Текст книги "Греховная невинность"

Слуга доктора пытался выставить его за дверь, но тот не сдавался:

– Пожалуйста, попросите доктора прийти, как только он вернется! Пожалуйста!

Слыша, как в ушах отдаются бешеные удары сердца, Адам постарался придать голосу спокойствие.

– Может быть, вы объясните мне, что случилось? – обратился он к слуге доктора, когда тот вернулся в столовую.

– Горничная графини Уэррен, вроде бы ее зовут Хенриетта, серьезно больна, сэр. Насколько я понял, недавно ей стало хуже. Графиня опасается за ее жизнь. Жаль, что этого беднягу пришлось отослать ни с чем.

Пока слуга говорил, Адам медленно поднялся из-за стола.

– Принесите, пожалуйста, мой плащ. И пусть приведут мою лошадь. Немедленно.

Стремительно пройдя через холл, пастор выхватил у подоспевшего лакея свою шляпу и плащ. Затем вскочил на лошадь и понесся галопом в сторону Дамаск-Мэнор, будто все демоны ада гнались за ним по пятам.

Глава 21

Проскакав бешеным аллюром весь путь до дома графини, Адам спрыгнул с лошади, наскоро привязал спутанные поводья к ветвям боярышника, бросился к двери и заколотил в нее кулаком.

Дверь распахнулась так быстро, что он невольно отпрянул.

Ему открыла Ева, босая, в ночном пеньюаре. Растрепанные волосы черным ореолом обрамляли ее бледное лицо, в зеленых глазах застыл смертельный страх. Встретив ее взгляд, полный муки, Адам почувствовал, как в грудь заползает холод.

– Доктор не смог прийти, Ева. Его срочно вызвали.

У нее подкосились ноги.

Она упала бы, но Адам успел выбросить вперед руку и подхватить ее под локоть. Мягко разжав стиснутые пальцы Евы, он взял у нее светильник и поднял повыше. Теперь он мог рассмотреть лицо графини. Веки ее припухли, глаза покраснели, под ними залегли темные тени, словно она не спала уже много ночей.

У Адама сжалось сердце.

– Хенни не умрет, – твердо произнес он. Адам понимал, что не вправе давать обещания, ведь судьба больной не в его власти, но он готов был спасти ее ценой собственной жизни. – Отведите меня к ней.

Пастор быстро, безмолвно последовал за Евой. Его жадный восхищенный взгляд не отрывался от ее фигуры, от босых ног, ступавших по деревянной лестнице, от темных кудрей, озаренных отблесками лампы. В дрожащем свете сквозь тонкий муслин пеньюара рисовались соблазнительные очертания стройных ног. Адам пожирал их глазами.

Вслед за Евой он вошел в жарко натопленную комнату Хенни. В камине ярко горел огонь. Высокие языки пламени метались так же неистово, как больная в постели.

– Я посижу с ней, Ева. Отдохните. Оставьте нас. Пожалуйста, прилягте в гостиной и немного поспите.

Ева обернулась на его голос, как изможденный пловец, увидевший спасительный плот в бурных волнах. Страх сдавил ей горло, лишив сил говорить, да и что могла бы она сказать? Все ее мысли занимало одно: Хенни больна. Возможно, умирает. Адам пришел. Вот и все.

Он замер в дверях, ясно давая понять, что не войдет в комнату умирающей, пока Ева его не послушается. Она безропотно подчинилась.

Ева слишком устала, чтобы сопротивляться властной уверенности пастора. Он пришел. Это казалось чудом. А может быть, Господь ответил на ее молитвы, а значит, чудо все-таки свершилось.

Ей вдруг показалось, что неимоверная тяжесть, пригибавшая ее к земле, медленно соскользнула с плеч, и стало легче дышать. Ева внезапно поняла, что рядом с Адамом всегда испытывала удивительную легкость, у нее будто вырастали крылья. «Хотя, – сонно подумала она, – скорее, это у него за спиной крылья, поэтому ему так хорошо удается помогать другим нести бремя жизни».

Поймав себя на этой мысли, графиня почувствовала, что валится с ног от усталости.

Свернувшись клубком на диване возле камина в гостиной, Ева подтянула колени к подбородку. Она сделала для Хенни все что могла. Привела к ней служителя Божия, чтобы тот помолился за нее. Если кто-то на земле и мог замолвить за Хенни словечко перед Господом, то это Адам Силвейн.

Ева не собиралась спать, она хотела бодрствовать. Но воля Адама оказалась сильнее ее воли, и ей пришлось уступить. Впервые с тех пор, как она в последний раз видела Адама, Ева уснула.

В темной, как гроб, душной комнате пахло гусиным жиром, травяными отварами и настойками, которые не смогли исцелить Хенни. Остро пахло потом и болезнью.

Опустившись на колени перед кроватью, Адам приложил ладонь ко лбу больной и едва не отдернул – ее голова пылала, как раскаленная печь. Взяв Хенни за руку, он начал молиться.

Женщина стонала и что-то шептала в забытьи. Обрывки фраз, слетавшие с ее губ, раскрывали Адаму историю ее жизни. Он разобрал имя Макбрайд. «Свернуть ему шею», – прорычала Хенни. Она беспокойно металась на постели, сбрасывала одеяла, молотя ногами воздух, и едва не опрокинула Адама мощным ударом.

Он продолжал молиться.

Адам старался дышать вместе с Хенни, отчаянно желая, чтобы ее дыхание стало таким же ровным, как у него, чтобы спал лихорадочный жар. Если бы он мог передать ей свои силы, вырвать Хенни из когтей болезни.

В комнате царила такая густая тьма, что Адама охватило странное чувство, будто он погрузился в океан вечности, где время невластно над людьми.

Адам не мог бы сказать, когда наступил перелом, когда Хенриетту перестала трясти лихорадка. Казалось, ее карета неслась к обрыву, навстречу гибели, и взмыленные лошади вдруг замерли на краю бездны.

Он продолжал шептать слова молитвы. Возможно, задремал. В вязкой темноте спальни молитвенное бдение легко перетекало в зыбкий полусон. Но что-то вырвало его из забытья. Адам вдруг понял, что слышит какой-то новый звук.

Тяжелое, затрудненное дыхание больной стало более спокойным и глубоким. Оно замедлилось и… выровнялось. Хенни мирно спала, широко разбросав руки и ноги. Болезнь отступила.

Выпустив руку женщины, Адам молитвенно сложил ладони и закрыл глаза. У него вырвался прерывистый вздох.

«Благодарю тебя, Господи».

Он вдруг почувствовал, что его сотрясает дрожь.

Хенни слабо улыбнулась во сне и что-то прошептала. «Постлуэйт», – послышалось Адаму.

Это удивило его не меньше, чем внезапный перелом в болезни.

Ева вздрогнула и проснулась, чувствуя, как бешено колотится сердце. Обведя глазами комнату, она увидела Адама. Тот молчаливо наблюдал за ней, сидя на другом конце дивана.

– Неужели я сплю?

Ева побледнела, пронзенная страшной мыслью: что с Хенни? Она умерла?

– У Хенни спал жар, – поспешно проговорил Адам усталым хриплым голосом. – Кризис миновал. Теперь она вне опасности. Ей стало лучше.

Резко выпрямившись, Ева прижала руку к горлу, не в силах поверить, что все это ей не снится. Прислушавшись, она уловила глубокое, ровное дыхание спящей. Со вздохом облегчения Ева откинулась на спинку дивана. Ее тело бессильно обмякло.

Адам улыбнулся краешком губ.

– Как… что вы… – Она отбросила с лица волосы, борясь с подступающими слезами.

Жадный взгляд Адама задержался на ее блестящих темных кудрях, рассыпавшихся по плечам.

– Я молился. Сидел рядом с ней. Держал за руку. Возможно, в болезни Хенни за последним жестоким кризисом наступил перелом. Точно не знаю. Просто я почувствовал, что ей стало лучше. Она по-прежнему с нами и, надеюсь, еще долго будет ворчать, донимая вас придирками.

Откинувшись на мягкую спинку дивана, Адам молча любовался Евой. Отблески огня падали на ее лицо, высвечивая оттенки кремового, белого и розового, – алебастровый лоб, матовый подбородок, слегка покрасневший нос и пятна румянца на щеках. Маленькие узкие ступни под его взглядом спрятались в складках ночного пеньюара, как укрываются в норках лесные зверьки. Поджав колени к подбородку, она натянула на ноги тонкую ткань и обхватила себя руками. В этой позе она могла бы показаться невинной, как маленькая девочка, если бы отсветы пламени не обрисовывали соблазнительные изгибы ее тела: изящную линию спины, округлые ягодицы, высокие груди.

Острое, как молния, чувство пронзило Адама огненной вспышкой, по спине пробежала волна дрожи.

А в следующий миг Ева плавным движением перебросила на грудь сверкающую россыпь черных кудрей, скрыв за этой шелковой завесой свое гибкое тело от его взгляда.

– Не знаю, смогла бы я пережить смерть Хенни? – прошептала она с грустной усмешкой. Казалось, графиня корит себя, отказывает в праве на слабость.

– Думаю, нет такого испытания, которого вы не могли бы вынести и стать еще сильнее.

Ева резко повернулась к нему.

– Вы… думаете, будто я твердая, как скала?

– Нет. О господи, нет. Может, закаленная, как клинок?

– Не нежная, как цветок?

Адам негромко рассмеялся. Потаенные чувства, невысказанные слова так долго теснились в его голове, ища выхода… Наконец он дал им свободу. Они плавно потекли, одно за другим, словно танцоры, скользящие по сцене.

– Нет. Вы сложная… Удивительная… неповторимая… бесстрашная… забавная… сильная… умная… преданная… любящая. – С каждой встречей он открывал в Еве что-то новое, непознанное. Он мог бы говорить о ней бесконечно. Слова рвались из его сердца. Чудесная. Прекрасная. Опасная. Необыкновенная. Моя. Адам не решался произнести их вслух, но они пронизывали каждую его фразу.

Подобно художнику, он точными, смелыми мазками рисовал ее портрет. Ева слушала его, затаив дыхание и смущенно опустив глаза.

– Я так рада, что вы пришли. – Голос ее осекся.

«Ничто не могло бы удержать меня». Адам понимал, что противиться неизбежности бессмысленно. Он принадлежал Еве всем сердцем, всей душой.

Он молча кивнул, не в силах заговорить, задыхаясь от переполнявших чувств.

Взгляд Евы скользнул по его руке, по пальцам, где остались незажившие ссадины от удара, которым он уложил Хейнсворта.

– Ох, Адам. – Мягко взяв пастора за руку, она сжала его ладонь. Дыхание преподобного прервалось. Время замедлилось, потекло густым шелковистым потоком. – Я не хочу, чтобы вы снова поранились из-за меня. Я… – Графиня неожиданно замолчала. – Мне невыносима мысль, что вы страдаете.

Ева подняла глаза. Она казалась подавленной, почти испуганной своим признанием. Кожа на ее щеках натянулась, лицо застыло.

– Ева, – хрипло прошептал Адам. – Айви.

Он погрузил пальцы в ее пышные волосы, чувствуя, что тонет, опускается все глубже и глубже, безвозвратно, неотвратимо. Он наклонился вперед, мягко запрокинув голову Евы, и, измученный нестерпимой иссушающей жаждой, впился в ее губы. Исступленная страсть полыхала в нем, тихая нежность и мягкость сгорали в ее пламени.

У Евы вырвался вздох, по спине пробежала дрожь. Этого мгновения она ждала всю жизнь, быть может, даже не зная того. В больших руках Адама она чувствовала себя хрупкой фарфоровой статуэткой. Жаркие губы, ненасытный язык Адама завладели губами графини, подчиняя себе ее волю. Страстное желание, которому невозможно противиться, захлестнуло Еву. Смутное чувство опасности вспыхнуло было и тотчас погасло. Слишком поздно – она уже переступила черту. Оставалось лишь уступить, покориться этой необоримой силе. Отдаться чувству бездумно, безвозвратно. Этот мужчина был предназначен ей судьбой.

Ева и представить не могла, что поцелуй способен одурманить, как опиум. Изумленная, испуганная, она нетерпеливо потянулась к Адаму, чтобы снова пережить это чувство: касание губ, сплетение языков, жадное волнующее узнавание.

Адам глухо застонал, его тело налилось огнем. Дрожа от желания, Ева скользнула к нему на колени. От нетерпения ее руки и ноги вдруг стали непослушными, неловкими. Ощутив твердость его плоти, она вздрогнула; наслаждение, внезапное, как молния, пронзило ее. Руки взметнулись, обвив шею Адама. Он разжал пальцы, и спутанная грива ее кудрей накрыла темным облаком их обоих. Не сводя горящего взгляда с лица Евы, он нежно провел ладонью по ее щеке, по губам, коснулся шеи. Взявшись за ворот ночного пеньюара, он потянул его вниз, обнажив плечи. Потом прижался губами к знакомой голубой жилке, трепещущей у нее за ухом. Его сотрясала дрожь, и Ева невольно задумалась, как давно он не прикасался к женщине. Позволит ли он себе обладать ею?

Графиня не оставила ему выбора. Приняв решение за него, она потянулась к пуговицам на его брюках. Адам обнял ее за плечи, жар его ладоней обжигал ее кожу сквозь тонкий муслин. Он не остановил Еву и не произнес ни слова, пока ее трясущиеся пальцы расстегивали пуговицы одну за другой. Лишь нежно поцеловал в губы, в глаза, в шею.

Выдернув из-за пояса рубашку Адама, она высвободила и обхватила ладонью его восставшую плоть. Адам с шумом втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Ее рука ласкающим движением скользнула вниз, затем вверх. Закрыв глаза, Адам опустил голову. Горячее дыхание тяжело вырывалось у него из груди. О, Ева умела доставить мужчине наслаждение! Прислушиваясь к хриплым вздохам Адама, улавливая малейшие движения его напряженного тела, она все сильнее распаляла в нем жажду. Но никогда прежде эта игра не казалась ей такой упоительной. Никогда прежде, даря наслаждение, она не ощущала столь острого блаженства. Страсть разгоралась в ней все сильнее, затмевая разум и чувства, поглощая целиком, без остатка. Голова Адама безвольно запрокинулась. На шее вздулись жилы. Внезапно его ладонь накрыла ее руку, приказывая остановиться.

На мгновение Еву охватил страх. Ей показалось, что Адам сейчас встанет и уйдет. Но он взялся за подол пеньюара и стянул его через голову. Тонкий муслин соскользнул на пол.

Она почувствовала, как у Адама перехватило дыхание. Он жадно впился глазами в ее обнаженное тело.

Его ладони, сжимавшие талию Евы, замерли, в синих глазах плескался темный огонь. Еву вдруг сковала робость. На лице Адама отражалось немое восхищение. Он видел в ней драгоценный дар, чудо, ниспосланное ему судьбой, само совершенство.

Она приникла к груди Адама, чувствуя сквозь рубашку жар его тела. Пастор был полностью одет, а она осталась нагой, но ей это нравилось. Беззащитность лишь обостряла желание.

Ладони Адама скользнули по ее спине, и Ева сомкнула веки, отдаваясь блаженству. Он прикасался к ней впервые, это казалось чудом. Его пальцы пробежали по ее животу, нашли нежный треугольник между бедер, нащупали горячую плоть, влажную от желания. Каждое страстное, нетерпеливое касание отзывалось в Еве волной дрожи. В движениях Адама появилась властная уверенность, словно отныне Ева принадлежала ему одному. Обхватив руками бедра Евы, он приподнял ее, а затем опустил, прижал к себе, пронзив ее плоть. Их тела слились, и у него вырвался тихий стон.

– Боже, Ева. О боже…

На мгновение они замерли в неподвижности, наслаждаясь чувством полного единения. Их дыхание смешалось. Грудь Евы тяжело вздымалась, сердце взволнованно колотилось о ребра. Сжав в ладонях ее лицо, Адам нашел губами ее губы. Ева плавно качнулась вверх, потом вниз. Два тела заскользили, сплетаясь в страстном объятии. Пальцы Адама обхватили груди Евы, пальцы нежно сжали соски. Она вздрогнула, затрепетала, настигнутая обжигающей волной блаженства.

– Да, о боже. Да, пожалуйста…

Бедра Адама выгнулись, заставив Еву глухо застонать. Каждый выпад отзывался в ней сладостной дрожью. Имя Адама слетело с ее губ.

Опустив голову, он обвел языком ее розовый сосок, потом нежно сжал зубами, и Ева безвольно обмякла в его руках, будто ее тело пронзило молнией.

– Адам…

Прежние любовники вели себя с ней как опытные путешественники, вооруженные картой и компасом. Она всегда знала, где, как и когда они прикоснутся к ней. Теперь же все было иначе. Вместо рассчитанной стратегии – спонтанность, порыв, подлинное чувство. Ева не могла вообразить ничего эротичнее этой голодной страсти, этой исступленной жажды, этого безумия. Чувственный ритм тел, хриплое дыхание, жаркие объятия, сплетение рук, взлет, падение, погружение в глубокий темный омут. Пьянящий восторг.

Когда волна подступающего блаженства захлестнула Адама, Ева прочла это в его глазах – затуманившихся, потемневших. Лицо Адама исказилось, дыхание прервалось.

– Ева… я…

Тело его окаменело, застыло на краю бездны. Но Еву уже подхватил стремительный, бурлящий огненный поток наслаждения. Ее тело расплавилось, растворилось в нем, и тогда Адам сделал последний выпад.

Ева уткнулась лицом ему в шею, чтобы заглушить крик, рвущийся из ее груди.

Они замерли в объятиях друг друга, пока их горячее срывающееся дыхание не стало медленнее, ровнее. Комната постепенно обретала прежние очертания, к Еве возвращалось чувство реальности, складывающееся из множества ощущений. Ее руки обнимали широкую спину Адама под рубашкой. Капельки пота, выступившие у нее на спине, приятно холодили кожу. Шелковистые волосы падали ей на лоб. Ласкающие пальцы Адама скользили по ее телу.

Еве показалось, что они оба оттягивают мгновение, когда придется взглянуть друг другу в глаза. Эта мысль вывела ее из неподвижности. Мягко отстранившись, Ева соскользнула с колен Адама и встала.

Она чувствовала на себе взгляд Адама. Пережитое наслаждение все еще бродило в ее крови, словно хмель, слабые руки не слушались, колени подгибались, голова кружилась. Подобрав с пола смятый пеньюар, Ева надела его через голову. Легкий муслин прохладной волной скользнул вниз, скрыв ее тело, словно упал театральный занавес в конце спектакля.

Она туго стянула ленты пеньюара, будто могла одним резким движением задушить в себе желание.

Обернувшись, графиня увидела, как Адам неуклюже приводит себя в порядок – заправляет за пояс рубашку и застегивает пуговицы на брюках.

Несколько долгих мгновений они молча стояли, глядя друг на друга. Лицо Адама блестело от пота. Размашистым жестом он откинул со лба влажные волосы.

Из соседней комнаты доносилось ровное дыхание спящей Хенни. Ева взглянула на часы в углу. Прошло всего лишь четверть часа, с тех пор как она в последний раз смотрела на циферблат.

Кто-то должен был нарушить молчание.

– Спасибо, что пришли, – почти официально произнесла Ева.

О боже… они оба тотчас почувствовали ужасающую двусмысленность этой фразы.

Ева впервые увидела, как на лице пастора выступила краска.

И покраснела сама.

Адам не ответил. Лишь печально, почти угрюмо смотрел на нее, скрывая неловкость и растерянность за привычной сдержанностью. И ему, и Еве был хорошо знаком язык влечения и неутоленного желания, страсти и насмешек, но этой ночью они переступили черту. Они познали наслаждение, сплетясь телами, слившись воедино, растворившись друг в друге, и в знакомом им языке не было слов, чтобы выразить то, что могло случиться дальше. Все, что приходило Еве в голову, прозвучало бы или неуместно, или слишком тяжеловесно.

Наконец Адам шагнул к ней и нежно отвел прядь, упавшую ей на лицо. Он задержал шелковистый локон в руке, на его лице снова мелькнуло изумление. Потом заправил прядь ей за ухо. И, как ни удивительно, в этом ласковом жесте было больше глубоко сокровенного, интимного, чем в самом акте любви.

Лицо Евы преобразилось, потеплело, словно где-то внутри нее вспыхнул яркий свет. Она потянулась к Адаму. И замерла, охваченная внезапным страхом.

Ей вдруг захотелось, чтобы он немедленно ушел.

Голова раскалывалась от наплыва мыслей, по телу разливалась истома, а в душе нарастал испуг. Когда она была содержанкой, любовник, прощаясь, мог игриво шлепнуть ее пониже спины или звонко чмокнуть в щеку. Никогда прежде она не отдавалась мужчине из одного лишь желания. Никогда не испытывала влечения столь сильного, всепоглощающего. В основе жизни Евы всегда лежал холодный расчет, а не чувства. Только так и можно было выжить в ее мире. И никогда она не позволяла себе сдаться на милость мужчины, уступить ему власть. Тем более мужчины, с которым у нее не могло быть будущего.

Переполнявшее ее чувство, всеохватное, бесконечно огромное и прекрасное, грозило обернуться мучительной болью.

– Я пойду посмотрю, как Хенни, – прошептала Ева.

Войдя в соседнюю комнату, она опустилась на колени перед кроватью Хенриетты и съежилась, словно пыталась спрятаться, обрести защиту. Прижавшись лбом к краю постели, она хотела помолиться, но вдруг поняла, что не знает, о чем просить Господа.

Выглянув из своего укрытия в гостиную, Ева увидела, что Адам стоит у камина и смотрит на нее с непередаваемым выражением, как на божество.

Это последнее, что она ясно запомнила, перед тем как ее сморил сон.

Глава 22

Ева проснулась оттого, что подушка у нее под щекой зашевелилась. Вздрогнув, Ева сдавленно вскрикнула.

«Крыса! Чертовы крысы снова забрались в постель!» Отпрянув, Ева приготовилась дать бой проклятым тварям.

Но в следующий миг, сонно моргнув, она поняла, что уснула не в старой каморке над борделем в квартале Сент-Джайлз, а в комнате Хенни, в Пеннироял-Грин. Она задремала на полу возле кровати, положив голову на могучую ногу Хенриетты, накрытую одеялом. «Подушка» зашевелилась, потому что Хенни перевернулась во сне. Крысы остались в прошлом. Однако Ева лишний раз убедилась, что ее рефлексы работают исправно.

Покосившись на бледную полоску света, пробивавшегося сквозь щель между занавесками, Ева отбросила с лица копну кудрей. Ее окутал запах Адама. Им пахли ее руки, ее волосы. Она на мгновение замерла, вдыхая мускусный мужской запах, ошеломляюще эротичный и волнующий, свойственный ему одному. Сердце сжалось. Внезапно нахлынуло желание и поглотило ее, пробудившееся тело пронзила дрожь. Теперь, когда она знала, каково это – быть в объятиях Адама, принадлежать ему, обладать им… ее жажда лишь усилилась, стала нестерпимой. На одно опасное мгновение Ева позволила себе отдаться этому чувству, и тотчас на нее обрушился поток воспоминаний. Пальцы Адама, игравшие ее волосами. Благоговение, властность и уверенность его прикосновений. Его горящий взгляд, устремленный на нее. Лицо, уткнувшееся ей в шею. Острая радость обладания и пьянящий восторг в его синих глазах. Страстное слияние тел.

У Евы перехватило дыхание. Восхищение и страх боролись в ней. Она безжалостно изгнала восхищение.

Боже, что же она натворила!

Графиня обхватила себя за плечи и внезапно почувствовала под пальцами не муслин, а шерсть. Адам накрыл ее своим плащом и побрел домой в холодный предрассветный час в одном сюртуке. Ева сняла плащ и прижала к себе, борясь с подступающими слезами.

– Я ведь не умерла, верно? – раздался с кровати каркающий голос.

Спрятав плащ за спину, Ева приподнялась, чтобы взглянуть на Хенни. Та выглядела бледной, как сырое тесто, и пахло от нее отнюдь не свежестью, но живые, пронзительные глаза сверкали прежним огнем.

– По-твоему, я похожа на ангела, Хенни?

Служанка пригляделась к ней.

– Ну, я вовсе не уверена, что вы отправитесь на небеса, – честно призналась она извиняющимся тоном. – О себе могу сказать то же самое. Но нынче ночью возле моей постели сидел ангел и держал меня за руку. Знаю только, что умерла бы без сожалений, потому что тогда точно попала бы в царство небесное. Прекрасный ангел, уж вы мне поверьте. Мужчина, – с явным удовольствием добавила она. – Стоило побывать при смерти разок, чтобы увидеть то, что видела я.

– Это был не ангел, а Ада… священник.

Хенни глубоко задумалась над словами Евы. Глаза ее округлились.

– Точно? Вы совершенно уверены?

– Да. Разве что ангел спустился с небес, пока преподобный сидел с тобой.

– Нет, мужчина был один. – Внезапно служанку осенило: – Если приходил священник, значит… я… я… – Даже у Хенни не хватило духу произнести вслух «умирала».

К своему ужасу, Ева почувствовала, как глаза снова наполняются слезами.

Заметив это, Хенни потрясенно разинула рот и, как зачарованная, с боязливым восторгом уставилась на Еву. У той мгновенно высохли слезы.

– Нечего надо мной слезы лить, – смущенно проворчала служанка. – Я пока жива.

– К моему величайшему сожалению, – возмущенно фыркнула Ева.

Хенни ласково потрепала хозяйку по руке, потом крепко сжала ее ладонь, и обе женщины притворились, будто ничего особенного не случилось.

– Так пастор держал меня за руку? – мечтательно улыбнулась Хенни. – Знаете, когда он до меня дотронулся, я поняла, что все будет хорошо. Просто почувствовала, и все. Пожалуй, я не буду мыть эту руку.

– Нет уж, тебе придется, если ты рассчитываешь когда-нибудь сесть со мной в карету.

Как ни забавно, Ева после близости с Адамом испытывала примерно те же чувства. Она не сознавала ценности своей жизни, пока пастор не заключил ее в объятия. Внезапно существование графини наполнилось глубоким смыслом, она стала… рекой, несущей свои воды в океан. Это казалось естественным, необычайно важным и нужным, самым значительным, что когда-либо случалось с ней. Никогда прежде она не испытывала такого острого, ошеломляющего наслаждения. Ее душа парила над телом, словно птица.

Иными словами, графиня погибла. Чего ждал от нее Адам? Что он думал о ней? Чего хотела от него она сама? И как ей жить теперь? Как, переступив грань, разделяющую жизнь на две части – до и после, – вернуться к прошлому?

«Что теперь будет?» – мелькнула тревожная мысль.

– Он молился за меня. Я слышала голоса, повторявшие: «О Боже!» – снова и снова.

– Должно быть, почудилось в горячечном бреду, – неожиданно твердым голосом отозвалась Ева.

Прежде она никогда не кричала и не стонала в минуты страсти, никогда не поминала Всевышнего, предоставляя это мужчинам. Ева Дагган не теряла голову, зная, что ее благополучие, да и сама жизнь зависят от того, удастся ли ей заставить любовника обезуметь от желания.

Хенни, прищурившись, разглядывала хозяйку, как птица присматривается к червяку, прежде чем клюнуть.

– Подозреваю, что и я не красавица, но вы выглядите просто кошмарно. Глаза красные, воспаленные, на щеках что-то вроде сыпи, а на голове – клубок змей. Разве Лайл не сегодня приезжает?

«О господи! Фредерик! И сыпь на щеках?» Ева провела по щеке тыльной стороной ладони. Кожу, исцарапанную щетиной Адама, слегка саднило. И снова на Еву нахлынули воспоминания о страстных, обжигающих поцелуях. Губы запылали, но она безжалостно подавила в себе желание.

– Фредерик и вправду приезжает сегодня. Я сама оденусь и причешусь. Конечно, с тобой мне не сравниться, ты причесала бы меня куда лучше, – поспешно добавила она, – но я запрещаю тебе подниматься с постели. Мы принесем тебе бульон, хлеб и чай. Скажи только, что мне надеть?

Хенни задумалась.

– Белое платье. Греховная невинность на редкость соблазнительна. Нужно что-нибудь воздушное, похожее на облачко тумана. И непременно наденьте этот крестик.

– Ты гений, – признала скупая на похвалы Ева, не сказав: «Я никогда не снимаю этот крест».

– Я стараюсь правильно распорядиться дарами, которые послал мне Господь, – смиренно отвечала Хенни. – Видит бог, это нелегко, когда имеешь дело с вами.

– Я покажусь тебе перед приездом Лайла.

– Ладно. А пока я немного посплю, – пробормотала Хенни, погружаясь в сон.

Адам спал как убитый. Вернее, как новорожденный.

И улыбался, открывая глаза. Прошло несколько мгновений, прежде чем он понял почему. Долгие недели его не отпускало напряжение, будто внутри звенела туго натянутая струна, готовая лопнуть.

Минувшей ночью он овладел Евой Дагган, и это было прекрасно.

Улыбка на лице пастора расплылась еще шире.

Он смежил веки, чтобы насладиться воспоминаниями. Представить лицо Евы; ощутить в ладонях ее груди; услышать ее тихие вздохи, приглушенные стоны, бессвязный шепот; почувствовать прикосновения ее нежных губ и пальцев; очертить руками пленительные изгибы ее тела…

Желание вспыхнуло в нем яростным огнем.

Сокрушительная страсть, ошеломляющее блаженство, упоение, которое он испытал в объятиях Евы, походило… на откровение, на истинное чудо. Однако Адам сомневался, что о подобном чуде мечтала миссис Снит.

Он не понимал, что это значило для Евы. Возможно, она поддалась минутному порыву? Темнота, отблески пламени, страх смерти толкнули ее на безрассудство? Сожалеет ли она?

Сожалел ли он сам?

Адам не желал об этом думать. Ему хотелось отдаться ощущениям. Но он никогда не отличался легкомыслием и бесшабашностью. Или трусостью. Он понимал, что должен обдумать случившееся.

Адам со вздохом перевернулся и уселся на краю кровати. Он попытался представить Еву спящей, освещенной утренними лучами. Каково это – открыть утром глаза и увидеть ее?

Он хотел, он должен был знать, о чем она думает. В конце концов, Ева – куртизанка, искушенная в искусстве любви. Возможно, этой ночью она просто скучала.

Адам самодовольно усмехнулся собственной шутке. Ночью Ева самозабвенно, безоглядно отдавалась страсти. Он заставил ее стонать от наслаждения, и что бы ни случилось в будущем, Адам всегда будет помнить об этом.

При мысли, что он увидит ее вновь, острая радость кольнула его в сердце. Увидит ее веснушки, ресницы, нежные завитки волос, смеющиеся глаза…

Он успел одеться, принять ванну, побриться и выйти из дома еще до полудня.

Как и в первый свой визит в дом Евы, он вынул из вазы, стоявшей у входа в пасторат, букет полевых цветов.

Еще один такой случай, подумалось ему, и миссис Далримпл решит, что здесь не обошлось без чуда.

Близился полдень, и Ева нетерпеливо расхаживала по гостиной.

Она выбрала белое муслиновое платье с пышными буфами на рукавах, с глубоким, но не вульгарным декольте и всего одной оборкой. Золотой крест на тонкой цепочке подрагивал в вырезе платья над ложбинкой между грудями. Ева распорядилась пожарче натопить комнату – этого требовал воздушный, полупрозрачный наряд. Она нарочно надела всего одну нижнюю юбку, и в дымке легкого муслина соблазнительно угадывались контуры гибкого тела.

Ева в последний раз придирчиво оглядела гостиную, пытаясь увидеть ее глазами Фредди, пресыщенного лондонского жителя. Комната сияла чистотой – служанка об этом позаботилась. Лишь в вазе на каминной полке стояли увядшие полевые цветы. Те, что принес ей Адам в свой первый визит. Ева не позволила их убрать. Они стали ее тайным талисманом.

Лакей доложил о прибытии гостя в половине первого, и Фредди стремительной походкой вошел в комнату, принеся с собой дух Лондона; истинный денди – от блестящих холеных волос и гладко выбритого подбородка до кончиков безупречных сапог. Шоколадного цвета сюртук изумительно подчеркивал горячий блеск его глаз, на дорогом сукне горели серебряные пуговицы, украшенные фамильным гербом. Еве пришло в голову, что она целую вечность не видела никого, кто бы так тщательно следил за собой и одевался столь изысканно. В этой комнате лорд Лайл казался существом из другого мира, однако держался он с невозмутимой самонадеянной уверенностью, что его будут счастливы принять повсюду, куда бы он ни пришел, и Еве невольно передалась его непринужденность.

– Фредди! Вы сама утонченность.

Она протянула ему обе руки. Лорд Лайл нежно их сжал, а потом одну за другой поднес к губам, чтобы запечатлеть на каждой долгий поцелуй. Это фривольное приветствие во французском стиле всполошило бы весь Пеннироял-Грин, если бы в гостиную заглянула одна из местных кумушек.