Текст книги "Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны"

Свинина, заготовленная в январе, транспортировке не подлежала. Следовало съесть ее до отъезда – и они ели сырокопченую колбасу каждый божий день. Вдова Николетта прослышала, что семейство Фортуна эмигрирует, и попросила разрешения забрать кур. Расплатиться Николетте было нечем, но, по крайней мере, куры без пригляда не останутся, прикинула Стелла. Несушки они хорошие; значит, Николетта их не прирежет, не скормит своему бездельнику сыну.

Ослицу, которой сравнялось тринадцать лет, Стелла отдала Гаэтано Феличе. Можно было бы продать – но вдруг новый хозяин запряжет их любимицу в плуг да в поле погонит? А Гаэтано – добрый и к животным жалостливый. Он не станет перегружать работой престарелую ciucciarijllu. Стелла провернула акт дарения за Ассунтиной спиной. Не хватало ей только слез да причитаний; кстати, они и Гаэтано совсем без надобности.

Стефано пришел попрощаться в предпоследнее перед отъездом воскресенье. Огорченным не выглядел – он и сам по осени собирался в армию.

– Скоро мы будем вместе, Стелла, – сказал Стефано.

Стелла, и раньше не уверенная, нужны ей отношения со Стефано или нет, теперь еще больше склонялась к «нет».

– Океан переплыть – пустяк, – продолжал молодой человек. – Как только скоплю денег на собственный дом, так сразу тебя и заберу обратно в Италию. А это скоро будет – соскучиться не успеешь.

Стелла прониклась серьезностью момента и позволила Стефано поцеловать себя в щеку – на случай, если больше его не увидит.

Пять недель – вообще не срок, особенно когда уезжаешь навсегда.

Вся семья отправилась в Никастро фотографироваться на паспорт. Получив готовую фотографию, Стелла с неприятным удивлением поняла, что очень похожа на отца.

Ради последней мессы в Иеволи сестры Фортуна вымыли волосы и даже ополоснули их водой с лимонным соком. И надели свои праздничные наряды. Родная деревня должна запомнить их в лучшем виде, решила Стелла. Солнце в тот день так и пекло, Стелла взмокла в черном шерстяном лифе, пока дошла до церкви. Пот струился по Стеллиным бокам, когда она вместе с родными встала на колени в последнем ряду, где испокон было место семьи Маскаро. Стелла заранее подложила под мышки листья базилика, но все равно платье перед укладкой в чемодан пришлось стирать. У нее даже мысли не мелькнуло, что в Америке pacchiana не понадобится, что одежда американок, как нарядная, так и повседневная, не имеет ничего общего с великолепным национальным костюмом, который стоил Стелле столько труда и доставил столько радости. Напрасно отец Джакомо распинался, толковал, в силу своего разумения, Священное Писание – Стелла не могла сосредоточиться на гомилии. Она молилась на изваяние Божией Матери – Радости Всех Скорбящих: «Оборони, Мадонна, корабль, на котором мы поплывем в Америку, от бурь, от ветров, от болезней; дай ему уцелеть, пересечь океан».

Назавтра, в понедельник, Стелла, Четтина и Ассунта, прихватив Луиджи, в последний раз отправились стирать белье. Используя гладкий камень вместо стиральной доски, Стелла думала о мире, в котором обосновался ее отец. Говорят, в Америке вода сама собою течет в дома; наверное, это как иметь собственный фонтан в кухне. Что ж, значит, очень скоро не придется подниматься в гору с полным ведром на голове, не придется портить руки, отскребая грязь о камень, окатываемый ледяными струями. Тем лучше; уж по этому занятию Стелла точно не соскучится. Девушка не догадывалась, до какой степени заблуждается; не представляла, насколько будет ей недоставать студеной, сладкой на вкус водицы горного ручья, поступающей на главную площадь Иеволи; ведать не ведала, что основной ее работой скоро станет стирка, что молодость, зрелость и преклонные годы она проведет, отмывая чужое белье.

Накануне отъезда, 15 мая, Стелла выскользнула из дому. В тот день даже Четтина стала бы лишней. Стеллин путь лежал в каштановую рощу дона Манчузо. Деревья пенились бело-розовыми цветами, полнились пчелиным гулом, трепетали на ветру лопастями пятипалых листьев, словно отмахиваясь от фруктовых мух. Стелла не встретила ни души – кого понесет в рощу подсматривать, как каштаны делают свое майское дело? Ясно, что никого. Стелла отыскала дерево, под которым ее постигла первая менструация; то есть Стелла почти не сомневалась, что дерево – то самое. Девушка погладила ствол. На ощупь он был совсем шерстяной.

Никогда больше она не сотрет каштановой кожурой подушечки пальцев, никогда не загонит себе под ноготь изогнутый шип зеленого «ежика». Для нее поденщина закончилась. Интересно, где американцы берут каштаны? Точно не дон Манчузо им поставляет! Стелла уселась в тени, чтобы напитаться гудением пчел, медовым ароматом, теплым ветром.

Возвращалась Стелла уже на закате. Свою дверь миновала – пошла дальше, до конца виа Фонтана, рядами оштукатуренных домов. Булыжная мостовая кончилась. Никем не замеченная, девушка свернула на немощеную улицу. То была дорога к кладбищу.

Несколько лет Стелла не появлялась на кладбище. В раннем детстве, она помнила, мать брала ее с собой, при ней убирала могилку Стеллы Первой. Теперь мать молится дома, у импровизированного алтаря с фотографией большеглазой малышки. А вот ходит ли она на кладбище, неизвестно.

Буйствовали бугенвиллеи. Прицветники малинового оттенка с сухим шорохом трепетали на кладбищенской стене. Букеты на могилах ясно показывали, по ком из умерших сильнее тоскует родня. Стараясь не коситься направо-налево, Стелла миновала центральную аллею и замерла перед поворотом. Боковая аллейка тонула в сырых сумерках. От вибрации, производимой Стеллиными шагами, метнулась прочь ящерица, которая вздумала погреться в последнем пятне солнечного света. Девушку не отпускало ощущение, что среди могил она не одна.

Вот оно, ее имя на мраморном надгробии – самой дорогой покупке юной Ассунты. Никаких цветов. Может, Стелле Первой одиноко, неуютно; может, она чувствует себя покинутой? Правда, святой отец утверждает, что все почившие пребывают с Господом на Небесах, а значит, никак не могут быть покинутыми. Да только непохоже, чтобы иеволийцы верили своему падре, – иначе зачем бы им цветы сюда носить?

– Маристелла! – произнесла девушка вслух. Голос прозвучал сдавленно. Что за нелепость – своим именем звать другого человека! Стелла сглотнула и повторила: – Маристелла!

Слышит ли ее сестра?

По обнаженным Стеллиным рукам побежали мурашки, но девушка успела себя накрутить и не сочла гусиную кожу знаком присутствия покойной сестры.

– Я хотела тебе сказать… – Стелла осеклась. Разве она хотела? Вот уж нет! – Я подумала, тебе надо знать – мы уезжаем. Насовсем.

Ветер усилился – или это у Стеллы зашумело в ушах. Что теперь нужно сделать? Наверно, провести рукой по выщербленным буквам на надгробии. Так Стелла и поступила.

– Нам придется тебя покинуть. Мне очень жаль. Прости.

Едва она произнесла: «Мне очень жаль» – в носу защипало и взор затуманился. Стелла не плакала уже много лет – неужто сейчас разревется? Ни за что.

Она взяла себя в руки и твердым голосом добавила:

– Но ты не бойся – мы тебя не забудем. Слышишь? Никогда.

Ледяное эхо вернуло два слога – «шиш» и «да». Тут-то Стелле и сделалось жутко по-настоящему. Обхватив себя за плечи, она поспешила домой.

Прощаться с Марией Ассунте пришлось накануне отъезда. Слепая бабушка не смогла бы отправиться с ними на вокзал в Феролето. Стелла никогда не видела Ассунту такой пришибленной. Ассунта постарела в одночасье – должно быть, от чувства вины, что покидает беспомощную мать.

Ни Фортунам, ни кузену Чичу не доводилось прежде ездить поездом. Все трепетали от этой перспективы. День выдался сырой и прохладный для мая, с моря полз туман. В Феролето прибыли загодя – даже слишком загодя; два часа проторчали на привокзальной площади. Когда наконец настало время садиться в вагон, тетя Виолетта ущипнула Стеллину щеку и сказала просто:

– Мне будет тебя не хватать, племяшечка.

По Виолеттиным светло-карим глазам было ясно: она говорит искренне.

– Храни вас Господь, тетушка, – ответила Стелла. Она тоже не лукавила.

Поезд формировался в Катандзаро и в Феролето прибыл уже с пассажирами. Поддерживая Ассунту под локоть, Стелла с тревогой ждала: найдет Чичу им свободные места или не найдет?

– За вещами следите, – предупредил кузен. – Тут ворье на каждом шагу. Зазеваешься – свистнут чемодан.

Ехать предстояло целый день. В Неаполь поезд прибывал поздно вечером. Завтра они встретятся с синьором Мартинелли, пройдут медицинское обследование, а послезавтра поднимутся по трапу на корабль под названием «Монарх», который отчалит с первым же отливом. Стелла заранее разложила провизию на три приема пищи; у нее же хранился и узелок с деньгами. Девушка все ждала, что ответственную роль казначея возьмет на себя Чичу; но кузен своих услуг не предлагал. И Стелле стало ясно: Чичу, назначенный опекуном, страшится путешествия не меньше, чем они, Фортуны.

Поезд тащился, время от времени подергиваясь, мимо горных селений и рощ, так хорошо знакомых Стелле. Потом начались новые места – например, желтая равнина под Никастро, где была получасовая остановка для посадки новых пассажиров. Некоторые из уже ехавших воспользовались случаем – пошли выгуливать своих коз по перрону. После Никастро пейзаж кардинально изменился. Стелле казалось, протяни она только руку в окно – и коснется морской глади.

Стелла видела море каждый день – со своего любимого валуна в церковном дворе. Чаша морская лежала далеко внизу, меняла оттенки – после дождя становилась серебряной, на закате – золотой. Но теперь… Поезд, накреняясь то на одну сторону, то на другую, ехал берегом, и синева буквально вливалась в окно. Никакого горизонта – только живая масса, которая от контакта с песком рассыпается пенными брызгами. Бирюза, беж, белизна! Волны – бесконечные, бесстрастные. Послезавтра Стелла отдастся на их милость. Есть ли что по другую сторону пучины; может ли быть? Старые знакомцы – ледяные мурашки – поползли по Стеллиным рукам.

В Неаполь поезд прибыл через два часа после захода солнца. Пассажиры ломанулись к выходу, затолкали Ассунту. А тут еще Чичу со своим страшным шепотом: скорее, мол, давайте из вагона, не то поезд тронется и всех нас обратно увезет. Наконец, по деревянным мосткам, семейство Фортуна выбралось на перрон. Ух, сколько народу! И хоть бы одно четкое лицо выделить под шляпой или платком, так нет – все слилось для Стеллы, взгляд заблудился, голова закружилась. Впрочем, уже через секунду проснулся инстинкт выживания. Стелла схватила Джузеппе за локоть, прошипела:

– От меня чтоб ни на шаг!

Окликнула:

– Мама!

Ассунта, плохо соображая с горя, все-таки приблизилась к Стелле, крепко держа ручонку Луиджи. Четтину звать не понадобилось. Послушная девочка, она и так стояла рядом со Стеллой, прижимая к груди, словно разъевшегося младенца, большой рыхлый узел.

– Веди нас, кузен Чичу, – скомандовала Стелла.

И Чичу весь подобрался, подхватил чемодан и пошел первым, расчищая дорогу.

За двенадцать часов в поезде их здорово растрясло – однако не до такой степени, чтобы обойти вниманием непристойную сцену, которая разворачивалась на привокзальной площади. Тем более что освещалась эта площадь на диво ярко круглыми стеклянными фонарями, обрамлялась же высоченными деревьями. Нарочно их в городе сажают, что ли? Воздух тоже был непривычный. Близость моря привносила в атмосферу особый запах, особую влажную липкость. Не оттого ли не спится людям, не это ли их взбудоражило, выгнало из домов, заставляет фланировать по улицам? Стеллин взгляд упал на затененный портик. Цыгане. Целая шайка. Теперь Стелла их безошибочно узнавала. Мужчины прогуливались не спеша, заводили разговоры с чужими простоволосыми женщинами. Сначала Стелла и этих женщин приняла за цыганок. На что они сдались приличным синьорам? Разве синьоры не боятся, что их обворуют? Но тут к Стелле склонился Чичу и шепнул одно слово: puttane. Наверно, сам впервые видел проститутку, отсюда и почти восторженное придыхание, решила Стелла. Задумалась: вот перед ней падшие, отверженные женщины. По своей воле они позволяют мужчинам делать с ними дурное и деньги за это берут. Неужто они и родились порочными? Или их мужчины развратили? Может, с одними вышло так, с другими – эдак? Поймешь ли изначальную суть puttane по ее лицу?

Перед Стеллой остановился фиакр.

– Куда надобно? – громко спросил возница, своим махровым акцентом выводя Стеллу из задумчивости.

Действительно, нашла где рассуждать! Стала посреди улицы – легкая добыча для воров и мошенников, которыми – это каждому известно! – Неаполь буквально кишит.

– Куда надобно? – повторил возница.

Стелла подняла глаза на кузена Чичу. Напоролась на растерянный взгляд. Под ложечкой противно засосало: опекун тоже не представляет, что делать.

– Отвезу вас, куда прикажете, – продолжал возница. – Всего за лиру.

И снова Стелла обратилась к Чичу с безмолвным вопросом, и снова Чичу явил полное несоответствие званию опекуна. Явно в ступоре пребывал.

– Что ж вы медлите? Разве не слыхали, как опасно в Неаполе по ночам? Да у вас же на лицах написано: мы, мол, только-только приехали. Вас облапошат, обворуют, догола разденут. Где вы намерены ночевать? Скорей полезайте ко мне в фиакр и поедем, куда скажете, – не отставал возница.

– Вы говорите – одна лира? – Стелла своего голоса не узнала. – За лиру в любое место можно доехать?

Город большой, Стелле ни за что не добраться до гостиницы, не доставить туда мать, сестру, братьев и бесполезного Чичу. Спросить дорогу она не рискнет. Мало ли, куда ее направят! Оставалось надеяться на благие намерения возницы.

– Одна лира, – повторил тот.

Чичу достался третий Стеллин взгляд. На сей раз опекун вышел из ступора, повторил, как попугай: «Одна лира», усилив согласие кивком. Все забрались в фиакр.

Чичу озвучил название и адрес гостиницы – информацию из письма Антонио. Всю дорогу возница старался вести светскую беседу – оборачивался к пассажирам, выкрикивал вопросы, перекрывая стук лошадиных копыт. Говорил он на неаполитанском диалекте. Чичу и Ассунта не отвечали, а Стелла сочла, что молчать невежливо, и сообщила, откуда и с какой целью они приехали в Неаполь. Потом ей стало страшновато – зачем она откровенничает с незнакомцем? Больше уже Стелла ничего не говорила, позволяя балагурить вознице. Пахло странно. Вроде как лезешь в погреб, а там тыква испортилась – сразу в нос гнилью шибает. Только здесь, в Неаполе, гниль была как бы просоленная. Ехали темными переулками. Иногда мелькали вывески: «Бакалея», «Галантерея» и прочее. Стеллино сердце учащенно билось – вот она транжира, целую лиру потратит на этот фиакр! Впрочем, Стелла сразу себя урезонивала: как иначе в городе? Разве пешком, да ночью, да с чемоданом и узлами, до гостиницы доберешься?

Наконец с облучка послышалось «Тпру!». Фиакр остановился. Чичу развернул письмо Антонио, стал сверяться с вывеской. Слишком долго разбирал надпись на фасаде гостиницы. Руки у него тряслись. Уф, кажется, правильно приехали. Фортуны вылезли из фиакра, возница помог снять чемодан.

Из потайного кармана Стелла достала узелок с деньгами. Извлекая монету, опуская ее вознице в ладонь, она неотступно думала о нетвердых руках кузена Чичу и очень старалась сдержать собственную дрожь.

– Одна лира с каждого пассажира, синьорина, – произнес возница.

Стеллино сердце пустилось галопом. Ничего себе заломил! Дневное жалованье! Мошенник!

– Мне казалось, одна лира за всех, – пролепетала Стелла. Чуть язык себе с досады не откусила за это «казалось». Стелла добавила в голос металла: – Шесть лир, синьор, это слишком дорого за такую короткую поездку.

– Вы меня недопоняли, синьорина. Вы не представляете, какова жизнь в этом городе! – Глубоко посаженные глазки глядели честно-пречестно. – Про дорожный налог, поди, и не слыхивали? За последние два месяца цены знаете как подскочили? Налог берут с каждого пассажира, а кто утаивает, того штрафуют, а то и вовсе бизнес закрывают. А кто по сколько возит – это уж carabinieri пронюхают. Им же заняться больше нечем, кроме как шпионить за трудящимся человеком. Если кто видел, что я шестерых везу, а налог с одного плачу – труба мое дело! – Возница ребром ладони коснулся собственной шеи, изображая, вероятно, смертную казнь путем обезглавливания.

Стелла взглянула на Чичу, который внимательно изучал носки собственных башмаков. С кузеном все ясно. Гнев захлестнул Стеллу, но живо сменился неуверенностью. Конечно, возница ее надуть хочет; ну а если нет? Поди разберись. Ассунта, Четтина и братья расширили глаза. Ждут от Стеллы защиты. Стелле доверены деньги; ей и решать. Что ж, скоро они все окажутся в Америке, где лиры не в ходу. Какой же смысл скаредничать?

Стелла полезла в узелок, стала нащупывать монету в пять лир.

– Мне очень неловко, синьорина, – говорил между тем возница. – Жизнь такая, ничего не поделаешь. Вам это кажется огромной суммой, потому что вы у себя в горах привыкли к другим расценкам; не с добра же вы и в Америку эмигрируете. Я вас понимаю – сам деревенский.

Протягивая вознице монету, Стелла почувствовала, что пульс у нее почти ровный. В глазах этого человека действительно светились и сострадание к ним, без пяти минут эмигрантам, и ностальгия по родному захолустью.

– Пожили бы в городе с мое – поняли бы, каково мир устроен, – продолжал возница. Проникновенный взгляд переместился на ладонь. – А где же остальное, синьорина?

Стелла успела расслабиться. Вопрос возницы нарушил ее зыбкое равновесие.

– Какое еще остальное?! Вам шести лир мало, что ли?

Рядом переминались с ноги на ногу самые близкие люди; кто защитит их интересы, если не Стелла? Нет, она не имеет права на ошибку!

– Мало вам, да? Хотите нас до нитки обобрать?

Возница невесело рассмеялся.

– Шести лир достаточно, но вы мне дали только две лиры.

Он растопырил пальцы. Действительно, в ладони лежали две монеты, каждая достоинством в одну лиру.

Стелла ужасно смутилась.

– Ой! Простите!

Как она могла перепутать?

Стелла снова развязала узелок, достала новую монету в пять лир, заменила ею лиру в возницыной ладони. Ладонь сжалась в кулак прежде, чем монеты успели звякнуть друг о дружку. Стеллу снова одолели сомнения, а возница вскочил на облучок, стегнул лошадь – только его и видели.

Фортуны вошли в гостиничное фойе, сгрудились вокруг багажа. Чичу вел переговоры с администратором. Слишком долгие переговоры; а ведь, судя по всему, гостиница именно та, которая нужна. Вот что, что можно столь многословно обсуждать? Стеллу все еще трясло после поездки и расчетов. Она обняла Ассунту. Теплая Ассунтина рука; учащенная пульсация жилок, локтевой и запястной; утешение, которое можно получить только от мамы. Вот бы так всегда было! Наконец Чичу отделился от стойки и сказал, что Стелла должна заплатить за две комнаты – одну для Чичу, другую для всех пятерых Фортун. Мало того – требовалась плата за две дополнительные ночи. Сумма, огромная для семейства; но Стелла ее еще дома переварила. Отсчитала целых сорок лир, выложила на стойку. В узелке осталось так мало, что Стеллу постигла желудочная колика.

– Извините, синьор, – обратилась Стелла к администратору, – не скажете ли, сколько стоит нанять экипаж от вокзала до вашей гостиницы? На шесть персон?

– Не дороже лиры, – уверенно отвечал администратор.

– А как же… – Стелла попыталась вспомнить, чем возница мотивировал шесть лир за поездку, – как же дорожный налог? Разве carabinieri не проверяют, кто по сколько человек возит?

– Нет никакого дорожного налога, синьорина. Похоже, с вас лишнее взяли? Мне очень жаль. Город кишит мошенниками. Репутацию портят славному Неаполю.

В номере все разом сникли. Повисло тягостное молчание. Стелла мысленно негодовала на себя. Говорить сил не было. Пока Ассунта оделяла всех колбасой с хлебом, Стелла взялась пересчитывать деньги. Ну конечно – четырех лир недостает.

– Этот негодяй меня надул!

– Стелла, доченька, не стоит так переживать, – устало молвила Ассунта. – Ну, переплатили пять лир – жаль, а ничего не поделаешь.

– Если бы только пять! – Стеллу трясло от обиды. – Я же помню, что сразу дала ему шесть лир, а он заменил пятилировую монету на одну лиру и вытянул еще пять лир! – Стелла негодовала разом и на возницу, и на себя – даже взор серебристым туманом заволокло. Девушка потерла глаза, проморгалась. Мать и Четтина глядели на нее с явным непониманием. Надо было им объяснить. – Всего я дала этому ловкачу одну лиру, пять лир и еще пять лир. Пусть одну лиру я забрала обратно – получается, что заплачено десять лир за поездку, которая стоит только одну лиру!

До Четтины дошел смысл расчетов. Она шумно всхлипнула. Ассунта прищелкнула языком и воскликнула: «Святая Мадонна!» Чичу сделал вид, что очень занят сырокопченой колбасой. Просто боялся посмотреть Стелле в глаза.

Стелла вдохнула поглубже. Надо успокоиться.

– Бывают же такие мошенники! Обирать беззащитных! Где у него совесть?

– Что поделаешь, мышоночек мой, – произнесла Ассунта. – Таких, как этот пройдоха, в мире полным-полно.

Ассунтины глаза были красны от слез по Марии, но сейчас все ее сочувствие переключилось на дочь. Стелла хотела сглотнуть – и не могла. Словно ошибка ее была материальна, словно застряла в горле.

– Никому нельзя доверять, только себе самой, – продолжала Ассунта. – Сначала сама удостоверься, что правильно делаешь, а там уж стой на своем. Не то каждый тебя смутит или облапошит. – Ассунта похлопала по кровати рядом с собой. – Садись, Стелла, поужинай.

Стелла отвернулась. Нечего родным смотреть на ее перекошенное лицо. Впрочем, сама она краем глаза следила за матерью. «Никому не верь, кроме себя»… Все кому не лень эти слова повторяют, а вот задумывается ли кто над их смыслом? Стелла задумалась – и поняла, в чем суть. Нужно быть уверенной в своей правоте. Она знала, что дала вознице шесть лир, да он, шельма, сумел ее переубедить. Стелла проявила слабоволие. Она сама виновата. Мошенники наживаются на тех, кто им позволяет.

Спали валетом – Стелла, Ассунта и Четтина на одной кровати. Боясь шевельнуться, чтобы не задеть мать или сестру, Стелла обтачивала в сердце остроугольный кристалл гнева и стыда. Больше она не оплошает. Отныне никаких сомнений в своей правоте не допустит. Всегда, в любой ситуации будет начеку; никто над ней верх не возьмет. А если возьмет – значит, винить Стелла станет себя, одну себя.

Назавтра, в восемь утра, их поджидал в фойе юноша всего несколькими годами старше, чем Стелла. Это был помощник синьора Мартинелли. Он явился, чтобы сопроводить семейство в эмиграционную контору. Для начала юноша убедился, что Фортуны привезли с собой фотографии на паспорт, затем повел всех мощеными улочками и широкими бульварами. Вот и контора. Перед дверью – очередь в пятнадцать человек. На скамье – единственное свободное местечко. Усадили, разумеется, Ассунту.

– Нынче трудный день, ведь судно завтра отплывает, – объяснил юноша. – Подождите немного, синьор Мартинелли вас вызовет.

И ушел – наверное, в другую гостиницу, за другими клиентами синьора Мартинелли.

Ждали около часа. Периодически кабинет открывался, выпуская очередное семейство, и синьор Мартинелли выкликал очередную фамилию. Народ все прибывал. Ассунта несколько взбодрилась, даже напевала маленькому Луиджи. Чичу взялся учить Джузеппе новой карточной игре. Четтина притихла. Стелла тоже молчала. Ее давно уже угнетало странное беспокойство – вымотало хуже, чем тряска в поезде, хуже, чем спор с возницей, хуже, чем бессонная ночь в тесноте и духоте гостиничного номера.

К тому времени как до Фортунов дошла очередь, Стеллу мучил еще и голод. Наконец все они оказались в кабинете. Синьор Мартинелли уселся за полированный стол, Ассунта и Чичу заняли неудобные стулья. Прочие Фортуны остались стоять, причем Четтина встащила себе на бедро пятилетнего Луиджи, а он был тот еще бутуз.

Синьор Мартинелли, лысый, с седыми усищами, которые, казалось, занимали на его незначительном лице главенствующую позицию, быстро проглядел бумаги. Стелла уже давно не сомневалась, что с бумагами непорядок. Гримаса синьора Мартинелли подтвердила ее страхи.

– Вы, стало быть, синьора Фортуна, – заговорил синьор Мартинелли с тем же густым неаполитанским акцентом, к которому все семейство уже начало привыкать. Впрочем, синьор Мартинелли произносил слова четко и раздельно – наверное, привык, что южане, с рождения объясняющиеся на своих диалектах, туго понимают нормальную речь. – Ассунта Маскаро, так?

– Она самая и есть, – отвечал Чичу.

– А вы, я полагаю, Марио? – спросил синьор Мартинелли.

Несколько секунд прошло в недоуменном молчании.

– Нет, – наконец объяснил Чичу. – Я – Франческо, племянник синьоры Маскаро. Я их сопровождаю.

– То есть вы в Америку не едете? – уточнил синьор Мартинелли.

– Нет, синьор.

Мартинелли обвел глазами стоявших.

– Ну-с, молодые люди, кто из вас Марио?

Повисло молчание. Не дождавшись ответа от Чичу, Стелла подала голос:

– Марио в семье нету, синьор. Есть Стелла, Кончеттина, Джузеппе и Луиджи.

– Стелла? – повторил синьор Мартинелли. – Какая еще Стелла?

Вот оно, предчувствие. Полностью оправдывается. В Стеллиных ушах глухо застучала кровь.

– Маристелла Фортуна. Это я.

– Проблема, друзья мои, – объявил синьор Мартинелли. – Очень большая проблема. – Он развернул бумагу к клиентам, даром что отдельные из них не умели ее прочесть. – Виза оформлена на Ассунту Маскаро, жену Антонио Фортуны, и четверых несовершеннолетних детей: сына Марио, шестнадцати лет, дочь Кончеттину, четырнадцати лет, сына Джузеппе, тринадцати лет, и сына Луиджи, пяти лет. Похоже, синьорина Стелла, вас заменили несуществующим сыном. Виза недействительна. Для всех вас. Вы не можете отправиться в Америку. Мне очень жаль.

На сей раз молчание длилось несоразмерно долго. Четтину затрясло. Не выдержав этой пытки, Стелла пролепетала:

– Что?

Синьор Мартинелли повторил свои слова. Принялся объяснять доступным языком. На это ушло немало времени.

– Что за чушь! – К облегчению Стеллы, Чичу наконец-то выступил в роли настоящего опекуна. – Дело давным-давно решили. Дядюшка Антонио за документы деньги заплатил! Много денег, чтобы все вышло чин чином. Мои тетушка и кузены продали мебель, оставили дом. Куда им возвращаться? Завтра они должны отплыть в Америку!

Синьор Мартинелли был непреклонен.

– Мне очень жаль, но правила строги. Ничего не поделаешь.

– Это несправедливо! – кипятился Чичу. – Так нельзя с людьми!

– Как нам все исправить? – перебила Стелла.

От кузенова возмущения, она поняла, толку не будет. Нужны не слова, а действия, причем быстрые и решительные. Впрочем, синьор Мартинелли уже выпроваживал их из кабинета.

– Никак не исправить, – заявил он, глядя на Чичу, словно это Чичу задал вопрос. – Виза никуда не годится. Я тут бессилен. Визу выдало американское правительство. Антонио Фортуне необходимо обратиться за новой визой.

Стелла усиленно прокручивала в уме разные варианты. Она слыхала о телеграфе, который доставляет людям сообщения за считаные часы. Не послать ли отцу телеграмму? Пусть он там, в Америке, подсуетится.

– Если мы все уладим сегодня, можно нам прийти сюда вечером, чтобы…

– Синьорина, – с грустью оборвал синьор Мартинелли, – сегодня вы ничего не уладите. На оформление новой визы нужно несколько месяцев, а то и несколько лет. Ваш отец должен подать прошение властям Соединенных Штатов, а у них действуют строгие квоты на количество иммигрантов.

– Квоты? – повторила Стелла. Слово вроде знакомое, однако что под ним подразумевается? Разум отказывался ей служить. – Но ведь там, в паспорте, всего одна маленькая ошибка. – Стелла едва не рассмеялась истерическим смехом – таково было ее отчаяние. – Пару буковок поменять – никто и не заметит. Неужто никак нельзя, синьор?

Мартинелли испустил тяжкий вздох. Усы как бы вспорхнули этакой серой вороной.

– К сожалению, нельзя, синьорина. Вы даже не представляете, как все строго с визами. Если власти заметят малейшее несоответствие, ни вашей семье, ни мне несдобровать.

Стелла была в замешательстве. Лицом синьор Мартинелли выражал сочувствие; но ведь и вчерашний возница тоже плел о суровых законах и больших проблемах.

– На судно я вас допустить не могу, синьорина, – подытожил Мартинелли.

– Как же быть? – спросил Чичу. За его спиной плакала Ассунта.

– Уезжайте из Неаполя, друзья мои. Возвращайтесь в родные места, – сказал синьор Мартинелли.

На вокзале Стелла пересчитала деньги. Да, поначалу у нее были противоречивые чувства насчет Америки. Теперь, когда поездка сорвалась, Стелла предпринимала огромные усилия, чтобы подавить досаду. Все сбережения осели в липких лапах неапольских мошенников. А каково будет возвращаться туда, где с семьей Фортуна уже навечно распрощались? Прокатились, скажут, Фортуны до большого города – пора и назад.

Четтина, судя по всему, думала о том же. Лицо ее блестело, потное от нервного напряжения.

– Сколько всякого добра мы бы купили! – прошептала Четтина, но так громко, что шепот был слышен за десять шагов. – Туфли, к примеру; настоящие, красивые туфли, да не по одной паре!

– Нам туфли без надобности, – мрачно откликнулась Стелла. – Носить некуда.

В плохих новостях часто хуже всего не суть, а необходимость объяснять раз за разом, что да почему не удалось. Хуже всего выслушивать комментарии: порой от искренне сочувствующих людей, порой – от прикидывающихся таковыми, а порой от тех, кто даже и не прикидывается.

Ошибка? Серьезная? А кто напортачил? Неужто нельзя было исправить? А вы все средства испробовали? Я бы на вашем месте… Столько денег псу под хвост! Что скажет ваш муж, синьора Маскаро? Небось рассердится? Как оправдываться будете?

Досужие соседи очень жизнь осложняют, что верно, то верно.

По крайней мере, семья не продала дом – было куда вернуться. Но само возвращение! Фортуны отсутствовали всего несколько дней, однако после Неаполя родная деревня показалась им убогой, жалкой. Стелла ехала в поезде, близко видела море, видела большой город, столкнулась с деловыми людьми и мошенниками; теперь она знает, как выглядят проститутки. Деревня Иеволи, думала Стелла, это единственное место на земле, где она и близкие защищены от вихря, готового разметать их, разъединить; вот только ей, Стелле, одной безопасности отныне недостаточно.

А за три тысячи миль от Калабрии рвал и метал Антонио. Синьор Мартинелли получил куда больше денег, чем следовало за его услуги, – Антонио переплатил, лишь бы документы для семьи были оформлены по всем правилам. Мартинелли денежки-то взял, а сам напортачил. Или тут Антонио виноват? Почерк у него аховый, это во-первых; а во-вторых, ему взбрело «Маристеллу» записать «Марией» – вроде это имя больше в американском духе, да и короче. Выходит, сам себя наказал?