Текст книги "Измена"

VI

Посольство Четырех Королевств поднималось к перевалу. Узкая тропа вилась вверх по горам. По обеим ее сторонам нависали молчаливой угрозой глыбы девственно-чистого снега. Воздух, и без того уже ледяной, стал редеть, и поврежденные легкие Мейбора напрягались при каждом вздохе.

Будь проклят Баралис! Это его вина. До несчастья в канун зимы Мейбор чувствовал себя наполовину моложе своих лет. И легкие у него работали, как кузнечные мехи, а теперь, из-за Баралиса и его гнусной отравы, они все в дырьях, словно сито сыродела.

Хорошо хоть ветер унялся – в первый раз за это треклятое путешествие он не впивается в тело и дает отдых усталым костям.

Если все пойдет хорошо и они достигнут перевала засветло, то до Брена останется три дня пути. Мейбору не терпелось поскорее добраться до города. Ему осточертело путешествие, опротивело глядеть на снег и лошадиные зады, а пуще всего надоела дикарская простота существования. Брен сулил все соблазны большого города: вкусную еду и крепкий эль, дешевых женщин и искусных портных. Да, портной – это первым делом. От происшествия в канун зимы пострадали не одни легкие Мейбора – ему пришлось уничтожить весь свой гардероб. Теперь он одет так, что вряд ли соблазнит даже трактирную прислужницу. Баралису за многое придется держать ответ.

Мейбор развернул коня – опасный маневр на столь узкой тропе – и поехал назад вдоль колонны. Пора им с Баралисом выяснить кое-что между собой. Здесь, среди отвесных скал и пропастей Большого Хребта, у Мейбора есть преимущество – ведь искуснее его нет наездника и никто так, как он, не умеет управлять конем. Баралис же таким искусством не обладает. Если Мейбор судит верно, советнику теперь весьма не по себе и все его внимание поглощено ездой по опасной, засыпанной снегом дороге.

Трудно подобрать лучшее время для словесной стычки с ним. А ежели лошадь Баралиса в пылу спора ненароком оступится и скатится вместе со всадником в снежную бездну – это будет лишь прискорбный несчастный случай, только и всего.

Тропы едва хватало на то, чтобы два всадника могли ехать рядом. Но Баралис предпочитал совершать путь в одиночестве – а может быть, просто не нашлось охотников ехать с ним бок о бок. Мейбор уже не раз замечал, что солдаты сторонятся королевского советника: они боялись Баралиса, хотя ни один не признался бы в этом. Мейбор понимал их страх как нельзя лучше: уж он-то знал, как опасен может быть Баралис.

Движение Мейбора встречь колонне доставляло значительные неудобства ездокам, вынужденным давать ему дорогу, но в свой срок Мейбор добрался до Баралиса.

– Чему я обязан, лорд Мейбор, столь нежданным удовольствием? – спросил тот, спокойный и отстраненный, как всегда. Мейбор невольно восхитился его способностью говорить тихо, но так, что слышно каждое слово.

– Я думаю, вы преотлично знаете чему. Есть дела, которые нам с вами необходимо решить.

– Решить? С каких это пор вы начали решать какие-то дела, Мейбор? Насколько мне известно, доныне ваши интересы ограничивались женщинами и засылкой убийц. Я не знал, что вы заодно и государственный муж.

– Напрасно вы дразните меня, Баралис. Вы верно заметили – убийствами мне тоже доводилось заниматься.

– Это угроза, Мейбор? Если так, то она наивна. Вам, быть может, и довелось состряпать парочку убийств, но вы лишь одаренный любитель в сравнении со мною. – Фраза вышла не столь ядовитой, как могла бы, ибо Баралису пришлось натянуть поводья, огибая крутой поворот.

– В верховой езде вы не столь искусны? – не удержался Мейбор, совершая тот же маневр с легкостью самого Борка. Глянув налево, он убедился, что снежный откос сменился отвесным каменным провалом, правый же, уходящий ввысь склон по-прежнему в снегу. Мейбор направил своего коня к лошади Баралиса, потеснив того к обрыву.

– Довольно шпилек, Мейбор. К делу. Что вы имеете мне сказать?

– Я имею сказать, что в Брене буду верховным послом. Я представляю короля.

– Не знал, что вы способны беседовать с мертвыми, Мейбор.

– Что вы хотите этим сказать?

– Поправьте меня, если я ошибаюсь, но вас назначили послом короля Лескета. Лескет же, как нам обоим известно, давно уже в могиле, и вы, если только не научились сноситься с его духом, в Брене никакими правами не обладаете.

Насмешливый тон Баралиса заставил Мейбора вскипеть от ярости. В порыве ненависти к надменному лорду он двинул своего коня еще немного влево. Теперь обе лошади почти соприкасались боками. Баралису пришлось придержать свою.

– В чем дело, Баралис? Неужто вы боитесь какого-то жалкого обрыва?

– Не надо играть со мной в эти игры, Мейбор. Вряд ли вам захочется потерять еще одного коня.

В глазах Баралиса Мейбор прочел холодный вызов. Серые и немигающие, они смотрели с откровенной наглостью. Мейбор откинулся в седле, не веря своим ушам. Итак, Баралис сам сознается в убийстве любимого жеребца – да еще когда на коне ехал сам Мейбор! Да нет, быть такого не может.

В лицо Мейбору внезапно дохнуло холодом, а следом послышался ужасающий грохот. Гора шевелилась – ее заснеженный склон сдвинулся с места.

– Лавина! – закричал кто-то.

В воздухе стоял гул. Мейбор, поддавшись панике, ринулся вперед. Снег несся на тропу могучим потоком. В колонне возник переполох – все стремились уйти из-под обвала. Один всадник свалился в пропасть. Куски снега и льда свистели вокруг, как стрелы.

Наконец лавина остановилась, и настала мертвая тишина. Белая снеговая пыль оседала на живых саваном.

Все уцелевшие собрались на повороте, не в силах оценить размеры ущерба. Погибли и люди, и припасы – лавина погребла под собой хвост колонны. Мейбор оглянулся, преисполнившись внезапной надежды, – однако Баралис остался цел. Мейбор проклял себя: ну почему он не воспользовался суматохой и не спихнул королевского советника со скалы?

Никто не решался двинуться с места. Мейбор обшаривал глазами уцелевший груз. Ни на едином бочонке не было его клейма. Проклятие! Пропали шестьдесят бочек с золотым несторским сидром – личный дар Мейбора герцогу Бренскому.

– Мой сидр! – вскричал он. – Может быть, бочки еще можно откопать?

– Кроп! – с тихой скорбью произнес Баралис.

Мейбор оглянулся. Баралис ехал обратно за поворот, ни на кого не обращая внимания. Мейбор обвел глазами оставшихся – здоровенного недоумка и впрямь недоставало.

– Лорд Баралис! – прокричал капитан. – Нельзя туда возвращаться, это небезопасно. Подождите пару часов, пока снег осядет, – тогда мы откопаем людей.

– К тому времени они все умрут, – ответил Баралис.

– Я отправлю с вами несколько человек, – заявил капитан.

– Я тоже поеду, – вызвался Мейбор – так он и позволит Баралису рыться в припасах без посторонних глаз!

Баралис повернулся лицом к остальным. Его лицо напоминало полированный мрамор. Он обвел взглядом всех, заглянув каждому в глаза.

– Поезжайте вперед! – скомандовал он властно, словно король. – Поезжайте! С опасностью я справлюсь один!

Сила этого голоса была такова, что люди начали разворачивать коней и потихоньку двигаться по тропе дальше. Мейбор бессилен был остановить их – слепое повиновение, охватившее их, оказалось слишком велико. Он видел, как Баралис спешился и скрылся за поворотом. Мейбора подмывало последовать за ним, но опасность была чересчур велика – Мейбору не хотелось похоронить себя под снегом.

Отряд остановился на первом же месте, достаточно широком, чтобы разбить лагерь. Люди молчали, на лицах читались мрачные мысли. Капитан велел произвести перекличку.

Прошло несколько минут, и над лагерем пронесся теплый ветер. Мейбор решил, что ему померещилось, но по удивленным лицам остальных понял, что это правда. Вот снова дохнуло теплом, раздался какой-то треск, и все ощутили явственный запах жареного мяса.

При всей тревоге, которую испытал Мейбор, вдохнув этот запах, он почувствовал, что рот его наполняется слюной. Он обвел взглядом своих спутников, но все отводили глаза, не желая делиться с другими своими ощущениями. Как будто, если встретишься с кем-то глазами, это поможет невысказанному воплотиться в жизнь.

Прошло какое-то время – насколько долгое, Мейбор судить не мог. Воздух снова остыл, но холодный ветер по-прежнему нес запах жаркого. В тишине слышался звук текущей из бочонка жидкости – у кого-то хватило ума сообразить, что сейчас самое время напиться.

В этот миг Мейбор увидел направляющегося к лагерю Баралиса. Тот шел пешком, ведя лошадь в поводу. Через ее спину был перекинут человек – по росту и сложению все сразу узнали Кропа. Баралис при ходьбе тяжело опирался на свою кобылу. Кроп шевелился – он был жив.

Капитан посмотрел на Баралиса. Тот угрюмо кивнул.

– Ступайте. Спасайте тех, кто еще жив. Почти все погибли. Я сделал, что мог.

Мейбор видел, что на языке у капитана вертится множество вопросов, но его сдерживает нечто более сильное, чем любопытство, – страх.

Баралис ввел свою лошадь под прикрытие скалы и подозвал одного из гвардейцев, чтобы тот помог ему снять и уложить Кропа. Лицо королевского советника говорило о полном упадке сил. Плечи его поникли, и руки дрожали. Он извлек из-под плаща стеклянный флакон и осушил его, будто умирающий от жажды. Мейбору показалось, что Баралис упал бы, если бы не опирался на лошадь.

Капитан уже собирал людей. Мейбор заявил, что тоже пойдет, чтобы оценить ущерб. Через несколько минут спасатели подъехали к заваленному снегом участку тропы. Запах жареного дразнил ноздри. Мейбор послал коня вперед.

В одном месте снег совершенно стаял, и с тропы вниз капала вода. Тела и бочонки выступили наружу. Проплешина имела форму неровного круга, и в середине ее лежали лошадь и всадник, сплавленные воедино, обугленные и черные. Они сгорели дотла. Несколько солдат не смогли сдержать рвотных позывов.

Никогда еще Мейбору не было так трудно отрицать существование магии. Самый воздух был насыщен ею. Мейбор сплюнул, освобождая рот от вкуса жареного мяса и колдовства.

– А ну вперед, ребята, – с нарочитой резкостью скомандовал он. – Там еще есть живые. Не время предаваться бабьей слабости.

Солдаты принялись разгребать оставшийся снег и скоро вытащили нескольких человек, еще подававших признаки жизни. Мейбор углядел за пределами растаявшего круга сугроб, в котором, похоже, покоилось немало бочонков – притом вроде бы с его клеймом.

– Прежде чем заняться мертвецами, откопайте мой сидр, – воззвал он. – Пять золотых тому, кто отроет больше всего бочек.

* * *

Настало время предполуденной трапезы. Тавалиск с удовольствием скушал бы мяса – сверху хорошо обжаренного в шипящем сале, внутри нежного и розового. Он с трудом удерживался, чтобы не дернуть звонок и не велеть принести себе огромную баранью ногу.

Тавалиск сидел на диете. Его лекарь – да сгноит Борк его душу – постоянно напоминал архиепископу об опасностях переедания. Но никакие ужасы не тронули бы Тавалиска, если бы гнусный шарлатан не обмолвился как-то, что ожирение может привести к ранней смерти. Уж это никак не входило в планы Тавалиска. Зачем было собирать столько золота и земель, если он не успеет насладиться ими?

Потому-то он стал мужественно урезывать себя в еде. Вместо обычного своего завтрака из трех блюд – яиц с ветчиной, копченой рыбы с рогаликами и холодного горохового супа – он ныне ограничивался двумя блюдами. Распрощался он, само собой, с гороховым супом – однако и это явилось немалой жертвой, весьма трудной для не привыкшего к самоограничению Тавалиска.

В качестве отвлечения лекарь прописал ему музыку. Архиепископ любил музыку не меньше всякого другого, она усмиряет диких зверей и тому подобное, но веселый мотивчик, даже в самом мастерском исполнении, оказался бессилен помешать желчи прожигать архиепископские кишки.

В дверь постучали – Гамил как пить дать.

– Войди, – крикнул Тавалиск, берясь за лиру, и забренчал что-то, мыслями не отрываясь от еды.

– Добрый день, ваше преосвященство.

– Не вижу в нем ничего доброго. – Архиепископ оборвал игру, подумав, что сам секретарь наверняка съел завтрак из трех блюд. – Выкладывай, что там у тебя, и убирайся, твое присутствие меня уже утомляет.

– Вы помните того человека, ваше преосвященство, который шпионил за рыцарем по нашему поручению?

– Разумеется, помню, Гамил. Я еще не настолько стар, чтобы утратить память. Ты говоришь о том шпионе, что караулил у дома Бевлина, а утром обнаружил там мертвое тело? – В открытое окно проник запах стряпни, и Тавалиск лихорадочно забренчал на лире.

– Да. И этот человек был замечен в низком обществе, ваше преосвященство.

– Насколько низком, Гамил?

– Он разговаривал с людьми Старика.

– Ах вот оно что!

– Да, ваше преосвященство. Его видели в квартале шлюх – он выходил из дома, известного как притон Старика, в обществе двух воров.

Тавалиск посмотрел на корзину с фруктами – больше в комнате ничего съедобного не было. Персики и сливы дразнили его своей налитой спелостью. Как же Тавалиск ненавидел их! Он стал щипать струны с удвоенным рвением.

– И что, его кошелек после этого потяжелел?

– Не могу сказать наверняка, ваше преосвященство, но от того дома он прямиком направился на рынок и купил себе две обновы.

– Шерстяные или шелковые?

– Шелковые, ваше преосвященство.

– Ну вот мы и получили ответ. Наш человек продал то, что знал, Старику.

– Ваше преосвященство столь же мудры, сколь и музыкальны.

– Так ты оценил мою игру, Гамил? – Тавалиск завел на лире новую, очень громкую мелодию.

– У меня нет слов, ваше преосвященство.

– С великими артистами всегда так, Гамил. Они будят чувства – не слова. – Архиепископ завершил свой мотив изысканной трелью, даже своим притупленным слухом поняв, что взял не совсем верные ноты. Ну да ничего – не одна лишь чистота исполнения служит мерилом гения. – Итак, Гамил, – сказал он, откладывая лиру, – насколько близко Старик знал Бевлина?

– Нам известно, что время от времени они переписывались, ваше преосвященство. Последний обмен письмами состоялся сразу после возвращения рыцаря с Ларна.

– Мне сдается, Гамил, Старику не понравится, что его доброго приятеля Бевлина пришил тот, кому он оказал помощь.

– Это так, ваше преосвященство. Старик известен верностью своим друзьям.

– И что он, по-твоему, предпримет?

– Кто его знает, ваше преосвященство, – слегка пожал плечами Гамил.

– Ты, Гамил! Ты знаешь. За это я тебе и плачу.

– Такие вещи трудно предсказать, ваше преосвященство. Возможно, он захочет отомстить за смерть Бевлина, убив рыцаря.

– Гм-м. Эта ситуация требует наблюдения. Последи за воротами и гаванью. Я хочу знать, не покинет ли город кто-либо из людей Старика.

– Слушаюсь, ваше преосвященство.

Тавалиск дернул звонок, терзаясь от голода. Игра на лире обострила его аппетит до предела. Неудивительно, что многие известные артисты жирны, как свиньи.

– А нашего человека, пожалуй, следует взять под стражу, Гамил. Я не могу допустить, чтоб мой шпион изменял мне безнаказанно. Притом, когда ему развяжут язык на дыбе, мы, глядишь, и выясним, что задумал Старик в связи со смертью Бевлина. – Тавалиск убрал лиру, напоминающую ему своей формой гранат – его любимый плод. – Что там еще у тебя?

– До меня дошел довольно тревожный слух касательно Тирена, ваше преосвященство.

– И что же в нем такого тревожного, Гамил?

– Тирен будто бы велел рыцарям перехватывать все рорнские грузы, идущие на север.

– Неслыханно! Кем алчный святоша себя возомнил? – Тавалиск снова дернул шнур звонка – теперь он нуждался не только в еде, но и в выпивке. – Я хочу, чтобы этот слух проверили как можно скорее, Гамил. Если он верен, надо будет предпринять ответные меры.

Если грядет война, пусть никто не посмеет сказать, что Рорн долго раскачивается. Архиепископ едва заметно улыбнулся. Право же, это возбуждает. В Обитаемых Землях давно уже не было приличной потасовки – а поскольку заварится она на севере, от нее не пострадает ни Рорн, ни сам архиепископ.

– Постараюсь докопаться до истины, ваше преосвященство. Позвольте покинуть вас, если я вам более не нужен.

– Прошу тебя, останься, Гамил. После легкой закуски я собирался проиграть все сочинения Шуга, и твое мнение крайне ценно для меня.

– Но это займет часов пять, если не больше, ваше преосвященство.

– Я знаю, Гамил, и хочу доставить истинное удовольствие такому страстному любителю музыки, как ты.

* * *

Ровас занимался делом, превращая шесть мешков с зерном в восемь. Джек наблюдал этот неблаговидный трюк во всех подробностях. Засыпав в мешок на четверть ячменя, Ровас добавил туда опилок, потом насыпал зерна доверху и завязал мешок бечевкой.

– Разве так можно? – сказал Джек. Ровас ухмыльнулся, оскалив белые зубы:

– Другие добавляют в зерно кое-что и похуже опилок, мой мальчик.

– Что, к примеру?

– Толченые кости, землю, песок, – повел рукой Ровас. – Те, кому достанется мое зерно, должны счастливцами себя почитать. Я постарался на совесть – опилки хорошие, чистые. Никто уж точно не подавится – а я слыхал, они и для пищеварения полезны.

– Не так для пищеварения, как для твоего кармана.

– А какой прок заниматься торговлей, коли ты на ней не наживаешься? – Ровас взъерошил Джеку волосы. – Ты еще молод, парень, и жизни не знаешь. Миром испокон веку правила выгода. – Он перекинул один из мешков через плечо. – Тебе еще многому надо учиться, Джек, – и я, с позволения сказать, как раз тот человек, который способен тебя всему этому научить. – И Ровас вышел, чтобы погрузить зерно на телегу. Закончив, он сказал Магре, хлопочущей у огня: – Пошли, женщина. Поедешь со мной на рынок, как подобает доброй жене. Видишь ли, парень, покупатели больше доверяют людям семейным.

– Может, и мне заодно поехать? – развеселился Джек. – Сойду за вашего сынка.

Ровас хлопнул его по спине:

– Ты все схватываешь на лету, парень. Однако ничего у нас не выйдет. Я знаю здешних покупателей много лет, и внезапно нашедшегося сына им будет трудненько проглотить.

– Как и твое зерно.

Ровас расхохотался, и даже всегда угрюмая Магра проявила признаки веселости. Контрабандист застегнул свой пояс, заткнув за него меч и кинжал.

– Когда я вернусь, парень, я поучу тебя владеть оружием, как подобает мужчине. – Он весело подмигнул и вышел, а Магра поплелась за ним.

Джек вздохнул с облегчением, радуясь, что остался в одиночестве. С самой гибели Мелли у него не было случая подумать как следует. Он придвинулся поближе к огню и налил себе чашку подогретого сидра. Сладкий хмельной аромат яблок напомнил ему о жизни в замке Харвелл. Там на кухне тоже часто пахло яблоками – их пекли или делали из них сидр. Как ему просто жилось тогда: ни опасностей, ни тревог, ни вины!

Джек провел рукой по густой колючей щетине на подбородке и шее – уже много дней, как он не брился. В последний раз он делал это в то утро, когда халькусские солдаты нагрянули в курятник... когда убили Мелли.

Джек швырнул чашку в очаг, разбив ее о заднюю стенку. Нельзя ему было тогда уходить! Это его, а не Мелли должны были забить до смерти. Он подвел единственного человека, который на него полагался. Джек уронил лицо в ладони, зарывшись пальцами в виски. Вина обретала осязаемость – она росла у него внутри, требуя выхода. Резкий вкус металла обжег язык.

Полка, висевшая над очагом, затрещала и рухнула, и все бывшие на ней горшки и сковородки посыпались в огонь.

Джек в ужасе попятился. Дверь позади него открылась, и вошла Тарисса.

– Что ты натворил? – вскричала она и метнулась к очагу, пытаясь спасти хоть что-нибудь из недельного запаса провизии, рухнувшего в огонь. – Да не стой же столбом, помогай мне! – Схватив кочергу, она выгребла из пламени баранью ногу. – Сверху все сгорело, но внизу еще порядочно мяса. Оберни руку ковриком и вытаскивай все горшки, которые сможешь.

Джек послушался и вытащил несколько горшков. Почти все они оказались пусты – их содержимое расплескалось и погибло в огне.

– А жаркое-то, а каша! – завопила Тарисса, но было уже поздно: самые главные блюда вовсю шипели на углях.

Джек, однако, спас горшок со свеклой, пару репок и связку колбас.

– Что такое стряслось? – допытывалась Тарисса – расстроенная, с сердитыми слезами на глазах. Достаток семьи измеряется тем, сколько еды запасено в доме.

– Не знаю. Полка сама упала. – Джек кривил душой – он знал, что это его гнев и досада свалили полку. Он не сомневался, что одно связано с другим, а связующим звеном послужило колдовство. Спасибо и за то, что обошлось без человеческих жертв. Но Джек в тот миг не испытывал никакой благодарности – слишком он был растерян и утомлен.

– Дай-ка я взгляну на твою руку. Коврик-то весь обгорел. – Тарисса присела рядом с ним на скамью и размотала обвязку. Кожа под ней побагровела. – Ты уж прости, Джек, – смягчилась девушка. – Не надо было мне заставлять тебя лезть в огонь. Прости, пожалуйста. – Ее пальцы легонько коснулись запястья.

Джек не мог смотреть ей в глаза. Рука болела нестерпимо, и он почти радовался этому – боль отвлекала его от правды. Колдовство сопровождает его как тень и не покинет до самой могилы.

Тарисса шарила по шкафам в поисках мази от ожогов. Внезапная перемена ее настроения глубоко тронула его. Ее доброта согрела душу, как нежданный дар. Он позволил ей смазать бальзамом пострадавшее место. Ее касания были легкими, словно она боялась сделать ему еще больнее. Он взглянул ей в лицо. Длинные светлые ресницы, короткий, чуть вздернутый нос, полные розовые губы. Она хороша – не красавица, а просто хороша собой. Она подняла глаза, и их взоры встретились. На долю мгновения они показались Джеку знакомыми – эти светло-карие глаза, где зелень смешивалась с орехом.

Ее губы слегка шевельнулись, и это было не менее откровенно, чем раскрытые объятия. Джек подался вперед и поцеловал ее – чистоту этого поцелуя нарушала только пухлость губ, и тех, и других. Опутанный нежностью этого рта, Джек протянул руку, чтобы привлечь Тариссу к себе, но она отпрянула и неловко поднялась на ноги, не глядя на него.

– Это ты свалил полку, – сказала она. Это было утверждение, не вопрос.

– Я к ней даже не прикоснулся, – глядя в пол, ответил Джек.

– Я знаю, – с раздражающей уверенностью улыбнулась она. Джек не сумел ничего придумать в ответ. Что толку лгать, если она угадала правду?

– Тарисса – твое полное имя? – ни с того ни с сего спросил он.

Она прыснула при этой его неуклюжей попытке сменить разговор, но возражать не стала.

– Нет, полное имя – Тариссина.

Джек воспрянул духом: она знает правду, но не осуждает его. Это ее второй дар ему.

– Такие имена в Королевствах дают благородным дамам.

– Возможно, – пожала плечами она, – но я почти всю жизнь прожила в Халькусе, а здесь никому нет дела до моего имени.

– Когда же ты покинула Королевства?

– Я была грудным младенцем, когда мать пришла сюда со мной. – В ее голосе появилось нечто новое – Джек не сразу понял, что это горечь.

– А что заставило Магру покинуть родную страну?

– Она стала помехой неким высокопоставленным особам, и ей грозила смерть.

– А тебе?

– Мне еще больше, чем матери, – холодно рассмеялась Тарисса.

– Но ведь ты была совсем малютка.

– Из-за малюток, бывает, и войны завязываются. – Тарисса отвернулась и принялась выгребать из очага остатки еды.

Джек понял, что она не хочет больше говорить об этом. Она сказала как раз достаточно, чтобы разжечь его любопытство, и вконец его озадачила. Он все еще чувствовал ее губы на своих губах, и память об этом удерживала его от расспросов. Ведь и она не стала допытываться, почему это полка рухнула в огонь. Он отплатит ей тем же.

Он опустился на колени рядом с ней и стал соскребать с решетки сгоревшее жаркое. Их взгляды снова встретились. Общие тайны, затронутые лишь намеком, а не в открытую, сблизили их. И когда их руки, отчищающие очаг, соприкасались, никто не спешил первым отвести свою.

Немного времени спустя, когда решетка засверкала, как свежеотчеканенная монета, дверь распахнулась и вошли Магра с Ровасом. Женщина нюхнула воздух, как гончая, и направилась прямиком к очагу.

– Что у вас случилось? – воскликнула она. Ее голос даже и в гневе не утратил изысканных интонаций, присущих благородной даме. Взор ее обратился к Джеку.

– Маленькая неприятность, мама, – ответила, опережая Джека, Тарисса. – Я помешивала жаркое, и вдруг полка обрушилась вниз.

– Как это могло случиться? – недоумевал Ровас. – Я приколотил ее на совесть перед самым приходом зимы.

– Ну, тогда мне все ясно, – бросила Магра. – Если у кого-то руки приделаны не тем концом, так это у тебя, Ровас Толстобрюхий.

– Оставь мое брюхо в покое, женщина. Ты не хуже меня знаешь, что торговец должен иметь цветущий вид. А объемистый живот – самый верный признак достатка.

Джек не мог взять в толк, как такая женщина, как Магра, может жить с Ровасом. Ведь они – полная противоположность друг другу. И речь, и внешность Магры выдают ее благородное происхождение, тогда как Ровас – просто хвастливый жулик.

– Не из-за чего шум поднимать, – говорил между тем Ровас. – Голод нам не грозит. Хорош был бы из меня контрабандист, не будь у меня тайников. Пошли, парень, поможешь мне. У меня в огороде припрятан сундук с солониной. Вспомнить бы еще где.

Прежде чем выйти, Джек послал Тариссе благодарный взгляд – она избавила его от необходимости отвечать на трудные вопросы.

Ровас заметил ожог у него на руке.

– Как это тебя угораздило?

– Помогал Тариссе вытаскивать горшки из огня.

– Жаль, что пострадала правая рука. Ну ничего, это не помешает нам. Настоящий боец должен одинаково хорошо владеть обеими руками. Вот ты с левой и начнешь.

* * *

Хват пробирался по людным улицам Брена, оглушаемый воплями торговцев и нищих. Он купил у разносчика пирог со свининой и бросил пригоршню медяков какому-то калеке и его слепой матери. Быстрота, с которой слепая сгребла монеты, была подобна чуду. Хват широко улыбнулся ей. Он знал, что она притворяется, но восхищался ее искусством. Для того чтобы так закатывать глаза, требовался недюжинный талант.

Пирог оказался отменный, горячий и сочный, – начинка и впрямь походила на свинину.

День был прекрасный, по крайней мере для такого холодного места, как Брен. Ясное небо голубело, и воздух был свеж. Хват чуял, что в городе происходит нечто важное. В северной части Брена, где стояли особняки вельмож и герцогский дворец, чисто вымели улицы и развесили флаги. Должно быть, ожидают каких-то знатных гостей. Впрочем, государственные дела Хвата не касались. Перед ним стояла одна-единственная цель: помочь Таулу.

Проходя мимо ларька с ручными зеркальцами, он взял одно и посмотрелся.

– Да уж! – вымолвил он и, поплевав на руку, поспешил пригладить волосы. Подумать только, что вчера он тащился за Таулом с этаким колтуном на голове! И воротник не слишком чист. Скорый бы его не одобрил. «Одевайся всегда чисто, – говаривал сей достойный муж. – Тогда люди не сразу поймут, кто ты есть». И Хват сознавал мудрость его слов.

Ему очень хотелось прикарманить зеркальце – оно стало бы ценным добавлением в его маленьком хозяйстве, – но продавец смотрел зверем, а Хват всегда гордился своим умением смекнуть, когда лучше воздержаться.

Солнце сопровождало его на пути в западный квартал. Полдень давно миновал, и Хват спрашивал себя, не следовало ли ему явиться к Таулу пораньше. Вся трудность заключалась в том, что промышлять всего способнее с утра, и Хвату не хотелось терять дневную выручку. Скорый счел бы такой поступок глупым. Лишь завершив свои труды, с полным кошелем монет за пазухой, Хват отправился на поиски рыцаря.

Он свернул на улицу Веселых Домов и отыскал строение, где вчера ночью оставил Таула. Запахи руководили им вернее любой карты. Каждый дом здесь имел свой особый аромат, и Хват быстро учуял тот, что запомнился ему с прошлой ночи. При дневном свете дом выглядел весьма неприглядно: все его деревянные части прогнили, а краска облезла. Волшебница ночь – под ее покровом заведение походило на дворец. Хват храбро постучал в дверь.

– Рано еще, ступай прочь, – ответили ему.

– Я ищу одного человека, по имени Таул. Он боец, – громко прокричал Хват в закрытую дверь.

– Нет здесь такого. Убирайся!

– Ночью он здесь был. Здоровый такой, с золотыми волосами и повязкой на руке.

– Может, и был – а мне-то какой с этого навар?

Хвату сразу полегчало: теперь ему стало ясно, на какой основе строить переговоры с безликим голосом.

– Два серебреника, если скажете, где он.

– Ищи дураков.

– Ну пять. – Дело обещало обойтись дороже, чем он ожидал. Ну ничего – деньги должны оборачиваться. Скорый читал ему пространные поучения на этот счет.

Дверь отворилась, и в ней возникла женщина с маленькими глазками – та, что воровала у Таула золото.

– Дай-ка мне глянуть на твое серебро.

Хват достал обещанные монеты.

– Могу ли я дерзнуть осведомиться об имени очаровательной дамы?

Женщина, слегка озадаченная, поправила свою замысловатую прическу.

– Для тебя я госпожа Тугосумка, юноша.

Пудра с ее волос реяла в воздухе, и Хват еле сдерживался, чтобы не чихнуть.

– Итак, госпожа Тугосумка, куда же направился тот господин?

– Он что, твой друг? – Голос у нее был пронзительный, как у гусыни в брачной поре.

– Ну что вы – я и в глаза-то его ни разу не видал. Я просто передаю поручение.

Госпожа Тугосумка удовлетворилась этим.

– Человек, которого ты ищешь, пьет в «Причуде герцога». Это таверна на Живодерке. Давай сюда деньги.

– Приятно было познакомиться, сударыня, – с поклоном молвил Хват, отдавая ей монеты. Сам Скорый подивился бы быстроте, с которой она упрятала их за корсаж, – и столь же быстро перед Хватом захлопнулась дверь.

Хват с наслаждением чихнул, наконец-то очистив ноздри от пудры. Он отправился в дорогу и вскоре нашел «Причуду герцога» – высокое, ярко раскрашенное здание. На пороге несколько мужчин играли в кости. Хвата разбирала охота присоединиться к ним – игру он любил еще больше, чем вкусные яства, однако он стойко прошел мимо, задержавшись только, чтобы посмотреть, как упали кости. Да, жаль, что он идет по делу, уж больно славно они легли. С такими только и пускать деньги в оборот.

Он вошел в таверну и протолкался сквозь толпу жаждущих. Здесь стоял густой запах хмеля, дрожжей и пота – запах пьющих мужчин.

Хват углядел в сутолоке соломенно-желтые волосы женщины, которая ночью собирала брошенные Таулу деньги, а после передала их старой Тугосумке. Преисполнившись негодования, Хват двинулся к ней. Она громко требовала еще эля, а компания мужчин и женщин поддерживала ее громкими возгласами. Эль прибыл – целый бочонок, – и она полезла в кошель, чтобы заплатить трактирщику. Кошель принадлежал Таулу. Эта бабенка поит Борк знает сколько народу на деньги Таула!

Рыцаря нигде не было видно. Хват прилип глазами к кошельку, и его руки, как всегда, опередили разум. Желтоволосая отвлеклась всего на миг, чтобы поднять заздравную чашу, но и этого оказалось довольно – Хват тут же стянул кошелек со стола и не знающими охулки пальцами спрятал себе под плащ. Радоваться удаче было некогда – Хват, потупив голову, устремился к двери. Миг спустя раздался вопль: