Текст книги "Пряный аромат Востока"

Глава 19
Пуна

За шесть лет службы в кавалерии Джек многое повидал, и кое-что его даже испугало. Через четыре месяца после обучения в Пуне его направили на удаленную заставу под Пешаваром, расположенную среди холмов на северо-западе Индии, чтобы он помогал патрулировать одну из самых опасных и нестабильных границ на свете. После многих ночей, проведенных верхом на лошади на горных тропах, где в каждой тени мог таиться убийца, мышцы на твоей шее выступают как органный регистр.

Охота на кабанов с копьем – страсть всего полка и опаснейшее занятие – какое-то время ужасала его. Ты мчишься галопом по пересеченной местности, зачастую из-за густой пыли ничего не видя перед собой дальше пяти футов[42]42
  Около 1,5 м.


[Закрыть].

Однажды так погиб на охоте его лучший друг Скадс. Джек видел, как лошадь Скадса провалилась ногой в лисью нору, видел, как его выбросило из седла, и он летел через кусты, потом раздался треск сломанной шеи.

Индия пугала Джека. Однажды он видел в Бомбее, как толпа вытащила парня из машины, облила бензином и превратила в орущий погребальный костер за то, что он случайно сбил ребенка.

Но теперь это был новый вид страха. Он прилип к нему будто черная сетка. Его вызывала мысль о том, что Роза уже в нескольких часах от него; что через десять дней он женится. Я совсем не знаю тебя. Сегодня утром он сел в постели, и эти слова громко звучали в его голове. Месяцами он старался удержать ее образ в своем памяти – тот робкий поцелуй школьницы в библиотеке Сэвил-клуба, пикник в доме ее родителей, – но она неожиданно пропала, как приятный аромат или неясный сон, который держится на краю твоего сознания, когда ты просыпаешься. И теперь вся эта затея начинала казаться ужасной проделкой, скверным сном, который никак не кончался. И скоро этот сон наяву обернется публичным спектаклем.

В клубе местные кумушки уже твердили ему, какой восторг, какое упоение он, должно быть, испытывает, и от этого он чувствовал себя ужасным обманщиком. Вчера ему позвонили из «Пайонер Мэйл», чтобы уточнить, как правильно пишется ее девичья фамилия – Уэзерби или Уэззерби? – и где именно она жила в Англии. Ему пришлось как-то затушевать неловкую паузу, пока он отыскивал в своей записной книжке эти самые элементарные факты. Бархатцы, которые теперь регулярно ставила прислуга перед ее фотографией, лишь увеличивали его недовольство собой.

От невероятности всего происходящего у него голова шла кругом, и впервые за много лет он затосковал по отцу. Ему хотелось проехаться с ним верхом, как они делали несколько раз в былые дни, когда требовалось обсудить какую-то проблему, выслушать прямые, разумные слова отца про всех парней, впадающих в панику за считаные недели перед женитьбой. Но это было глупо, и он это понимал: его старик не справился с собственным браком, да они вообще никогда не обсуждали чувства и эмоции!

Еще Джек прикидывал, не поделиться ли ему своими сомнениями с Максо – лейтенантом Максвеллом Барнсом – заикой, но парнем с юмором, одним из его лучших друзей в полку. Они подружились в Секундерабаде, когда проходили обучение в школе верховой езды, вместе жили, а однажды вместе противостояли вооруженной толпе возле Пешавара. Или, может, с Тайни Барнсвортом, ласковым шестифутовым великаном, с которым прекрасно ладил, а в сезон играл в поло по четыре дня в неделю. Но не было удобного момента, да к тому же в офицерском клубе действовало негласное правило – не говорить о женщинах.

Он взглянул на часы. До прибытия парохода оставалось меньше суток – двадцать два часа. Ужас расползался по его грудной клетке, от горла до желудка, удавом сдавливал ребра, не давал дышать. В шесть часов вечера он поедет в Бомбей, в дом к Сесилии Маллинсон, чтобы, по ее выражению, «пропустить пару рюмочек» перед приездом Розы.

Он виделся с Сесилией («зовите меня Си Си») дважды за этот месяц, и она, с ее всезнающими глазами под тяжелыми веками и потоком умных речей, вызывала в нем замешательство. Однажды она просила его приехать в клуб – «немножко поболтать» насчет свадебных приглашений и нарядов, а также обсудить даты и планы развлечений, которые она собиралась устроить для девушек в эти десять дней перед свадьбой.

– Конечно, вам необязательно приезжать на все из них. – Она закинула ногу на ногу и выпустила в его сторону струю дыма. Он ненавидел курящих женщин; яркое пятно губной помады на двух окурках вызывало у него отвращение.

– У меня и не получится, – резковато заявил он. – Боюсь, что в полку будет объявлена повышенная боеготовность в связи с «движением Акали»[43]43
  Широмани Акали Дал – индийская политическая партия сикхских конфессионалистов. Была основана 14 декабря 1920 года в ходе так называемого «движения Акали».


[Закрыть]. Возможно даже, что нам скоро предстоит перебазировка на север.

– Ах, неужели? – Она покачала головой и улыбнулась. – А наша маленькая женщина знает об этом?

– Какая еще маленькая женщина? – С его стороны было грубо так рявкать, но, если честно, что за фамильярность?

– Роза, конечно.

– Нет, – ответил он. – Пока нет. Я думал, что нам нужно прежде узнать друг друга получше.

Двадцать один час до прибытия. Чтобы как-то успокоить нервы, он направился в конюшню и зашел в денник к своему любимому пони по кличке Була-Була, «соловей» на урду. Когда-то это был жалкий коротышка. Тогда у него не было имени, и его не выпускали из денника. Теперь, после каждодневного ухода, мышцы у Булы перекатывались под гладкой шкурой. Джек мог на полном галопе поднять с земли носовой платок. Он научил Булу неподвижно лежать под ворохом соломы, когда они подстерегали в засаде отряд нарушителей границы. Словом, это была хорошая тренировка для солдат и лошадей.

– Булси, старина. – Джек почесал ему впадинку под челюстью, и жеребец даже перестал дышать от удовольствия. – Мой Булси. Мой хороший мальчик.

Он гладил жесткую гриву, сжимал ее в горсти, и пони в блаженстве прижался к его руке. С этими существами так легко ладить, если ты не ленишься лучше узнать их – а уж те, которых держат в конюшне, особенно скучают по ласковой руке.

– Приветствую, сахиб. – Амит, его конюх, выскочил из-под конского брюха, отдал честь и вернулся к положенной процедуре груминга: пять минут на спину каждой лошади, десять на брюхо и пять – на морду. Затем протирал сверкавшую чистотой уздечку, синий с золотом чепрак, смазывал жиром копыта, снова массировал блестящую шею… Теперь Джек чувствовал себя лучше. Послышался топот копыт. Максо и Тайни выехали во двор и звали его. Он посмотрел на них из денника, на лихих всадников на фоне голубого неба. Крутые парни в самом цвету. Его лучшие друзья.

Они улыбнулись ему, как улыбаются на похоронах. В тесном мире полковой жизни все знали – когда ты женишься, меняется все.

Через пять минут они, покрытые с ног до головы красной пылью, орали, неслись галопом по площадке для поло, делая вид, что бросают друг другу мяч, потом помчались по длинной красной тропе, которая шла вверх к беговой дорожке, где лошади снова рванулись вперед, взрывая копытами красную землю, с мокрыми от пота боками.

Тогда он внезапно обнаружил, что кричит и плачет одновременно, и порадовался, что его никто не видел. Ему казалось, что наступил последний день в его жизни.

Тремя часами позже Джек сидел в кабинете полковника Аткинсона, в аккуратном мундире, чисто выбритый и подавленный. Он уже успел помыться и привести себя в порядок.

Его командир, веселый, краснолицый мужчина, бегло говорил на урду и любил домашний театр. Джек уважал его и восхищался тем, как он скрывал другие свои качества – стальной характер и бесстрашие. Но сегодня Аткинсон рассеянно крутил в пальцах подкову, которой придавливал бумаги, и вскоре Джек понял почему.

– Минувшей ночью мы получили дрянные новости из Банну, – сказал он. – Трое наших солдат попали в засаду и пропали. Сегодня утром я намерен объявить об этом полку. Рейнолдс, главный в Банну, уверен, что будут и другие нападения.

– Мне жаль это слышать, сэр.

– Нам всем жаль, но главное в том, что этим дело не ограничится. Ясно, что нужно направить туда отряд, и я хочу, чтобы вы взяли на себя командование этим отрядом. Хотя понимаю, что время не самое подходящее.

– Когда, сэр?

– На пару недель, может, меньше. Мне жаль, что это нарушает ваши личные планы, но я ничего не могу поделать.

Взгляд полковника, скорее раздраженный, чем сочувственный, сказал все. Всем известно, что он не одобрял своих подчиненных, когда они женились моложе тридцати.

– Не ваша вина, сэр. Это честь для меня. – Так оно и было, в другой ситуации он был бы в восторге.

– Ваша будущая супруга это поймет?

Пересохшие губы, снова заколотилось сердце.

– Уверен, что поймет, сэр.

– Итак, Чендлер.

– Да, сэр?

– Удачи.

– Благодарю, сэр.

Глава 20
Бомбей, 6284 мили от Лондона. разница во времени: пять с половиной часов 7 ноября 1928 г

Дорожные чемоданы Тори и Розы были упакованы и выставлены в коридор, когда Найджел постучался в их каюту.

– Сообщение от капитана, мисс, – сказал он, заикаясь. – Последний молебен на море состоится в четыре тридцать в большом салоне. Сообщение лично от меня: большая бутылка шампанского ждет вашего внимания в час дня в моей каюте.

– Ах, Найджел! – Тори обняла его. – Неужели ты всерьез думаешь, что не можешь жить без нас?

Он обнял ее в ответ, порозовев от смущения.

– Не уверен, – ответил он. – Я напишу вам в письме.

Завтра он сядет в поезд и поедет в Черрапунджи, а оттуда – в удаленный поселок среди холмов, по его словам, «самое мокрое место на земле». Он упомянул небрежно, в шутливой манере и то, что трое его предшественников покончили с собой, доведенные до безумия одиночеством.

– Но зато мне больше не придется слушать ваше противное пение.

Потому что Тори и Роза, когда Найджел падал духом, принимались петь голосами певиц-негритянок «Какая бо-о-оль, о, что за бо-оль»[44]44
  «Oh de paining, oh de pain» – песня рабов в США.


[Закрыть] – им не хотелось слушать плохое про Индию.

– Я убегаю, надо собрать чемодан, – сказал он, – но не забудьте про шампанское и передайте Виве, что я ее тоже жду.

– Я скажу ей, но, кажется, она не спала всю ночь, – сказала Тори. – Этот Гловер совершенно пошел вразнос перед встречей с родителями.

– Мне очень жалко его. – Умное лицо Найджела посерьезнело. – И Виву – в Индии ей придется нелегко.

– Ах, она справится, ведь она совсем взрослая и собирается стать писательницей, – похвасталась Тори. – Еще она заберет вещи своих родителей – вероятно, после них осталось много всего, чтобы прожить на эти деньги.

– А может, и нет. Не справится. Она лишком необычная, слишком независимая.

– Найджел! Надеюсь, ты не влюбился заодно и в нее.

– Ой, Тори, заткнись, – резко сказал он. – Ведь можно беспокоиться за человека, и не будучи влюбленным.

– Но Вива – источник всех наших сведений об Индии. Она здесь родилась. По ее словам, здесь она скорее чувствует себя дома, чем в Лондоне.

– Она уехала отсюда ребенком, – возразил он. – Индия изменилась и становится все более пугающей. Нас больше не хотят здесь видеть, и я не виню их за это.

Но Тори уже заткнула уши пальцами и затянула «Какая бо-о-оль, о, что за бо-оль», пока Найджел не остановился и не взвыл «о-о-у-у», как собачонка, обратив все в шутку.

Вива, бледная и нервная, пришла позже всех.

Она, Тори, Роза, Фрэнк, Джейн Ормсби Бут и Марион, еще одна их новая подруга, тесно набились в каюту Найджела.

– Ах, восхитительно, божественно! – Тори закрыла глаза и взяла со столика узкий бокал для шампанского. – Какая прекрасная идея! – Она всячески пыталась продемонстрировать Фрэнку свой восторг, несмотря на их огорчительный разговор накануне вечером.

– Не торопись, дитя мое. – Найджел поставил бутылку и взял в руки книгу. – Сначала я прочту вам короткое стихотворение. Ой, тише! Несносные обыватели! Филистеры! – Он утихомирил их стоны и обвинения, что он заманил их сюда обманом. – Это займет всего две минуты, и вы не пожалеете. Стихотворение называется «Итака», но его можно назвать и «Индия».

Усевшись рядом с Вивой, он стал читать:

 
Назвался Одиссеем, так плыви
на Итаку свою дорогой длинной.
В чужом поту или в чужой крови,
виновный муж или отец невинный.
Циклопы, людоеды, Посейдон, —
вся эта рать пойдет тебе навстречу.
…Хоть ты не Одиссей, но будь, как он.
Скажи себе: я – сильный, не замечу!
Тебе в пути сирены будут петь,
тебя друзья возьмут разрушить Трою…
…Хоть ты не Одиссей, но будь им впредь.
Скажи себе: я новую построю!
 

– Простите, – перебила его Джейн Ормсби Бут, – я не понимаю поэзию. О чем это?

Но Вива и Фрэнк зашипели на нее. Найджел продолжал:

 
Чем дольше путь, чем больше маяков,
тем легче сны и волосы длиннее.
Есть гавани для разных моряков.
Найдя свою, покинь ее скорее.
Не привыкай к шелкам и жемчугам,
кораллам, пряностям, духам, слоновой кости.
И не божкам служи – служи богам,
когда они к тебе заходят в гости.
С учеными в Египте подружись.
Твой долог путь: твой путь длиною в жизнь.
 

– А вы были в Египте на берегу? – спросила Джейн у Тори. – Там такие товары… Ой! Простите!

– Продолжай, Найджел. – Тори закрыла ладонью рот Джейн. В последовавшей тишине слышался шум моря.

Найджел продолжил. Почему-то он не заикался, когда читал стихи:

 
Об Итаке не забывай! Она одна.
Ты для нее придуман был, Улисс.
Пускай она уже вдали видна, —
прошу, прошу тебя, не торопись!
Седым царем ты к острову причаль.
Чем больше лет пройдет – тем цель вернее.
Ты не богат, но в этом ли печаль,
когда есть радость новая за нею?
Нам Итака дана из века в век.
Не зря Гомер гекзаметром нас нежил:
чтобы из дома вышел человек
и начал жить, как будто раньше не жил[45]45
  К. Кавафис. Итака (Перевод Ю. Качалкиной).


[Закрыть].
 

Все молчали. Он хлопнул пробкой и налил всем шампанского.

– За восхитительные путешествия! – сказал он. – За все наши Итаки! – и Тори увидела, что на его глазах блеснули слезы.

– Браво, Найджел, – спокойно сказала Вива и взяла его за локоть. – Кто это написал?

– Кавафис. – Он посмотрел на нее. – Я знал, что тебе это понравится.

– Да, мне понравилось, – ответила она, и они посмотрели в глаза друг другу.

– За финикийские города и за Бомбей! – Фрэнк взял Тори за руку, заставив ее нервно захихикать.

– За потрясающие поездки! – сказала Вива.

– И за всех вас, благодаря которым нам было так хорошо! – с таким жаром проговорила Тори, что все засмеялись, кроме Розы, которая о чем-то задумалась.

Часом позже они, надев шляпы, сидели в верхнем салоне, который был переоборудован во временную церковь для последнего молебна на море. «Юнион Джек» был наброшен на временный алтарь, а вдали уже виднелись расплывчатые очертания индийского побережья.

Крупная, обливавшаяся потом дама вонзила пальцы в клавиши фисгармонии, и сотня голосов поплыла к ясному голубому небу. Тори окинула взглядом собравшихся: длинные ряды принаряженных мэмсахиб, полковники, Джиту Сингх, миссионеры, краснолицый мужчина, торговавший джутом, маленькие дети на коленях у матерей, а за дверями салона их айи в ярких разноцветных сари.

Гимн закончился, все опустились на колени. Роза, стоявшая рядом с ней, молилась так усердно, что у нее побелели костяшки пальцев.

Ближе к завершению молебна пришла Вива с мальчишкой, одетым в великоватый костюм. Он был страшно бледен и ошеломлен.

Фрэнк тоже пришел с опозданием. Он стоял по другую сторону прохода, такой красивый в своем кителе, что Тори вонзила ногти в ладонь, чтобы не заплакать.

Прошлым вечером у них был разговор, страшно обидевший ее, хотя Фрэнк никогда и не узнает об этом.

Они прогулялись вокруг палубы, и все было полно романтики – соленые брызги, пароход, словно сказочный замок из стекла на фоне звездного неба. Она подумала: «Если он собирается поцеловать меня, то пусть это произойдет сейчас». Но вместо этого он посмотрел на черную воду и вздохнул с такой тоской, что она спросила, как ей казалось, небрежным тоном: «Фрэнк, что вы сами собираетесь делать после приезда в Индию? Ведь вы, словно сфинкс, молчите об этом».

Он безучастно посмотрел на нее.

– Я? Ну, если я сфинкс, то без секретов. Я знаю, что задержусь на несколько недель в Бомбее, заработаю денег и отправлюсь на север, чтобы заняться там исследованиями.

– Той самой лихорадки с трудным названием?

– Да, гемоглобинурийной лихорадки, – мрачно сказал он. – По-моему, я уже говорил – ужасная болезнь и плохо изученная до сих пор.

При других обстоятельствах она, возможно, и попыталась бы его разговорить. Все мужчины любят рассказывать о себе – прояви интерес к его работе, но он выглядел абсолютно потерянным, много молчал, и Тори, пытаясь оживить беседу, сказала: «Просто не верится, что завтра мы будем в Бомбее – это восхитительно».

– Какая вы милая, – печально сказал он. – Вам так все интересно!

– А вам нет? Да ладно, Фрэнк, не может быть. Ведь это такое замечательное приключение для всех нас.

– Не совсем, – ответил он. Закурил сигарету и, нахмурив брови, выпустил дым.

В следующие пять минут она услышала от него, что она потрясающая, милая девушка и прочее, и прочее, что при нормальных обстоятельствах как раз в такую девушку он бы и влюбился, но что он любит другую.

Тори заставила себя кивнуть и растянула губы в улыбке.

– Я знаю ее?

Он отвернулся.

– Нет. Не думаю, что ее кто-нибудь знает. – Он сказал что-то еще, но его слова унес ветер, и она их не расслышала. Но потом он повернулся к ней и заговорил с неподдельным отчаянием в глазах: – Как я ни старался, может, даже чрезмерно, но она как замороженная, вся закрытая, а я теперь не могу выбросить ее из головы. Ох, Тори, зачем я рассказываю вам все это? Как мило с вашей стороны, что вы меня выслушали.

– О чем вы говорите? Для чего же тогда нужны друзья? – Она даже пошутила. – Это то, что моя мать называет секретами дверной ручки. То, что ты неожиданно для себя рассказываешь, уходя из комнаты. А ведь это наша последняя ночь на пароходе.

На палубе никого не было, и он легонько поцеловал ее в кончик носа. Поцелуй доброго дядюшки.

– А чего хотите вы, милая девушка? Любви? Детей? Веселых вечеринок с друзьями?

– Нет. – Ее задели эти слова. – Большего.

– Не обижайтесь. – Из его глаз исчезла тоска, и теперь он внимательно смотрел на нее. – Тогда чего?

– Я не знаю, Фрэнк. – Горестный туман застилал ее сознание, но потом он рассеялся, и, когда она взглянула на Фрэнка, на миг ей почудилось, что он ее недруг.

Дай ему почувствовать собственную важность. И так далее, и тому подобное, из всех тех сентиментальных женских журналов. Но внезапно все стало ей безразлично.

– Хочу чего-нибудь основательного. Работу. Чего-то такого, что останется с тобой, чего нельзя отнять.

– Эге, да вы суфражистка, – с горечью заметил он, – или Вива и до вас добралась?

– Дорогая, – Роза ткнула ее в ребра, – перестань таращиться.

– Я не таращилась, – буркнула Тори, с трудом оторвав взгляд от Фрэнка.

– Таращилась, – прошипела Роза. – Просто пожирала его глазами.

Они теснее прижались друг к другу, подруги до конца дней.

Они спели «Путешествие пилигрима»[46]46
  «The Pilgrim (To Be a Pilgrim)» – гимн; автор Джон Баниан (1628–1688).


[Закрыть], потом «Я клянусь тебе, моя страна»[47]47
  «I Vow to Thee, My Country» (1921) – британский патриотический гимн. Стихи британского дипломата Сесила Спринг Райса были положены на музыку Густавом Холстом.


[Закрыть]. Найджел, сидевший по другую сторону от нее, пытался ее рассмешить и пел дискантом.

Милый, ласковый, умный, забавный Найджел. Вот такой мужчина нужен ей в мужья. Заикание привело его в ее лигу. Она сжала ему руку. Бедный Найджел.

Потом музыка замолкла, и, когда капитан встал, она снова услыхала, как замедлился гул пароходного двигателя. Капитан, торжественный в своем парадном мундире, попросил всех соединить ладони в молитве. Он молился за мир в этот трудный период индийской истории. Он молился за мир и благополучие короля и за славную Британскую империю, крошечным фрагментом которой они внезапно себя почувствовали.

Глава 21
Бомбей

Все утро Вива разбирала затхлую одежду (Гай отказался отдать ее в стирку) и с опаской приглядывала за ним. Отчасти она даже радовалась этому, поскольку отодвигала собственные проблемы – ведь они почти прибыли в Бомбей. Утром она стояла на палубе, глядя на силуэт города, который постепенно вырисовывался из дымки, и вспомнила, как в такой же солнечный день держала за руку Джози. Ее отец, молодой, красивый атлет, вышел к ним из толпы встречающих, а мать, взволнованная и счастливая, говорила без умолку, скрывая легкую робость, которую они всегда поначалу испытывали после долгой разлуки.

Потом всегда был праздничный ленч в ресторане на крыше отеля «Тадж» с потрясающим видом – голубыми небесами, кораблями и птицами. У ленча был свой ритуал: свежее манго, по которому девочки так скучали в школе, огненный карри для отца, цыпленок бирьяни для мамы, мороженое, конфеты, свежий лимонад – такое блаженство после школьного «пирога пастуха» и трудно перевариваемых блюд на нутряном сале. Прошли дни, отмечавшиеся галочкой на календаре в школьном дормитории, и то, о чем они так тосковали, воплотилось в реальность. Они с Джози снова были дома.

Открыв глаза и снова посмотрев на приближавшийся город, она на миг испытала пронзительную до обморока боль, как человек, слишком рано опершийся на сломанную ногу. Их уже нет, их уже нет. Пятнадцать лет она привыкала к этому, но сегодня утром раны снова открылись и кровоточили.

Пляж Чоупатти был вон там, тонкая полоска песка. В их последний день в Индии, перед возвращением в школу они с Джози, онемевшие от горя, ныряли там в теплой бирюзовой воде. Мама стояла на песке и смотрела на них.

– Пора, милые, идите сюда! – крикнула она потом. Джози, старше Вивы на тринадцать месяцев и более ответственная, первая пошла к берегу.

Вива заупрямилась.

– Я никуда не пойду! – закричала она. – Вы не заставите меня!

Потом она рыдала, отвернувшись к морю, чтобы не видела мама. Но в конце концов вышла, что ей еще оставалось?

– Глупая девчонка, – сказала мама и купила ей мороженое.

– Мисс Холлоуэй? – К ней подошел помощник старшего стюарда с пачкой счетов из бара, чтобы она подписала за себя и мальчишку. У нее снова упало сердце. Его родители выслали двадцать пять фунтов на расходы. А тут на тридцать фунтов больше. Она встретится с ними меньше чем через час.

Она представляла себе его отца, как более высокую и коренастую версию Гая, но с острыми клыками и грозным взглядом. «Извиняюсь, – скажет он ей, – но давайте разберемся. Вы позволили шестнадцатилетнему мальчишке пить, потом сошли в Порт-Саиде на берег и оставили его без присмотра?»

Кто, кроме Фрэнка, поддержит ее, если она попытается рассказать им, как странно вел себя Гай и как трудно ей с ним было? Судовой доктор вручил ей фенобарбитал, как он сказал, «аварийный запас», и полностью утратил к ним интерес. «Ну, прежде у нас никогда не было с ним проблем», – скажут они, и, если Гловеры откажутся ей заплатить, в результате она будет если не в нищете, то на ее пороге.

У нее останется всего сто сорок фунтов, высланных заблаговременно в банк «Гриндлис» в Бомбей на размещение и непредвиденные расходы, а также на то, чтобы добраться до Шимлы и забрать родительский дорожный сундук. Если она не найдет немедленно работу, этих денег ей хватит примерно на месяц.

Теперь в ее ноздри ударили запахи Индии – пряности, навоз, пыль, гниль – неуловимые, незабываемые. Из порта доносились звуки труб и барабанов, крики торговцев арахисом.

– Мадам! Плиз! – Старик стоял на крыше колесного парохода, плывшего возле «Императрицы». В руках он держал худенькую старую обезьянку в красной шляпе и заставлял махать ей. «Хелло, мадам! Миссис!» В Англии никто не улыбался бы так радостно.

Когда она соединила перед собой ладони в индийском приветствии намасте, у нее навернулись слезы на глаза. За ним на причале стояла разноцветная толпа встречающих; несколько военных в хаки выделялись среди всех, словно лесные грибы.

Она взглянула на часы и перевела их еще на час вперед до одиннадцати тридцати – на пять с половиной часов разницы с Лондоном. Возле площади Неверн в этот час она видела в своем полуподвальном окне обычный парад ног, направляющихся к омнибусу и трамваю.

В Бомбее, в начале зимы, она почувствовала, что ее кожа расцветает на солнце словно цветок.

– Вива! Вива! – Тори, крупная и восторженная, бросилась к ней. – Как это восхитительно! Правда?

– С Розой все в порядке? – торопливо спросила Вива.

– Нет, конечно. Она сидит внизу, сама не своя. Она решила, что не станет встречаться с ним на причале, чтобы мэмсахиб с корабля не таращили на них глаза. Найджел пойдет вперед, отыщет его и приведет в нашу каюту.

– В чем он будет одет? В мундире или в штатском?

– Понятия не имею, Роза тоже. Ведь нужно выйти замуж, чтобы знать такие вещи, правда? – пошутила Тори.

– Господи, как страшно.

– Ах, Вива! – Тори еще сильнее сжала ее локоть. – Пожалуйста, обещай, что не бросишь меня в тот же момент, как мы приедем. Ты покажешь мне город, а я буду приглашать тебя на вечеринки.

Вива улыбнулась, но промолчала. Разве могла она объяснить свои финансовые проблемы девушке, для которой ежемесячные денежные переводы, хоть и небольшие, были такой же естественной вещью, как кровь, текущая в ее венах.

– Сегодня вечером мы соберемся и выпьем в месте под названием «Тадж». Ты его знаешь?

– Да.

– И не вздумай скрыться, когда пароход пристанет к берегу.

– Не вздумаю. – Она робко пожала ей локоть в ответ. Пока что ей было не до общения. – Пойду-ка я вниз за Гаем, – пробормотала она, глядя на часы.

– Как он там?

– Не очень. Я вздохну с облегчением, когда сегодняшний день будет позади.

– Пожалуйста, Гай, – взмолилась Вива, – почти четверть первого! Умойтесь, причешитесь, ну-ну, да поторапливайтесь! – В ней снова вспыхнуло нетерпение. Ей хотелось хорошенько встряхнуть его: «Тебе ведь шестнадцать лет, а не шесть».

– Я пока не могу, – ответил он. – В ванной кто-то есть, он снова появился в моем детекторном приемнике.

Накануне вечером они укладывали чемодан, и в середине, казалось бы, нормального разговора он тряхнул головой и издал жуткий стон, будто душа грешника в аду, у Вивы даже волосы встали дыбом.

– Что я такого сделал? – Он глядел на нее, словно это она сошла с ума.

– Слушайте, если вас что-то тревожит, скажите мне, – напомнила она. – Мне не нравятся такие пугающие звуки.

И точно, через несколько секунд он сказал обычным голосом:

– Завтра, когда приедут мои родители, вы останетесь со мной? Они, вероятно, будут задавать много противных вопросов.

Он снял очки, без них его лицо казалось голым.

– Да, Гай, останусь, – ответила она, – но вы не торопитесь. Скоро вы привыкнете и опять почувствуете, что у вас есть семья.

– Они для меня проклятые незнакомцы, – ответил он. – Но спасибо за совет.

– Я уверена, что не ошибаюсь, – солгала она. Они с Фрэнком решили, что Гаю не нужно волноваться, поэтому дали на ночь две ярко-розовые таблетки.

Вот теперь они точно прибыли: Вива почувствовала финальный удар; корпус «Императрицы» вздрогнул. С пристани донеслись громкие крики.

– Выйдите. Выйдите и найдите этих проклятых родителей. – Голос Гая звенел от нервов. – По дороге выключите чертово радио.