Текст книги "Греховная невинность"

– Однако со временем она неизбежно будет страдать, уверяю вас. Эми умная девушка.

– Ее прельщает мой титул. И восхищает моя внешность – вы заметили, как она краснеет, когда я рядом? Эми хочет, чтобы нас видели вместе. Что дурного в том, что меня привлекают ее деньги? У нее их тьма-тьмущая. Уж вы-то должны меня понять.

Ева оставила без внимания последнюю реплику.

– Неужели ваша репутация настолько сомнительна, что вы решили попытать счастья в Пеннироял-Грин? Похоже, отцы богатых лондонских наследниц не жаждут заполучить вас в зятья? Я слышала, ваши финансовые дела в ужасном состоянии, но я не пожелала бы ни одной женщине разделить свою жизнь с вами. Я не позволю вам причинить боль Эми Питни.

Красивое лицо виконта побагровело от ярости. Он быстро взял себя в руки, но его пальцы больно сжали руку Евы.

– Так вы не верите, что люди меняются? Неужели? Странно слышать такое от вас.

Ева удивленно приподняла брови.

– Я нисколько не изменилась, Хейнсворт. Я была куртизанкой. Но это не душевный изъян. Изнасилование танцовщицы – дело другое.

Их взгляды встретились, в глазах обоих полыхала ненависть.

– Значит, она нашептала вам, будто ее изнасиловали? – лениво обронил виконт. – Актрисы любят сочинять слезливые небылицы. Энни О’Хара всегда была истеричкой.

Ева скользила по залу, не решаясь взглянуть на Адама Силвейна. Разговор с Хейнсвортом, прикосновения его пальцев вызывали у нее чувство омерзения, она боялась, что пастор прочтет это по ее лицу. Но воспоминания о пережитых мгновениях счастья, о чувстве защищенности, покоя и умиротворения, которое она испытала, танцуя с Адамом, заставили ее забыть об осторожности. Она украдкой посмотрела на него.

– Так-так, что значит для вас этот скверно одетый верзила священник, Айви? Видели бы вы свое лицо, когда он поклонился вам в конце вальса. – Ева не ответила. Она не желала слышать, как Хейнсворт произносит имя Адама. – Вам понравился танец, верно? – Виконт ехидно рассмеялся. – Думаю, я мог бы с легкостью изменить его мнение о вас. Меня все еще влечет к вам, Айви. Я знаю, уж вы смогли бы меня ублажить, исполнить любую мою прихоть. А я умею доставлять наслаждение даже самым пресыщенным женщинам. Это приходит с опытом.

– Как и французская болезнь, – живо парировала Ева.

Лицо Хейнсворта исказилось от бешенства.

– Не вздумайте расстроить мою помолвку, Айви. Или я уничтожу вас.

– Вы не можете уничтожить женщину, чья жизнь, как полагают многие, уже уничтожена, Хейнсворт. Мои друзья все знают обо мне. Говорят, молния не ударяет дважды в одно дерево, не так ли?

– Я и вообразить не мог, что вы так наивны. Лучше спросите себя: вы действительно верите, что мисс Питни простит вас, если вы разрушите ее мечты? Думаете, она поблагодарит вас, узнав, что меня прельстили ее деньги, а не женское очарование? Вы в самом деле полагаете, будто дурнушка захочет услышать из уст красивой женщины, что она ничего не стоит без своего богатства?

О боже… Ева понимала, что Хейнсворт прав.

Графиня слишком долго мешкала с ответом, и виконт понял, что она признает правоту его слов.

– Эми разумная девушка, – попыталась возразить Ева.

Хейнсворт издал короткий самодовольный смешок, и Ева с трудом поборола искушение наступить ему на ногу. Будь прокляты его безукоризненные туфли, чертыхнулась она про себя.

– Разумная девушка? Это словосочетание лишено смысла, поскольку заключает в себе логическое противоречие, леди Булман. Мое предложение остается в силе.

Как сказал Колин? «Ее неприглядное прошлое может всплыть в самый неожиданный момент, и тогда не миновать нового скандала».

Похоже, прошлое явилось в образе щеголеватого красавца, лондонского аристократа, чья загадочная усмешка заставила Еву нацепить на лицо ответную фальшивую улыбку.

На следующее утро после бала Адам уселся за стол, взял в руки перо и задумался. Он слышал, как миссис Далримпл возится на кухне, гремит посудой, месит тесто и многообещающе шлепает по нему скалкой. Кажется, она задумала испечь пирог, пустив в дело банку джема из обширных запасов пастора.

Адам собирался заняться счетами пастората и подумать, как можно использовать небольшой клочок примыкавшей к дому земли, чтобы увеличить свои скудные доходы.

Но вместо этого он продолжал вспоминать свой танец с Евой.

И думать о Хейнсворте.

И страдать.

Никто не посмел бы утверждать, что Адам Силвейн не способен делать несколько дел одновременно.

Кто такой этот Хейнсворт? И какую роль играет в жизни Евы? Определенно, этот мужчина что-то значил для нее. Адам видел, как Эми Питни, танцуя со своим кавалером, встревоженно вытягивала шею – искала глазами Еву с Хейнсвортом.

Эми, умная девушка, тоже почувствовала неладное.

После танца Ева внезапно исчезла, ни с кем не попрощавшись. Словно Золушка, которую спугнул бой часов. Весь остаток вечера Адам украдкой наблюдал за Хейнсвортом. Тот держался с невозмутимым спокойствием и учтиво улыбался, оказывая Эми Питни знаки внимания. Временами он понимающе усмехался, поглядывая на преподобного Силвейна.

Для Адама бал закончился с исчезновением Евы, однако правила приличия предписывали ему остаться, что он и сделал.

Итак, прошлое Евы настигло ее в Суссексе, но почему бы и нет? Она принадлежала к той породе женщин, из-за которых богатые, влиятельные, именитые мужчины совершают безумства – стреляются на дуэлях, швыряются деньгами и падают с балконов. Кто сказал, что в конечном счете она не предпочтет связать свою жизнь с одним из таких мужчин?

Эта мысль причинила Адаму жгучую боль, словно в сердце ему вонзили зазубренное лезвие. На мгновение он оцепенел, не в силах вздохнуть.

Кто сказал, что ей нельзя видеться с Хейнсвортом, пока тот в Пеннироял-Грин? Разве она не вправе вести себя, как ей вздумается? В конце концов, вдовы всегда пользовались определенной свободой. Хейнсворт воплощал в себе все, к чему она привыкла. Он человек из ее прошлого. Возможно, виконт напомнил ей о том, по чему она тосковала в суссекской глуши, что бы ни писали о ней в бульварных листках. Людская молва переменчива. Рано или поздно сплетники устанут перемывать косточки графине, нелепая история о Черной вдове наскучит читателям, и лондонский свет с радостью примет Еву.

Адам знал, что увидит ее днем в доме О’Флаэрти.

При мысли об этом во рту у него пересохло, дрожь предвкушения пробежала по телу.

Его вдруг охватила необъяснимая уверенность, что правда ему откроется… стоит лишь взглянуть в лицо Еве. По крайней мере, так он сказал себе.

– Пастор дома? Миссис Далримпл взяла на себя смелость впустить меня, поскольку я как-никак родственник.

Йен остановился в дверях кабинета.

– Для тебя – дома. Ты принес мне банки с вареньем или вышитые подушки?

– Так мне теперь нужно приходить с подношениями, чтобы добиться у тебя аудиенции? Что ж, я принес новость, которая, возможно, тебя заинтересует. Джона О’Флаэрти видели вчера вечером в трактире «Свинья и чертополох». Как тебе такой подарок?

Адам с протяжным вздохом откинулся на спинку кресла.

– Я предпочитаю варенье.

– Извини, старина. Я слышал, ты собираешься заниматься починкой их дома, и решил, что тебе следует это знать. Ведь может случиться всякое.

– Он пил?

– О да.

– Нед Хоторн подавал ему спиртное?

– Похоже, Джон принес флягу с собой.

Выронив перо, Адам вскочил на ноги. Чутье подсказывало ему, что осторожность не помешает. Появление О’Флаэрти не предвещало ничего хорошего. До назначенной встречи с добровольцами оставалось еще несколько часов, но Адам решил поспешить. Лошадь ждала его в сарае за пасторским домом.

Схватив со спинки кресла плащ, он торопливо продел руки в рукава.

Потом нерешительно замер. Ему не хотелось спрашивать, и все же он не смог удержаться.

– Кстати, Йен… тебе что-нибудь известно о лорде Хейнсворте?

– Хейнсворт… земель у него полно, а в кошельке пусто. То же можно сказать о многих аристократах, верно? Любит играть. Я не слишком хорошо его знаю, но мне этот молодчик не по душе. Слишком лощеный, если ты понимаешь, о чем я. А когда кто-то так и сияет глянцем, обычно это означает, что за внешним блеском он старается что-то скрыть.

Именно это пытался сделать и Йен. Он что-то утаил. Адам это чувствовал.

– Ты чего-то недоговариваешь.

Йен колебался, медля с ответом, потом вздохнул.

– По-моему, он стрелялся на дуэли из-за Евы… то есть леди Уэррен. Несколько лет назад. Но в те времена многие устраивали поединки, добиваясь ее благосклонности. Это даже вошло в моду. – Выражение лица Адама, должно быть, выдало его чувства. – Извини, дружище, – виновато проворчал Йен.

– За что? – сухим напряженным голосом осведомился Адам.

– За то, что ты сейчас испытываешь. Судя по твоему лицу, ты не в восторге.

Адам горько усмехнулся.

– Ты говорил с Колином?

– Я постоянно говорю с Колином, – невинным тоном отозвался Йен. – И самый дельный совет, который я могу тебе дать, – не привлекай к себе внимания. Эта тактика помогает в большинстве случаев. Если хочешь узнать побольше о Хейнсворте, рекомендую обратиться к одному малому по имени мистер Бартоломью Толливер, барристеру. Он живет в нескольких милях от города. Этот Толливер ведет кое-какие дела с Хейнсвортом, и сдается мне, что-то тут нечисто. Ну, мне пора. У меня назначена встреча с одним человеком. Я уже опаздываю. До свидания, кузен. Удачи тебе с О’Флаэрти и… во всем остальном.

Глава 16

– Хенни, ты уже давно хлюпаешь носом.

Ева на кухне укладывала в корзину гостинцы для О’Флаэрти: свежие кексы, испеченные миссис Уилберфорс, четверть круга сыра, несколько старых лондонских газет, чтобы делать из них адмиральские треуголки, и прочие мелочи. Между делом она отдавала распоряжения миссис Уилберфорс, которая, сидя за столом, составляла список покупок.

Хенни трубно высморкалась в большой носовой платок, прежде чем ответить.

– Здесь, в Суссексе, чересчур много зелени. Мои легкие привыкли к городской копоти.

– Кстати о грязи и нечистотах… ты ни за что не угадаешь, кто явился на бал вчера вечером. Лорд Хейнсворт.

Хенни застыла, глядя на Еву поверх скомканного платка. Потом ее лицо исказилось гримасой отвращения.

– Хотите, я сверну ему шею, как цыпленку? – с угрозой прошипела она. – Гнусный мерзавец.

– Он ухаживает за мисс Питни.

Хенни не на шутку встревожилась.

– За той богатой девчушкой с густыми бровями? Вы ведь расскажете ей о нем?

– А по-твоему, нужно?

– Вы же не хотите взять грех на душу? Боюсь, вам и без того нелегко будет уговорить святого Петра пропустить вас в небесные врата. Вам следует раскрыть девушке глаза.

Ева вздохнула. Она понимала, что должна сказать Эми правду. Ей хотелось бы отложить тягостный разговор, но приходилось спешить: Хейнсворт намеревался поговорить с отцом мисс Питни уже на этой неделе.

– Ну, а что касается предмета более приятного… вы танцевали с преподобным? – продолжала Хенни.

О, она танцевала с пастором. Всю ночь. В своих мечтах. Словно юная дебютантка, которой никогда не приходилось просыпаться рядом с храпящим голым толстяком, членом парламента.

Ева заметила, что миссис Уилберфорс настороженно застыла с пером в руке, обратившись в слух. Эта женщина, несомненно, заслуживала доверия, и все же ее сестра работала в доме Питни. Ни к чему сыпать зерно на жернова мельницы сплетен, рассудила Ева.

– Свежая почта пришла? – спросила она вместо ответа.

– Да, есть письмо для вас.

Ева взглянула на письмо, и у нее упало сердце. Еще одно послание от Коры.

Сестра обычно писала, когда случалось нечто неожиданное, чтобы сообщить новости или очень хорошие, или крайне скверные.

Поколебавшись, Ева набрала в грудь побольше воздуха и сломала печать.

Его нет уже неделю. У малютки Томми режутся зубы. Младшая девочка Ифа, немного похожа на тебя.

С любовью, Кора.

Отложив письмо, Ева глубоко задумалась. Сердце ее бухало в груди, словно молот кузнеца.

– Не будем заказывать говядину на этой неделе, миссис Уилберфорс, – вдруг произнесла она, хотя служанка только что вывела в своем списке покупок слово «говядина».

Не стоило тратиться на мясо лишь для себя и слуг.

Кора со своими бесчисленными детьми… как же они будут жить, если отец семейства так и не вернется? Еве едва хватало средств, чтобы поддерживать домашнее хозяйство. К усадьбе примыкал клочок пахотной земли, но работников, чтобы ее возделывать, не было. Как и желающих арендовать угодье.

Миссис Уилберфорс подняла голову от списка.

– Хорошо, миледи, – кивнула она. – Говядину я вычеркну.

Поскольку миссис Уилберфорс собиралась в город, Ева решила поехать вместе с ней в экипаже до лавки торговца сыром и пройти пешком остаток пути до дома О’Флаэрти. Они договорились, что на обратном пути через час-другой служанка заедет за ней.

– И еще, миссис Уилберфорс, не могли бы вы зайти к доктору и попросить каких-нибудь трав от кашля для Хенни? А может быть, у вас есть настойка или отвар?

– У меня заготовлен лечебный отвар. Но я загляну к доктору, миледи. Лишний совет не помешает, верно?

«Философия выживания», – отметила про себя Ева.

Выйдя из коляски, она напевая вполголоса, направилась к дому О’Флаэрти, помахивая корзинкой и наслаждаясь хорошей погодой. День выдался ясный, хотя и холодный. Свежий ветерок принес на холмы соленый запах моря.

Но, приблизившись к дому, Ева замедлила шаг. Что-то ее насторожило.

Над домом нависла странная, зловещая тишина. Казалось, сам дом затаился, припал к земле, как испуганное животное. Собака Молли не выскочила с лаем во двор, чтобы приветствовать гостью. Даже куры выглядели вялыми, притихшими. Впрочем, в последнее время их стали чаще кормить. Они с ленивым любопытством поглядывали на корзинку Евы и не стали клевать мыски ее туфель, пока она шла к крыльцу.

Ева ступала медленно, напряженно прислушиваясь к малейшему шороху. Ее пугал даже шум собственных шагов.

На середине двора из дома сквозь приоткрытую дверь до нее донесся пьяный мужской голос, визгливый и грубый. В ответ послышалось невнятное бормотание женщины, отчаянное, умоляющее. Дети молчали.

Остановившись, Ева замерла, словно загнанный в ловушку зверь. Она слишком хорошо знала этот злобный, свирепый тон. Ее сердце заколотилось о ребра, горло мучительно сжалось, грудь будто сдавило обручем. Казалось, воздух сгустился, превратившись в горячую лаву. Ева почувствовала, что задыхается.

– Я хочу знать, кого ты впускаешь в этот дом в мое отсутствие!

Ева неслышно толкнула дверь и вошла в дом.

В глубине комнаты она заметила детей, забившихся в угол. Собака, дрожа, съежилась у их ног. Рядом в колыбели беспокойно ворочался младенец.

Никто не смотрел в сторону двери.

Возле стола стоял, покачиваясь, коренастый мужчина с кирпично-красным лицом и всклокоченными волосами, когда-то огненно-рыжими, а теперь потускневшими до цвета ржавчины. По-бычьи наклонив голову, он грозно нависал над Мэри О’Флаэрти и рычал, брызгая слюной. Едва ли он отчетливо видел лицо жены. Еву обдало тяжелым запахом спиртного и застарелого пота.

– Что я тебе говорил о подачках, Мэри? Обо всей этой чертовой благотворительности? – Схватив большой ломоть хлеба, Джон О’Флаэрти с силой швырнул его на стол, и тот, подскочив, свалился на пол. Собака с тоской скосила на него глаза. – Принимаешь милостыню, как нищая! Теперь все в городе судачат, что я не могу вас прокормить! Вот что ты им напела? Тебе нравится делать из меня посмешище, да? Ну же, отвечай!

– Нет, Джон, – тихо проговорила Мэри. – Вовсе нет. Уверяю тебя. Просто с малышом…

Дальнейшее происходило стремительно. Джон О’Флаэрти отступил на шаг и высоко занес кулак, собираясь ударить жену в лицо. В этот миг Ева с пронзительным воплем влетела в комнату. Подходивший к дому Адам увидел эту сцену. Настигнув Еву в два больших прыжка, он схватил ее за талию. Она брыкалась, пытаясь вырваться, и Адаму пришлось не самым вежливым образом толкнуть ее к двери.

Пастор успел вклиниться между Джоном и Мэри. Удар пришелся ему в челюсть. Адам упал на одно колено, а голова его резко запрокинулась.

Ева испуганно ахнула.

О’Флаэрти машинально замахнулся снова, словно ветряная мельница, покорная воле ветра, но преподобный схватил его за запястье. Несколько мгновений мужчины пытались перебороть друг друга, затем пастор быстрым ловким движением заломил О’Флаэрти руку за спину. Тот вскрикнул, лицо его сморщилось и побагровело от боли.

В наступившей тишине слышалось лишь шумное дыхание мужчин. Из угла, где, сбившись в кучку, стояли дети, не доносилось ни звука.

– Послушайте, Джон, – ровным, тихим голосом произнес Адам, будто беседовал с соседом за чашкой чая. – Мы с вами оба знаем: стоит вам шевельнуться, и будет еще больнее. Я намного крупнее вас, вдобавок я трезв, а вы пьяны. Давайте рассуждать здраво: обстоятельства против вас. Перевес явно не на вашей стороне. – Похоже, слова пастора убедили Джона О’Флаэрти. Тот кивнул почти рассудительно, хотя вспухшие жилы на багровой шее выдавали его ярость. Не желая сдаваться без боя, он все же попытался вырваться, но тут же охнул от боли, подтвердив правоту преподобного Силвейна. – Я не позволю вам избивать жену. И не выпущу вас, пока вы не покинете этот дом. Мы с вами сейчас подойдем к двери, затем я выведу вас за порог, а дальше вы пойдете сами. Вы спуститесь с холма, пройдете по улицам мимо трактира и уберетесь прочь из города. Сюда вы больше не вернетесь. А если вы меня ослушаетесь и явитесь снова, мне придется вас отделать, – почти извиняющимся тоном добавил Адам. – Поверьте, мне ничего не стоит сбить вас с ног. Вам придется туго, Джон. Это будет похуже похмелья и продлится куда дольше. Можете меня испытать.

Джон О’Флаэрти помолчал, раздумывая.

– Я понял, – пробурчал он, уступая силе.

– Так что, идем?

Медленно, будто неуклюже танцуя странный вальс, они двинулись к дверям. Адам не ослаблял хватки: костяшки его пальцев побелели от напряжения, мышцы на руках вздулись. Джон О’Флаэрти шел покорно, словно признавал, что вел себя недостойно.

В нескольких футах от дома Адам резко выпустил его. Тот пошатнулся, с трудом выпрямился и, сокрушенно покачав головой, оглянулся на дом.

– Ступайте, Джон.

О’Флаэрти поплелся по дороге прочь. Адам проводил взглядом его удаляющуюся фигуру.

Потом ощупал лицо. Удар пришелся вскользь, однако едва не сбил его с ног. Наверное, будет синяк, решил Адам. Что ж, ему не впервой получать синяки. Окажись на месте пастора миссис О’Флаэрти, ей пришлось бы много хуже.

Лицо Мэри стало пунцовым от стыда.

– Простите, преподобный Силвейн, мне так жаль. Джон редко… то есть… только когда выпьет. Почти никогда… почти никогда в присутствии детей. Я…

Повернувшись, она бросилась к детям. Но те привыкли к выходкам пьяного отца, и даже самый маленький из них не плакал.

Капитан Кэтрин стояла в углу, обнимая за плечи жавшихся друг к дружке братьев и сестру. Собака, ростом почти с младшую из девочек, льнула к детям. В колыбели проснувшийся младенец беспокойно сучил ножками. Кэтрин сжимала в кулачке медальон с изображением святого Христофора.

– Капитанский орден леди Уэррен действует, мама! Отец ушел!

У Евы вырвался возглас боли, будто внутри у нее что-то надломилось. Повернувшись, она вышла из дома.

Мэри О’Флаэрти, забыв на время о пасторе, занялась детьми. Ей больше ничто не угрожало, и Адам последовал за Евой.

Графиня пересекла двор и остановилась под большим дубом. Прислонившись к стволу и запрокинув голову, она смотрела вверх сквозь оголенные ветви.

Адам привалился спиной к дубу рядом с ней – ствол был так широк, что там хватило бы места и для третьего человека. Дерево стояло не один век в этой долине и наверняка видело вещи похуже семейных ссор О’Флаэрти. Видело оно и людское счастье.

– «Почти никогда», – с горечью повторила Ева слова Мэри.

Адам не знал, что на это ответить. Несколько минут прошло в молчании.

– Почему они такие? – спросила наконец Ева вялым, безжизненным голосом.

– Они?

– Мужчины. Некоторые из них, – поправилась она.

Адам немного подвинулся, его плечо слегка соприкоснулось с плечом Евы, и он почувствовал, как ее напряжение спадает, сведенные судорогой мышцы расслабляются. Пастор замер в неподвижности, словно боялся спугнуть бабочку, опустившуюся ему на ладонь.

– Иногда людей ожесточает нищета, – тихо произнес он. – Мужчину охватывает беспомощность, его мучает мысль, что он не в силах содержать свою семью. Для большинства мужчин чувство беспомощности непереносимо.

– Вы тоже небогаты.

– О, обожаю, когда мне об этом напоминают.

Ева улыбнулась уголком рта. Ее рука потянулась к горлу, но бессильно упала. Она вспомнила, что медальон с изображением святого Христофора висит теперь на шее у капитана Кэтрин.

– Жаль, у меня нет сигары. В Лондоне я иногда покуривала, – призналась она. – Сигара успокаивает нервы.

– Я так и думал, что вы рассказали мне не обо всех своих прегрешениях.

Ева снова слабо улыбнулась.

– Вы появились как раз вовремя.

– Мой кузен Йен предупредил меня, что Джона О’Флаэрти видели в городе. Я решил, что осторожность не помешает, и приехал раньше, надеясь опередить добровольцев. – Адам махнул рукой в сторону привязанной неподалеку лошади.

Ева о чем-то задумалась. Должно быть, погрузилась в воспоминания.

– Вы когда-нибудь чувствовали себя беспомощным, преподобный Силвейн? Оказывались всецело во власти обстоятельств?

«Ощущать себя беспомощным? Во власти обстоятельств?» Нет, пожалуй, Адам выбрал бы иные слова, чтобы описать то сложное и прекрасное чувство, которое он испытывал к Еве Дагган.

– Священникам нередко приходится блуждать в потемках, рассчитывая лишь на свое чутье.

– Ну, я бы сказала, у вас это неплохо выходит, – сухо заметила Ева. – Кажется, у вас особый дар.

Адам тяжело вздохнул.

– Ваш отец пил? – спросил он тем же ровным тоном, словно продолжая начатый разговор о детстве Евы.

Она медленно повернулась к нему. На ее лице промелькнула целая гамма чувств: недоверчивое выражение сменилось негодованием, а затем гримасой боли.

– А вот и подтверждение вашей прозорливости, – с горькой иронией, почти язвительно произнесла Ева. – В юности я ничего не могла поделать с этим. Отец пил и избивал маму, когда напивался. Я пыталась его остановить.

Готовясь задать следующий вопрос, Адам почувствовал, как мучительно напрягся каждый его мускул, каждая жила.

– Он бил вас?

Как только эти слова слетели с его губ, он понял, что знает ответ. Адам представил, как взрослый мужчина осыпает градом ударов маленькую девочку, и ярость сдавила ему горло, во рту разлилась горечь. Он ощутил звенящую пустоту в голове. «Я поверну время вспять, – сказал себе Адам, твердо веря, что действительно способен это сделать. Гнев придал ему убежденности. – Я исправлю зло, причиненное ей».

Должно быть, Ева почувствовала плечом, как напряглись его мышцы.

– Всего несколько раз, – отрешенно проговорила она. – Мама вставала между нами, как вы сегодня. Она не подпускала его к нам. Всегда старалась принять удар на себя. Потом отец ушел и больше не возвращался, а мама умерла.

Вот и вся короткая жестокая история ее детства, подумал Адам.

– Знаете… – продолжала Ева, – я тогда поклялась, что никогда не буду зависеть от мужчины. Никогда. Я сама решу, когда наступит начало и конец в отношениях с мужчиной.

В ее словах Адам услышал признание и предостережение.

Ему открылась новая страница жизни Евы. Еще один кусочек головоломки лег на место. Проведя в кромешном аду годы детства, она научилась тщательно планировать свою жизнь. Вот почему она так отчаянно пыталась защитить своих близких – будучи ребенком, Ева не сумела защитить свою мать.

Все, что у нее осталось, – это семья. Но многое в ее жизни по-прежнему представлялось Адаму загадочным и непонятным.

– Как вы оказались в Лондоне?

– Один бродячий жестянщик, проезжавший мимо нашего городка, сказал мне, что я достаточно красива, чтобы выступать на сцене. – Ева горько усмехнулась. – Я уговорила его взять нас всех в свою повозку. Всех маленьких Дагганов.

– Это преимущество тех, кто красив и умеет убеждать.

Ева рассмеялась.

– Уверяю вас, жестянщик получил от меня лишь поцелуй за хлопоты. Мои братья и сестры были еще малы, но мы разорвали бы его на клочки, вздумай он распустить руки. Жестянщик оказался человеком порядочным. Он подарил мне медальон с изображением святого Христофора. Просто кусочек жести, но он сказал, что этот талисман приносит удачу. Я была обыкновенной деревенской девчонкой, хотя, возможно, и красивой. У таких, как я, выбор невелик. Мне было нужно много денег, чтобы уберечь своих братьев и сестер от работного дома или плавучей тюрьмы. К счастью, меня приняли в театр «Зеленое яблоко». Как видите, я тоже не лишена таланта. – Она дернула уголком рта. – Оказалось, что я умею развлекать публику. По крайней мере, работу я получила.

– Вы смогли заботиться о своей семье?

– О, поверьте, поначалу мы отнюдь не купались в роскоши. На случай, если вам вдруг понадобится сменить жилье, преподобный Силвейн, я не посоветовала бы вам снимать комнату над борделем в Севен-Дайлз.

– Вот как? А я, признаться, подумывал.

– Просто… увидев ссору О’Флаэрти… я невольно подумала о Коре. Я очень беспокоюсь за нее. – Голос Евы упал до шепота. Из горла вырвался хриплый смех, похожий на стон. Она хлопнула себя ладонями по щекам. – История повторяется, верно? В последнем письме Кора написала, что ее муж ушел и не вернулся. Вы помолитесь за нее?

Она подняла на Адама измученный, безнадежный взгляд.

– Я помолюсь. – Слова пастора прозвучали как клятва. Он сделал бы для нее все, что было в его силах. Озорной ветерок взметнул с земли и закружил сухие листья, заставив их гоняться друг за другом. – Вы совершили добрый, великодушный поступок, Ева. – В тихом голосе пастора слышалось глубокое волнение. – Вы подарили медальон малышке Кэтрин.

Ева небрежно дернула плечом.

– Мне казалось, что он оберегает меня. Я привыкла сжимать его в руке. Это было лучше, чем ничего. Беспомощность – ужасное чувство. Господи, как же я ненавижу зависимость любого рода. – Они немного помолчали, глядя на дорогу, как будто та была виновницей всех неожиданностей на земле – и приятных, и горьких. – Как вам это удается? Вы говорили с этим зверем… словно с человеческим существом… Как такое возможно?

В голосе Евы не было осуждения. Она лишь хотела знать.

Адам протяжно вздохнул.

– Мой отец… человек непредсказуемый. Немного тиран. У него бывают приступы необузданного гнева, и тогда он пускает в ход кулаки. Я научился угадывать его настроение, как наблюдательные люди предсказывают погоду. Старался не показываться ему на глаза. Наверное, благодаря этому я стал внимательнее присматриваться к другим. В надежде перехитрить отца я старался его понять. А от понимания до сочувствия всего один шаг… Мне он не нравился, – отстраненно произнес Адам. – И, поверьте, мне вовсе не симпатичен Джон О’Флаэрти. Он заслуживает презрения. Но мне его жаль.

До этой минуты Адам никогда и ни с кем не говорил о своих отношениях с отцом. Пожалуй, даже в мыслях он не пытался, как теперь, описать в нескольких четких штрихах события прошлого.

Ему хотелось, чтобы Ева узнала о нем больше. Он чувствовал, что эти минуты взаимной откровенности накрепко связывают их, как опутывает пальцы веревочка в детской игре, хотя признания и делают их обоих по-детски уязвимыми.

– Каждый раз, когда О’Флаэрти исчезал… я надеялся, что он не вернется к семье, как ваш отец. А когда мальчики подрастут, они смогут обрабатывать землю и растить скот. Я думал, что с моей помощью и при поддержке женского батальона миссис Снит эта семья, оставшись без отца и кормильца, сумеет справиться. Но иногда семья – все, что есть у мужчины, единственное, ради чего он живет. Возможно, Джон плохой отец и никчемный муж, но нелегко отказать ему в утешении. Вы сами сказали: каждый заслуживает, чтобы ему дали шанс начать новую жизнь.

Повернувшись, Адам встретил взгляд Евы, но не смог разгадать выражение ее глаз. В них читалось искреннее сострадание, беззащитность и то ли затаенная боль, то ли тихая радость.

Эти чувства промелькнули так быстро, что могли показаться лишь игрой света, а в следующий миг ее зеленые глаза сделались непроницаемыми.

– Мне хотелось вцепиться в горло этому мерзавцу О’Флаэрти, – почти рассеянно сказала она.

– Знаю.

Ева скупо усмехнулась.

– Вы так хладнокровно выслушали мое ужасное признание.

Решение пришло само собой. Казалось, время вдруг замедлилось, стало тягучим, почти застыло. Сунув руку в карман плаща, Адам нащупал шкатулочку леди Фенимор, подцепил ногтем крышку и сжал в пальцах цепочку с золотым крестиком.

Поколебавшись всего мгновение, он вынул руку из кармана и заговорил:

– Я хотел бы передать вам кое-что. Эта вещь принадлежала леди Фенимор. Она вручила ее мне со словами, что та приносит удачу и служит защитой. «Вы сами решите, кому следует это отдать», – сказала она.

Адам разжал ладонь.

Ева взглянула на крошечный крестик. От неожиданности у нее прервалось дыхание. Щеки слегка порозовели. Она долго не поднимала глаз. Возможно, не хотела, чтобы Адам видел выражение ее лица. А может быть, задумалась, что означает этот жест. Чего пастор ждет взамен и не будет ли великой ошибкой принять подобный дар?

– Ну, теперь я уже не ребенок. – Ева попыталась говорить непринужденно. – Мне не нужна защита. Я не могу при…

– Ева. – Голос Адама прозвучал неожиданно глухо, с затаенным волнением и страстью.

Она резко осеклась, подняв голову. Ее глаза удивленно раскрылись.

– Иногда мы все нуждаемся в помощи, это естественно. И временами для разнообразия можно позволить кому-то позаботиться о вас. Подчас, принимая дар, мы одариваем другого человека. Только и всего.

Плотно сжав губы и нахмурившись, Ева замерла в нерешительности. Наконец у нее вырвался вздох.

– Вы… поможете мне застегнуть цепочку?

Медленно повернувшись, она завела руки за голову и подняла тяжелый узел волос, обнажив шею. Между воротом платья и черным сверкающим шелком волос открылась нежная белая полоска кожи.

В этом движении было столько чувственности, столько доверительной близости, что, казалось, она сняла через голову платье и бросила его к своим ногам.

Чуть наклонив голову, она искоса, через плечо взглянула на Адама из-под полуопущенных ресниц. Потом снова отвернулась. Прирожденная кокетка, она не могла отказать себе в удовольствии бросить вызов.

О боже, она отлично знала, как действуют на Адама ее чары.

А он видел, что творится с ней.

Где-то в глубине его мозга тревожным колокольчиком звякнуло имя Хейнсворт. Мелькнула смутная мысль: на скольких мужчин смотрела она тем же лукавым взглядом? Но в эту минуту Хейнсворт казался Адаму призраком, бесконечно далекой тенью, будто в целом мире, кроме них с Евой, больше никого не существовало.