Текст книги "Тайна мадам Лефевр"

Глава 12

Как мужчина и женщина, впервые познавшие любовь, они помогли друг другу одеться, со смехом касаясь друг друга и целуясь. Элоди облачилась в простое платье, Уилл – в костюм, являющий собой комбинацию из наряда джентльмена и рабочего человека. Такую одежду мог бы носить зажиточный фермер. Он понимал: как только они окажутся в Париже, она попытается ускользнуть, но восторг и эйфория не позволяли беспокоиться об этом. Счастье бурлило в груди, сродни откупоренному шампанскому.

В его жизни было много приключений, но подобных никогда. Никогда прежде ему не встречалась женщина, в безропотности не уступавшая мужчине, а в изобретательности – конному офицеру из тех, с кем он пересекал испанские и португальские пустоши, ведя партизанскую войну против французов.

Уилл понимал: их с Элоди объединяют несовместимые задачи, связь слишком хрупка и недолговечна. Но, позаботившись о провизии на завтра и ночлеге на сегодня, он намеревался до дна испить чашу радости, преподнесенную восхитительным днем.

Они зашагали к лошадям, тесно переплетя пальцы.

– Как же я рад, наконец, сбросить с себя эти монашеские одеяния! По дороге я умирал от желания прикоснуться к тебе.

– Да, это хорошо, – согласилась она. – Ты ухмыляешься, точно фермер, которому удалось перехитрить бродячего цыгана. Любой, кто посмотрит на нас сейчас, тут же догадается, что мы любовники.

Он остановился поцеловать ее.

– А ты против?

– Нет. Я благодарна за каждое мгновение, проведенное вместе, Уилл. Никто не знает, сколько их еще осталось.

Она впервые назвала его по имени! Он почувствовал закипающую в груди радость, губы сами собой расплылись в улыбке. Ему понравилось ее произношение. Она мягко перекатывала языком букву «л», точно лаская.

Ему импонировали ее безыскусность и прямота, прозаичный подход к жизни, отсутствие стенаний и жалоб, свойственных сварливым женщинам, при этом тщательное обдумывание проблем. Элоди была способна черпать утешение и находить радость в своем саду или на берегу реки. На этот раз она сделала счастливым и его тоже. Сегодня вечером, когда они окажутся в одной постели, он подарит ей еще большее наслаждение, отдаст всего себя без остатка.

И лишь после этого подумает о том, как отвезти ее в Англию.

Приближаясь к расположенной на подступах к Парижу деревушке, они встречали все больше путников. Обойдя ее кругом, Уилл выбрал оживленный постоялый двор, где останавливались хорошо одетые мужчины и женщины. Еда и обслуживание были отличного качества, но для привлечения действительно богатых и власть имущих клиентов заведению не хватало элегантности.

Передав лошадей лакею в ливрее, Уилл заплатил за номер и ужин. Поднявшись в маленькую уютную комнатку, где имелись стол, стулья и манящая кровать, он попытался призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы, оставив Элоди в одиночестве, отправиться покупать дюжину цыплят и тележку для их транспортировки.

Стремясь покончить с этим делом как можно скорее, он не стал торговаться с крестьянкой, чьи откормленные куры-молодки привлекли его внимание. Быстро согласившись на завышенную цену, чего никогда бы не допустил при иных обстоятельствах, он забрал птиц, предоставив женщине право думать, что она заключила хорошую сделку с незадачливым незнакомцем, однако не столь хорошую, чтобы хвастаться перед своими товарками.

Даже на подступах к Парижу не следует привлекать к себе повышенного внимания.

Свою покупку Уилл спрятал в стойле на конюшне, чем очень удивил местных конюхов. Крестьяне, даже самые зажиточные, обычно не останавливаются со своим пронзительно пищащим товаром на постоялом дворе за день до того, как отправиться на рынок.

На случай, если преследователи напали на их след, они с Элоди уйдут завтра рано утром, не дав конюхам возможности посплетничать о них в пивной. Все же Уилл надеялся, что их не выследили, он всегда сохранял бдительность, за исключением разве что непродолжительной интерлюдии в реке, и ни разу не заметил за собой хвоста.

Зато в Париже их могут поджидать. Но о том, как безопасно провести Элоди по городу и покинуть его живым и невредимым, он побеспокоится завтра.

Думая только о том, как соблазнить Элоди, Уилл поспешил обратно на постоялый двор. Впервые за много дней они будут наслаждаться хорошим ужином и вином, сидя у огня. Обсудят свои приключения, поговорят о жизни, о Париже.

Возможно, Элоди даже поведает ему о загадочном Филиппе. Изначально Уилл ожидал, что она попытается усыпить его бдительность вымышленными историями, но, когда она открылась перед ним, он тут же инстинктивно понял: она говорит правду.

Уилл представлял, как станет массировать ее плечи и спину, распустит медово-коричневые длинные шелковистые волосы, которые она всегда прятала, и впервые в жизни пропустит их через пальцы. Воплотит в жизнь то, о чем мечтал долгими одинокими ночами, не спеша разденет ее, покрывая поцелуями обнажающиеся участки кожи, отведает на вкус полные груди, прикусывая напрягшиеся соски. Ее участившееся дыхание поведает о силе возбуждения. Наконец, он вкусит ее любовного сока, прежде чем войдет в нее и станет ублажать снова и снова.

Сгорая от предвкушения, Уилл поднимался, перескакивая сразу через две ступени. Наконец, постучал в дверь их комнаты.

– Это Уилл, – негромко произнес он, прежде чем войти.

Переступив через порог, он погрузился в полумрак, разгоняемый лишь мерцающим пламенем в камине и одной-единственной свечой на столе. Элоди протянула к нему руки с постели:

– Иди ко мне, mon amant[14]14
  Мой возлюбленный (фр.).


[Закрыть].

Она полулежала, опираясь на подушки, скрытая по пояс простыней. При виде обнаженных грудей, полных и прекрасных в свете свечи, Уилл тут же возбудился, немедленно позабыв об ужине.

– С превеликим удовольствием! – воскликнул он, поднося руку к шее, чтобы развязать шейный платок. Ему не терпелось прикоснуться к Элоди, познать ее вкус.

– Нет, не делай этого! Иди сюда! – позвала она. – Позволь мне самой тебя раздеть. Я хочу воздать по заслугам каждому дюйму твоего тела.

В его груди бушевали эмоции, член затвердел и пульсировал. Он всегда пользовался успехом у женщин. Его ублажали краснеющие девушки, жены, которыми пренебрегали мужья, и скучающие матроны, приходившие в восторг при мысли о связи с племянником графа, пусть и незаконнорожденным. Но ни одна из них не стремилась сделать то, что намеревалась Элоди.

– Охотно, – с трудом ворочая языком, произнес он.

И в два шага оказался у кровати. Элоди заставила его сесть. Он поцеловал ее в макушку, обнаружив, что ее волосы еще мокры после купания и от нее снова исходит аромат лаванды.

– Ты пахнешь так хорошо, что хочется съесть тебя.

Она улыбнулась:

– Сегодня мы оба утолим голод.

Притянув к себе его голову, она подалась вперед и поцеловала его, просунув язык в рот.

Лишь ощутив грудью прохладу, Уилл осознал, что она уже успела развязать его шейный платок и расстегнула рубашку. Прервав поцелуй, спустилась губами к торсу и стала лизать и целовать его. Затем стянула рубашку через голову.

– Так лучше.

Покусывая ему ключицу, она массировала пальцами мышцы плеч и спины, затем стала прокладывать дорожку из поцелуев вниз, от шеи к груди, на краткую долю мгновения дотронувшись до сосков. Это касание будто обдало их огнем, заставив умолять о продолжении. Уилл выгнул спину, подставив губам Элоди свою грудь, и содрогнулся от удовольствия, когда она стала сосать и покусывать зубами соски.

Ее руки спустились ниже, проникнув за пояс бриджей, нащупали ягодицы и с силой сжали их. Уилл сдавленно застонал, чувствуя, как вздымается от томления мужское естество.

Элоди вскинула голову.

– Ты, должно быть, устал, mon chevalier[15]15
  Мой рыцарь (фр.).


[Закрыть], – промурлыкала она, укладывая его на подушки.

Когда он лег, она, повернувшись к нему спиной и дразня притягательным видом своих ягодиц, стала стягивать с него сапоги.

Соблазн был слишком велик. Одной рукой расстегнув бриджи, другой он притянул Элоди к себе и усадил на восставший член. Ахнув от неожиданности, она приняла в себя разбухший стержень и задвигала бедрами, чтобы углубить контакт.

Уилл обхватил ее рукой за талию, теснее прижимая к себе, и стал покрывать поцелуями шею, перемежая с покусываниями. Пальцы второй руки он запустил к месту слияния их тел, чтобы ласкать влажный бугорок ее наслаждения, одновременно двигаясь внутри ее.

Тяжело дыша, Элоди выгнулась ему навстречу, делая контакт более полным. Уилл целовал ее грудь, его пальцы, повторяя ритм движения тел, ласкали ее половые губы.

Он вспотел, мышцы шеи и рук напряглись. Он отчаянно старался оттянуть неизбежный момент разрядки. Тут пика наслаждения достигла Элоди. С ее губ сорвалось его имя, тело забилось в конвульсиях. Не в силах больше сдерживаться, Уилл излил в нее струю семени, испытывая острое наслаждение, вознесшее к звездам.

Некоторое время они пассивно лежали в объятиях друг друга. Всю жизнь Уилл был нетерпелив и беспокоен, понукаемый некой неосязаемой силой, постоянно двигался вперед, ища что-то, чему не мог дать четкого определения. Сейчас он чувствовал себя удовлетворенным, осознав то, что принадлежит этому моменту и Элоди.

Подозрения и остатки злости на нее с тех пор, как они покинули Вену, полностью исчезли.

Должно быть, Уилл задремал. Открыв глаза, увидел Элоди, все еще восхитительно обнаженную, сидящую на краю кровати и наливающую в бокал вино.

– Это тебе, mon amant, – сказала она, протягивая ему бокал. – Подкрепи силы, они тебе еще понадобятся. И на чем же я остановилась, когда ты столь восхитительно прервал меня? Ах да.

Она потянула за пояс расстегнутых бриджей. Он покорно приподнялся, позволяя ей стянуть их с себя и отбросить на пол.

– Так лучше. Теперь ты обнажен, как я и хочу.

Ее глаза поблескивали, на губах играла томная улыбка одалиски, соблазняющей султана.

– Теперь я могу все увидеть и попробовать.

Взяв из рук Уилла бокал вина, она сделала глоток.

– Мне тоже понадобятся силы. Чтобы подарить тебе ночь, которую ты никогда не забудешь.

Какой-то едва уловимый звук вырвал его из объятий сна. Уилл медленно приходил в себя в окутанной тишиной комнате. Тело еще помнило восхитительные мгновения недавно пережитого наслаждения, как последний аккорд, вибрирующий в воздухе по окончании виртуозно исполненного произведения. Ночь, которую ты никогда не забудешь.

Вот уж точно.

После того как они первый раз занялись любовью, Элоди уложила его на подушки и снова оседлала, приняв в себя мужское естество. Она принялась говорить о Париже и Лондоне, будто находилась на дипломатическом ужине, не переставая двигать тазом и бедрами. Ее груди при этом восхитительно подпрыгивали в соблазнительной близости от его губ.

Это было возбуждающим эротичным зрелищем, не похожим ни на одно из тех, что Уиллу приходилось видеть раньше. Сначала он пытался соответствовать ей, поддерживая разговор, но, несколько раз запнувшись, сдался и, закрыв глаза, отдался ощущениям.

Вскоре он и вовсе позабыл, что нужно дышать, когда Элоди, все еще болтая, протянула руку вниз и стала массировать его крепкие, точно сливы, яички, одновременно вбирая член глубже в себя. Уилл снова достиг пика наслаждения, еще более интенсивного, чем прежде.

Они задремали, потом проснулись и, съев остывший ужин, заснули снова. Когда Уилл открыл глаза, голова Элоди покоилась на его бедре. Заметив, что его член опять пришел в состояние боевой готовности, она склонилась над ним и стала лизать кончиком языка, возбуждая его еще сильнее, потом приняла в бархатистые глубины своего рта. Скоро Уилл достиг мощной разрядки.

Даже думая о ней, он не мог сдержать улыбки. Быть может, удастся уговорить ее задержаться на постоялом дворе еще на день? Что это изменит? Они и так потратили почти четыре недели вместо двух, чтобы добраться сюда. Временами в пути Уилл испытывал необъяснимое желание растянуть путешествие и на более длительный срок, чтобы как можно полнее насладиться радостью нахождения рядом с Элоди, о чем прежде не мог и мечтать.

Впервые он задумался об узах, которые свяжут их не на несколько ночей, а на недели и месяцы, тонущие в окутанном туманной дымкой будущем. Продолжая размышлять об этой перспективе, он томно потянулся и тут осознал, что Элоди рядом нет. С гулко колотящимся сердцем сел на постели. Из-за задернутых занавесок не пробивался ни единый рассветный луч солнца. «Возможно, она вышла справить нужду», – подумал он, пытаясь совладать с тревогой и неприятным чувством в желудке.

Она отдала ему всю себя свободно и охотно, так же как и он отдал ей всего себя. Обнаженные и лишенные защитных барьеров, ничего не скрывающие друг от друга, они достигли единения тел и душ. Элоди не бросила бы его, не сказав ни слова.

Дрожащими неловкими пальцами он высек искру и зажег стоящую на прикроватном столике свечу. Подтвердились его самые страшные опасения – Элоди в комнате не было.

Уилл вскочил с кровати. Седельные сумки, которые он дал ей в обмен на саквояж, собранный в Вене, по-прежнему стояли у стены, но были пусты; платье, сорочка, чулки и туфли, которые Элоди надела после смены монашеского облика, исчезли.

Вынужденный признать горькую правду, Уилл ощутил пустоту в душе.

Будь она проклята! Обманула его, довела до состояния полнейшей безмятежности и удовлетворения и сбежала. Сбежала прямиком к своему Филиппу. Уилл почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Предан. Покинут. Грудь пронзила мучительная боль, хуже даже, чем после пулевого ранения испанских бандитов.

Он сдержал волну опустошенности, призвав на помощь волю, подавил боль и отчаяние, которые в последний раз испытал в детстве, сидя у постели умирающей матери.

Он пытался сравнить себя со старой девой, лишившейся невинности в объятиях негодяя, который бросил ее. Нынешняя ситуация ничем не была похожа на ту, что он пережил в пятилетием возрасте. Тогда он потерял единственную женщину, любившую его, теперь же был предан лживой шлюхой.

Она еще его узнает!

Как глупо с его стороны забыть пословицу о том, что один негодяй должен знать другого в лицо. Не оставив Элоди права выбора, он принудил ее к путешествию по договоренности, что каждый получит желаемое.

Она решила обмануть его, не выполнять свою часть сделки.

Звук, разбудивший его несколько минут назад, – должно быть, стук закрывающейся двери. Если бы не инстинкт, до совершенства отточенный за годы бродяжничества, он, возможно, ничего и не услышал. Когда они совокуплялись в последний раз, близился рассвет, значит, далеко она уйти не могла.

Если Элоди Лефевр полагает, что удалось одурачить Уилла Рэнсли, скоро ей предстоит убедиться, как сильно она заблуждается.

Глава 13

Спрятав немногочисленные пожитки на дно корзин и посадив в них цыплят, Элоди взяла по одной в каждую руку и в предрассветной тьме поспешила к воротам Парижа, растворившись в толпе крестьян. Нетерпение мешало, приноровившись к размеренному шагу окружающих, идти с ними в едином ритме. Она метнулась вперед, обогнув ручную тележку с голубиными клетками и заставив растревоженных птиц испуганно захлопать крыльями. Ах, если бы она могла одолжить их крылья, чтобы долететь до Парижа!

Нужно сбежать от Уилла, прежде чем он проснется и обнаружит ее отсутствие. Зная о его таланте выслеживать людей, она понимала: необходимо затеряться в лабиринте парижских улочек, прежде чем он пустится в погоню. Уверяла себя, что тогда избавится и от соблазна вернуться обратно к нему. Не имело значения, что в его объятиях она вновь ощутила себя живой и полной сил. Время, проведенное вместе, было идиллией, которая, увы, подошла к концу. Кроме того, они всего лишь разделили радости одной ночи, такие же лживые и непрочные, как слова мужчины, нашептываемые на ушко девушке, которую он хочет уложить в постель.

Опасные радости, ибо заставили ее желать того, что, как она уже убедилась, не существует. Мир, в котором правит справедливость, а не жестокие, развращенные люди. Чувство единения с друзьями, семьей, возлюбленным, который лелеет ее. Ощущение безопасности, вроде того, что она испытывала в саду лорда Сомервилля. Все это лишь иллюзии, которые должны были рассеяться давным-давно, еще в детстве.

Отчего же ей так непросто расстаться с Уиллом? Ведь она знала, что он планировал на ее счет. Она вознаградила себя великолепной ночью страсти, какой никогда прежде не испытывала. До вчерашнего вечера ей с успехом удавалось держать под контролем эмоции, в противном случае крошечные семена, упав на плодородную почву, подготовленную заботливыми руками, могли прорасти во что-то большее, чем дружба.

Ее преданность Филиппу была зрелой, точно крепкий дуб, росший из самого ее сердца. Он был ее любовью, жизнью, долгом. Возвращение к нему должно было задушить любой росток привязанности к Уиллу Рэнсли.

Однако этого не произошло. Хотя она и спешила исполнить миссию, поддерживающую ее на протяжении последних полутора лет, все равно было больно. Тоненький внутренний голос нашептывал: изнуряющее чувство внутренней пустоты – следствие того, что частичка ее души осталась с Уиллом.

Значит, их страсть породила узы более крепкие, чем она предполагала. На одну-единственную ночь она получила в свое безраздельное владение восхитительного Зевса, сошедшего с небес на землю, но претендовать на него могла не больше, чем девушки из мифов. Раз уж не превратилась ни в корову, ни в дерево, не должна и позволять, чтобы расставание с ним лишило воли. Нужно позабыть об их дружеском путешествии, о том, что, рассказывая ей истории, Уилл смотрел на нее поблескивающими глазами и тепло улыбался. Нужно уничтожить малейшие чувства к нему, умело и нежно подводящему ее к экстазу.

А уж о том, что он станет по ней тосковать, и вовсе не следует волноваться. Проснувшись и обнаружив, что она сбежала, вырвет с корнем из своего сердца ростки привязанности, которые могли там прорасти.

Элоди решила вычеркнуть из памяти и Уилла Рэнсли, и месяц, проведенный с ним. Так же, как она забывала о проблемах, решить которые было не по силам. Пришло время подумать о будущем.

Поднимающееся на чистом небосводе солнце ласкало обещанием погожего весеннего дня. Ей бы радоваться, предвкушая, но в душе шевелилось мучительное подозрение, что, несмотря на все усилия и ухищрения, Филиппа ей найти так и не удастся. Она поспешила подавить это чувство. Потерять его было немыслимо.

Элоди решила, что ее тревога проистекает от усталости, а не от угрызений совести, что обманула Уилла. Ей бы вообще не удалось выжить, не возведи она обман в ранг величайшего искусства.

Кроме того, она подарила ему страсть, единственный честный дар, который могла преподнести, и ничуть не сожалела об этом.

За поворотом дороги ее глазам предстали пока еще далекие стены Парижа, огромной тенью укрывшие путников, идущих с запада. Элоди изо всех сил попыталась обрадоваться представшему ее глазам зрелищу.

Хватит уже бояться, сожалеть и тосковать, вот-вот начнется самая важная игра в ее жизни. После столь долгого ожидания она не собиралась сдаваться.

Гнев и презрение к собственной глупости понукали Уилла шагать быстрее. Постоялый двор он покинул через несколько минут после обнаружения бегства Элоди. Поскольку теперь в город они должны были войти поодиночке, притворяться крестьянином не имело смысла. «Пусть хозяин гостиницы зажарит купленных накануне кур на ужин и разрубит тележку на дрова», – яростно размышлял Уилл.

Не отягощенный ношей, он продвигался очень быстро. Не прошло и получаса, как он заметил Элоди, входящую в городские ворота. Первое за день везение, хотя, оказавшись внутри, она вовсе не обязательно пойдет на Центральный рынок. Но Элоди в крестьянском платье и с пищащими в корзинах цыплятами брела в сторону рынка. Растворившись в пестрой толпе, состоящей из рабочих, торговцев, поваров, горничных, крестьян, купцов, солдат и возвращающихся после ночных эскапад распутников, Уилл получил возможность следовать за ней почти по пятам.

Если бы он не был столь взбешен, возможно, даже получил бы удовольствие от этой игры: на какое расстояние он сможет подойти к ней, оставаясь при этом незамеченным? Хотя ярость несколько ослабила привычную осторожность, он удивился, насколько близко сумел подобраться к ней. На одном повороте едва не дотронулся до ее локтя.

Он понимал: неразумно вести себя подобным образом, будто бросая ей вызов, понукая заметить его. Возможно, так и было. Ничего на свете ему не хотелось сильнее, как схватить ее и, как следует встряхнув, спросить, почему она так поступила.

Но это стало бы еще одной глупостью. Он знал, почему она сбежала, даже ожидал этого. Признал: в первом раунде она его переиграла. Осознание этого еще больше распаляло злость, что для него нетипично. В обычных обстоятельствах он отдал бы должное ее смекалке, сделал для себя соответствующие выводы и двинулся дальше.

Остановившись на краю рыночной площади, он проследил за тем, как Элоди продала цыплят и одну корзину, купила апельсинов и заполнила ими вторую корзину. Захотелось немедленно призвать ее к ответу, но он рассудил, что лучше это сделать в местечке поспокойнее, где меньше свидетелей, которые захотят принять ее сторону. В том, что борьба неизбежна, он не сомневался.

Когда Элоди покинула рыночную площадь, Уилл увеличил дистанцию между ними. Он мог бы следовать за ней почти по пятам, но не хотел возбуждать в ней ненужные подозрения, памятуя о бдительности и осторожности, выказываемых ею по дороге из Вены. Он никак не мог понять, отчего по-прежнему сильно зол на нее.

Элоди направлялась на юго-восток, в район элегантных городских особняков, популярных при Людовике XIV. Тот пришел в запустение во времена революции, большинство некогда величественных hôtels[16]16
  Особняков (фр.).


[Закрыть] с прилегающими дворами и садами стояли обветшалые и заброшенные. Элоди остановилась у одного дома, выстроенного в классическом стиле, который, в отличие от всех остальных зданий, имел ухоженный вид. Каменные стены и окна вычищены, железная ограда покрашена, кусты и газоны подстрижены. Несколько мгновений посмотрев на этот дворец, она зашагала по узкой улочке к расположенной позади садовой калитке.

Неужели это и есть жилище таинственного Филиппа?

Наблюдая за тем, как она идет к воротам, Уилл обдумывал следующий шаг. Благоразумнее всего задержать ее до того, как она исчезнет внутри, если таково ее намерение.

С другой стороны, остановив ее сейчас, он никогда не узнает, кто живет в этом доме. Кроме того, он не сможет совладать с гневом, а поскольку она не открыла ему тайны этого элегантного особняка по дороге в Париж, когда он был настроен дружелюбно и понимающе, то охваченному яростью преследователю и вовсе ни слова не скажет.

Любопытство и, как бы ни хотелось признаваться в этом даже самому себе, ревность вели в его душе борьбу с логикой, заставляя колебаться. Поджидая ее здесь и намереваясь подкараулить на обратном пути, он может и вовсе ее упустить, если вдруг она покинет особняк через парадную дверь. С другой стороны, едва ли Элоди позволят ею воспользоваться, принимая во внимание деревенский наряд.

Если только у нее нет союзников, о которых он не подозревает. После битвы при Ватерлоо Уилл провел в Париже достаточно времени и многое узнал об официальных лицах. Ему было известно, что этот особняк не является резиденцией герцога Талейрана, хотя вполне мог принадлежать одному из его приспешников.

Пока он нерешительно топтался на месте, пребывая в раздумьях, что ему было совсем не свойственно, Элоди вошла в дом через кухню, лишив его таким образом возможности схватить ее. Злясь на себя, Уилл прошел дальше по улочке, на которой стоял hôtel, и вскарабкался на стену под прикрытием густой зеленой кроны росшего неподалеку дерева, получив возможность наблюдать за кухней и садом.

Сидя на своем наблюдательном посту, он несколько успокоился и стал прикидывать, как поступить дальше. Елупо ругать себя за то, что не задержал ее, пока у него была возможность. Его рефлексы притупились после ночи, проведенной почти без сна. Много времени прошло с тех пор, когда он в последний раз получал такое огромное удовольствие от занятия любовью, и еще больше с тех пор, как встречал женщину, поразившую его в такой степени, как Элоди Лефевр. Однако постепенно чувственные чары, которыми она окутала его, рассеивались, а нетипично обостренные эмоции улеглись. Скоро он вернет себе былую невозмутимость.

Придя к такому воодушевляющему заключению, Уилл стал прикидывать, сидеть ли ему и дальше на стене, наблюдая за дверью, или переместиться к парадному входу. Прежде чем он что-либо решил, показалась Элоди. Стоило ему увидеть ее, как пульс участился и он почувствовал острый укол боли в груди. Значит, бушующие чувства еще не успокоились. «Думай, а не реагируй», – приказал он себе, пытаясь взять эмоции под контроль.

К счастью, выйдя из дома, Элоди зашагала вниз по обрамленной деревьями аллее прямиком к тому месту, где прятался он. На этот раз он остановит ее прежде, чем она снова ускользнет.

С бешено колотящимся сердцем, едва смея дышать, он выжидал, когда она пройдет мимо, затем спрыгнул со стены, мягко приземлившись за ее спиной, и схватил за руку.

Отлично подготовленная, она не закричала и не стала отдергивать руку, вместо этого подалась назад, на него, ослабляя давление на запястье, и упала на колени, стараясь высвободиться.

Но подготовка Уилла была еще лучше. Удержав ее, он негромко произнес:

– Игра окончена. На этот раз все трюки мои.

Заслышав его голос, она задрожала всем телом и перестала сопротивляться. Медленно поднявшись, встретилась с ним взглядом. Ее лицо было совершенно непроницаемо.

Уилл не знал, какой реакции ожидать от нее. Стыда? Сожаления? Горя? Осознание того, что она способна смотреть на него так невыразительно, в то время как его сердце до сих пор обливается кровью, лишило его остатков беспристрастности. В душе поднялась новая волна гнева.

Он испытал желание схватить ее в объятия и целовать до беспамятства, показать, что она принадлежит ему, вырвать у нее ответную реакцию, столь же глубокую, как у него. Кроме того, ему хотелось придушить ее, по капле выжимая жизнь.

Сделав глубокий вдох, он приказал себе успокоиться. Со школьных лет он не позволял эмоциям руководить своим поведением. Макс научил его любую ситуацию воспринимать хладнокровно, ибо это более эффективно, чем в гневе бросаться на своих мучителей.

Он поразился, осознав, насколько глубоко Элоди удалось затронуть его душу, поколебать основополагающие истины, усвоенные им давным-давно.

Имитируя спокойствие, она могла сколько угодно отрицать, что его присутствие волнует ее, но скрыть энергию между их сомкнутыми руками была не в силах. Влечение, бурлящее в его душе и с каждым мгновением больше сбивающее с толку, побуждало прижать ее к себе, забыть о гневе и боли. Помня о недавней страсти, его тело предлагало снова проделать путь от желания до удовлетворения.

Хотя Уилл и не собирался идти на поводу у собственных порывов, потрескивание искр между пальцами было подобно бальзаму для израненной души. Он сильнее сжал руку Элоди, наслаждаясь теплом ее кожи.

– Bonjour, madame. Пришлось поторопиться, чтобы нагнать вас. Как необдуманно вы поступили, сбежав от меня.

– И, как оказалось, безрезультатно, – пробормотала она.

– Какую сделку мы с вами заключили? Неужели жар одной ночи напрочь выжег из вашей памяти подробности?

Его язвительные слова заставили ее поморщиться: Уилл испытал удовлетворение. Нет, Элоди вовсе не безразлична, как хочет казаться.

– Я лишь хотела уйти пораньше, чтобы закончить семейное дело, о котором говорила вам.

– Готов оказывать всяческую помощь.

– Будет лучше, если я сделаю это одна.

Уилл отрицательно покачал головой:

– Я пойду с вами. В противном случае мы немедленно покинем Париж. Мы будем действовать сообща, и даже не думайте снова бежать от меня.

Перед мысленным взором Уилла тут же пронеслась череда чувственных образов прошлой ночи. Подумав о ее предательстве, он почувствовал, как кровь закипает в жилах. Мысленно исторгая проклятия, Уилл отогнал от себя эти воспоминания.

– Выбор за вами, – хрипло произнес он, дергая ее за руку. – Отправимся ли мы в Кале прямо сейчас или…

Элоди открыла было рот, словно собираясь что-то сказать, но передумала. На ее лице появилось угнетенное выражение. Резко вырвав руку из его хватки, она зашагала прочь. В два быстрых прыжка Уилл настиг ее и, опять схватив за запястье, заставил остановиться.

– Прежде скажите, что вы намерены делать.

В очередной раз отчаянным рывком высвободив руку, она сказала:

– Можете идти за мной, если хотите, но лишь попытайтесь помешать мне, и, le bon Dieu me croît[17]17
  Здесь: Добрый Бог мне свидетель (фр.).


[Закрыть], клянусь, я остановлю вас с помощью ножа. Можете наблюдать за мной, но вмешиваться не смейте, в противном случае наша сделка отменяется. Я не поеду с вами в Англию, какие бы кары вы мне ни сулили.

Она произнесла свою маленькую речь, отрывисто роняя слова, точно град барабанил по окну, и ни разу не посмотрев ему в глаза. Хотя его обычно острые инстинкты и притупились, Уилл поразился ее ярости и странной нотке в голосе, которой он никогда прежде не слышал. Это была не просто тревога, а отчаяние.

Ее настойчивость, во весь голос кричащая об опасности, придала ему силы. Обязательства перед Максом диктовали необходимость защищать Элоди, чтобы доставить в Англию целой и невредимой.

Она быстро пошла вперед, глядя перед собой немигающим взглядом, будто не разбирая дороги. Уилл задал ей еще несколько вопросов, но она продолжала игнорировать его, и он оставил попытки. Вместо этого стал внимательно присматриваться к людям на улицах, оценивая исходящую от них потенциальную угрозу. При этом не забывал следить и за Элоди. Ее необычная отрешенность позволяла ему смотреть на нее более пристально, чем при иных обстоятельствах. Скользя взглядом по ее решительному лицу и телу, с которым столь близко познакомился и руками, и языком, он изо всех сил старался удерживать на расстоянии тепло, грозящее затопить душу.

Снова посмотрев ей в лицо, он отметил, что оно неестественно бледно, а глаза лихорадочно блестят. Всем своим видом она демонстрировала крайнюю степень напряженности и нервозности. Стремительно шагала вперед, едва не переходя на бег.

Какое бы «семейное дело» она ни намеревалась решить, оно, похоже, не терпит отлагательств и очень важно для нее.

Двигаясь от hôtel, они миновали улочки квартала Марэ и теперь направлялись на юго-запад, к Сене. Наконец, через ворота Королевы они вышли на Королевскую площадь. Хотя некоторые дома, как и в Марэ, были заколочены и заброшены, но налет запустения не мог испортить ее ренессансной красоты.

По аллеям, обрамленным деревьями, покрытыми свежей весенней листвой, прогуливались няни со своими подопечными, хорошо одетые дамы в сопровождении камеристок, преисполненные чувства собственной значимости мужчины и несколько пар, держащихся за руки. На отдаленной лужайке резвились дети.