед конфирмацией. Как тебе это? Разве я не умница? Я думаю, что у меня хватит мозгов, чтобы дать дельный совет такой плохой девчонке-католичке, как ты, – она дружески ущипнула Терезу.

– Но я все же должна верить, что больше не согрешу, искренне верить. Господи, ну почему я родилась не у твоих родителей?

– Действительно жаль, мы тогда и в самом деле были бы сестрами. Ого, мы заболтались, пора чистить зубы, а то мама через полчаса вернется.

Тереза воспользовалась планом Мими, поэтому в день конфирмации под взглядами всего семейства Райли она спокойно прошла по центральному проходу церкви – высокая, изящная, исполненная достоинства девочка. Ее длинные черные волосы безжалостно заплели в косы, открыв суровый, неулыбчивый, но удивительно красивый профиль под простой тонкой вуалью. Ее черты дышали благоговением, а зеленые глаза под высокими выразительными бровями смотрели ясно и открыто. Тереза шла медленно, плавно, в простом, ничем не украшенном платье, которое она выбрала сама, к огромному разочарованию матери. Перед конфирмацией Тереза наотрез отказалась участвовать в негласном соревновании на самое вычурное платье.

– Уж не собирается ли она в монастырь? – спросила одна из сестер Агнес, рассматривая племянницу. Терезу окружали девочки в пышных нарядах, улыбающиеся и исполненные простодушного восторга. Она выглядела намного старше их, и губы ее ни разу не дрогнули в улыбке.

– Никогда, – рассмеялась Агнес. – А платье – это всего лишь дело вкуса. Последнее время Тереза на свои деньги покупала журнал «Вог». При чем тут монастырь?

– «Вог»?! Господь всемогущий! Но это же для богатых, светских женщин. Для нее это не по возрасту и слишком модно. Чем ей не понравился журнал «Семнадцать»?

– Представь, она утверждает, что там одни глупости. Ах, Милли, мне кажется, что девочка растет слишком быстро.

– Дети всегда быстро растут. Уж поверь мне, Агнес, ведь у меня их шестеро.